Текст книги "Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика"

Автор книги: Георг Вильгельм Фридрих Гегель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

и имеет образ самости, которая есть в себе и для себя сущее познаваемое

понятие, понятие же как таковое есть сущее в себе и для себя. Это

объективное мышление есть содержание чистой науки. Последняя

поэтому в такой же малой мере формальна, столь мало лишена материи

для действительного и истинного познания, что ее содержание,

напротив, есть единственно абсолютно–истинное, или, если тут еще

можно употребить слово «материя», истинная материя, но такая

материя, форма которой не есть нечто внешнее, так как эта материя есть

собственно чистая мысль, – стало быть, абсолютная форма. Логику

следует поэтому понимать как систему чистого разума, как царство

чистой мысли. Это царство есть истина, как она без покрова есть в

себе и для себя. Можно поэтому выразиться так, что это содержание

есть изображение бога, каков он в своей вечной сущности до сотворения

мира и конечного духа» *).

В чем смысл приведенных утверждений Гегеля и в чем их

ошибка?

Существует некая чистая наука, которая имеет своим предметом

чистые мысли. Поэтому логика и есть не что иное, как система чистого

разума, или царство чистой мысли. Логика по самому существу своему

должна представлять собою учение о научном мышлении, или, точнее,

*) Hegel, Wissenschalt der Logik, hsg. Glcckner, 1928, S. 4? – 46

/русск. пер. Дебольского, стр. 6).

XIX

теорию научного мышления. В этом смысле логика лежит в

основании всех наук, составляя их фундамент и основу. Она имеет своим

объектом не какие–либо определенные чувственные и эмпирические

предметы, а те общие логические категории, которые лежат в основе

всех наук.

Что следует понимать под категориями? Обычно представляют себе

дело так, что категории суть наиболее общие абстрактные понятия,

отвлечения от многих эмпирических предметов. Но категории являются

общими, коренными, основными понятиями и выражают главным

образом взаимные связи явлений. Если мы возьмем такое понятие, как

причинность, то это не просто абстрактное понятие в том смысле,

в каком человек вообще является абстрактным понятием. Категории—

это универсальные принципы, основные элементы всякого мьшления

и бытия. Причинность – не абстрактное понятие в смысле формальной

логики, а определенный закон мышления и действительности То же

самое относится ко всем другим категориям. Мы не можем мыслить

без понятий вещи и ее свойств, числа, качества, меры, сущности

и пр. Стало быть, логика имеет своим предметом основные законы

бытия и мышления. И так как каждая наука, поскольку она есть наука,

базируется на этих первичных категориях, то очевидно, что логика

является всеобщей наукой, подвергающей анализу предпосылки

всякого знания, и вместе с тем самостоятельной научной дисциплиной

с своим особым объектом и содержанием.

Категории—это законы, в которых мы вообще все мыслим, без

которых нет научного мышления и познания. Предложение: «Этот

лист есть зеленый», включает в себя понятие вещи (лист), свойства

(зеленый), бытия (есть) и единичности (этот). Это относится к любому

суждению. Мы всегда имеем дело с определенными основными формами,

в которых «движется» мысль, которым она логически подчинена. В

этом смысле можно сказать, что логика (или философия) есть

грамматика науки, подобно тому как грамматика в свою очередь есть

логика языка

В чем заключается функция категорий? Ответ на этот вопрос

гласит так: категории имеют своей задачей обобщение и

установление отношений, связи и порядка явлений.

Под чистой наукой Гегель понимает систему чистого разума,

царство чистой мысли, как он выражается. Мы в праве отвлекать

логические формы от содержания и подвергать их самостоятельному

научному анализу, – против такого приема исследования возразить

II*

XX

ничего нельзя. Но Гегель делает огромную ошибку, превращая эти

категории в самостоятельные сущности. Гегель, который принципиально

отстаивает конкретное знание, сам сделался жертвой формального и

отвлеченного знания. Гегель изменил своему собственному методу.

Он оперирует понятиями «чистое мышление» и «чистая наука»,

чтобы оправдать существование «царства чистой мысли». По Гегелю

поэтому «выходит», что истина существует «без покрова», в своей

вечной сущности, до сотворения мира и конечного духа. Здесь мы и видим

основу гегелевского идеализма и мистицизма, как они выражены у

него в логике. Такое понимание истины «без покрова», допущение

царства чистой мысли должно было пагубно отразиться на всей

логике, в особенности же пагубно – на переходах категорий друг

в друга.

Математика имеет своим предметом количественные отношения

между явлениями. Она, несомненно, представляет собою

самостоятельную научную дисциплину. Но мы впали бы в грубейший мистицизм,

если бы допустили, что числа, величины существуют сами по себе,

существуют независимо от вещей, или что они «без покрова», в

своей «вечной сущности», пребывали где–то до сотворения мира, а

впоследствии «воплотились» в вещи. Но именно из этого

мистического абсурда исходит Гегель, когда он постулирует существование

царства чистой мысли.

Мысль, или понятие, есть, согласно Гегелю, сущность вещей, сама

реальность, субстанция мира. В согласии с Платоном Гегель

утверждает, что «лишь в своем понятии нечто имеет действительность;

отрешенное от своего понятия, оно перестало быть действительным

и уничтожается». Разумеется, если понятие есть субстанция мира,

то мир имеет действительность лишь в понятии. Но в том–то и дело,

что Гегель подошел к этому вопросу грубо догматически и только

постулировал понятие как сущность мира, а не доказал этого своего

тезиса. Да как его можно доказать? Из того, что мы мыслим в

понятиях, отнюдь не следует, что понятие есть сущность мира. Гегель

гипостазировал человеческую мысль, превратив ее в субстанцию.

Верно, разумеется, что мы мыслим в понятиях, но понятия суть формы

нашего постижения мира, а не его содержания. В понятиях мы мыслим

определенное содержание. И вот, вместо того чтобы раскрыть

объективное содержание мысли, Гегель превращает в субстанцию самые

функции, или формы мысли. При помощи мышления мы познаем

действительность. Мышление является лишь орудием познания дей-

ствительности. Гегель же это орудие превращает в самое

действительность.

Раз мысль (или понятие) есть единственная действительность,

а действительность есть мысль, то тем самым вопрос о форме и

содержании логики как бы сам собою разрешается или, вернее,

устраняется. Гегель поэтому соглашается со старой метафизикой в

основном. Он говорит:«Прежняя метафизика имела… более высокое

понятие о мышлении, чем то, которое возымело силу в новое время.

Первая исходила именно от того основания, что единственно–истинное

в вещах есть то, что познается о них и в них через мышление, – стало

быть, не в их непосредственности, а лишь при возвышении их как

мыслимых в форму мышления. Эта метафизика стояла, таким

образом, на том, что мышление и определения мышления суть не нечто

чуждое предметам, а скорее их сущность, или что вещи и мышление

о них (как и наш язык выражает их сродство) совпадают в себе и для

себя, что мышление в его имманентных определениях и истинная

природа вещей суть одно и то же содержание» *).

Гегель в качестве идеалиста стоит на той точке зрения, что

мысль есть сущность вещей, что вещи и мысль о них «совпадают в себе

и для себя» Это основное убеждение Гегеля всегда надо иметь в виду

при изучении не только его системы, но и логики. Но эта точка зрения

Гегеля о тожестве мысли и вещи представляет собою возврат к старой

идеалистической метафизике. В этом отношении Гегель не преодолел

прежней метафизики, а потому и его диалектика, и логика в целом

проникнуты еще метафизическими элементами.

Гегель прав, когда он настаивает на том, что непосредственное

знание, т. е. знание вещи такой, какой она представляется

непосредственно, недостаточно, что оно не дает полного знания и что

истинная сущность вещей обнаруживается в мышлении или, точнее, при

помощи мышления. Однако Гегель делает тут совершенно

неправильное логическое заключение: из того, что непосредственное

знание недостаточно и неполно, из того, что истинная сущность, т. е.

объективная природа, вещи обнаруживается при помощи мышления,

вовсе не следует, что мысль есть сущность вещи, что мысль и вещь одно

и то же. Рассуждение Гегеля не выдерживает критики и похоже на то,

как если бы я сказал: так как при помощи микроскопа мне делаются

доступными не видимые невооруженным глазом вещи, то микроскоп

*) Гегель, Наука логики, дер ДебольскоГо, ч I, стр 3.

XXII

есть сущность этих вещей, микроскоп и вещи – одно и то же.

Мышление есть орудие познания; орудие же познания и предмет

познания – не одно и то же.

Исходя из своей принципиальной позиции, что мысль и вещь —

одно и то же, Гегель устанавливает, что категории, которыми

занимается логика, суть чистые духи. Отсюда следует, что логика есть

система чистых духов, или идей. Поскольку же философия природы

и философия духа являются, с точки зрения Гегеля, прикладной

логикой, то и в них живут «чистые духи», образующие их душу. В

логике, как и до сотворения мира, чистые духи даны «без покрова», в их

«чистом» виде; в философии же природы и философии духа чистые

духи облекаются, так сказать, в плоть. Это – чистейший мистицизм.

Поэтому Маркс и Энгельс свою критику гегелевской системы и начали

с критики этих мистических основ всей его философии. Представлять

себе дело таким образом, что качество, количество, мера, бытие,

причина, форма и пр. – суть «чистые духи», что они ведут

самостоятельное существование в качестве таких «чистых духов», – это

поистине верх нелепости. Это значит – возводить в конкретное

существование чистейшие абстракции, что в корне противоречит всякой

диалектике.

В самом деле, что делает Гегель? Он рассуждает примерно

таким образом:так как, изучая мир вещей, мы создаем себе

отвлеченные мысли о нем, то в действительности существуют не вещи, а только

эти мысли о вещах. Возьмем его рассуждение о материализме.

Материализм, говорит он, признает истинно объективным одну материю.

«Но сама материя есть абстракция, которая, как таковая, не может

быть воспринята нами. Можно поэтому сказать, что не существует

вообще материи, ибо в том виде, в каком она существует, она всегда

представляет собою нечто определенное, конкретное. И однако эта

абстракция, которую мы называем материей, есть, согласно учению

материализма, основа всего чувственного, есть чувственное вообще,

абсолютная разъединенность внутри себя, и поэтому она есть

внеположное друг другу сущее. Поскольку для эмпиризма это чувственное

есть лишь нечто данное и таковым и остается, он – учение не–свободы,

ибо свобода состоит именно в том, что я не имею противостоящим

себе никакого абсолютно другого, а нахожусь в зависимости от

содержания, которое есть я сам» *).

*) Гегель, Энциклопедия, ч I, § 38, стр 82 настоящего издания

ГЕГЕЛЬ II ДИАЛЕКТИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ ??III

Что хочет сказать здесь Гегель? Так как мы знаем материю в се

определенных, конкретных формах, то материи не существует. И так

как, далее, материя, как понятие, есть абстракция от конкретных

и чувственных форм ее, то в действительности существует не материя,

а только мысль В силу того, что мы мыслим материю, существует,

мол, не материя, а мысль Это ведь обычный способ рассуждения

всех вульгарных идеалистов и метафизиков. И Гегель действительно

«обнаруживает» себя во всех этих рассуждениях как метафизик.

III.

Гегель – объективный или абсолютный идеалист. Поэтому формы

мышления, категории, для него не только субъективны, но) и

объективны. В этом смысле Гегель делает шаг вперед в сравнении с

Кантом. Он пишет: « . Если все эти категории, например единство,

причина, действие и пр., сознаны нашей мыслью, то из этого еще

не следует, чтобы они принадлежали нам самим и не составляли

в то же время определений, свойственных самим предметам».

Это совершенно правильное замечание, которое, однако,

применимо также и к материи. Против него ничего нельзя было бы

возразить, если бы с понятием объективности Гегель не связывал

мистических представлений. Ведь, с точки зрения Гегеля, как мы это уже

выяснили, категории потому не субъективны, что они сами по себе

существуют объективно как духи, как чистые мысли, а поскольку

они «воплощены» в конкретных предметах, они составляют их «душу».

Именно в этом последнем смысле они «свойственны самим

предметам». Поэтому, когда Гегель говорит, что логика не занимается только

формами мысли, а имеет также и содержание, то это совершенно

верно, но Гегель прежде всего отвергает содержание, которое

заимствовано из опыта, между тем как в действительности нет иного

содержания, кроме опытного. Во–вторых, Гегель под содержанием логики

понимает чистые мысли, т. е. те же категории, которые составляют

формы мышления. Форма и содержание здесь тожественны. Под

содержанием Гегель понимает те же формы, поскольку они имеют

объективное существование, поскольку они суть объективные мысли,

а под формами он понимает то же содержание, т. е. те же категории,

или чистые мысли, поскольку они являются «формами

сознательной мысли».

Гегель прав в своем утверждении, что категории нашей мысли

являются одновременно и объективными категориями. Но в то время

XXIV

как материализм видит в субъективных формах отражения

объективных форм, Гегель, наоборот, считает, что «логика рассматривает мысли,

самое содержание которых принадлежит мышлению и произошло

из него».

Гегель приводит следующий пример:

«Рассмотрим кусок сахара; он – твердый, белый, сладкий и т. д.

Мы говорим, что все эти свойства объединены в одном предмете, но

это единство не является предметом ощущения. Точно так же обстоит

дело, когда мы рассматриваем два события как находящиеся друг к

другу в отношении причины и следствия. Воспринимаются здесь два

отдельных события, следующие друг за другом во времени. Но что

одно событие есть причина, а другое – следствие (причинная связь

между этими двумя событиями), – это не воспринимается, а

существует лишь для нашей мысли» *).

Совершенно неверно, будто «определения причины и действия

не почерпнуты из наблюдения», т. е. из опыта. На этом примере мы

лишний раз убеждаемся в неправоте Гегеля и идеализма вообще.

Из того факта, что мы не ощущаем непосредственно действия

причины, Гегель делает вывод о том, что определения причины и

действия не почерпнуты нами из опыта, а принадлежат нашей мысли.

В природе существует много такого, что нам не дано в

непосредственном ощущении и относительно чего мы делаем те или иные

логические выводы, исходя, однако, из того, что нам дано в восприятии

или ощущении. Почему я одно событие считаю причиной, а другое

действием? Очевидно прежде всего, что оба события мне дани в

восприятии, причем одно дано как предшествующее, другое как

последующее одно как «порождающее» другое, а другое как «порожденное»

первым и т. д. Все это с достаточной убедительностью доказывает,

что определения причины и действия почерпнуты нами именно из

наблюдения и опыта, а вовсе не из сферы чистой мысли. То же самое

относится ко всем категориям, которые являются не чем иным, как

отражением, результатом и обобщением опыта. Но наблюдение и

опыт вовсе не сводятся к непосредственному ощущению и восприятию.

Вез мышления нет научного опыта.

В этой связи должно в двух словах остановиться еще на вопросе

о взаимоотношении между логикой и реальными науками, как обычно

их называют. Гегель полагает, что все же недостаточно изучить одни

*) Гегель, Энциклопедия, ч. I, § 44, стр. 89.

категории и даже всю их систему. По его мнению, от логики, которая

имеет дело с «пустыми» категориями, следует перейти к реальным

сферам, к природе и духу. Но оказывается, что при этом переходе

логическая идея не обогащается новым, Гегель говорит «чуждым»,

содержанием, а сама «определяется и раскрывается в формах природы

и духа».

В действительности же дело обстоит как раз наоборот Логика

исторически, как мы уже видели и как это подтверждает сам Гегель,

возникает позже так называемых реальных наук. Иначе говоря, она

развивается вместе с ними, представляя собою обобщение и итог

исторического развития человеческого знания вообще. Гегель в качестве

идеалиста считает, что логическая идея, или чистая мысль, сама

«определяется и раскрывается в формах природы и духа». Логика, по

Гегелю, предшествует истории. Здесь все поставлено на голову. Чистая

мысль не может «породить» из себя природы и духа. Развитие

природы и человека, как части ее, приводит к тому, что «чуждое»

содержание становится предметом мысли. Словом, логика базируется на

природе и «духе». Представляя отвлеченное обобщение науки о

природе и духе, т. е. человеке и его историческом развитии, логика, как

высший продукт мысли, сама в свою очередь дает возможность

реальным наукам пользоваться известными законами, добытыми

на основе этого широкого исторического обобщения и опыта. Поэтому

логика так же развивается, как и все на свете, не являясь чем–то раз

навсегда данным и законченным.

Возвращаясь снова к вопросу о чистой мысли и чистой науке,

необходимо прежде всего заметить, что логические категории суть

абстракции, отвлечения от реальных вещей и их отношений, – стало

быть, никакого самостоятельного существования они не имеют.

Вопреки своей диалектике Гегель считал, во–первых, что категории

в качестве чистых мыслей, в качестве чистых бесплотных духов

одарены самостоятельной жизнью, сами движутся, – отсюда его

самодвижение понятия; во–вторых, он считает их вечными сущностями,

воплощением коих является действительная природа и история.

Исходя из этого неправильного гегелевского понимания соотношения

между категориями и действительным, материальным миром,

«гегельянцы» вроде Прудона и приходили к совершенно неправильному

пониманию буржуазного строя. Маркс в своей критике Прудона показал,

что последний так же обожествляет категории, как и Гегель, видя

в них первоначальные причины всякого развития. «Абстракция,

XXVI

категория как таковая, т. е. отделенная от людей и их

материального действия, – писал Маркс о Прудоне, – является для него

бессмертной, неизменной, неподвижной. Она представляет собой

существо чистого разума, что обозначает просто–напросто, что

абстракция, как таковая, абстрактна. Что за восхитительная

абстрактная тавтология!»

Категории для Прудона, как и для Гегеля, являются

самостоятельными движущими силами. Это они порождают природу и те

или иные общественные отношения Мы в дальнейшем увидим, как

самостоятельное движение категорий порождает, согласно Гегелю,

весь мир.

Но в этой связи небесполезно спросить себя: возможно ли вообще

чистое мышление?

Гегель полагает, что чистое мышление является свойством не

«конечного духа», а духа объективного, абсолютного. Но говорить

о мышлении самого мышления как такового совершенно нелепо.

Можно говорить о мышлении только человека. Под чистым

мышлением Гегель понимает такое мышление, которое ничем не обусловлено.

Но существует ли вообще такое мышление? Для материалиста

совершенно ясно, что мышление есть результат развития всей природы,

органического мира и человека, что в этом смысле оно обусловлено

целиком. Однако оно не только обусловлено в смысле своего

происхождения, но все его содержание приходит извне, от «чуждого» ему

внешнего мира. Что такое мышление без чувственных

восприятий, без чувственности вообще? Ничто. Да само мышление есть

всеобщий орган чувственности, универсальная чувственность, подобно тому

как и чувственность есть примитивная форма мышления. Если под

чистым мышлением понимать свободную от всяких чувственных

восприятий деятельность разума, то такое чистое мышление есть фикция,

ибо мышление, освобожденное от всех представлений, есть пустое

мышление. Скажут, пожалуй, что мышление имеет дело с понятием и что

освобожденное от восприятий и представлений мышление сохраняет

понятия. Но откуда берутся понятия? Ведь понятия суть не что иное,

как переработанные восприятия и представления. Словом, мышлению

предшествуют ощущения, восприятия, представления и т. д., а не

наоборот. Да само мышление, в смысле высшей его способности

образования понятий, категорий, является продуктом исторического развития.

Самую основательную и глубокую критику гегелевской

диалектики дали Маркс и Энгельс. Но они не просто отбросили гегелев-

скую диалектику, а теоретически, преодолели се и тем подняли

диалектику на высшую ступень. Хотя обычно эта истина многократно

повторяется, тем не менее надо сказать, что до сих пор еще вопрос

о характере преодоления Марксом гегелевской диалектики

недостаточно выяснен. К сожалению, Маркс не дал нам подробного и

систематического изложения своей критики гегелевской диалектики

Но то, что нам известно, дает достаточно материала для того, чтобы

установить, в каком направлении Маркс критиковал Гегеля.

Недостаточно сказать, что диалектика у Гегеля стояла на голове, а Маркс

поставил се на ноги, или что исходным пунктом у Гегеля являлась

идея, а у Маркса – материальная действительность. Само собою

разумеется, что все это совершенно верно и засвидетельствовано

самими Марксом и Энгельсом. Однако критика Маркса шла глубже.

Эта критика носила также характер методологической критики. Он

критиковал диалектику Гегеля с высоты своей диалектики, доказав

тем самым, что сама диалектика Гегеля находится в противоречии

с существом диалектического метода и что причиной этого служит

абстрактное понимание Гегелем диалектики, что обусловливалось

в свою очередь исходным пунктом Гегеля, т. е. его идеализмом

В другом месте мне пришлось уже указать на то, что так как

диалектика по самому своему существу конкретна, то она уже в

корне противоречит всякому идеализму и совместима лишь с

материализмом

Энгельс в своей рецензии на книгу Маркса «К критике

политической экономии» писал, между прочим, что когда Маркс приступил

к своему труду, то перед ним встал вопрос о том, как обращаться

с наукой, т. е. вопрос о методе. Оказалось, что «имелась гегелевская

диалектика в той совершенно отвлеченной форме, в которой оставил

ее после себя Гегель». В другом месте Энгельс опять подчеркивает,

что форма гегелевского мышления была «крайне абстрактной, отвле-

ченной». Преобразование Марксом гегелевской диалектики

выразилось прежде всего в том, что он превратил ее из абстрактной в

конкретную. Если у Гегеля чувственный, материальный мир приобрел

чисто отвлеченный, формальный характер, то задача Маркса сводилась

к преодолению отвлеченно–формальной, до известной степени

отрицательной, диалектики Гегеля и к преобразованию ее в диалектику

положительно–конкретную.

Основное внутреннее противоречие гегелевского

метода, – противоречие, вытекающее из его идеалистической «исходной точки», сво-

XXVIII

дится, стало быть, к противоречию между конкретным и абстрактным,

материальным и идеальным. Конкретное, чувственное бытие

поглощено чисто формальным и абстрактным «чистым» бытием или чистой

мыслью; абстрактное же есть не что иное, как обескровленное

чувственное, конкретное. Отсюда та «мистификация» или

мистифицированная форма гегелевской диалектики, о которой говорили постоянно

Маркс и Энгельс. Мы имеем у Гегеля не только мистику, но и

мистификацию, состоящую в подмене материального и конкретного идеаль-

ным и отвлеченным, живого содержания – мертвой формой, которая

якобы является этим живым, конкретным содержанием. При изучении

Гегеля необходимо особенно иметь в виду это противоречие, эту

сторону дела. И читать Гегеля материалистически, как это рекомендует

Ленин, значит вскрывать за абстрактной формой конкретное,

материальное содержание, которое «прикрыто» отвлеченным понятием

и самодвижением якобы чистой мысли *).

*) В этой связи считаю необходимым указать на интересную работу

Евгения Шмитта, «Das Geheimnis der Hegeischen Dialektik, beleuchtet vom concret

sinnlichen Standpunkte», вышедшую в 1888 г. Прежде всего несколько слов о

самом авторе этого сочинения. Основанное графом Цешковским и Михелетом в

январе 1843 г., в связи с выступлениями Шеллинга против Гегеля,

Философское общество назначило в 1884 г. премию в 750 марок за лучшее

сочинение ? гегелевском методе. В декабре 1886 г. в общество поступило три

сочинения, в том числе и работа Шмитта. Обществом была избрана комиссия в

составе Михелета, Лассона и Фридрихса для рассмотрения поступивших работ.

Проф. Лассон, несмотря на то, что он был гегельянцем–идеалистом, высказался

за присуждение премии упомянутому Шмитту, которого многие на основании

представленной работы признали гениальным мыслителем. Против Шмитта со

всей резкостью выступил Михелет, отстаивавший работу Гаринга (см.

«Historisch–kritische Darstellung der dialektischen Methode Hegels» von Michelet und

Haring, Leipzig 1888) и обвинявший Шмитта в «грубом» сенсуализме и

материализме. После долгих споров Общество признало возможным прийти Шмитту «на

помощь» в деле опубликования его работы, отказав в премии. Что работа

Гаринга не может итти в сравнение с работой Шмитта, – это для нас не подлежит

сомнению. Шмитт пострадал за свой «сенсуализм и материализм». Однако в

этом факте сказалась историческая Немезида. Диалектика Гегеля была снова, —

в известном смысле независимо от Маркса, которого, впрочем, автор в своей

работе упоминает, – подвергнута критике с точки зрения «сенсуализма и

материализма». Шмитт показал, что истина гегелевской диалектики есть диалектика

сенсуалистическая, конкретная. Спор вокруг работы Шмитта оказался

лебединой песнью «Общества» старых гегельянцев, которое вскоре прекратило свое

существование. Шмитт не был «академиком». Он состоял писарем при суде в

захолустном венгерском городке Зомбор, где и написал свою работу. Вслед

Евгений Шмитт в своей книге «Тайна гегелевской диалектики»

вскрыл эти внутренние противоречия гегелевского метода.

Я позволю себе привести из его работы некоторые цитаты.

Формы мышления, говорит он, растворяются у Гегеля в неопределенно

чистое мышление, в «абсолютно отрицательное». Гегелевская

диалектика проникает, правда, в конкретное содержание, в материю чистого

мышления, но «эта материя является скорее «опять–таки только

неопределенным, чистым мышлением» (Logik, I., S. 35). Конкретное

у Гегеля есть нечто мистическое, призрачное, неуловимое; это —

то, что «испаряется в голый пустой туман абстракций, когда к нему

приближаются и когда пытаются схватить его в его живой

непосредственности» *). В другом месте наш автор формулирует

точку зрения Гегеля следующими словами: «Абстрактные формы,

а не конкретное, обнаруживают себя как то, что действительно

движется в этом процессе, и в этом именно и состоит ошибочность или,

как автор выражается, основная иллюзия гегелевской абстрактной

диалектики. Сущность гегелевской диалектики сводится к

необходимости проникновения форм мысли в конкретную сущность

абстракции, но это конкретное есть конкретно – чувственная основа

всего абстрактного, основа движения, деятельности, жизни,

перехода и т. д.; у Гегеля же отсутствует это конкретное

постижение, конкретное для него просвечивается лишь через завесу

абстракции в качестве действительно первичной сущности его

логических форм» **).

Основная мысль Шмитта состоит в том, что гегелевская логика

по своей тенденции и своему заданию стремится преодолеть

абстрактное и создать материальную логику на место старой формальной, но

Гегель не справился со своей задачей, поскольку он сам стоит на почве

абстракций. Дальнейшее развитие гегелевской диалектики требует

за опубликованием ее он получил кафедру в Будапеште По вскоре, однако,

был лишен кафедры за радикализм взглядов. Шмитт был анархистом

толстовского толка (см. его книгу «Leo Tolstoi und seine Bedeutung fur unsere

Kultur». 1901). В девятисотых годах он даже пытался образовать нечто вроде

«партии» гностиков с анархическими тенденциями. В философском отношении

Шмитт также «развился» в мистика и гностика (см его двухтомное сочинение

«Die Gnosis»).

*) Eugen Heinrieh Schmitt, Das Geheimnis der Hegeischen Dialektik,

1888 г , S 86

**) Там же, стр 105.

XXX

преодоления этого противоречия. Диалектическое понимание

мышления необходимо, потому что основа мысли есть не–мысль, потому что

скрытая и все же повсюду и всегда просвечивающая сущность ее есть

конкретное, чувственное, словом – основа мысли, ее

противоположность, есть чувственность, конкретное, материальное. Гегель с своей

идеалистической и абстрактной точки зрения не мог добраться до

общей основы философии и естествознания, каковой основой является

чувственный мир.

Гегель утверждает, что «сверхчувственное есть чувственное и

воспринятое, как они существуют в истине». «Сверхчувственное» есть

идеальное выражение чувственного и конкретного. Гегель, однако,

останавливается на этом идеальном, которое одно и есть истина.

Таким образом, действительный мир исчезает и растворяется в

тумане абстракций. Но истина – это конкретное; она требует, чтобы

мы воспроизвели в человеческом сознании это конкретное и

чувственное. Гегель, понимая единство чувственности и мысли, остается на

точке зрения мысли, отожествляя с ней чувственный,

материальный мир. Последний представляет собою противоположность,

которой определяется абстрактное, отвлеченное. В этой

противоположности–абстрактное, мысль, находит свою границу. Логическое и

абстрактное имеют свою противоположность и находят свое общее

определение в конкретном, не–логическом. Конкретное, чувственное,

материальное есть отрицание абстрактного, отрицание мысли, ее иное,

имманентная отрицательность логической идеи, ее реальное

содержание. Мысль и с точки зрения Гегеля должна перестать быть чистой

абстракцией, отвлеченным понятием, а должна стать «конкретной

мыслью», «объективным понятием», т. е. переходящим в свою

противоположность, в материальное содержание. Словом, мы можем

формулировать эту точку зрения таким образом: истина формального и

абстрактного, истина идеального есть конкретное, чувственное,

материальное.

Для нас не подлежит сомнению, что Шмитт в своей критике

гегелевской диалектики находится под влиянием, с одной стороны,

Фейербаха, а с другой стороны, возможно, и Маркса, хотя его работа

носит на себе печать полной независимости и самостоятельности.

Но как бы там ни обстояло дело с вопросом о влиянии Маркса на

Шмитта, одно – несомненно; в основном критика Шмитта совпадает

с критикой Маркса и Энгельса,

IV.

Мы уже привели выше мнение Энгельса о гегелевской диалектике

как о крайне отвлеченной и абстрактной. Маркс первый указал на

ее мистифицирующую форму, противопоставляя последней