Текст книги "Руны земли"
Автор книги: Георг Киппер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Хельги только теперь заметил, что Инги нетерпеливо переминается с ноги на ногу, и велел ему сесть.
– По мне, твое дело в этом походе – не честь и слава, а выжить и не опозориться… В пути смотри и запоминай, что и как кто делает, не бойся спрашивать. Лучше спросить, чем сдохнуть по незнанию. После своей смены на веслах меняй рубаху, не сиди в потном – от кашля в походе больше мрут, чем от железа. Эта безрукавка из грубой кожи спасет тебя от дождя. Вот кожаный хёттр[94]94
Капюшон с наплечником.
[Закрыть] – всегда пригодится. Осенью во время гребли кожаные рукавицы сберегут тепло… Жалеть вас никто не будет… Да, грести осенью – это то еще удовольствие, – вздохнул Хельги. – Огниво, нитки, иголку, ножичек, немного серебра держи всегда при себе, на поясе. Выпадешь ли за борт, корабль разобьется или отстанешь на берегу, с этими мелочами выживешь. Вещи имеют значение. Давая что-либо кому-нибудь, не забывай вернуть себе, иначе в нужное время хватишься, а необходимого нет.
Сигмунд – опытный воин; если получится, будь с ним рядом. Это не значит, что это самое безопасное место, но у него можно многому научиться. Он скрытный, и тебе не грех это перенять. Он умеет ждать и долго делать то, что всем быстро надоедает, например ставить и проверять стражу, когда всем кажется, что о безопасности можно забыть. Ни на кого не рассчитывает, проверяет все сам и никому не верит. Если все до единого пьют, идет и сам встает в сторожа – почетнее погибнуть в бою, чем сгореть запертым в доме из-за пьянства.
По уму, в первый поход тебе надо было бы идти со мной или с другим старшим родственником, но я отправляю тебя с такими же неопытными мальчишками. Выбери себе из наших напарника, того, кто прикроет тебя в бою и придержит для тебя лишнюю миску каши. Я бы советовал Хотнега. Он хоть и из вендов, но все-таки из нашего дома и, судя по отцу, умеет быть верным. Тебе, скорее всего, больше по душе Эйнар. Возможно, и он сгодится, но, по-моему, он болтун и больше будет думать о себе, о том, как бы покрасоваться. Тойво, хоть и напросился в поход, увалень и муёга-медлила, скорее он тебе заедет веслом по уху, чем убережет от чего.
Хельги помолчал, посмотрел на Инги, что-то прикидывая. Тот снял шлем и поправил волосы.
– Держитесь вместе, будьте опорой для друг друга. Вы люди одной воды, как говорилось в древности. Поддерживай Оттара; надеюсь, он сможет прикрыть тебя и в бою, и в ссоре с другими. Его хотя бы учили владеть оружием, у Гутхорма полно хороших воинов, а я тратил на эти игры с тобой слишком мало времени. Но знаешь, что я хотел тебе сказать, – Хельги помедлил, прислушиваясь к своим мыслям. – Остерегайся Оттара!
Инги сделал удивленное лицо.
– Сигмунд исполняет свою работу, защищает права сестры и племянницы, а вот Гутхорм нарушил слово, данное Эйстейну-конунгу. Оттар в ответе за своего отца, что бы там ни говорили. Хорошо, если он будет прислушиваться к твоим советам, но это вряд ли. Когда ты пустился в пляс под дубом, Оттар пошел за тобой, ревнуя, что ты ведешь людей, а не он. Придержи себя, он все-таки сын херсира и моего друга. Позволь ему вырасти в настоящего хёвдинга, но будь внимателен: решение Гутхорма нарушить клятву порождает опасность для его сына, а значит, и для тебя.
Хельги помолчал, глядя в темноту.
– В походе все тебя касается – даже то, как у кого из твоих друзей подпоясаны штаны. Проломят ему башку раньше времени – сам окажешься без прикрытия, так что следи за всеми своими. Говорить и советовать дело старших, но ты все замечай. За людей, которые идут от нашего годорда, ты, разумеется, отвечаешь, но не думай, что ты им вместо няньки! Не пытайся решать их дела и плати каждому столько, сколько он стоит, не более того. Благодарности не жди ни от кого, ни за совет, ни за помощь, ни даже за жизнь, не надейся на это и не рассчитывай… Да и вообще не надейся ни на что и ни на кого. Просто действуй непрерывно, не медли и не спеши…
На берег просто так не сходи и не шляйся по незнакомым селениям, даже если тебе кажется, что там живут мирные и приветливые люди. Не верь девчонкам на берегу, твое серебро для них добыча да возможность для местных парней отомстить за свои неудачи.
С людьми Сигмунда будь уважителен и больше помалкивай. Дружинники Гутхорма такие же бонды, как мы, спокойные и доброжелательные, а люди Сигмунда воюют много лет, смерть, всегда стоящая рядом с ними, загнала их страхи так глубоко, что любое неосторожное слово может показаться им оскорблением. Такова плата за умение преодолевать страх, тебе этого пока не понять. Помни, что здесь ты – сын уважаемого человека, а для парней Сигмунда ты никто, и снести тебе голову им ничего не стоит. В разговорах и делах больше уступай, а если почувствуешь опасность унижения, отойди и промолчи, но, если граница пройдена, будь сам опасен. Если что не нравится, говори прямо. Не пытайся заигрывать или таить обиды. Они опытнее и будут видеть тебя насквозь. Сохраняй достоинство, даже отступая, но если что – бейся до конца, лучше драться, чем кукситься и таиться. А вот в бою не бойся быть коварным и хитрым. На войне обман – такое же искусство, как и крепкий удар. Альгис сказал, что, если его возьмут в дружину Сигмунда, он присмотрит за тобой и постарается научить тебя хитростям боя. Ты простодушен и прям, тебе тяжело этому научиться. Такой уж ты вырос, весь в Гудрун, та не умела ничего скрывать.
Хельги опять надолго замолчал.
– Я привыкаю к мысли, что ты уже мертв. Да, да… Там, в святилище, я видел, что ты, мой сын, и есть жертва, совершаемая ради мира, ради устроения этой земли. Не бык, а ты! То, что ты выживешь, это… Ладно, если ты выживешь – это будет даром богов! Мать твоя, Гудрун, рожала пять раз, ты третий наш ребенок, старших ты не узнал, сестренку ты помнишь… А братец не выжил после ее последних родов… Так что ты последняя моя связь с ней, моей Гудрун! Сейчас ты в том возрасте, когда хочется иметь больше женщин, но несчастлив тот, кто не найдет…
Тут вошла Руна, жена Хельги, и молча села рядом. Хельги прервался, погладил Инги по голове и ровным голосом перешел к наставлениям, как следить в походе за обувью, одеждой и оружием, как не застудить на корабле задницу.
Когда Хельги в очередной раз замолк, Руна кивнула Инги и вывела его. У Хельги что-то блеснуло в глазу, и он отвернулся.
* * *
Как до́роги эти тени от балок и столбов, эти блики света на потрескавшихся бревнах! Инги провел ладонью по столбу, где отец отмечал зарубками его рост. Сколько несделанных дел. Давно пора отвезти все старые игрушки маленькому Ивару и Торе, детям Гюды, смешно их столько хранить.
В эльдхусе у огня сидели женщины из дома Хельги и их новые лесные родственницы во главе с Гордой Илмой. Многолетнее недоверие и боязнь взаимного сглаза растаяли на этот вечер, и выхваченные из темноты лица женщин добродушно переливались в отсветах огня. Мерцающие бусы, серьги, гривны и глаза в окружении морщин, натруженные руки, украшенные бронзовыми и серебряными запястьями, бесконечная вышивка на рукавах, передниках, платках – каждая из них сама по себе руна. Женщины гадали и обсуждали старые предсказания. В разговоре переливались иносказания и загадки.
Вокруг в полумраке за их спинами шумели, собираясь в поход, мужчины, но этот шум не проникал в тихий разговор женщин.
Высоко под потолок, к черным балкам, уходили котловые цепи, туда же уходил дым с запахом незнакомых Инги трав. Руна, сев на хозяйское место, поманила его рукой. Инги, не желая сидеть среди женщин, остался на ногах, держа шлем под левой рукой и уперев в пол древко копья, зажатое в правой. Кольчуга непривычно давила на плечи.
– Мать твоя Гудрун радуется, глядя на тебя, хотя и не может проводить в поход, зато все женщины здесь будут молить хранителей о тебе…
Женщины смотрели на Инги без улыбки. Гордая Илма добавила:
– Руна беспокоится, что в этом походе удача не пойдет впереди тебя…
Вокруг суетились мужчины, сворачивали вещи, укладывали мешки. Инги стоял перед женщинами и молчал, не зная, что сказать.
– Разложенные нами камни не сулят тебе удачи, Инги, – Руна подняла взгляд и твердо взглянула в глаза подростка. – Знаю, что не отступишь, но я должна была тебе сказать.
Женщины замерли в ожидании ответа. Только мягкие отсветы огня шевелились на лицах и искрились на украшениях. Инги запнулся и покраснел, не найдя сразу, что ответить, но вспомнил слышанное когда-то о словах своего деда Ивара:
– Легче всего для мужчины оставаться дома и думать, что он на все способен. Я выбираю уйти за поворот, откуда не видно ни дома, ни тех, кто всегда тебе поможет… Так сказал когда-то мой дед Ивар, сворачивая в викинги. Это же могу сказать теперь я. Только мне достался более почетный жребий: воевать за справедливое дело куда достойнее, чем отправляться в грабительский поход. Думаю, дед одобрил бы меня.
Инги покраснел еще больше и хотел сбежать от женщин, но они шумно остановили его, схватив за рукава, и усадили на скамью.
– Мы понимаем, что выбор сделан! Но никто не скажет заранее, что такое неудача, – проговорила Руна. – Будь настороже. Можно вернуться живым, но потерять нечто важное, можно погибнуть, но остаться в памяти поколений. Удача несет человека, как ветер, а если его подстерегает неудача – это не значит, что он проиграет, помни об этом!
– Ладно, слушай, вот собрали для тебя травы! – сказала Гордая Илма и стала показывать полотняные мешочки. – Зверобой пригодится от поноса. Какой воин будет крепко стоять на ногах, если его несет, вся сила высвистит, эта же трава согреет тебя, когда будешь мерзнуть день за днем. Девясил поможет, когда тело натружено и болит каждая жилка. Кровохлебка, если зашибут так, что кровь нутром пойдет. Мята, чтобы развеять дурные мысли, да и после попойки поможет. Впрочем, лучше бы ты не пил вовсе, у́дали в этом мало, хотя мужчины пьют на спор, как дети малые. Чеснок… Воск, сам знаешь, что с ним делать.
– Вот вам запас на троих, для тебя, Тойво и Хотнега, – заговорила опять Руна, показывая на кожаные мешки. – Здесь дробленый овес, сушеное мясо и вяленая рыба. Вот топленое масло и мука. Не трать попусту и не делись с первым встречным. Да, да. Делиться, конечно, хорошо, но у тебя дорога длинная, а ты, по-моему, готов делиться со всеми и всем. Отдавая, отдаешь силу, а не просто горсть зерна, так что прежде подумай. Хватит еды на весь путь до Ильмери. Туда, отец твой говорит, дней восемь пути, ну, а там на островах, где начинает свой путь Олхава-йоги, живет кузнец Ахти. Он знает Хельги, да и тебя, наверное, помнит – поможет. Все мы будем молить хранителей за тебя. Спальные мешки я все проверила и подшила, где надо.
Руна встала, обошла очаг и встала у Инги за спиной, положив ему руки на плечи. Женщины вокруг зашептали песню, подняли руки и опустили на него покров заговоров.
– Ладно, тебя ждет Маленькая Илма, ей надо привести в порядок твои волосы перед отъездом, – Руна погладила его по щеке. – Надеюсь, ты вернешься без бороды. Прости свою женушку, ей еще только предстоит понять, что счастья нет, а есть лишь надежда на него.
Руна толкнула Инги в плечо.
– Ступай, ступай, нас, старух, послушаешь – вся жизнь покажется бессмысленной.
* * *
Маленькая Илма сидела на краешке постели. Свет от лучины лишь чернил огромную тень от нее поперек узорчатого покрывала. Руки ее складывали и перекладывали вещи Инги, которые приготовила для него Руна, старшая жена его отца. Теперь Илма сама прощупывала каждый шов, ей хотелось, чтобы каждая частичка этих вещей, прошедшая через ее руки, защитила его. Но из-за слез, стоящих в глазах, сил не было нашептать в них свое тепло и защиту. От этой беспомощности ресницы ее еще сильнее блестели, и она кусала губы и морщила носик. Черные углы, покачиваясь, смотрели на маленькую девочку, которой хотелось плакать.
Вошел Инги, сверкнули его темные глаза, и ей стало совсем тоскливо, что она не может толком его проводить. Он, как был в кольчуге, сел у ее ног, помолчал, запрокинул голову, глядя на нее снизу, улыбнулся. Она наклонилась к нему, светлые волосы упали, отгородив их лица от света, и поцеловала его в глаза, а потом в губы. Так, склонившись над ним, она готова была сидеть вечность, но в конце концов стало неудобно, и она перебралась к нему на пол. Он обнял ее, и они, прислонившись друг к другу, долго-долго молча глядели на дрожащий огонек.
– Какой большой этот мир… Когда ты уходил на охоту или в сторожа, мне казалось, что это невыносимо далеко, долго, грустно! А теперь даже не представить. Твой отец говорит, только на лодке восемь дней пути до Ильмери, а там до Алдоги еще сколько… Страшно далеко. Ты меня простишь?
– Это ты меня прости…
– Прости, что не хочу тебя отпускать…
– Наверное, женщины всегда этого не хотят…
– Я злюка… Меня аж тошнило от злости на свадебном пиру… Кому нужен этот поход… Сама не знаю с чего… Нет, не из-за Салми, хотя она год назад так бегала за тобой.
Инги взмок от ее слов – она, оказывается, все о них знала, – а Илма, не заметив его смущения, поцеловала его.
– Слава, походы, добыча! Все веселятся, хотя только вы вчетвером уходите туда, откуда не все возвращаются… А у всех прямо праздник… Но как же я разозлилась и на тебя, и на мать мою!
– На нее-то за что?
– Я знаю, что это она уговорила Хельги отправить тебя с Сигмундом. Мать так любит твоего отца, что готова на все, лишь бы он не ушел.
– Я не смог бы остаться здесь, если бы все парни ушли!
– Так хотелось любить, любить, любить… А теперь… Чужая жизнь, чужая месть оказались важней моей жизни, а у меня и было-то ее каких-то полгода с того йоля, – Илма всхлипнула. – Всего полгода жизни, чуть больше… Но я благодарна и за эти полгода, которые люблю тебя.
– Я вернусь… Не плачь… Будем любить друг друга и дальше.
– Конечно, но я буду уже другая, да и ты вернешься не тем!
Илма помолчала.
– Надеюсь, мы сможем побороть время. Мне так хотелось счастья для нас, таких, какие мы были все это лето, до того, как приехал Гутхорм… Мы и сейчас-то уже не те, кем были несколько дней назад. А через неделю ты будешь так далеко со всеми своими помыслами, что обо мне и не вспомнишь.
Инги ткнулся ей носом в висок и продолжил за ней:
– А будущей весной я буду думать о чем-то новом и, возможно, не смогу приехать. Сигмунд станет конунгом Алдейгьи, соберет новый поход на восток, на Алаборг или на север, в Кирьялаботнар, и я пойду с ним.
– Хоть платочек или украшеньице пришли. Буду знать, что жив и помнишь. Мужчины уходят так надолго. Им кажется, времени у них без конца. А у нас… Мама говорит, твоя мать Гудрун ждала Хельги после свадьбы три года. Руна своего первого мужа ждала-ждала, а когда он вернулся, не прожил и полгода… У нее, когда он умер, случился выкидыш, так и осталась одна, без детей…
– Да, он ходил с отцом в тот славный поход на Миклагард.
– Вернулся и умер – ни памяти, ни детей не осталось.
Илма вдруг успокоилась.
– Вот тебе еще один расшитый пояс, с вплетенными в него корнями и травами, – нет сильнее оберега. В нем тайные вещи от наших людей, и от матери, и от меня. Говорят, руотси ходят за такими поясами за многие реки, за месяцы пути, везут их издалека. Но вот он здесь, из моих рук, полный заклинаний и сил, бери его. Буду ждать тебя! – Илма вздохнула.
– Что тебе привезти?
– Ты ведь знаешь… Себя самого. Живого, веселого и заботливого.
Она поцеловала его и, обхватив руками, надолго прижала к груди.
* * *
На следующее утро легкий перекус стремительно перерос в попойку. Лесные лаппи и вадья, родственники Гордой Илмы, отправляли вместе с руотси своего парня Тойво, поэтому провожать собрались многие из приехавших на осеннее жертвоприношение. Дом Хельги ломился от пьющих и орущих людей.
Загруженные лодки уже стояли на воде, прикрепленные чальными концами к шестам. На берегу под серым небом лежали сумки и узлы с вещами, а мужчины в полутемном доме все пили и пили эль, вино из голубики, пожирали остатки жертвенного мяса и сыра, хмелели, отряхивали хмель, поминали друзей, хвалились и договаривались о будущем под общие взрывы хохота, словно и не собирались в дорогу. Оружие мерцало на темных стенах и столбах. Тихо сидели женщины в ярко вышитых платьях.
Наконец ближе к полудню, словно опомнившись, мужчины в спешке начали выбираться из-за столов и, щурясь от дневного света, выкатились толпой к реке.
С затуманенной не то от выпитого, не то от бессонной ночи головой Инги прижал Илму, тут же отпустил ее и, покачиваясь, пошел к воде. Темно-синий кюртиль из плотно вязанной шерсти был подпоясан ремнем, на котором у бедра болтался боевой нож, рог для питья, кошель. Широкие штаны под коленями перехвачены подвязками, кожаная обувь сверкает от воска. Илма могла гордиться им, но ее сердце сжималось от тоски. Отец Инги решил сплавиться до Лауги-реки, чтобы встретиться с Сигмундом, поэтому он стоял в кожаной шапке и безрукавке, придерживая свою лодку, и что-то весело кричал женщинам у дома. В лодке уже сидел Эйнар и отгонял от нее младшего брата, тоже вознамерившегося уйти в поход. Впереди устроился Хотнег, стараясь не смотреть на свою мать, что-то рассматривал на том берегу. Вот брат Илмы, приобняв сестру, двинулся вниз по склону.
Тут рядом с Илмой появилась Руна и принялась напоминать своему мужу, чтобы он не забыл передать привет Гюде и Торлейву, а также привезти от них с Лауга-йоги вещи… Илме было тошно от звуков ее голоса.
Инги неловко забрался в лодку, поясная сумка мешала усесться, боевой нож, хотя и на длинных ремешках, никак не укладывался. Тойво помог ему, устроился и сам. Инги обернулся и попробовал улыбнуться, но увидел глаза Илмы.
Мимо, оставляя по черной воде серебряный след, плавно пошел первый струг Гутхорма. Весла еще толкались о дно, гребцы бодро шумели, Туки кричал что-то Гордой Илме на лесном языке, все оборачивали лица к провожающим и махали руками, отчего лодка шла неровно и чуть не ткнулась носом в берег. Плеснули весла второй лодки. Вокруг было шумно, как на празднике. Весело ругался на своих пьяных гребцов Гутхорм.
– И р-р-раз, и р-р-раз, – попытался он сладить своих парней. Его лодка начала входить в поворот, Гутхорм обернулся к оставшимся на берегу и поднял руку.
Вот и лодка Хельги качнулась и отошла от берега. Сам Хельги впрыгнул последним. На берегу осталась чья-то сумка, дети, взвизгнув, бросились к ней наперегонки. Оп-па – сумка полетела в руки Тойво. Все засмеялись, а мать Тойво погрозила ему кулаком.
Инги, держа обеими руками короткое весло, оттолкнулся одновременно со всеми от каменистого дна. Течение подхватило лодку. Инги обернулся через левое плечо. Вот Илма машет рукой. Рядом с ней Руна и Гордая Илма, подняв руки, творят напутственные молитвы. Тетки и работники, все домашние, стоят за их спиной. Вот отец Хотнега спрятал глаза, наклонил голову и, обняв жену за плечи, шепчет что-то успокаивающее. Здесь же сосед Торд с младшими сыновьями. Мать Эйнара на ослабевших ногах. Салми вытирает глаза. Вот и плачущая Звенка, получившая в эти дни кучу подарков, а теперь всхлипывающая обо всех сразу. Илма, Илма, какая же ты беззащитная!
В стороне толпятся удивленные гуси, овцы и козы, собаки носятся с лаем от дома к воде и обратно, а на самом берегу дети прыгают и суматошно машут руками.
Лодка начала разворачиваться вправо и втягиваться в поворот. У Инги заломило шею, он повернулся, теперь через правое плечо. За зелено-серые кусты, за берег, за тростник уплывал родной берег: женщины в ярких платьях, еле различимые лица, поднятые руки, прыгающие дети, черная крыша бани и дым из домашнего очага в сером небе.
– Инги, Тойво! Не сверните шею, глядя на дом! – прикрикнул отец.
– И раз… И раз… Пошли, пошли… И раз…
Всплеснула вода под веслами, и там за кормой, за тишиной оставленного поворота невыносимо, навзрыд завыли женщины.
Часть 2
Иней на камнях
Южнее беспокойного озера Ильмери, где полноводные реки Полисть и Ловайтис, текущие с юга на север, ветвятся на бесчисленные рукава и протоки, перед тем как влиться в озерные воды, издавна была лучшая охота на крупного зверя. Недаром сохранилось тут древнее словенское название Взвад, означающее то самое занятие, которое суеверные охотники переставали употреблять, собираясь на свое дело. Многие века спустя в договорах словен еще сохранялось предоставление приглашенному князю права охотиться в этих местах.
Помимо охоты, эта земля славилась и древним торгом, где встречались для обмена чудь, словене и криевисы-кривичи, под именем которых в ранних летописях объединялись и летгола, и земигола, и литы, и пруссы, и люди иных племен, говорящих на близких языках и поклоняющихся одним богам. Но главными гостями на этом торге были гребцы-руотскарлар, люди севера, связывавшие морской мир запада с миром древних речных и сухопутных торговых путей востока, поэтому и вся эта земля южнее озера Ильмери известна была окрестным народам как Руотса, Рутса, Руса.
Любой большой торг – это еще и переизбыток впечатлений для всех участников. Ведь на время торга съезжались сюда купцы со всех краев, свозились всевозможные товары, рассказывались новости и сказки, пелись песни на разных языках и выпивалось столько олу, что, казалось, нет ничего лучше этих дней большого осеннего торга на всем протяжении года.
Мечи, украшения и вина, краски и шерстяные ткани из Валланда, ножи, топоры, котлы из Свеаланда, фризское сукно всех видов и даже фризские коровы менялись здесь на местные воск и пеньку, мед и, конечно, меха всех видов, но главное, конечно, в обмен на живой товар, рабов, этот главный товар Остервега. Его добывали где в обмен, где скорым набегом, а где договорившись о вечном мире. Обычно рабы – это юные, от десяти до шестнадцати лет, мальчишки и девчонки, продав которых на невольничьих рынках где-нибудь в Хорезме или Багдаде, северные купцы получали выгоду, порой в сотню раз превосходящую все понесенные на столь длинном пути затраты. Как известно, нет таких преступлений, на которые не пойдет торговец при таких возможностях, поэтому чья-то выгода, как всегда, оборачивалась слезами других.
Волчица безжалостно бросает волчат в логове, разоряемом охотниками: жизнь взрослого волка ценнее, чем жизнь волчат. И в те времена люди понимали волков как нельзя лучше – вздыхай, не вздыхай, а либо дружинники своего же князя, либо заморские гости возьмут с твоего рода столько, на сколько род или племя твое порядилось, а замешкаешься, возьмут больше, оставив тебя размышлять на пепелище.
Поэтому ко времени торга данники играли в страшную игру случая, отбирали по жребию из своих семей подростков – мальчишек и девчонок – для передачи живой дани. Мужчины ради будущего решали судьбу детей, а для матерей-волчиц оставалось только завыть во все горло, чтобы сердце не надорвалось от безысходности. Видимо, с тех пор словенские песни так тоскливы.
Когда падают листья на темную реку, по ней, по полной воде, увозят по листьям ярче золота многих из тех, кого не удалось отдать замуж в чужую семью. Осень есть осень. С земли собирают жатву.
* * *
Как и все девчонки, она с замиранием сердца следила с весны за переговорами матушки с женщинами из других родов, зная, что решается ее судьба. Но не случилось весеннего сговора о ней, да и до первых заморозков из старших сестер только одна вышла замуж. А кто же даст самой младшей, у которой только-только земля начала забирать свою ежемесячную дань кровью, оставить старших сестер на позор. Ее не отдали и не отдадут замуж, пока все старшие не разъедутся к своим суженым. Но она верила в свою удачу.
Да, больше года назад она стала девушкой, за это время тело ее округлилось и наполнилось чем-то, отчего обалдевшие мальчишки не давали ей прохода. А весной в ночных забавах в прядильнях, когда лучина как бы случайно гасла, не одна пара горячих рук стремилась к ее наполнившимся грудкам. Но старшие сестры тихо ненавидели ее. Во всяком случае, так ей казалось. По их словам, все у нее было не так, как должно быть, – платье не одернуто, подол вечно грязен, волосы сбившиеся, скот не доен, куры не кормлены, за собой не прибрано, нитка всегда рвется, да еще и мальчишки вертятся вокруг. Не любили ее и женщины из других семей, может быть, из-за того, что слишком резва, остра на язык, а может быть, потому что их сыновья и младшие братья млели при встречах с ней.
Но она не заглядывалась на соседских неказистых парней, а ждала жениха из руссов. Благо прошлой осенью она вдруг осознала, что купается в их взглядах. С тех пор верила она, что выйдет замуж за какого-нибудь статного и высокого парня со светлыми волосами, красиво одетого, с кошельком, полным серебра, на поясе, и поплывет с ним в далекие страны.
Пусть сестры не любят ее, пусть не любят соседки, но был у нее пример матушки. Ведь она, красивая и дерзкая, вырастившая почти всех рожденных детей, оставшись вдовой, вышла снова замуж, и по своему выбору! Отец ее детей погиб во время того разгрома три года назад, когда попробовали мужчины дать отпор хищникам с севера и недосчитались многих, погибших в стычках, а еще больше потеряли голодной зимой после этого. Но матушка после этого не опустилась, не превратилась в попрошайку, не пошла в приживалки, а явилась к тому, кого любила в молодости, но за кого не суждено было выйти замуж. Сама договорилась с вдовым и богатым огнищанином[95]95
Владелец хозяйства, уважаемый человек.
[Закрыть], которого любила с юности. Объединила хозяйства и сделала своих дочерей и сыновей наследниками. Матушка сумела не пропасть, и она, ее дочь, выйдет замуж за того, за кого решила, за русса, как бы ни ревновали к ее мечте сестры и соседки. И жених ее уже точно плыл где-то в полуночной стороне, по черной реке, по золотым листочкам, сквозь глухие леса. Поскорее бы!
* * *
Меж пологих склонов, поросших кленами, березами, соснами и елями, темная река быстро несла узкие лодки. Молчаливые люди в них лишь подправляли ход короткими лесными веслами без уключин. Лица гребцов, обращенные вперед, были замкнуты, и разжимать челюсти для произнесения слов не хотелось. Серое небо сыпало холодную морось. Листва, еще сплошь почти зеленая несколько дней назад, теперь желтела на глазах, и черные сырые ветви деревьев сыпали на гребцов свое влажное золото.
Инги, конечно, узнал место, где они строили запруду из камней с Эйнаром, но теперь ее не было видно. И вовсе не из-за того, что вода поднялась, а потому что ее просто разобрали люди Гутхорма во время подъема по реке к усадьбе Хельги. Да, мало что останется от них с Эйнаром в родных местах, даже запруда никому не послужит для добычи лосося.
Пока Инги предавался сожалениям, река быстро несла лодки вниз к впадению в Лаугу. Дождь прекратился, осеннее небо чуть просветлело, тут отец обратил внимание Инги на знакомые места близ усадьбы Торлейва. Инги хмуро огляделся. Ушедших за поворот лодок было не видно, но во влажной тишине, впереди, вдруг послышались голоса. Скоро они увидели людей херсира. Сам Гутхорм, сидя в лодке, прижатой к правому берегу, разговаривал с всадником, темно-рыжий конь которого топтался на зеленой луговине между высоким коренным берегом и рекой.
Инги, как и все, уставился на юного наездника с густыми темными волосами до плеч и вдруг наткнулся на неожиданно яркий взгляд из-под резких бровей, брошенный в его сторону. Светлая кожа, румянец во все щеки, темные глаза и брови, прямой нос, красивый подбородок. Девушка в мужской одежде!
– Кто это? – спросил Инги, обернувшись к отцу.
– По-моему, это дочь Хергейра-конунга! – ответил Хельги, смягчившись в лице. Отец хотел было выкрикнуть приветствие, но конь, обваливая землю из-под копыт, уже понесся вверх по склону, только сверкнули украшения на ножнах меча за спиной. Инги понял, что надолго запомнит этот румянец на щеках, эти темноту бездонных глаз и шелка волос, осанку и посадку головы.
Там, где Лемо-йоги, делая последние изгибы перед слиянием с Лаугой-рекой, вдруг раздвигает заросшие лесом берега, на высоком мысу среди сосен темнели крыши домов усадьбы Торлейва, отца младшей жены Хельги. Окрестные вадья звали хозяина усадьбы Ванхусом – Стариком. Этот старик был еще весьма крепок и крут, но, видимо, седая грива волос, густая белая бородища, умение вести хозяйство и терпеливо слушать внушили такое уважение лесным людям, что это прозвище дали ему уже много лет назад.
Под навесами домов виднелся теплый свет, дрожащие блики играли на столбах летней кухни. Внизу, у бань и рыбных сараев, рядом с причалом толпились люди. Среди них замахала рукой женщина. Хельги чуть улыбнулся, узнав свою младшую жену Гюду, дочь Торлейва. Вот она наклонилась к маленькому Ивару, показывая на приближающуюся лодку отца. Вот резвая Тора, шестилетняя дочь Хельги, выбежала вприпрыжку на самый край причала, мешая выгружаться людям Гутхорма.
Впереди, ближе к широкой воде Лауги, поднимались высокие ахтерштевни боевых кораблей, от вида которых сердце Хельги подкатило к горлу. В былые времена и он ходил на таких красавцах.
Пока шла разгрузка, маленькая Тора радостно путалась под ногами среди знакомых и незнакомых мужчин, наконец вскарабкалась на плечи Инги, своего старшего брата. Так на плечах Инги и поднес ее к Гюде. Та улыбнулась им двоим своими прозрачно-голубыми глазами, и узкая рука ее ласково погладила Инги по щеке. Как всегда, приласкала, словно маленького. Инги настороженно относился к Руне, заменившей в доме отца умершую мать, но Гюду, жившую в собственной усадьбе, любил как старшую сестру и всегда радовался встрече с ней.
Хельги и Гутхорма сразу позвали к Сигмунду-хёвдингу, и они, поправляя плащи и ножны, скорым шагом поспешили за провожатым. А Гюда провела вновь прибывших в эльдхус и показала, где им устроиться на ночлег.
Парни Инги притащили свои сумки, вязанки копий, щиты и оружие в дом, сложили все на отведенный настил. Под высокими сводами крыши шумели незнакомые мужчины, с которыми толкались и болтали вернувшиеся из поездки дружинники Гутхорма. Инги начал разворачивать свой спальный мешок, когда Оттар подвел к нему своего старшего брата Хакона. Парни приветствовали друг друга и дружески болтали, но тут прибежал Альвстейн и объявил, что Сигмунд зовет молодых дренгов на берег для смотра оружия. После чего Альвстейн еще и крикнул всем, что завтра утром поход продолжится. Воины одобрительно загудели, а Инги, чувствуя дрожь в руках, начал выкладывать свое снаряжение.
Он снял пояс с боевым ножом и сумкой, стянул через голову кюртиль и остался в льняной рубахе. Чуть было не стал надевать кольчугу прямо на рубаху, но опомнился и облачился в войлочную куртку, а уже поверх с помощью Тойво натянул тяжелую кольчугу. Он снова перепоясался, поправил ножны. Тойво водрузил на его голову кожаный шлем, Инги затянул ремни под подбородком, оглянулся и стал помогать одеваться своим людям.
