Текст книги "Руны земли"
Автор книги: Георг Киппер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Хельги был рад тому, как Сигмунд говорил с ним в этот вечер, ну и конечно, тому, что сын с парнями удачно справился с первым испытанием. Ну а то, что Ингигерд не забыла о нем, сделало Хельги спокойным и даже немного важным, поэтому теперь он весь светился благодушием. Осталось только обратить внимание дочери Хергейра на его сына.
Глаза Хельги подернулись туманом ожидания. Хорошие отношения с дочерью конунга всегда полезны, особенно если Инги встанет на путь усердия, почтительности и смелости, то есть станет настоящим дренгом и затем, глядишь, окажется достойным принятия в дружину. Хельги уже прозревал смутные очертания будущего, но тут шум отвлек его.
Прозорливому Хельги не понадобилось представлять своего сына. Незнакомцам трудно было предположить, что у такого сурового человека, как Торд, который даже отказался ехать на встречу с заморским хёвдингом, сославшись на занятость, такой веселый и, мало сказать, разговорчивый сын. Весельчак Эйнар сам привлек всеобщее внимание к молодым дренгам.
Начал он с описания своих тоскливых ощущений после того, как услышал задание. Лицо его выразило сомнения и брезгливость, но никак не рвение. Затем он рассказал со смешными ужимками свои тщетные надежды сохранить сухой одежду во время их перехода по залитым водой кустам и тростникам и отлично изобразил, как свет надежды полыхнул перед ним, когда случилось внезапное исчезновение Инги в пучине. Радостное ожидание, что можно наконец повернуть назад и не преодолевать главное русло реки, сменилось глубоким разочарованием. Эйнар в тишине пошевелил губами, не произнося вслух все ругательства, которыми он тогда наградил своего форинга[108]108
Идущий впереди, предводитель.
[Закрыть], когда того вытащили из воды. Балки дома вздрогнули от смеха. Этот злодей, этот Бёльверк[109]109
Делатель зла, одно из имен аса Одина.
[Закрыть], не только выбрался из пучины, но еще и заставил всех раздеться и переплыть на ту сторону реки. Затем в довершение мучений он приказал не вылезать из ледяной воды, якобы для того, чтобы они не шумели, пока он пытался найти сначала дерево, стоящее в темноте, а потом на этом дереве темную птицу, еще и неподвижную. Тут вслух и в лицах прозвучало все то, что думал Эйнар, сидя там, в прибрежной осоке, и о Инги, и о его отце, и о своем отце, и об этой реке.
Слушатели смеялись от души. Так что всеобщее внимание Инги и его спутникам было обеспечено. Народ со всех сторон столпился вокруг молодых дренгов, слушая Эйнара. А тот теперь потешался над Тойво, который так стучал зубами, что чуткий филин принял его за целую стаю маленьких быстрожующих мышей или водяных крыс, решивших всей толпой отправиться к филину на ужин. Тойво, коверкая слова на лесной лад, дополнил рассказ Эйнара.
– Нетоумок филин вытаал сеппяа. Клупий-клупий врак мышиного племени переминался с лапы на лапу и вертел своей коловой, пытаясь высмотреть столь обильное лакомство, – рассказывал Тойво, одновременно стуча зубами. – Так что стуучать субаами есть очень полезно на охоте.
– Наконец Тойво высмотрел самого филина, который пытался рассмотреть стаю мышей и слетел прямо на выстрел Тойво, и это спасло всех от неминуемой холодной смерти, – закончил Эйнар свою прядь[110]110
Короткий рассказ.
[Закрыть] о добыче дров за разлившейся рекой по заданию хёвдинга.
* * *
Столпившиеся вокруг воины назвали отряд вадландским, подняли чаши и полные рога хмельного меда за удачу, которая всегда теперь будет идти впереди таких достойных парней, ставших дренгами дружины Сигмунда. Крепкий праздничный эль и мед лились рекой, и мало кто замечал, как взгляд Эйнара часто останавливался на розовощекой Ингигерд, сидевшей рядом с Гюдой, младшей женой Хельги.
Темные глаза Ингигерд, видимо, и были причиной столь необычной веселости Эйнара. Они смотрели на рассказчика, затем на других людей, и снова на него, и от этих взглядов сердце молодого дренга сжималось. Впрочем, он понимал, что она с нежностью смотрит на всех воинов за этими столами, ведь все они собраны здесь, чтобы восстановить закон и порядок.
Но ее и вправду особенно порадовали эти люди с Лемо-реки, пришедшие в войско сегодня. Из далекого детства возник этот желтоглазый Хельги-кузнец, странный человек, привозивший красивые подарки из серебра и золота ей еще в старый добрый Алдейгьюборг. Как давно это было, но теперь она действительно на пороге дома. Как славно!
Ингигерд, слегка наклонившись к Гюде, спросила о дренгах, которые удостоились такого забавного рассказа. Хельги с гордостью услышал, как жена назвала имя Инги, объяснив, что он его старший сын. Затем Гюда рассказала дочери конунга о его спутниках.
– Вот тот, рядом с Инги, коротко стриженный, – это Хотнег, сын венда Хотнега, вольноотпущенника Хельги, а рядом с ним белобрысый парень – Тойво, из местных вадья, сын знаменитого охотника Карху, а вот белокурый и темноглазый рассказчик – Эйнар, сын Торда, наш начинающий скальд.
Ингигерд задержала взгляд на Эйнаре, который умел смешить, не теряя достоинства. Приемный отец Ингигерд, ярл Скули, поймал хищным глазом охотника невидимые другим искры в глазах своей воспитанницы и тяжело вздохнул, посмотрев куда-то вдаль за стены дома.
Сигмунд поднял чашу с медом и сказал слово о старых друзьях, которых встретил здесь, на далеком берегу. Выпили за Гутхорма и Хельги. Молодежь прошла испытание застольем. Дружинники кивнули друг другу и хёвдингу. Парней приняли. Сигмунд поблагодарил херсира Гутхорма за отряд, собранный ему в помощь.
Инги был счастлив. Видеть смелых и сильных мужчин вокруг, спаянных походной дружбой, готовых идти на край света за славой и богатством под стягом своего форинга, – это здорово. Казалось, просто сидя под одной крышей вместе с этими людьми, становишься сильней и мужественней, а слава и богатства уже ждут тебя, как помолвленная невеста.
Он вспомнил о Маленькой Илме. У него было столько любопытного и захватывающего впереди, а она осталась в том мире, в котором они жили до этого. Свиньи, овцы, коровы, лен, ячмень, репа, редкие праздники. Ладно, вот он вернется, и ее мир станет богаче на его путешествие. Или не вернется, и ее жизнь станет богаче на его смерть.
Гутхорм подтвердил, что старший его сын Хакон останется с отцом на побережье, а форингом отряда от всей их округи станет младший его сын Оттар. С Оттаром в качестве дядьки-наставника шел опытный Альвстейн, остальные трое были молодыми сыновьями бондов – Аки с побережья, и сыновья Грима, переселенца с Гётланда: Офейг и Вигфус. Хельги удивился, что херсир отдал в ополчение к Сигмунду меньше своих людей, чем их годорд, но еще больше он удивился, когда Сигмунд назначил место отряда на снеккье скиппера[111]111
Владелец корабля.
[Закрыть] Хаварда. При этих словах лицо Хельги слегка перекосило, что не осталось незамеченным. Видимо, он надеялся на более близкое положение своего сына к Сигмунду.
Тут вышел к очагу сам Хавард и сказал, что, конечно, уходить на корабле в тринадцать отделений кажется кому-нибудь и не очень почетно, но он много хорошего слышал и о Гутмунде, посланнике Хакона, и о Гутхорме-херсире, и об их друге Хельги-годи, поэтому готов принять на себя ответственность за их мальчишек и постарается, чтобы люди, ушедшие с ним в поход, не оказались последними ни в одном деле.
Инги, глядя на невзрачного человека с короткими серыми волосами и коротко стриженной бородой, тоже сник. Он надеялся, что благодаря отцу окажется на корабле Сигмунда, а этот Хавард показался ему слишком невзрачным. Впрочем, окружающие, кажется, смотрели на него с уважением.
Здесь встал Альгис-прусс и обратился к хёвдингу с просьбой взять и его в этот славный поход. Воины, вытащившее его много дней назад из моря, одобрительно закивали. Еще он сказал, что рад был бы идти с Инги, так как отец Альгиса был дружен с дедом Инги, и просил хёвдинга включить его в отряд Инги. Все дружно поддержали его просьбу. Хотя Альгису впору было проситься в дружинники к самому Сигмунду.
Оттар заметил эти слова Альгиса и посмотрел на отца. Тот пожал плечами: мол, время все расставит по своим местам.
* * *
Говорят, в дождь уходить – хорошая примета, но, видимо, придумали ее остающиеся дома, ведь под дождем проводы не так долги. С самого утра мелкий-мелкий дождь сыпал на высокие берега, хмурый лес, на корабли, сходни, на мужчин, загружающих грузы и снаряжение, на скот, загоняемый в корабельные загородки, на женщин, снующих от домов к берегу и обратно. Так под дождем Сигмунд и увел свои корабли вверх по Лауги-йоги, против течения. На восток. Многое еще хотел сказать Хельги своему сыну, но в спешке и суете сборов было уже не до этого. Один за другим отошли корабли от берега, взмахнули весла. На корабле Хаварда весла у кормы даже не опустились в воду: видимо, стирман приказал мальчишкам не мешать опытным гребцам.
Дождь усилился, и, пока новички приспосабливались к гребле, снеккьи и ушкуи Сигмунда ушли далеко вперед и уже не были видны с борта корабля Хаварда за серой пеленой дождя. Инги вместе со своими парнями под присмотром стариков Хаварда постепенно вработался в греблю.
За высоким ахтерштевнем серая поверхность реки дымилась и морщилась под порывами ветра и ударами дождевых струй. Весла под равномерные возгласы Хаварда поднимались из воды и, ссыпая прозрачные нити, проносились над черной поверхностью воды, украшенной желтыми листьями и пожухлой травой. Весла погружались в тело реки и месили его, оставляя буруны, в которых закручивались желтые листочки. Под мерный стук весел снеккья оставляла расходящуюся волну, которая шла к затопленным кустам и тростникам на мелководье.
Высокие коренные берега, заросшие соснами, уходили в белесую хмарь и казались темными горами под низко висящим небом. Инги, глядя на мерно раскачивающуюся мокрую спину Эйнара, блуждал мыслями в том, что утром отец рассказал ему об Альгисе и о рунах валькирии Сигрдривы, зовущейся Хильд, что значит «Битва».
Для Инги это было привычным делом – работать руками и размышлять одновременно. Отец утром напомнил ему встретиться с Ахти, жившим у истока Олхава-йоги, чтобы тот решил, что значат слова и руны, переданные Альгисом. Но Инги сам хотел думать о своенравной деве, освобожденной из огня Сигурдом, о валькирии, приславшей руны отцу Альгиса Витовту, о знаках времени… Слова и их сочетания полны сокровенного смысла.
– В дождь, холод, на корабле, идущем последним, начали свой путь герои, – торжественно проговорил Эйнар.
– Ближе к корме, где греются старики и больные, – продолжил Оттар, – сидели, полные гордых мыслей!
– Последними будут вступать в битву, подбирать объедки чужой славы! – добавил Инги.
– Последними будут делить добычу и брагу пить с самого дна! – вступил Альвстейн.
– Последними будут садиться к столу, у самых дверей, там, где самый сквозняк! – пропел Альгис.
– А все потому, что Хавард, наш стирман, – полный простак, – засмеялся один из стариков Хаварда по имени Эйрик Ворон, подслушав перекличку дренгов. – И корабль этот набит простаками по самую кромку бортов, и все вы, парни, попали не туда и не в то время, так что размазывайте сопли, глотайте слезы и проситесь домой.
Все рассмеялись. Белокурые волосы Эйнара уже насквозь промокли. Плечи Инги защищал хёттр, верх которого он сдвинул на затылок, Эйнар же сидел в простой безрукавке из стриженой овчины, и рукава его были мокры до плеч, а на голове не было даже кожаной шапки. Инги подумал, как ему повезло – его отец, Хельги, когда-то ходил в морские походы и теперь подсказал сыну множество мелочей, даже колпак кожаный на случай дождя посоветовал держать за поясом. Теперь вот пригодилось.
Отец Эйнара тоже был гребцом, но погиб в самом начале славного похода на Миклагард и не смог научить сына важным мелочам выживания, а Торд был простым земледельцем без опыта длительного похода на веслах.
– Эй, Инги, сбиваешься! – окликнул его Хавард.
Стирман приказал сушить весла, и под шелестящей капелью с весел проплыл целый остров из коряг, травы и листьев. Ослабевший дождь открыл пространство, и за прибрежными ивами стали видны могучие дубы и вязы, гордо стоящие на высоком склоне. Гребцы продолжили свой мерный труд. Впередсмотрящий крикнул об очередном повороте и еще одном камне, скрытом по штирборту под водой. Неспешные движения весел, медленное скольжение берегов за корму.
Старики Хаварда разожгли очаг и кипятили согревающий отвар. Свободные от гребли, накрывшись кожами, проваренными в восковом составе, сгрудились у очага, как блестящие от дождя камни.
Скоро Хавард объявил смену, и Инги, переодевшись, тоже уселся у небольшого очага, выпил горячего эля, осмотрелся. Первое напряжение от новой обстановки прошло, его парни уже чесали языками как ни в чем не бывало.
Инги тихо спросил у Эйнара:
– Как ты думаешь, когда мы вернемся?
Эйнар, кутаясь в теплый плащ, пожал плечами.
– По мне, так можно и не возвращаться, это у тебя теперь жена, родня, а мне… Мне бы быть ближе к Ингигерд, больше ничего не надо.
– Быстро же ты забыл наших девчонок.
– Оборачиваясь назад, можно шею свернуть.
Инги любил оборачиваться назад, любил всякую древность, хотел бы испить напиток памяти, поднесенный валькирией убийце Фафнира, слышать о тайнах рун, принимать вызов времени. Но…
Отец Инги заметил утром, что связующий иногда важней самих рун Верной Сигурду, положившему меч на брачное ложе. Смотри и пытайся понять самого вестника; Альгис-калбинг, прусс, и есть тот человек, который высвечивает тайну рун хранительницы кольца Андвари. Но вот Инги смотрел на Альгиса и не понимал, какая же тайна в этом человеке, сидящем у корабельного очага, в его пропахшем потом и дымом теле, в нелепом произношении и деланых улыбках? Он, конечно, большой воин, если все то, что он рассказал о своих приключениях с эстами, правда. Но что Инги должен понять в нем? Такое занятие Инги не вдохновляло. Вот разгадывать смыслы знаков Водена-анса, погрузиться в глубь самих рун – это для него. Он видел себя припавшим к Источнику Ми́мира[112]112
В скандинавской мифологии таинственный хозяин источника мудрости, находящегося у корней Мирового древа.
[Закрыть], как Отец древних песен, отдавший у корней Мирового древа собственный глаз за право напиться из источника знания. Инги мнил себя восходящим как, Ас повешенных, по Мировому ясеню, чтобы вздернуть самого себя среди ветвей смысла. Вздернуть на девять дней и ночей, проткнув копьем трезвости собственные ребра, – вот путь эрила, от которого сладко замирает сердце. Своенравная дочь Отца древних песен хочет собрать звенья и поменять поток кольца Андвари? Что же, Инги найдет ответ сам и поймет, что это значит для связующих.
Кончилась темная весна, тесное время лося, и красный орел взлетает над водами за головой мудреца, брошенной в небо. Как скудны слова, передающие описание рун, как велика тайна их предсказания и приказания, предупреждения и предопределения.
Инги размышлял о судьбе. О том, как она закладывается задолго до рождения. И если Брюнхильд была в прошлой жизни валькирией Сигрдривой и в следующей жизни расплачивалась за старые победы, то какие победы были в его, Инги, прошлой жизни или жизни его отца и деда, за которые теперь надо будет платить?
Дождь не прекращался. От тепла, разливавшегося по мышцам при начале пути, теперь осталась лишь дрожь, крадущаяся по суставам, и, казалось, даже в кишках сквозило от холода, а ребра и кости с трудом умещались в теле. Казалось, отдых продлился слишком мало, когда Хавард опять объявил смену. Дня через три мышцы освоятся, как на сенокосе, когда после первого полного дня косьбы даже дышать трудно от боли в ребрах и плечах. Затем через пару дней боль расходится, и дальше можешь косить до вечера без боли. Раз, раз, раз…
– Хильд, Хильд, Хильд, – вертелось на языке Инги.
Плеск весел, приказы стирмана, его перекличка с впередсмотрящим. Крики-предупреждения с других кораблей. Взрывы хохота у очага. Парни, оставшиеся без присмотра родителей, становились все больше похожими на безмозглых и злых скоморохов.
«Битва, битва, битва», – звучало в голове Инги. Битва уже шла, и Инги ее выдержит.
Плеск весел, скрип уключин, расходящаяся волна, спина товарища. Корабли шли в глубь бескрайней земли, на восток, шли в сторону Йотунхейма, Страны великанов, страны первозданной силы, не скованной порядком.
* * *
Южнее Верхнего моря, Ильмери, шел большой осенний торг, куда все купцы привезли не только свои товары, но и девочек и девушек на смотрины. Родители могут с ребенком сделать все.
Еще младенцем отнести в лес на съедение дикому зверю, могут отпустить в лодочке или люльке по реке или отвести лютой зимой в нетопленную избу и вспомнить дня через три. Могут продать девушку буйным молодцам на забаву, продать за хлеб для всей семьи в голодный год или обменять на скот или другой товар. А могут отдать замуж к ближайшим соседям или в чужой род. И это немногим лучше, чем рабство, но все же лучше.
Так как сильные люди держали за соседей не столько своих родственников, а целые народы других языков от самых глухих восточных лесов до крайнего моря на западе, то ради соседской дружбы и выгоды многие девушки оказывались замужем далеко-далеко. И, бывало, жили счастливо. Во всяком случае, оставшиеся на родине хотели в это верить. Так что на торговом поле не только заключались сделки, завязывались ссоры и дружбы, но и решалась судьба. Твоя, твоих детей и внуков. Было страшно и весело.
Их семья заняла на торговом поле старое место. Мужчины соорудили навесы и ограды у очага и подновили загон для скота. Рядом встали постоянные соседи. Сюда же на торговое поле прибыли разноплеменные окрестные соседи словен – прибрежные ливы и окрестные лопари-охотники, разные криевисы-кривичи – колдуны земиголы, терпеливые селы и латыголы с окрестных лесов, все поклоняющиеся жестоким детям Криве Кривайтиса и говорящие на близких языках.
Кривичи и ливы ей нравились. Они одевались ярко, как все приморские жители, их женщины носили много украшений, их мужчины, вооруженные короткими однолезвийными мечами, были спокойны и уверены в себе. Их дружинников звали колбягами, калбингами. В их предводителях было много людей моря, их дружины были спаяны из разных окрестных племен, и их странный верховный бог Криве Кривайтис прощал им многое, обещая правду на небе, но не здесь, на земле.
Латыголы привезли на торг сказочные ткани, пряности и холопов с юга, всяких полян, дреговичей, радимичей и других. Народ толпами ходил смотреть на рабов, чужое горе всем любопытно. Она тоже бегала смотреть на рабов и рабынь. Смотрела на вышитые узоры рубах, на серьги и ленты, смотрела в глаза и пыталась понять что-то. Угощала их орешками и слушала странные слова. Вроде похож язык, а почти ничего не понятно. Люди как люди, все молодые, ее ровесники и не старше ее братьев и сестер, только лица посеревшие какие-то.
Но и кроме рабов сколько всего занимательного здесь было! Она бегала с детьми от одной торговой палатки к другой и смотрела, трогала и пробовала на вкус все-все-все. Взрослые не отставали, и если не можешь купить многое из того, что в хозяйстве пригодится, то уж купить детям медовые сладости и пряники, игрушечки и ленточки не откажешься. Сами не богаты, зато дети рады. И детки тыкали пальчиками во все яркое, пусть и не прочное, на один день. Ради этих глазенок, этой радости, которой, может статься, в будущем им не испытать, родители тратили и тратили мелкое серебро, ценные меховые шкурки, яркие бусы и крашеные ткани.
Ножи, топоры, наконечники копий и стрел, скобы, сошники и прочие орудия, котлы мелкие и большие, янтарь и серебряные украшения, краски, ткани льняные и заморские, лошади, коровы и прочий скот, зерно, репа и другие овощи переходили из рук в руки под разноязыкие слова одобрения или наигранного сожаления.
Хозяйки в сопровождении мужей придирчиво проверяют товар, слушают разговоры мужчин, не забывая присмотреть кое-какие мелочи в одежде своих иноязычных соседок. Вот и родственницы, когда-то выданные замуж в далекие края. Шумные и недоверчивые встречи. Не хочется позавидовать, но и услышать о чужих горестях страшно. Расспросы о родственниках, кто у кого родился, кто за кого вышел, кого более нет среди живых. Приглашают знакомых и родственников к своим палаткам, готовят угощения и опасаются колдовства и сглаза.
Мужчины вспоминали, как три года назад, когда в Алдоге-крепости были кровавые дела, лучшие мужи подобрались, надеясь на что-то. Затеялись тогда переговоры, подолгу сидели старейшины, горячилась молодежь, зачастили гонцы по рекам из рода в род, поехали навестить родственниц в соседних племенах представительные посольства. Но затем новые руотсы пришли в их края, и жуткая слава бежала впереди них. Они явились огромные как горы, светловолосые и голубоглазые, быстрые и гибкие, как куницы, с глазами яростными, как у ястребов, и все поняли, что ничего не изменилось, кроме их имен. Кто не понял, отправился к праотцам. Теперь мало кто хотел рвать жилы в попытке отстоять свой край. Не подросло еще то поколение.
Люди Алдоги, урмане-руотсы, тогда установили мир, и никто не решился его нарушить. Приняли руотсы страшные клятвы от старейшин и лучших мужей, взяли в заложники их сыновей, и мир продлился. Вот и теперь все их ждали со дня на день, ибо какой же торг без людей моря. И пока женщины беззаботно торговались, мужчины посматривали на реку.
И они пришли, руотсы, на двух огромных лодьях с резными досками по краю бортов. Поставили палатки на своем старом месте, где ставили еще тогда, когда жили здесь лишь лесные люди, и где издавна был меховой торг. Пришли, как к себе домой, веселые и яркие, не боясь никого и ничего.
Следующие дни они принимали посольства, судили соседей в межевых спорах, слушали жалобы на трудную жизнь и принимали решения о давно оговоренной дани.
Старшие из ее рода тоже допоздна сидели с вождями руотсов, пытались выторговать послабление. Вернулись пьяные и злые, пряча глаза. А на заре во время общей сходки мужчин, когда метали жребий на молодых куниц, которых придется отдать руссам с Невогарда[113]113
Болотное укрепление, одно из праназваний Новгорода.
[Закрыть], пал жребий на ее семью. Порадовались женщины – соседки и родственницы, что не на них указала судьба. Холодом подернулись глаза ее матери.
Подошла к ней, еще сонной, матушка, накрыла дочь своим телом и задрожала от тихого плача. Решилась судьба.
* * *
А по Лауга-йоги, по Медленной реке, шли на восток корабли других руотси. Шумели весла, скрипели уключины. Бежал зверь в леса, хоронился охотник в стороне. То Сигмунд, сын конунга гётов, вел корабли по Лауге-реке, вел на восток, в сторону озера Ильмери, держал путь на Хольмгард, что стоит у истока Олхавы-реки.
В дождливом воздухе над рекой звонко шла волна перекличек между кораблями. Полпути пройдено. На последнем корабле, где скиппером и стирманом был Хавард, объявили очередную смену, и гребцы, гревшиеся у очага, зашевелились, скидывая кожаные накидки.
Второй день пути оказался для Инги еще тяжелее. Прошлым вечером он даже не пошел посмотреть торг в устье Орьяд-йоги, где корабли Сигмунда встали на ночевку. Гребцы перекинули парус через опущенный рей, растянули его над кораблем от дождя, и Инги, промычав, что бывал тут с отцом не один раз, улегся, укрывшись овчиной и кожами. Старики Хаварда посмеялись над дренгом, но заставили его выпить эля, чтобы он наутро мог опять взяться за весла, прикрыли ему ноги, и тот мгновенно уснул. Под утро он увидел странный сон.
Под таким же небом – серым, дождливым – вели войну два конунга. Старый, воинственный, хранимый Дарителем побед, с одной стороны, и молодой, которого никто не хотел взять под свою защиту, с другой.
В сражении пал уверенный в победе, валькирия помогла ему отправиться в Валхалл, отдав победу молодому. Инги узнал события, особенно когда Одноглазый даритель побед уколол валькирию-ослушницу шипом сна и сказал, сверкая холодным глазом, что никогда больше она не победит в битве и что будет выдана замуж…
Огонь дрожащей стеной встал перед глазами Инги; казалось, что он почувствовал, как конь вертится под ним и тянет прочь в сторону от зарева, стоящего до самого неба… Там, за огнем, в ограде из щитов, под высоким знаменем спал человек в шлеме и крепкой кольчуге. Инги направил коня в дрожащую стену огня и понял, что он сам Сигурд – убийца Фафнира. Вот он соскакивает с коня и склоняется над спящим человеком в кольчуге и шлеме. Снял он шлем с воина и увидел, что это девушка. Она спала странным сном, и Сигурд вдруг понял, что дело в кольчуге, словно прилипшей к ее телу. Ведь он был сыном конунга и, значит, умел видеть скрытое. Он вспорол ее кольчугу, и она действительно пробудилась.
– Кто кольчугу рассек, кто сбросил руны сна, начертанные другом Ми́мира, одноглазым Висельником, раздающим победы? – спросила дева.
– Сигмунда сын, рубил недавно мясо для воронов Сигурда меч…
А когда Сигурд сел рядом, она взяла рог, полный меда, и дала ему напиток памяти. Она назвалась Сигрдривой и была валькирией…
Инги давно проснулся и теперь с закрытыми глазами подбирал слова к тому, что ему привиделось. Это были те самые люди, которых он знал по древней песне о Сигурде, но этим утром он сам оказался и Сигрдривой, и Сигурдом. Озноб бежал по коже от такой удачи: одно дело заучивать и пересказывать слова скальдов прошлого, совсем другое – вдруг увидеть все глазами тех, на ком держится человеческая память.
Его оторвали от размышлений и заставили поесть каши. Он пожевал сала с хлебом, выпил горячего эля. Инги надеялся, что после ночи ему станет легче, но тело предательски болело в каждом сочленении. От непривычной работы на веслах руки и спина очень быстро налились усталостью. Приходилось терпеть. Собственная слабость злила его, казалось, остальные легко справлялись с греблей, а у него болели все мышцы и связки. Он еле дотерпел до смены, когда Хотнег перехватил у него весло.
Хотнегу опять повезло – первые полдня, когда снова шел дождь и больно было вздохнуть, не то что пошевелиться, он проболтал на корме в кругу стариков. Даже дождь закончился, когда Хотнег сел на весла, а теперь и солнце выглянуло. Везунчик.
Накрывшись кожами, Инги уселся лицом к корме рядом с Оттаром, который, похоже, и не устал вовсе. Оттар, толкнув его плечом, улыбнулся. Конечно, живущие на берегу моря люди Гутхорма постоянно ходят и за рыбой, за данью, и по пирам, и все это на веслах, а они, лесовики с Лемо-йоги, все больше пешеходы. Говорить не было сил, и Инги с трудом раздвинул губы в улыбке. Оттар подал ему горячего меда с пряностями. Инги, держа обеими руками чашу, с вялым любопытством рассматривал устройство печурки, приспособленной для быстрого разогрева котлов прямо на борту. Для войны человек изобретателен и находчив.
Вокруг вдруг все загалдели, глядя за штирборт. Инги тоже обернулся. Над осенним лесом поднялся столб дыма – кто-то подавал сигнал о движении руотси по реке. Инги похолодел. Где-то впереди их будут ждать. С чем и кто? А у него нет сил сейчас даже для того, чтобы подняться на ноги, не то что секиру держать.
От колен, на которых он разложил мокрую рубаху, шел пар, от горячего медового отвара с травами тепло расходилось по телу. Рядом деловито расправлял рубаху для сушки Эйнар.
– Нет чтобы первыми идти… а так перед глазами только река да спины, – ворчал Эйнар, оборачиваясь на впередиидущие корабли. – Какая девушка! Этот взгляд, там, на Лемо-йоги, помнишь ее, на коне… А как вчера она на меня посмотрела! Но, думаю, в женском платье она будет еще прекрасней, чем там, на берегу. Правда? А руки! – он вздохнул, глядя на свои скрюченные пальцы, которые до сих пор не могли разогнуться. – Какие у нее руки, какие длинные пальцы… ты хоть смотрел на ее руки, сказитель?
Инги промолчал, но с кормы раздался голос Хаварда-стирмана:
– Этими руками она всаживает стрелы в жердь не толще твоего запястья со ста шагов… одну над другой. И семь-восемь штук на воздухе еще будет…
Эйнар аж вскочил, кожаная накидка свалилась с плеч. Теперь его было не остановить, он привязался к Хаварду с просьбами рассказать о темноглазой дочери конунга. Инги стало неловко за Эйнара. Там, дома, они соперничали из-за Маленькой Илмы, Инги бесился, ревновал, а этот краснобай только за порог – и уже не вспоминает о ней.
– Что ты привязался к стирману, она же дочь конунга, и ты ей не ровня… – одернул Эйнара Оттар.
– Она девушка, а девушки не могут устоять перед песнями! – самоуверенно ответил Эйнар.
– Дочери конунга из другого теста, они вызывают песни, но не поддаются им, – усмехнулся Оттар.
– Хорошо, я буду в ее будущей дружине. А благодаря Хаварду в этой дружине я буду не последним человеком и лучшим скальдом!
Хавард засмеялся и продолжил рассказ о дочери конунга.
– Отец ее, конунг Хергейр, хотел мальчишку, как и все конунги, но мальчики не выжили у него, поэтому Ингигерд заменила ему сына. Так он старел, она росла, и он отдал ее, как делают обычно знатные люди с сыновьями, на воспитание Скули, ярлу Алаборга. Тот обучил ее всем искусствам достойным знатного человека. Она хорошо плавает, ходит на лыжах, стреляет, я думаю, не хуже вас, владеет подсечками, ну и меч у нее…
Впередсмотрящие закричали, что впереди узость и сильное встречное течение.
– Готовсь! Покрепче на веслах!
У форштевня приготовились люди с шестами, Хавард на месте стирмана сам вел свой корабль против течения. До ахтерштевня впередиидущего стало вдруг совсем близко. Гребцы молча работали изо всех сил. Эйнар же, привстав и вытянув шею, смотрел во все глаза вперед, туда, где из-за падения скорости близко друг к другу оказались все корабли Сигмунда. Наконец он узнал корабль ярла Скули, улыбка непроизвольно высветилась на его лице. Инги, увидев просветлевшее лицо товарища, понял, в чем дело, и тоже улыбнулся.
Течение Лауги опять стало спокойным, и Хавард по просьбе дренгов продолжил:
– Ах да, про меч… В ее руках он легок и стремителен, не советую испытывать ради забавы. Хорошо владеет железом, и сила в руках не девичья; вы же видели, роста у нее хватает, а Оттар, я думаю, испытал ее и в игре в большой мяч. Так?
Оттар ухмыльнулся.
– Да, я подумал, что это за красавчик приехал с ярлом, потом говорят: девчонка, – ха, думаю, ярл для себя бережет, – многозначительно хохотнул Оттар. – Потом говорят: дочь конунга на воспитании. Ну, решил, зазнайка какая-нибудь спесивая, а она в мяч играет не хуже парня… При этом висы поет забавные. Хакона, брата моего, так умыла за промах!
– Поет она неплохо, и висы складывает, и руны знает, и языки другие – короче, все, что положено благородному человеку, она умеет… Еще она в разные тавлеи хорошо играет. Скули-ярл хороший учитель, а она хорошая ученица, – продолжил Хавард нахваливать Ингигерд.
– Надо наших Гримов посадить с ней за игру, посмотрим, кто кого! – воскликнул Оттар.
Сыновья Грима по-детски радовались словам Оттара. У него они выиграли за время знакомства не раз, обыграют и Ингигерд.
