Текст книги "Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика"

Автор книги: Георг Вильгельм Фридрих Гегель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

всецело впадают в неопределенные, пустые, и, следовательно,

бессмысленные рассуждения. – В другом месте я взял на себя

неприятный и бесплодный труд осветить подобного рода сотканные из страстей

и невежества явления и показать их во всей неприкрытой наготе.

Недавно могло казаться, что на почве теологии и даже

религиозности начнется в широких кругах более серьезное научное

исследование вопросов о боге, божественных предметах и разуме. Но уже начало

движения сделало тщетными эти надежды, ибо поводом для

движения служило личное, и ни притязания выступающего обвинителем

благочестия, ни притязания подвергающегося нападению свободного

разума не поднялись на высоту самой сути дела, а еще менее они

поднялись до сознания того, что для правильного выяснения дела нужно

вступить на почву философии. Продиктованные личными мотивами

нападки на философию, опиравшиеся на очень специальные внешние

стороны религии, выступали с чудовищным притязанием на основании

присвоенного ими полновластия вершить суд над отдельными лицами,

отказывая им в христианском образе мыслей и тем самым клеймя их

7

печатью земной и вечной отверженности. Данте посмел в силу власти,

даваемой ему вдохновением божественной поэзии, взять себе

принадлежащую Петру власть над ключами и приговорил многих, – правда, уже

умерших, современников, среди которых были даже папы и император,

к вечным мукам ада. Одной новейшей философской системе был брошен

позорящий упрек, что в ней отдельный человеческий индивидуум мнит

себя богом; но то, в чем упрекают эту философскую систему, – ложный

вывод из ее учения, представляется совершенно невинным по

сравнению с действительно дерзостным притязанием выступать как судия

мира, отказывая отдельным лицам в христианском образе мыслей

и заявляя тем самым, что эти лица отвержены в глубине их души.

Паролем этого полновластия служит имя господа нашего Христа и

заверение, что господь обитает в сердцах этих судей. Христос говорит

(Матф. 7, 20): «По плодам их узнаете их», но чрезвычайно наглое

отвержение и осуждение своих ближних не есть добрый плод. Он

говорит далее: «Не всякий, говорящий мне: господи, господи! войдет в

царство небесное. Многие будут говорить мне в тот день: господи,

господине во имя ли твое пророчили мы? не во имя ли твое изгоняли мы бесов?

не во имя ли твое совершали мы многие дела? Тогда я им скажу: я вас

еще не знаю, уходите все прочь от меня, вы – грешники». Те, которые

уверяют, что лишь они одни обладают христианским образом мыслей,

и требуют от других, чтобы они верили в это, пока еще не изгоняют

бесов, а, наоборот, многие из них самих, подобно верующим в

преворстскую пророчицу, можно сказать, даже слишком гордятся тем, что

находятся в хороших отношениях со сбродом призраков и

благоговеют перед ними, вместо того, чтобы изгонять эти лживые сказки

противохристианского рабского суеверия. Столь же мало они

оказываются способными изрекать мудрость, а совершать великие дела

познания и науки, что собственно должно было бы быть их

назначением и обязанностью, они уже совершенно не способны:

начетничество еще не наука. Занимаясь пространным исследованием множества

безразличных периферийных вопросов веры, они тем скуднее в

отношении самого ядра и внутреннего содержания ее; по отношению

к последнему они довольствуются именем господа нашего Христа и

намеренно с презрением отказываются от разработки учения,

которое является фундаментом веры христианской церкви, ибо

расширение духовного, мыслящего и научного содержания служило бы

помехой самомнению, субъективной гордости бездуховного,

бесплодного в добрых делах, богатого лишь плохими плодами заверения, что

8

они обладают христианским образом мыслей, – заверения, имеющего

целью присвоить этот образ мыслей исключительно себе; развитие

учения не только служило бы помехой этому самомнению, но прямо

запрещало бы и даже уничтожало бы его. – Священное писание вполне

определенно и сознательно различает между таким духовным развитием

и одной лишь верой, и это различие, согласно писанию, состоит в том,

что последняя становится истиной только через первое. «Из тела того,

кто верует в меня, говорит Христос (Иоанн 7, 38) будут изливаться

потоки живой воды». Эти слова тотчас же разъясняются в ст. 39 в том

смысле, что, однако, не вера, как таковая, в чувственно

существовавшую тогда во времени личность Христа приводит к такому

результату, что эта вера еще не есть истина. В следующем, 39–м ст.,

вера, о которой говорится в 38–м ст., определяется так, что Христос

сказал это о духе, который получат верующие в него, – получат,

так как святого духа еще не было, ибо еще не свершилось

преображение Иисуса. Непосредственным предметом веры является

еще не преображенный образ Христа – тот образ, который тогда был

чувственно наличен во времени или, если дело идет о позднейших

поколениях (это – то же самое содержание), личность Христа,

которую мы представляем себе в этом образе. Присутствуя среди своих

учеников, Христос открыл им сам своими собственными устами

свою извечную природу и извечное предназначение примирить

бога с самим собою и людей с ним, средства спасения и

нравственное учение, – вера учеников в него включает в себе все

это откровение. Несмотря на это, их вера, которой отнюдь не

недоставало сильнейшей уверенности, объявляется лишь началом и

основой, служащей условием дальнейшего, чем–то еще не

совершенным; те, которые так веруют, еще не обладают духом, должны

еще получить его, самое истину, его, который является позднее той

веры, которая ведет ко всякой истине. Наши же ревнители не идут

дальше такой уверенности, не идут дальше условия. Но уверенность,

сама являясь только субъективной, приносит лишь субъективный

плод, приносит формально субъективный плод заверения, а помимо

этого затем, в этом же плоде, также и плоды высокомерия, клеветы и

осуждения. Наши ревнители, противно священному писанию, тверды

лишь в уверенности, идущей против духа, который есть развитие

познания и один только и есть истина.

Эту поверхностность научного и вообще духовного содержания

благочестие разделяет с тем воззрением, которое оно непосредственно

К ТРЕТЬЕМУ ИЗДАНИЮ 9

делает предметом своего обвинения и осуждения. Рассудоч не

просвещение своим формальным, абстрактным, бессодержательным

мышлением опустошало религию, лишало ее всякого содержания точно так же,

как благочестие, о котором мы ведем речь, опустошает религию,

лишает ее всякого содержания своим сведением веры к паролю господи,

господи! В этом отношении ни у одного из них нет превосходства над

другим. А когда эти стороны начинают спорить друг с другом, у них

не оказывается материала, содержания, в котором у них нашлись бы

точки соприкосновения и благодаря которому они могли бы получить

общую почву и возможность начать исследование, которое привело бы

затем к познанию и истине. Просветительская теология, со своей

стороны, крепко держалась своего формализма, не хотела итти дальше

апелляций к свободе совести, свободе мысли, свободе преподавания,

к разуму и науке. Такая свобода, спору нет, представляет собою

категорию бесконечного права духа и другое, особенное условие истины,

присоединяющееся к первому условию, к вере. Но какие разумные

определения и законы содержит в себе подлинная и свободная

совесть, каково содержание свободной веры и свободного мышления,

какое содержание является предметом их учения, – этого

материального пункта они не хотели касаться и застряли в формализме

отрицания, в свободе заполнять свободу по произволу и мнению,

так что само содержание есть, согласно им, нечто вообще

безразличное. Просветители также потому не могли затронуть какое–нибудь

содержание, что христианское общение верующих все еще

объединено и должно объединяться узами догмата, исповедания веры,

общие же места и абстракции неживой рационалистической,

рассудочной водицы не допускают определенного, внутри себя

разработанного христианского содержания и состава догматов.

Другие, напротив, гордо взывая: господи, господи! – открыто и не

стесняясь отвергают завершение веры доведением ее до духа,

содержания и истины.

Таким образом, хотя и было поднято много пыли, хотя было

проявлено много высокомерия, враждебности и личных нападок,

хотя и было высказано много пустых общих мест, все это, однако,

было поражено бесплодием, во всем этом не могло быть сути дела,

все это не могло повести к содержанию и познанию. Философия

могла быть довольной, что она не замешана в споре; она

находится вне области этих притязаний, вне области как нападок на

личности, так и абстрактных общих мест, и если бы она была зав ле-

10

чена на эту почву, то ей выпали бы на долю одни лишь неприятности

и невыгоды.

Так как из высшего и безусловного интереса человеческой природы

выпало глубокое и богатое содержание, и религиозность, как

благочестивая, так и рефлектирующая, пришла к тому, что находит свое

высшее удовлетворение вне содержания, то философия сделалась

случайной, субъективной потребностью. Этот интерес получил в обоего

рода религиозности такой характер, – а создан этот характер

единственно лишь резонирующим суждением, – что для его

удовлетворения нет нужды в философии. Считается даже, и справедливо

считается, что философия является помехой для новоявленного,

суженного удовлетворения этого интереса. Философия, таким образом,

всецело предоставлена свободной потребности субъекта. Ничто не

понуждает последнего заниматься ею. Потребность в ней там, где

она существует, должна, напротив, выдержать напор всякого рода

заподазриваний и отсоветований. Существует лишь некая

внутренняя необходимость, которая сильнее субъекта, – необходимость,

которая не дает ему покоя и неустанно побуждает его дух двигаться

дальше, «дабы он превозмог» и добыл устремлению разума достойное

его удовлетворение. Таким образом, не поощряемое со стороны

никаким авторитетом, не поощряемое даже религиозным авторитетом,

объявленное, напротив, чем–то излишним, опасным, или, по крайней

мере, сомнительной роскошью, занятие этой наукой тем более

свободно, чем более его источником является лишь интерес к предмету

и истине. Если, как говорит Аристотель, теория есть высшее благо

и высшее добро, то те, которые причастны этому благу, знают, что

оно им дает, знают, что они находят в нем удовлетворение нужд

их духовной природы. Они могут поэтому воздерживаться от

предъявления требований к другим, чтобы последние также

интересовались философией, и могут их оставить при тех потребностях и

тех способах, которые они находят для удовлетворения этих

потребностей. Мы говорили о незваном вмешательстве в дело

философии; если оно кричит тем громче, чем менее оно способно

принять участие в этом деле, то основательный и глубокий интерес

к пей уединен в себе и не криклив, обращаясь к внестоящим.

Пустые и поверхностные умы быстро решают вопросы и спешат

высказать свое мнение; но кто серьезно относится к предмету,

который велик сам по себе и может быть удовлетворительно постигнут

только путем полного его развертывания, требующего долгого и

11

упорного труда, тот надолго погружается в предмет и изучает его

в тиши.

Быстрая распродажа второго издания этого энциклопедического

руководства, которое по вышеуказанному своему назначению не

делает легким изучение философии, доставило мне удовлетворение

показав мне, что оно встретило не только громко кричащее

легкомыслие и пустоту, но также молчаливое, вознаграждающее участие,

которого я желаю также и этому новому изданию.

Берлин, 19 сентября 1830 г.

Речь Гегеля 22 октября 1818 г.

произнесенная им при открытии чтений в Берлине 22 октября

1818 г.

Мм. гг. Так как я сегодня в первый раз выступаю в здешнем

университете в должности преподавателя философии, к которой призвала

меня милость его величества короля, то позвольте мне предпослать

своим чтениям заявление, что я считаю для себя особенно

желательным и пр ятным вступить на более обширное поле академической

деятельности именно в настоящий момент и именно здесь. Что касается-

момента, то, повидимому, в настоящее время наступили

обстоятельства, позволяющие философии снова надеяться на внимание и любовь,

и эта почти замолкнувшая наука теперь получает возможность вновь

возвысить свой голос. Ибо еще недавно, с одной стороны, тяжелые

времена заставляли придавать слишком большое значение мелким

интересам повседневной жизни, а, с другой стороны, высокие

интересы действительности, интерес и борьба, ставившие себе целью

прежде всего восстановить и спасти политическую целость народной

жизни и государства, в столь большой мере поглощали все

способности духа, силы всех сословий, равно как и все внешние средства, что

внутренняя жизнь духа не могла обрести спокойствия. Всемирный

дух, столь занятый действительностью и отвлекаемый внешними

событиями, не мог обратиться внутрь, к самому себе, и наслаждаться

собою на своей подлинной родной почве. Но теперь, когда

поставлена преграда этому потоку действительности и когда немецкий

народ спас свою национальность, основу всякой живой жизни,

наступила пора, когда, на–ряду с областью действительного мира,

может самостоятельно расцвести в государстве также и свободное

царство мысли. В настоящее время, когда дух в столь большой

мере обнаружил свое могущество, он вполне явственно показал,

что лишь идеи и согласующееся с идеями может сохранить существо-

13

вание, что все требующее себе признания обязательно должно

оправдать себя перед разумением и мыслью. И, в особенности, то

государство, которое приняло меня теперь, обязано своему духовному

перевесу тем, что оно приобрело вес в области действительности и политики

и поставило себя в отношении могущества и независимости наравне

с такими государствами, которые превосходили его по своим

внешним средствам. Здесь развитие и процветание наук составляет один

из существенных моментов в жизни самого государства. В здешнем

университете, в этом центральном университете страны, должна также

найти свое истинное место и пользоваться наибольшим попечением

та наука, которая образует центр всей духовной культуры, всех наук

и всякой истины, т. е. философия. – Однако недостаточно указать

вообще, что духовная жизнь составляет один из основных элементов

в существовании нашего государства, – мы должны, кроме того,

сказать, что здесь получила свое более высокое начало та великая борьба,

которую народ в единении со своим государем вел за свою

независимость, за уничтожение чужой бездушной тирании и за душевную

свободу. Эта борьба была делом нравственной мощи духа,

который, почувствовав свою силу, поднял свой стяг и сделал это

свое чувство силой действительности. Мы должны признать

неоценимым благом то, что наше поколение жило и действовало,

воодушевленное этим чувством, – чувством, в котором концентрировались

все правовые, нравственные и религиозные силы. В таком глубоком

и всеобъемлющем действии дух возвышается до своего достоинства,

житейская пошлость и пустые интересы терпят крушение,

поверхностность усмотрения и мнений явственно обнажается и сама собою

исчезает, Эта овладевшая вообще душою глубокая серьезность

образует также и подлинную почву философии. Погруженность в

повседневные заботы и интересы, с одной стороны, и тщеславное

самодовольство мнений—с другой, – вот что враждебно философии.

В душе, которой овладело последнее, не остается места для

разума, который ищет не своего, а истинного. Тщеславие должно

испариться и превратиться в ничто, когда для человека становится

необходимостью добиваться существенного содержания, когда он

дошел до того, что лишь такое содержание имеет для него значение.

Подобное существенное содержание составляло предмет стремлений

нашего времени и мы видели образование того зерна, дальнейшее

развитие которого во всех отношениях, – в политическом,

нравственном, религиозном, научном, – вверено нашему поколению·

14

Наше призвание и наше дело состоят в том, чтобы работать над

философским развитием той существенной основы, которая проявилась

с новой свежестью и новой силой в недавнее время. Ее обновление

оказавшее ближайшим образом свое влияние в политической

действительности, продолжает теперь далее проявляться в более

серьезном отношении к нравственным и религиозным задачам и вообще,

в требовании основательности и дельности, предъявляемом ко всем

жизненным отношениям. Самая серьезная потребность есть

потребность познания истины. Эта потребность, которая составляет отличие

духовной природы от природы лишь чувствующей и наслаждающейся,

образует именно поэтому глубочайшую сущность духа, она в себе,

т. е. потенциально, составляет всеобщую потребность. Частью эту

потребность сильнее пробудила серьезность, отличающая наше время,

частью же эта потребность составляет отличительную черту немецкого

духа. Что касается превосходства немцев в разработке философии,

то состояние этой дисциплины и значение названия «философия» у

других народов показывает, что название, правда, у них еще

сохранилось, но это название получило другой смысл и самый

предмет захирел и исчез, так что от него едва осталось воспоминание

или смутное представление. Философия нашла себе убежище в

Германии и живет только в ней. Нам вверено сохранение этого

священного светоча, и мы должны оберегать его, питать его и заботиться

о том, чтобы не угасло и не погибло самое высокое, чем может

обладать человек, – самосознание своей сущности. Однако и в самой

Германии до начала ее возрождения мысль стала столь плоской,

что она считала доказанным и уверяла, что познание истины

невозможно, что бог, сущность мира и духа непостижимы и непонятны;

что дух должен остановиться на религии, а религия должна

остановиться на вере, чувстве и чаянии без разумного знания.

Представители этой плоской философии утверждали, что мы не можем

познать природы абсолютного, природы бога и того, что есть истинного

и абсолютного в природе и в духе, а частью можем познавать лишь

отрицательное, лишь то, что ничто истинное не доступно познанию

(пользуется же преимуществом быть доступным познанию одно лишь

ложное, временное и преходящее), частью же мы можем познавать

лишь внешнее, – следовательно, все то, что, собственно говоря, и

представляет собою ложное, временное и преходящее, – именно

исторические, случайные обстоятельства, при которых появилось это

мнимое познание. К такому познанию следует и относиться чисто исто-

16

рически и подвергать его с внешних сторон ученому критическому

разбору, ибо к его внутреннему содержанию не может быть

серьезного отношения. Представители этой точки зрения пошли так же

далеко, как Пилат, римский проконсул, который, услышав из уст

Христа слово истина, ответил вопросом: что есть истина? – вопросом,

имевшим тот смысл, что он, Пилат, решил эту проблему и знает, что

не существует познания истины. Таким образом то, что искони

считалось наиболее недостойным и презренным, отказ от познания

истины, возведено нашим временем в высший триумф духа. Сначала,

при своем возникновении, отчаяние в силах разума еще

сопровождалось печалью и скорбью, но вскоре нравственное и религиозное

легкомыслие, к которому присоединилось поверхностное и плоское

знание, называвшее себя просвещением, открыто и спокойно

признало бессилие разума и высокомерно возгордилось совершенным

забвением самых высоких интересов духа. Наконец, так называемая

критическая философия дала этому неведению вечного и

божественного возможность придерживаться своей позиции с чистой совестью,

так как эта философия уверяет, будто ей удалось доказать, что мы

ничего не можем знать относительно вечного и божественного. Это

мнимое познание даже дерзнуло присвоить себе название философии, и

ничего не могло быть желаннее для поверхностных умов и

характеров, ничто не было столь охотно принято ими, как это учение о

незнании, благодаря которому их собственная поверхностность и пустота

оказывались чем–то превосходным, желанною целью и результатом

всех интеллектуальных усилий. Что мы не знаем истины и что нам

дано знать одни случайные и преходящие, т. е. ничтожные, явления, —

вот то ничтожное учение, которое делало и делает наиболее шума и

которое господствует теперь в философии. Можно сказать, что с тех

пор, как философия начала развиваться в Германии, она никогда еще

не находилась в столь печальном положении, ибо никогда еще такое

воззрение, такое отречение от разумного познания не достигало столь

широкого распространения, и не обнаруживало столь громадных

притязаний. Это воззрение составляет наследие предшествующей эпохи и

находится в разительном противоречии со здоровым, вновь возникшим

субстанциальным духом нашего времени. Эту зарю нового здорового

духа я приветствую, ее я призываю и я делаю дело этого нового духа,

утверждая, что философия должна обладать содержанием, и развивая

перед вами это содержание. Главным же образом я обращаюсь с этим

призывом к юношеству, ибо юность есть та счастливая пора жизни,

16

когда человек еще не находится в плену у системы ограниченных

целей, ставимых перед ним внешними нуждами, когда он способен

свободно отдаваться бескорыстным научным занятиям и когда,

наконец, он еще не подпал под влияние отрицательного духа суетности,

бессодержательности чисто критических исследований. Здоровое еще

сердце дерзает желать истины, а философия живет в царстве истины,

строит его, и. занимаясь ее изучением, мы становимся причастны этому

царству. Все что есть истинного, великого и божественного в жизни,

становится таковым через идею, и цель философии состоит в том, чтобы

постигнуть идею в ее истинном образе и всеобщности. Природа связана

тем ограничением, что она может осуществлять разум только с

необходимостью; но царство духа есть царство свободы. Все, что

объединяет человеческую жизнь, что обладает ценностью и признается

таковой, имеет духовную природу, и это царство духа существует

только посредством осознания истины и права, посредством

постижения идей.

Я смею желать и надеяться, что мне удастся приобрести и

заслужить ваше доверие на том пути, на который мы вступаем. Пока я

могу требовать от вас только того, чтобы вы принесли с собою доверие

к науке, веру в разум, доверие к самим себе и веру в самих себя.

Дерзновение искания истины, вера в могущество разума есть первое

условие философских занятий. Человек должен уважать самого себя

и признать себя достойным наивысочайшего. Какого высокого

мнения мы ни были бы о величии и могуществе духа, оно все же будет

недостаточно высоким. Скрытая сущность вселенной не обладает в

себе силой, которая была бы в состоянии оказать сопротивление

дерзновению познания, она должна перед ним открыться,

развернуть перед его глазами богатства и глубины своей природы и дать

ему наслаждаться ими.

Введение.

§ 1.

Философия лишена того преимущества, которым обладают

другие науки. Она не может исходить из предпосылки, что ее предметы

непосредственно признаны представлением и что ее метод познания

в отношении исходного пункта и дальнейшего развития заранее

определен. Предметы, которые она изучает, правда, те же, что и

предметы, трактуемые религией. Философия и религия имеют своим

предметом истину и именно истину в высшем смысле этого слова, —в том

смысле, что бог, и только он один, есть истина. Обе далее занимаются

областью конечного, природою и человеческим духом, и их отношением

друг к другу и к богу, как к их истине. Философия может,

следовательно, предполагать знакомство с ее предметами, и она даже должна

предполагать его, также как и интерес к ее предметам, хотя бы уже по

одному тому, что сознание по времени составляет себе представления

о предметах раньше, чем их понятия, и, только проходя через

представления и обращая на них свою деятельность, мыслящий дух

возвышается к мыслящему познанию и достижению посредством понятий.

Но, когда приступают к мыслящему рассмотрению предметов,

то вскоре обнаруживается, что оно содержит в себе требование

показать необходимость своего содержания и доказать как самое бытие,

так и определения своих предметов. Таким образом оказывается, что

того первоначального знакомства с этими предметами, какое дают

представления, недостаточно, и не должно делать или допускать

никаких бездоказательных предположений или утверждений. Вместе

с этим, однако, обнаруживается затруднение, которое состоит в том,

что философия должна ведь с чего–то начать, между тем как всякое

начало, будучи непосредственным, допускает некое предположение,

или, вернее, уже само по себе есть такое предположение.

Логика. 2

18

§ 2.

Философию можно предварительно определить вообще как

мыслящее рассмотрение предметов. Но если верно, – а это, конечно, верно, —

что человек отличается от животных мышлением, то все человеческое

таково только потому, что оно произведено мышлением. Так как,

однако, философия составляет своеобразный способ мышления, такой

способ мышления, благодаря которому оно становится познанием, и

познанием посредством понятий, то философское мышление также

отличается и от того мышления, которое деятельно во всем

человеческом и сообщает всему человеческому его человечность, хотя оно

и тожественно с ним, так как в себе существует только одно мышление.

Это различие связано с тем, что содержание человеческого сознания,

имеющее своим основанием мышление, выступает сначала не в форме

мысли, а в форме чувства, созерцания, представления – в формах,

которые должно отличать от мышления как формы.

Примечание. Согласно укоренившемуся с давних пор положению,

превратившемуся в трюизм, человек отличается от животного

мышлением; это положение может казаться тривиальным, но вместе с тем

должно также казаться удивительным и то, что приходится напоминать

о таком старинном убеждении. А между тем приходится признать это

необходимым ввиду предрассудка нашего времени, который до такой

степени отделяет друг от друга чувство и мысль, что признает их

противоположными и даже враждебными друг другу, и полагает поэтому,

будто чувство, и в особенности религиозное чувство, оскверняется,

искажается и, пожалуй, даже уничтожается мышлением, и будто

религия и религиозность по существу вовсе не коренятся и не

пребывают в мышлении. При таком разделении забывают, что только

человек способен обладать религией и что животные не обладают

религией точно так же, как не обладают они и правом и

моральностью.

Когда отделяют религию от мышления, обыкновенно имеют в виду

мышление, которое можно назвать размышлением, – имеют в виду

рефлектирующее мышление, имеющее своим содержанием и доводящее

до сознания мысли как таковые. Невнимание к этому касающемуся

мышления различению, незнание этого различения, которое точно

указывается в философии, порождает самые грубые представления

о последней и навлекает на нее самые дикие упреки. Так как только

человек обладает религией, правом и нравственностью и так как он

19

обладает ими только потому, что он – существо мыслящее, то все

содержание права, религии и нравственности – будь это содержание

дано чувством, верованием или представлением – произошло не без

участия мышления; деятельность и продукты мышления содержатся и

даны в них. Но одно дело —иметь такие определяемые и проникнутые

мышлением чувства и представления, и другое – иметь мысли о таких

чувствах и представлениях. Порожденные размышлением мысли об

этих способах сознания составляют рефлексию, резонирование и т. п.,

а также и философию.

Это часто приводило к господству ошибочного утверждения, будто

такое размышление есть необходимое условие и даже единственный

путь, идя по которому мы достигаем представления о вечном и истинном.

Так, например, метафизические доказательства бытия божия (ныне

уже отошедшие в прошлое) выдавались за нечто такое, знание чего

и убеждение в чем единственно только и приводит к вере и убеждению

в бытии бога. Подобным же утверждением было бы сказать, будто нам

нельзя есть, прежде чем мы не узнаем химические, ботанические и

зоологические определения пищи, и что мы должны ждать с пищеварением до

тех пор, пока не окончено изучение анатомии и физиологии. Если бы

это было так, то полезность этих наук в их области, как и философии

в своей, сильно возросла бы и даже достигла бы степени абсолютной

и всеобщей необходимости, однако, вместо того, чтобы быть

необходимыми, эти науки в таком случае скорее вовсе не существовали бы.

§ 3.

Содержание, наполняющее наше сознание, какого бы рода оно

ни было, составляет определенность чувств, созерцаний, образов,

представлений, целей, обязанностей и т. д., а также мыслей и понятий.

Чувство, созерцание, образ и т. д. являются поэтому формами такого

содержания, которое остается одним и тем же, будет ли оно

чувствуемо, созерцаемо, представляемо или желаемо, будет ли оно

только чувствуемо, без примеси мысли, или чувствуемо, созерцаемо

и т. д. с примесью мыслей, или, наконец, только мыслимо. В любой

из этих форм или в смешении нескольких таких форм содержание

составляет предмет сознания. Но когда содержание делается

предметом сознания, определенности этих форм проникают также и в

содержание, так что соответственно каждой из этих форм возникает, по-

видимому, особый предмет и то, что само по себе тожественно, может

казаться различным,

2*

Примечание. Так как определенности чувства, созерцания,

желания, воли и т. д., поскольку мы их знаем, называются вообще

представлениями, то можно в общем сказать, что философия замещает

представления мыслями, категориями, или, говоря еще точнее,

понятиями. Представления можно вообще рассматривать как метафоры

мыслей и понятий. Но обладая представлениями, мы еще не знаем

их значения для мышления, еще не знаем лежащих в их основании

мыслей и понятий. И, наоборот, не одно и то же – иметь мысли

и понятия и знать, какие представления, созерцания, чувства

соответствуют им. – С этим связано отчасти то, что называют

непонятностью философии. Трудность состоит, с одной стороны,

в неспособности – а эта неспособность есть, в сущности, только

отсутствие привычки – мыслить абстрактно, т. е. фиксировать

чистые мысли и двигаться в них. В нашем обычном сознании

мысли соединены с привычным чувственным и духовным

материалом; в размышлении же, рефлексии и рассуждении мы

примешиваем чувства, созерцания, представления к мыслям (в каждом

суждении, хотя бы его содержание и было совершенно чувственно, уже

имеются налицо категории, так, например, в суждении: этот лист —

зеленый, примешаны категории бытия, единичности). Но совершенно

другое – делать предметом самые мысли, без примеси других