Текст книги "Руны земли"
Автор книги: Георг Киппер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
– Хей, – улыбнулся прусс, бросил обувь на траву. – Меня зовут Альгис, я иду от Себорга, из земли куршей.
Говорил он с вендским произношением и непроизвольно морщил лоб, подбирая слова.
– Долгий путь! – Инги присел на корточки. – Мое имя ты слышал, Инги… но Ивар, дед мой, умер давно.
– Да, ваш херсир сказал мне, но решения таких людей, как мой дед Витовт, имеют силу совершаться, даже если он сам уже не способен сдвинуться с места! – Альгис натянул штаны, затянул тесемки, одернул рубаху и, сев на землю, обмотал ноги, надел добротно сделанную обувь.
– Хей, Ульв! – Инги поднял руку.
– Хей! Как отец? Все хорошо? Как домашние, скот? Не женили тебя еще? Ты все растешь, скоро, гляди, и меня догонишь… Смотри, лесные девки мелкие, скоро до пояса тебе не достанут, а ты все тянешься, хотя есть свои удобства, – Ульв, выйдя из воды, сделал неприличные движения и заржал. Инги усмехнулся и повернулся к Альгису:
– Так ты шел морем?
– Сначала на кнорре[54]54
Торговый корабль.
[Закрыть] с купцами до Эйсюслы, там до Вируланда[55]55
Земля эстонского племени виру.
[Закрыть] с гётами на снеккье.
– Дней двадцать в пути, да?
– Ну, и я так думал, пятнадцать – двадцать, но викинги напали на купцов, с которыми плыл я… около островов Эйсюслы, – Альгис встал и слегка размял ноги. – Порядок!
– Расскажи, расскажи о своих злоключениях, прусс. Да, уж тебе досталось… Хей, Инги! Как отец, как домашние, хватает ли эля в доме? – Альвстейн выбрался на берег, отряхивая ноги. – Слышь, Инги, а где твои люди? Еще один точно был, и мне кажется, со стороны леса кто-то шумел. Так?
– Эй, Эйнар, выходи!
По склону уже спускался Эйнар с копьем в руках.
– Так это ты был, сын Торда, привет! Нас ты знаешь, а это Альгис-прусс, крепкий боец, так что полегче с ним, задира. – Альвстейн шутил, конечно: тощий Эйнар вряд ли мог быть соперником опытному воину, но ему было приятно. – Все? Пошли теперь? Скоро будем у Хельги в бане париться! – Альвстейн довольно улыбнулся.
– У нас здесь стояночка, а вы голодные, давайте посидим – рыбки поедим! Альгис расскажет о своих похождениях. А чего вы пошли так скрытно? – затараторил Инги, пытаясь задержать гестиров.
– Южнее Лауги по лесам эсты из племени торма шастают, так что мы решили подойти к вам втихую, а тут слышим такой шум, коровы мычат, люди орут, может быть, напал кто-то и скот угоняет? Мы затаились, но ты молодец, углядел нас. Показывай стоянку, перекусить никто из гестиров никогда не откажется.
Парни вытянули перемет с бьющейся рыбой и все вместе пошли вверх по склону.
Раз сын Хельги хочет потянуть время, Альвстейн решил подыграть ему. Пусть Хельги-годи предупредят об их появлении. Ведь Хельги и херсир были дружны с давних пор, когда они вместе ходили в походы и Гутхорм был простым бондом.
Рорик, когда был избран конунгом Алдейгьи, поставил Гутхорма, владевшего усадьбой на полуострове Клюфанданес[56]56
Кургальский полуостров.
[Закрыть], херсиром, воеводой округи. Херсир держал входы с моря в две реки, идущие в глубь этой земли от Клюфанданеса, Лаугу-реку и Нарову-реку, по которой купцы поднимались до Пейпси-ярви.
Гутхорм остался херсиром и после изгнания Рорика. Он был в хороших отношениях и с убитым три года назад Хергейром, ладил и с ярлами, сидящими на Пейпси-ярви. Поэтому и норвежец Эйстейн, сменивший Хергейра в Алдейгьюборге, не стал менять херсира, лишь принял от него клятвы верности.
Восточное море за мысом Клюфанданес, что разделял устья Лауги и Наровы, сужалось, превращаясь в залив Эйстрасалт. Большая часть речных путей на Восток начиналась именно здесь. Место проходное и опасное. Посадишь нового человека – дров наломает, купцов распугает, а Гутхорм умел ладить с окружающим миром. При этом он был ровесником и другом Хельги, поэтому и воины херсира старались ладить с его сыном.
* * *
Усадьба Хельги стояла над высоким южным склоном коренного берега у слияния притока Лауги Лемо-йоги[57]57
Коровья река, современная река Лемовжа.
[Закрыть] с небольшой речкой, которую давно уже именовали Гусиной, так как еще Ивар, его отец, устроив изгороди по берегу и в воде, выпускал в нее своих домашних гусей. Береговой склон круто уходил от дома вниз и превращался в заливной луг, ограниченный двумя сливающимися реками. На этом лугу и паслась вся мелкая домашняя живность – гуси, куры, овцы и козы.
Большой дом Хельги, эльдхус[58]58
Дословно: дом огня, главный дом усадьбы.
[Закрыть], вытянутый с запада на восток вдоль Гусиной реки, был рассчитан на пару десятков воинов. Так когда-то задумал еще отец, но у Хельги не было такого количества слуг и тем более воинов. Вместо них дом заполняли многочисленные ткацкие станки, где женщины из овечьей шерсти и льна творили разнообразные ткани. Столбы крыльца большого дома были украшены такой искусной резьбой, что лесные люди приводили своих дальних родственников посмотреть на них. Короткой восточной стороной дом примыкал к просторному хлеву, за которым был огород. Здесь же, со стороны поля, двор замыкали меховой и зерновой склады на толстых столбах, рядом стоял высокий женский дом – сруб на высоченном подклете, под широкими свесами крыши которого был устроен круговой помост на косых подпорах. В жаркие летние ночи женщины укладывались спать прямо на нем.
К северу от эльдхуса стояла длинная рига, где обрабатывали и хранили лен и шерсть, и все, что необходимо для работ, лова и поездок. На высоком берегу Лемо-йоги, ограничивая двор с запада, выстроились кухонные навесы и холодные клети для запасов. От них шла деревянная лестница к воде, где располагались лодочные навесы и две бани. Чуть выше по течению реки у воды бугрилась крытая дерном кузница с дымоходом, прокопанным в высоком берегу, на выходе которого была построена еще и небольшая коптильня.
Все крыши были покрыты досками внахлест, словно борта кораблей, а там, где надо сохранять тепло, помимо бересты и глины, еще и дерном, так что весной крыши зеленели, как кочки на болоте.
На огороде, обнесенном изгородью из косых жердей, тянулись ровные ряды кочнов капусты. Гордая Илма в очередной раз подивилась тому, как же все хорошо растет у ее соседа, что бы он ни посадил. Кажется, воткни здесь в землю палку – и та начнет приносить плоды. Так повелось еще с первой жены Хельги, Гудрун, умершей пять лет назад. Но и теперешняя его жена Руна умела вести хозяйство. Травка и живность любили ее, а Велс не забирал больше положенного. Илма, пройдя вдоль изгороди, спустилась по пологой тропинке к реке, вдоль которой можно было пройти к кузнице.
У столбов навеса уже стоял Хельги в простой холщовой рубахе и, улыбаясь, стягивал рабочие рукавицы. Верно, глазастые мальчишки предупредили его, и он вышел из кузницы прямо в рабочем переднике. Волна тепла пробежала между ними, и неожиданно для себя Гордая Илма, ускорив шаги, оказалась в его объятиях и захотела остаться в них подольше.
Счастливо улыбаясь, Илма прошла под навес, в тепло большой жаровни. Они обменивались обычными вопросами-ответами о здоровье, детях, хозяйстве, о второй жене Хельги, Гюде, дочери Торлейва, живущей ниже по реке, и ее детях, а Илма с любовью оглядывала с детства знакомые стены, увешанные орудиями для кузнечного дела. У наковальни звонко трудились, посматривая в сторону хозяина, молодые трэлли-работники, один за другим падали в кучу наконечники стрел. Когда-то она, дочь лесов и болот, с ужасом вступала сюда, в дом огня, к кузнецу Ивару, огромному темноволосому чужаку с холодными голубыми глазами. Теперь, спустя годы, эти стены были родными.
Хельги не вышел в отца, не был он ни крупным, ни зычным и не в походах собирал богатство, но упорным и спокойным трудом. Внимательные глаза его с улыбкой следили за Илмой.
– Художеств не делал новых? – спросила она.
– Да какой там! С утра до вечера поле, скот, стройка, теперь разве что зимой соберусь… Сейчас для Гутхорма заказ срочный, – Хельги махнул рукой. – Вот чуть-чуть времени было, сделал безделушечки, мелочь…
Хельги прошел к полке и, взяв оттуда берестяной ларчик, протянул Илме.
– Вот подвески височные, запястья, такое вот еще… вот отлил заколки, а это оберег… молоточек Тора на гривне…
Гордая Илма, словно девчонка, завороженно рассматривала сделанные Хельги украшения – тот, как всегда, скромничал. Вещички были красивы. Мгновение она надеялась, что Хельги сделает хоть малый подарок для ее девочек или для нее, но он с довольным видом завернул изделия в тряпицы и спрятал в ларчик. Хельги никогда не отличался щедростью. Илма только вздохнула, но Хельги и этого не заметил.
– Пошли в дом.
– О нет, там твоя Руна… Сразу найдет дело рядом, начнет мельтешить, давай лучше здесь присядем.
– Эй, ребята, умойтесь пока.
Работники вышли один за другим, и Илма присела на скамью, на которую Хельги постелил чистое полотенце, а сам пристроился на чурбаке у столба. Помолчали. Затем странную речь завела Гордая Илма. Словно запричитала, только очень спокойно:
– Видела я сны, видела сны в последние дни. Они заставили звать тебя, Хельги, ибо ты в наших краях, сын Ивара-нойды, знаешь те земли за морями и лесами, откуда приходит дух войны. А эти сны мои не о землепашцах наших и охотниках лесных, не о воде и ветре, не о будущих детях и приплодах, но о железе, огне и толпах вооруженных людей, о чем-то далеком и грозном… Я звала тебя, но ты стал туговат на ухо, а теперь времени нет, и вот я здесь.
– Что же тебе привиделось, Илма?
– Видела море я и битвы ужасные. Воины на берегах и на море рубят друг друга, не зная пощады, море от крови бурое, распухшие трупы, чайки сидят на них, глаза вынимают.
– Обычное дело – война, не в песнях геройских…
– В нашем лесу мир с такой любовью выстроен твоим отцом и моими родителями, и что же теперь? Кончилось краткое время без войны – снова долгая распря?
– Если на наши болота наступит война, то нельзя будет отсидеться в доме, спасаясь от пожара. Спорят не люди, а боги…
– Верно, будет у нас лишь суета от этого спора, но здесь надеюсь хотя бы память старого мира оставить.
– Как это сделать, не представляю.
– Видела я людей, ясени битв в поход собрались, па́руса кони оседланы, лебединою дорогой держат путь в наши глухие края, не отвертеться, не спрятаться, вижу, тебя вызывает херсир округи в поход!
– Что ж, мужская работа – не только лоно женщины пахать. Херсир собирает людей на защиту мира.
– Пусть будет война где угодно, но здесь будет мир лишь вместе с тобою. Если ты уйдешь в поход, храни тебя боги, не удержится мир на этой земле! Твой Инги в одиночку не справится ни с Торда людьми, ни с родственниками моими. Не сейчас, но лет через пять Торд приведет на суйм всех своих четырех сыновей и прочих людей в придачу… У моих соседей подрастают мальчишки… А ты знаешь, как относится Торд к нашим. Мир рухнет не только снаружи, но обрушится внутри нашего дома, нашего леса!
– Торд не глупец, чтобы ссориться с теми, кто создает ему богатство. И что зависит от меня там, где спорят сильнейшие?
– Не ввязывайся в их спор! Иногда лучше ничего не делать! Просто не уходи в поход, Хельги! Если Гутхорм будет звать с собой, скажи, что болен, отправь вместо себя своего Инги! Но для начала давай поженим его и мою Илму!
– Меня хочешь оставить дома, а дочь оставить без мужа? Что-то я тебя не понимаю.
– Много лет назад ты бросал руны. Я порадовалась тогда, что хоть не я, но дочь моя породнится с родом руотси. Или ты забыл, как тогда удивился, что сыну твоему суждено взять в жены дочь леса?
– Что было, то было. Но со мной Гутхорм заводил речь о своей младшей… Всем гребцам надо держаться вместе, – повторил Хельги чужие слова.
– Гётов тут мало, а лесных людей много. Без связей с людьми леса вам не удержать тот мир, который вы хотели бы здесь построить. Пусть будет хотя бы малая свадьба, лишь бы союз был скреплен на глазах всех лесных родов – вот чего я хочу!
– Наверное, ты права, – почесал подбородок Хельги.
– Пока только мы с тобой сохраняем здесь ряд, созданный твоим отцом и моими родителями.
– После свадьбы Инги и Илмы этот ряд станет надежнее, – пробормотал Хельги, уже не пытаясь сопротивляться напору соседки.
– Конечно, но если Инги не вернется, а Илма не сможет удачно разродиться, то не будет родства…
– Чтобы родить, надо зачать… она что? Уже?
– Они все лето бегают друг к другу, – покачала головой Илма, упрекая Хельги в невнимательности. – Дочка сама еще не понимает, но я-то вижу, она на втором месяце.
Два ворона пролетели над рекой. Хельги сощурил глаза, следя за их полетом.
– Когда-то я и правда надеялся скрепить нашу дружбу свадьбой детей. – Хельги смотрел на лес за рекой. – Но еще вчера мне казалось, что моему недотёпе рановато… Теперь же вижу, что лучше это сделать, пока Один-ас не захватил нас в свою игру.
– Брось руны, узнаем.
– Мне давно уже не нужно бросать их, я и без того вижу, что они благоприятны. Соединение двух наших родов обещает удачу и нам с тобой, и соседям, и самому Инги.
– Почему ты перестал гадать для людей?
– Всех занимает лишь богатство, в лучшем случае – здоровье… Ну еще удача на охоте или рыбалке… А руны – это знание! Знание о мире.
– Люди думают, что самое главное в этом мире – серебро, поэтому и спрашивают о нем чаще всего, – вздохнула Илма.
– Серебро – лишь часть этого мира, опыт людей, отчеканенный в монету или гривну.
– Кому сейчас нужен чужой опыт, все хотят обладать вещами здесь и сейчас.
– Но знание – не вещь, оно требует времени. Его нельзя схватить, как монету… Нельзя схватить рукой ветер, но знание, как ветер, видно по происходящему.
– Да, твой отец, Ивар, поразил меня тогда вещами, которые он выплавлял, ковал и сплетал, казалось бы, из грязи, болотных камней и красной земли. Я жила тогда в привычном мире и вдруг увидела, как из знания рождается вещь.
– Охотник добывает добычу не случайно, строитель строит дом на основе своего опыта, и они счастливы, так как действуют в согласии со своими знаниями. Я думаю, и мой отец был счастлив. Жил среди людей, которые его уважали и защищали. Исследовал свойства расплавов и присадок, нагревания и охлаждения, скручивания и удара. Большинству это непонятно.
Они долго сидели, прислушиваясь к далекому мычанью коров, блеянью овец, шуму реки и пению углей в очаге. Вдруг Илма вздохнула:
– Ты что-то редко навещаешь меня.
– Поле, скот, кузница… Да и у тебя дел полно… Мы не в том возрасте, чтобы встречаться наспех где-то в сенях или на сеновале… Сейчас праздники пойдут, будем видеться чаще…
Хельги обернулся. На него смотрела красивая полногрудая женщина… Синий платок ее, украшенный бронзовыми завитками, спадал на плечи, у висков спиральные кольца светились золотом, на груди сверкала серебряная заколка, стягивающая теплую накидку, руки, украшенные бронзовыми запястьями, спокойно лежали на полосатом подоле юбки. Голубые глаза ее были полны света и тепла. Детская дружба, восторженная любовь, обиды и ревность юности, разлука женитьбы и замужества – все это теперь превратилось в дружбу двух мудрых и сильных людей.
* * *
Свет уходил с полей, лесов, болот. Река, еще отражая пасмурное небо, холодным серебром мерцала среди темнеющих кустов, и звуки, замирая в холодном воздухе, каждый отдельно, каждый как знак, как вопрос, не смешиваясь, подчеркивали тишину.
И в этой тишине только далекие голоса людей, смутным, неразличимым разговором еле заметно приближались сквозь неподвижный воздух с той стороны реки, из-за поля, из-за поворота. Казалось, вот-вот люди появятся на опушке, вот-вот слова их разговора окажутся ясными, но в сумеречное время звуки обманывают близостью, особенно на реке. Хельги, одетый в кюртиль из темно-синей шерстяной ткани, в разрезе ворота которого поблескивала шейная гривна, опять ушел в дом. У его лесных соседей было даже особое словечко для описания состояния хозяина, нетерпеливо ожидающего гостя, но Хельги забыл его.
Что за гонец из прусских земель? Спрашивать Ивара через десять лет после его смерти! Или малый Вилька ошибся? Но нет, и хотелось бы ошибиться, но Хельги знал, кто это. Еще его отец говорил о своих таинственных фелагах[59]59
Торговый партнер, товарищ.
[Закрыть], деловых друзьях в странном и таинственном деле. Впрочем, говорил невнятно, посмеиваясь, что старый узел проходил через их род и что на них наложена тайная руна. Предупреждал, что придет время и что призовет бремя, и нужно не бояться и не надеяться, что избежишь – где-то потянут узлы наброшенной на мир сети, и ты не должен прозевать этот знак. Поэтому год за годом ты на страже, изучаешь руны, старые предания и пытаешься понять, о чем был уговор и кем был завязан первый узел. А теперь, без грома и молний, без шторма и землетрясений, пасмурным серым вечером придут вестники той самой связи.
– Идут! – закричали мальчишки, дежурившие у мостков. – Идут!
– Идут, бредут, не торопятся, – пробурчал Хельги себе под нос и вновь вышел на берег реки, расправляя ворот льняной рубахи в вырезе кюртиля, твердо встал на тропе, спускающейся к наплавному мосту. За Хельги встали его работники во главе с Хотнегом-старшим.
По полю на той стороне двигались четыре человека в плащах. Хельги быстро зацепил взглядом сына, и тот неожиданно помахал рукой в ответ. Вот они спустились по склону к воде. Сын остановился перед наплавным, в три бревна мостиком. Голос его был излишне громок:
– Отец, со мной два гестира херсира Гутхорма и воин из Себорга, из земли куршей, зовут Альгис, и он ищет Ивара-кузнеца, фелага Витовта из земли пруссов, вот они…
– Мир вашему дому, это Альвстейн!
– Хей, это Ульв, если помнишь такого.
– Хей, Альвстейн, рад видеть и тебя, Ульв! Хей, Альгис, сын Стексе, внук Витовта! – громко приветствовал гостей Хельги, и Инги провел их по мостику.
Уже у дверей Хельги среди общей суеты взглянул на сына. Тот тихо сказал ему, что Эйнар пошел к своим, так что сосед Торд предупрежден. В ответ Хельги громко сказал, что Гордая Илма, соседка, сегодня закрывает на зиму скот и хотела, чтобы человек от их дома участвовал в обряде, так что Инги лучше отправиться к ней. Инги помялся немного, но под строгим взглядом отца попрощался с гостями, позвал с собою Хотнега-младшего и отправился в сгущающиеся сумерки.
* * *
Гордая Илма вместе с другими женщинами прошла вокруг просторного загона, осматривая собранное в нем стадо. Скоро скот разделят между домами, и каждая семья сама будет следить, кормить и принимать роды у своих коровок. Но пока все рогатые были вместе. Быки угрюмо смотрели друг на друга через спины своих подружек. Мужики, облокотившись на жерди загона, стояли поодаль, бормоча что-то о рыбалке…
– Смотри, смотри… правее… Кажется, последнего быка гонят. Да, это Горма наконец ведут.
Обессилевший от беготни с загонщиками бык Горм понуро брел по полю, ведя за собой десяток стельных. Старший пастух и его помощники даже не понукали его. Мужчины разошлись по сторонам от входа в загон, образовав живой вход для стада, и когда оно приблизилось так, что Илма стала распознавать своих коровок, мужчины захлопали в ладони, тихо покрикивая и подпевая. Теперь все рогатое население собралось полностью. Вновь пришедшие животные, испуганно оглядываясь, двинулись вдоль изгороди по кругу, увлекая всех остальных. Женщины радостно гудели и, протягивая руки, хлопали коров по бокам и говорили им ласковые слова. Вот бык Горм, встретив своих ранее приведенных подруг, несмотря на усталость, попытался лизнуть впереди семенящую телку под хвост. Женщины засмеялись и запели в честь его рвения ядреные частушки, а мужики заржали в ответ. Общий веселый разговор поверх рогатых голов успокаивающегося стада оказался настолько теплым и приятным, что Гордая Илма медлила с произнесением последних слов.
– Что ж, поблагодарим наших пастухов и хранителей. Поблагодарим Хозяина и Хозяйку леса… Замкнем круг, оградим скотину нашу… Поблагодарим того, кто рядом, но не взял лишнего…
Гордая Илма подняла руки. Все женщины и мужчины повторили ее движения и слова. Люди совершили обряд взятия стада под защиту. Теперь за кормилиц отвечает не пастух и его рожок, а хозяева и хозяйки. Гордой Илме не надо завывать и совершать нечто необычайное, но ее слово и намерение оградить домашних животных от тягот наступающей зимы меняло судьбу всех соседей. Кончилось пастушеское время, начиналось время чужое: время зимней тьмы, волков и прочих напастей. Взрослые по опыту знали, как трудно пережить эту пору, когда в жизни людей слишком многое зависит от здоровья коров, от того, как они разродятся телятами, от их молока, которое поможет и человеческим деткам.
Уже в глубоких сумерках, после обхода стада, после возжиганий, кормления коров сохраненными с прошлой осени снопами от каждой семьи, после всех слов благодарности и песен зоркие глаза охотников приметили на широком лугу двух парней. Все насторожились.
– Нет, то Инги с Хотнегом идут, – первой всплеснула руками одна из девчонок и побежала на кухню. Скоро народ поприветствовал сына Хельги и его друга Хотнега. Инги, перебросившись парой слов с давно не виденными знакомыми, направился к Гордой Илме, а бойкая девчонка Туоми уже зацепила руку своего Хотнега.
– Здравствуй, Илма, отец сказал, что мне надо поучаствовать в закрывании стада?
– Мы уж взяли их под защиту, – кивнула на стадо Гордая Илма. – Но я рада, что ты здесь. Вилька сказал, что сегодня пришли люди с моря, людей Гутхорма-херсира я ждала, но он говорит, с ними еще кто-то пожаловал. Расскажи мне о нем, ведь пришел он под покровом, и Вилька сказал, что у него дело к твоему деду, не так ли?
Инги удивился, как много успел Вилька услышать, но тут разглядел в сумерках вышедшую с кухни Младшую Илму. Заметив, что мать и женщины, болтавшие у изгороди загона, не видят ее, она ускорила шаг и почти побежала. Волосы, падающие на одну щеку, смеющиеся глаза, сверкнувшие зубы, волнующиеся под бусами груди, бьющие в платье колени. Вот она остановилась, не добежав десяток шагов, сделала строгое лицо, пошла медленно, опустив ресницы. Гордая Илма искоса взглянула на лицо Инги, поняла, не оборачиваясь, на кого он смотрит, и, хлопнув его по плечу, усмехнулась:
– Тебя здесь ждут, как видишь! Останешься? А утром вернешься домой. Девки подношение Пастуху приготовили, осенний расчет. Ты ведь голодный, или уже посидел с гостями? Эй, Хотнег, останешься?
– Останется, останется, – ответила за него Туоми.
– Вот и хорошо! – Гордая Илма взглянула на замявшуюся дочь. – Эй, Илма, что ты там стоишь, у Инги язык как приклеенный, поди сюда… Пошли, бабоньки, завтра тяжелый день, позадираем хвосты нашим коровкам, посмотрим, как потрудились наши ребятки-бычки… Отберем, кого в хлев на зиму, кого на убой… О-хо-хо… Осень, осень.
* * *
Девчонки подготовили небольшое угощение и выставили праздничное олу для пастуха. Скоро будет большое осеннее жертвоприношение, сойдется много народа, но пока в темноте дома лишь самые близкие соседи, с кем видишься почти ежедневно. Лица едва видны в свете лучин, темные чаши с олу поблескивают пеной, тихий разговор людей успокаивает. Старшая Илма тихим голосом обратилась к Инги:
– Что скажешь о незнакомце, который пришел к вам?
– Ты об Альгисе?
– Альгис? Это имя значит «лось»! Странно, – удивилась Гордая Илма, вспомнив сегодняшнюю встречу на тропе.
– Ты знаешь язык пруссов? – в свою очередь удивился Инги. Он хотел было сказать про то, что перед тем, как увидеть Альгиса, сам увидел руну, которую так называют, но не стал.
– Сегодня я встретила лося. Он пришел на священный луг, прямо как в былые времена. Мне рассказывала матушка, что когда-то лоси сами приходили из леса ко времени осеннего жертвоприношения. Я не особо верила, но вот сама увидела. Лось пришел и словно ждал чего-то.
– И я его видел! – удивился Вилька. – Когда бежал сегодня от Хельги домой!
Илма махнула сыну, чтобы он пересел поближе.
– Уж ты сегодня набегался! – она обняла младшего сына и повернулась к Инги. – Это он мне рассказал о вашем госте. Подслушал из леса. Ладно, Инги, рассказывай про пришельца, кто он?
– Внук Витовта, друга Ивара. Старше меня. Волосы короткие, подбородок бритый. Вещи у него старые, добротные. Плащ стягивает заколка, как если гриб разрезать от шляпки до корня. Рубаха с вышивкой у ворота и по плечам синей и красной нитью. Рукава обхватывают витые обручья – у нас таких не носят. На шее гривна, на поясе широкий ремень, а на нем сумка и ножны – все в узорчатой бронзе и серебре, я видел такие на вещах моего деда, старые вальские узоры[60]60
Кельтская плетенка.
[Закрыть]. Меч завернут в холстину, я так и не разглядел ни ножен, ни рукояти, но он нежен с ним, как с ребенком.
Гордая Илма поцокала языком.
– Старые вещи, не всем понятные вести. Оружие порой говорит лишнее – как видно, у него хватает мудрости держать за зубами не только язык. Спасибо, Инги, хорошо рассказываешь. Я перебила тебя?
Инги продолжил:
– Альвстейн сказал мне, что его подобрали в море, на отмели. Стоял он по пояс в воде, со своим коробом за плечами, держа в руках копье, которым прощупывал путь по дну моря.
– Как так? – удивился Вилька.
– Он плыл на восток с гутландскими купцами, которые шли на двух кноррах, с грузом соли, зерна, сукна и драгоценных стеклянных кубков. Вышли из Себорга, а через два дня в проливах Эйсюслы купцов подстерегли викинги. Гуты разделились, прячась за островками, но их кнорр догнали, а другой сбежал. Они успели подойти к безлесому островку, и все семь человек, спасаясь от преследователей, прыгнули в воду. Викинги не стали их ловить, зацепили корабль с товаром и ушли… Купцы ждали, что их товарищи вернутся за ними, но вместо них, заметив дым от костра, через два дня приплыли на большой лодке эсты. Они предложили купцам жизнь и свободу за выкуп, те согласились, один Альгис отказался… Его хотели разоружить, тогда он перекинул щит со спины в руку и приготовился к бою. Эсты отступили.
– Один против целой лодки эстов? – спросил Вилька.
– Он из калбингов, всю жизнь в походах, – подтвердил Инги и продолжил: – Эсты решили для начала забрать то, чем завладели, а за дорогим мечом Альгиса прийти в другой раз, когда его оголодавший владелец станет сговорчивее. Они уплыли на своей большой лодке, посадив в нее купцов и их работников, а через три дня вернулись проведать островок. Альгис вновь отказался ждать выкупа в плену и предложил эстам валить подобру-поздорову. Те не пожелали оставить его в покое, так как очень хотели заполучить меч, и попытались прикончить несговорчивого прусса. Эсты, стреляя из лука, иссадили его щит стрелами, ранили его самого. Одна стрела застряла в ребрах, другая в широком кожаном поясе, и он, сделав несколько шагов к берегу, упал на границе прибоя. Когда нос лодки ткнулся рядом в берег и молодые эсты спрыгнули на песок, чтобы отобрать у него оружие, он вскочил и опрокинул щитом и древком копья первых двоих. Другие эсты бросились на него с борта лодки, но одного он успел сбить щитом с ног, а другого пробил копьем так, что наконечник застрял в борту лодки. Альгис успел выхватить меч, и у первых двоих эстов, поднявшихся на ноги, добавились тяжелые раны. Оставшиеся двое растерялись и перестали наступать, а только махали боевыми ножами и топорами. Альгис был воином, а те простые рыбаки с домашним оружием в руках, скоро он прикончил и их. Шесть эстов осталось лежать у воды, он сел на камни, вытащил из себя стрелы, перевязал раны. Перекусив тем, что нашел в сумках эстов, он достойно сложил мертвецов с частью их оружия, прикрыл плащами и прижал ткань камнями. Затем осмотрел лодку, которая оказалась сильно повреждена ударами железа во время схватки. Он сложил на дно лишние весла, добытое оружие, плащи, припасы, столкнул лодку с мелководья, впрыгнул на борт и стал грести на восток.
– Вот это да, такого воина не остановить! – восхитился Вилька, Илма снисходительно улыбнулась восторгу сына.
– Он греб весь день, но погода портилась, борта лодки протекали, то и дело приходилось вычерпывать воду, окрашенную его кровью. Стало холодно; почти теряя сознание, он приткнулся к берегу большого острова, заросшего лесом. Сил оттащить лодку подальше от прибоя у него не было, он просто привязал ее к коряге, а сам, завернувшись в плащи, забранные у эстов, лег под соснами на белый мох. Очнулся на следующее утро и увидел, что лодку унесло штормом. Когда ветер стих и выглянуло солнце, он пошел по берегу на восток. На мысу, глядя на волны, он понял, что между островов идет отмель, и решил перейти пролив вброд. Здесь, пока он нащупывал путь копьем, его и нашли люди Сигмунда, сына Хлёдвера.
– Как, этот волк морей в наших краях? – удивилась Гордая Илма.
– Отец всегда с похвалой говорил о сыне конунга… Когда-то они ходили вместе в походы.
– Прости, Инги, но у вас все не как у людей! Для нас твой Сигмунд как пурга летом или волк в хлеву, а для вас, руотси, он, конечно, славный воитель. Ну, да ладно, спасибо за рассказ. Я словно сама была с этим пруссом… Альгис-лось… Как видно, важное у него дело к Ивару, деду твоему, что выжил в такой переделке.
Илма умолкла, глядя в темноту.
– Сигмунд здесь! Вот оно что! – пробормотала она, поглаживая заснувшего рядом с ней Вильку.
После всех этих разговоров и свежего эля у Инги не было сил держать веки. Откинувшись на покрытый шкурами настил и почти засыпая, он слушал песни девчонок. Мысли блуждали где-то над морями, он видел берега, о которые бились морские волны, долго смотрел на скользкие камни и белую пену. Затем вдруг оказался в тесноте города, который неожиданно возвысился вокруг него, так что небо закрыли огромные дома. Ничего подобного он никогда прежде не видел и удивился. На широком мосту люди стояли перед одним из таких строений, больше похожем на гору, и стенали о том, что кто-то их оставил. Инги в недоумении подошел ближе и вдруг сквозь тяжелые двери и стены увидел внутри горы человека в темной одежде. Тот молился, обратив бледное лицо вверх. Инги хотел сказать людям снаружи, что не надо мешать молящемуся своими воплями, обернулся, но рядом с ним оказался спокойный седой старик, про которого он сразу догадался, что тот рыбак. Инги, оглянувшись на толпу, спросил старика, почему люди так истошно вопят. Старик с коротко стриженной белой бородой улыбнулся и сказал, что они боятся, и, взяв Инги за плечо, подтолкнул его к человеку внутри горы… Тут Инги сам испугался и проснулся.
Девчонки пели песню о том, как милый шел по жердочке, по жердочке тонюсенькой, над речкой-реченочкой… Потерял милый шапочку-шапчоночку, рассыпались кудри его золотые, поплыла шапочка по воде, замахал милый руками, да и взбрыкнул милый ногами. Вот лесочек, вот бережочек, вот речка-речушечка, на ней жердочка тонюсенька, только милого не видать, только милого не слыхать…
Певуньи рассмеялись и засобирались по домам. Малышня, только что клевавшая носами, захныкала: хотим сказок, хотим варенья, хотим еще чего-нибудь, но старшие сестры быстро их угомонили. Молодежь вышла на двор, оставив Гордую Илму с тетушками из кемской ветви стелить на ночь.
