Текст книги "Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 44 страниц)

– Тысячу червонцев вы получите во всяком случае, – сказал Топете, – мы вас избавили только от работы!

Пока шепот радости слышался между уланами, Серрано обратился к Олоцаге, стоявшему возле него:

– Вы убили их всех, стало быть и Жозэ…

– И он лишился жизни, я не успел этому помешать! Но утешься, Франциско, вспомни, что он был в числе наших врагов!

Прим положил руку на плечо испуганного друга.

– Благороднейший человек, не жалей этого изменника, – прошептал он, – его постигла справедливая участь, он долго заставлял страдать тебя!

Франциско, в сопровождении Прима и Олоцаги, поспешил в окровавленную комнату, где первый дневной луч осветил четыре мертвых тела.

Жозэ уже не мог сказать Франциско, где была спрятана Энрика и ее дитя.

– Поедем поскорее в Мадрид, мой друг, – напомнил Олоцага, – я распоряжусь, чтоб сегодня же этот дом был объявлен казенной собственностью и занят караулом, а мертвые чтоб были погребены надлежащим образом.

Франциско последовал за своими друзьями. Хотя Жозэ и делал ему много зла, но в эту минуту великодушный брат его все-таки чувствовал боль в сердце.

Уланский офицер почтительно поклонился четырем дворянам, по изорванной, испачканной одежде которых было видно, сколько они претерпели всяких опасностей и трудов.

Когда взошло солнце, они сели на лошадей, которых им подвел Гектор и поскакали к ущелью Де-лос-Пикос, а оттуда во всю прыть в столицу, которой благополучно достигли через четыре часа езды.

Когда они подъехали ко дворцу, адъютант доложил королеве Изабелле, что дворяне гвардии прибыли в Мадрид невредимыми, после нескольких славных стычек.

– Хвала Пресвятой Деве! – прошептала молодая королева, потом прибавила, обращаясь к адъютанту, я хочу поговорить с моими храбрыми офицерами. Как только они приведут себя в порядок, сообщите им немедленно о моем желании. Я не нахожу достаточной почести для таких офицеров моего войска!

Между тем, в уединенном доме под горой один из карлистов, считавшийся убитым, медленно и осторожно встал с места. На его лице, искаженном злобой и болью, блуждала насмешливая улыбка. Это был Жозэ, принятый офицерами за мертвого. Он прислушался и злобно засмеялся:

– Постойте, я вас еще порадую, легковерные дураки! У Жозэ еще много дел на земле, ему нельзя умирать! А уж если вы попадетесь мне в руки, так я вас раню понадежнее, чем вы меня!

Удар Топете, не видевшего хорошенько в темноте, куда он метил, попал не в грудь Жозэ, а только в плечо. Он чувствовал только сильную боль, да лихорадочный озноб от раны, но через несколько недель он мог совершенно поправиться.

Зато оба карлиста и толстый Лопец лежали неподвижно, раскинув руки и ноги, без малейших признаков жизни.

– Что мне за дело до вас? Лишь бы мне только выбраться живым из этой западни! Воображаю, как разинет рот мой братец, когда я вдруг воскресну из мертвых! Вы хоть четвертуйте Жозэ, и тогда не можете быть вполне уверены, что он умер.

ПОСТАВЩИЦА АНГЕЛОВ

Поблизости от Пласо Педро, мадридского места казни, узкий переулок ведет к черным волнам Мансанареса. В этом месте он широк и не так загроможден домами, как в остальной части города. Берега с обеих сторон не вымощены и вечером не освещены, а вдоль реки попадаются кое-где низенькие полуразвалившиеся дома, притоны маньол и преступников. Днем жители их точно вымерли, но вечером и ночью выходят оттуда разряженные женщины и смелые разбойники.

Эта мертвая, уединенная улица на берегу Мансанареса называется Прадо Вермудес, в насмешку над великолепным Прадо в центре Мадрида, предназначенным для аристократии. Неприветливый Прадо Вермудес обязан своим прозвищем также и тому, что крайний его дом, или лучше сказать мыза, составляет собственность палача. Уже целые столетия это жилище принадлежит семейству Вермудес, в котором кровавая должность переходила всегда от отца к сыну, если только сын оказывался способным к ней по своей ловкости. Об этом заботился каждый раз отец, не только передавая своему наследнику многолетний опыт советами и ручными приемами, но и заставляя его делать упражнения, которые любому очевидцу внушили бы отвращение и ужас.

Прежде чем пойти дальше, заглянем во внутренность отверженного жилья и посмотрим на эти упражнения. Тогда мы, может быть, поймем отчего каждый Вермудес с таким хладнокровием, с таким равнодушием убивает подводимых к нему жертв.

Владение палача с одной стороны ограничено черными водами Мансанареса, с других трех сторон отделено от внешнего мира высоким толстым дощатым забором. В заборе проделана широкая дверь, запертая на замок, которую старый Вермудес сам отворяет и запирает, когда кто-нибудь является к нему. Внутри забора находится пустынный двор, а за ним дом палача, чрезвычайно комфортабельно устроенный. У больших веселых окон, стоят горшки с цветами; внутри мягкие кресла и старинная дорогая мебель, достающаяся по наследству от отца сыну. По-видимому, жители этого дома не отказывают себе ни в каком удовольствии, ни в каком желании, а все-таки им чего-то не достает, чего они не могут купить никакими деньгами. Им не достает доброго имени, любви и уважения их сограждан.

Когда вы ступите на задний двор этого дома через заднее крыльцо, то увидите, у кого находитесь. Доски и бревна эшафота, местами обрызганные кровью, в порядке расставлены с одной стороны, с другой стоят шесты виселицы и полированные плахи, а над ними сушатся черные сукна и чехлы. Тут же лежат веревки, лестницы, тележки и другие приспособления.

В глубине заднего двора находится низенькое широкое здание, разделенное на две половины. В одном из них, сидя за круглым столом, играют в карты шесть помощников Вермудеса. Их грубые, бородатые лица с диким исступлением следят за переменой счастья, и нередко хозяин должен прибегать к помощи своего сильного, увесистого кулака, чтобы водворить между ними порядок и спокойствие.

Другая половина здания предназначена для упражнений подрастающего сына палача. Тут уже несколько столетий каждый отец обучает своего наследника кровавому ремеслу.

У старого Вермудеса, который так мастерски казнил генералов Леона и Борзо, тоже был сын. Его он назначил своим наследником и каждый день обучает его, показывая разные необходимые приемы и посвящая его во все тайны своего ремесла.

Мрачная низенькая комната освещалась яркой лампой, подвешенной к потолку и горящей день и ночь. Трупы самоубийц, рядами расставленные по стенам, должны оставаться здесь три дня. В первый день их осматривает суд, чтобы письменно засвидетельствовать смерть, во второй день их посещают родственники, на третий они отдаются в полное распоряжение палача.

Вермудес входит в зловещую комнату, ведя за руку своего сына. Слуги ставят одну из гладко обточенных, низеньких плах на самую середину, так чтоб свет лампы озарял ее, потом приносят одного мертвеца за другим и кладут на круглый вырез плахи. Над ними-то должен упражняться сын Вермудеса в присутствии самого мастера.

Такое страшное изучение кровавого ремесла необходимо, иначе смерть приговоренных была бы еще страшнее, муки их еще дольше!

Старый Вермудес неподвижно стоит возле своего сына и не перестает повторять ему, что он исполнитель законных приговоров.

Старый Вермудес казнил, не моргнув глазом, не задумываясь, но если бы ему были обещаны миллионы за незаконное убийство, он с презрением отказался бы от них. Еще никогда рука его не совершала неправого дела, никогда не было у него даже в мыслях ничего дурного. Он был палач, но вместе с тем хороший человек, способный на все высокое. У него была сестра, которая жила даже поблизости от него, но он говорил с железным спокойствием, с непоколебимой решительностью: «У меня была прежде сестра».

Не доходя до жилища палача, посреди широкой еще в этом месте реки лежит омываемый ее черными водами остров. Он окружен низкими пальмами и кустами алоэ, за которыми стоит хижина, скрытая в них, так что с берега ее едва видно. На плоском берегу острова, под тенью кустарников привязан узкий челнок. Здесь ничто не шевелится, тихого острова никто не замечает. Прадо Вермудес малолюден, его развратные жители слишком заняты своими собственными делами и не обращают внимания на низенькую хижину, в которой живет одноглазая Непардо. Никто никогда не видит и не слышит ее. Свое сообщение с берегом и с остальными людьми она поддерживает, вероятно, только ночью. Старая одноглазая Непардо и есть сестра палача, которую он не хотел знать.

Мария Вермудес, теперь безобразная сгорбленная старуха, в молодости своей была очень красивой девушкой. В то время как брат ее обучался у отца наследственному ремеслу, Мария получила отличное образование. Скоро нашелся молодой человек, горячо ее полюбивший, которого не испугало звание ее отца. Он согласился лучше перенести разрыв со своими родными, со всем, что ему так долго было близко, чем отказаться от прекрасной Марии.

Молодой, достаточно богатый Непардо женился на дочери палача и несколько лет счастливо прожил с ней. Их брак оставался бездетен, что сильно огорчало их обоих.

Старый Вермудес умер, сын его, тот самый, который теперь уже был стариком, принял от него должность и старался утешить сестру в ее бесплодности.

У Марии Непардо зародилось подозрение и с каждым днем росло больше и больше. Ей казалось, что муж был неверен ей, что он у других женщин искал того, чего не могла дать ему она. Однажды ночью она проснулась, полная дурных мыслей и подозрений. Непардо вернулся домой в это самое время. Она притворилась спящей и обождала, пока он лег на свою постель и уснул.

Тогда она тихонько привстала, мучимая жаждой мести. Оттого ли, что привычка и охота убивать была у нее в крови и перешла к ней по наследству, она не могла преодолеть своего желания, подкралась к постели Непардо и задушила его своими руками. Потом побежала к своему брату, мадридскому палачу, и нахально, с хвастливой речью, созналась ему в своем преступлении.

Полиция начала искать жену убитого Непардо. Вермудес с ужасом видел приближение этого дня, когда он должен был казнить свою сестру на открытом эшафоте Пласо Педро при огромном стечении народа. Ему слышались уже страшные насмешливые слова:

– Смотрите, палач отрубает голову своей родной сестре.

Такого позора не хотел дождаться железный Вермудес. Но эта женщина, называвшаяся его сестрой, которая из слепой ревности оказалась способна задушить своего мужа, не должна была избегнуть наказания. Поздно вечером завернутый в свой плащ Вермудес поспешно отправился во дворец. В это-то время у него в доме полиция ждала его возвращения, чтобы схватить преступницу. Незадолго перед тем король Фердинанд VII, любивший палача и нередко нуждавшийся в нем, позволил ему просить себе какой угодно милости, но тогда ему нечего было просить.

Теперь, поздно ночью, он явился вдруг к жестокому, преданному низким страстям монарху, и тот приказал ему выразить свою просьбу.

– Я прошу, чтоб мне позволили казнить женщину, задушившую сегодня своего мужа, не на эшафоте, а где и как мне вздумается!

– Я разрешаю тебе, а какое же ты выберешь наказание?

– Самое страшное, чтоб быть справедливым! Я сегодня ночью собственноручно ослеплю ее!

– Отлично! – воскликнул король. – А кто эта женщина?

– Сестра моя, – мрачно ответил Вермудес. Фердинанд, этот палач на престоле, громко расхохотался, услышав забавную мысль своего собрата.

В ту же ночь, когда ушла полиция, Вермудес приказал слугам отвести Марию Непардо в зловещую комнату, где, упражняясь в своем ремесле, он дал клятву своему отцу без страха и колебания служить правосудию.

Он стоял холодный и неподвижный, точно каратель из другого мира. Пять человек слуг тащили неистово упиравшуюся женщину, и, наконец, остановились с ней в ужасной комнате, которая была ей хорошо знакома.

Вермудес не считал ее более своей сестрой. Женщина, которую тащили слуги в красных рубашках, теперь была для него только Мария Непардо, задушившая своего мужа и заслужившая справедливую казнь.

– Привяжите ее к плахе, лицом кверху! – приказал он твердым голосом.

Слуги с удивлением посмотрели на своего хозяина.

– Что ты хочешь со мной сделать? Сжалься, лютый зверь! – воскликнула преступница, терзаемая смертельным страхом и всеми силами стараясь освободиться из рук ужасных людей. – Неужели ты ударишь по мне топором? Неужели брат мой убьет меня?

Вермудес молчал. Он указал рукой на плаху под лампой, освещавшей все кругом. Слуги повалили Марию Непардо на пол, потащили ее к плахе и вдавили ее шею в глубокий вырез, чтобы привязать ее лицом вверх.

В эту минуту вошел шестой слуга и быстро передал хозяину раскаленное железное орудие.

Ужасный, душераздирающий крик вырвался из груди преступницы. Мария Непардо, которую помощники палача держали своими железными руками, увидела теперь, что с ней хотели делать.

– Злодей, ты будешь выжигать мне глаза? – воскликнула она, терзаемая страхом и ужасом.

Вермудес взял у слуги раскаленное железо и с ледяным хладнокровием подошел к Марии Непардо. Твердой рукой поднял он страшное железо и поднес к ее правому глазу. Раздался ужасный шипящий звук и такой пронзительный, потрясающий душу крик, что даже Вермудес не без волнения услышал его.

Черная окровавленная впадина очутилась на том месте, где только что сиял блестящий светлый глаз. Но страшное наказание совершено еще только наполовину.

Со сверхъестественной силой, приведенная в отчаяние несказанной болью, Мария Непардо вырвалась. Ей удалось разорвать ремень, и она уже хотела высвободиться совсем, делая последнее судорожное усилие, как вдруг раскаленное железо во второй раз поднятое рукой Вермудеса коснулось ее лица.

Горловой крик, какой испускают сумасшедшие в припадке бешенства, крик боли, неистовой злобы и смертельного ужаса раздался в комнате.

Слуги не могли и не должны были более удерживать ослепленную женщину. Она вскочила, забыв, что ее лишили зрения, но через несколько шагов упала, окруженная темнотой, потом снова приподнялась, вытерла кровь с лица и, вскрикнув от боли, испустила страшное проклятие. Шатаясь, вытянув вперед руки, она побежала через двор, за ворота вдоль берега Мансанареса. Тут только она заметила, несмотря на мучительную боль, что глаз не был поврежден. Вермудес дотронулся только до брови и глубоко прожег ее. Мария Непардо, хотя готовая упасть без чувств от страшного мучения, испустила крик радости, когда увидела, что один ее глаз был спасен.

Вермудес, между тем, вышел из страшной комнаты с тем спокойствием духа, которое дается лишь тому, кто исполняет свой долг.

Одноглазая поселилась через некоторое время на острове Мансанареса, почти напротив дома палача, и до стареющего, одинокого Вермудеса часто доносился оттуда ужасный смех.

Мария Непардо нарочно показывала своему брату, что она была жива, что впадина правого ее глаза исцелилась. Она смеялась над ним, потому что он, против своего желания, оставил ей левый глаз.

Прошли десятки лет. Смех замолк. Вермудес был уже старик. Постарела и одноглазая Непардо, сгорбленная пустынница, ожесточившаяся против людей и презиравшая их. Она жила совершенно замкнуто на своем острове, и никто не обращал внимания на ее темные, подозрительные занятия. Когда-то обворожительная, прекрасная Мария превратилась в отвратительную, безобразную старуху, с черным пластырем на пустом глазу. Лицо съежилось от морщин, нос вытянулся вперед, левый глаз коварно и злобно выглядывал из-под глубокого рубца.

Между некоторыми личностями мадридской аристократии одноглазая Непардо получила странное, таинственное прозвище поставщицы ангелов.

Чтобы узнать, откуда произошло это название, перенесемся на остров одноглазой старухи, через темные волны Мансанареса.

На плоском берегу острова, поросшего мелкими кустами, стояла низенькая хижина, грубо выстроенная из кирпича и глины. Дверь хижины была так низка, что нужно было нагибаться, чтобы войти в нее. Дверь отперта, и только через нее проникает свет в неприветливую комнату, где иногда горит тусклая лампа. Старая одноглазая Непардо только что зажигает ее, так как вечерний мрак уже спускается над островом. Темнота благотворно действует на нее, ночь ее любимое время, она подходит к занятиям и делам старухи, называемой поставщицей ангелов.

При слабом красноватом мерцании лампы виднелась бедная постель, на которой лежали маленькие дети, покрытые грязными одеялами.

Их худые тельца, состоявшие только из кожи и костей, беспомощно лежали на вонючем тюфяке. Вообще вся обстановка несчастных питомцев старой Непардо производила удручающее впечатление. Она сама никогда не имела детей и говорила, что вознаграждает себя за это, воспитывая чужих.

Знатные донны посещали одноглазую старуху и поручали ее заботам докучливых свидетелей их увлечений. Они никогда уже не получали назад маленьких, невинных жертв. Они это знали заранее, но каждая из них умоляющим, нежным голосом и горячими словами упрашивала старую Непардо как можно лучше заботиться о ее ребенке и опускала кошелек с червонцами в ловко протянутую руку старой гиены.

Она, очень хорошо понимавшая каждую из своих знатных знакомых, с отвратительной улыбкой на высохшем, безобразном лице, обещала ей неусыпно заботиться о вверенном ей новорожденном, а через несколько времени с печальной миной объявляла донне, пришедшей узнать о здоровье своего ребенка, что Пресвятой Деве было угодно призвать его к себе и увеличить число своих ангелов. Кошелек с золотом снова награждал ее за попечение, тем дело и кончалось.

Правосудие напрасно старалось привлечь старую Непардо к ответственности за такое множество умерших детей, но ее нельзя было обвинить ни в каком преступлении, и поставщица ангелов беспрепятственно продолжала свое выгодное ремесло на острове посреди Мансанареса.

Одноглазая поставила тусклую лампу на очаг своей убогой хижины, устроенный в виде камина возле задней стены. Налево от него спали несчастные дети, назначенные вскоре пополнить число ангелов. Направо лежал матрац, покрытый одеялами, который старуха постаралась поудобнее устроить для себя. Полуразвалившийся стол и несколько соломенных стульев довершали более чем скудную обстановку хижины. Сама она была одета в коричневый плащ поверх короткой грязной юбки, которая, судя по полинявшей шелковой вышивке, была ей подарена какой-нибудь знатной доной.

Она нагнулась, просунула свои тощие, костлявые пальцы в щель подле очага и вынула оттуда кошелек. При слабом свете лампы видно было, как заблестел единственный глаз старой Непардо, как на высохшем лице вдруг появилась жадная улыбка, когда она вынула из кошелька червонцы. Она взвешивала их на руке и опускала один за другим, наслаждаясь звонким побрякиванием. В эту минуту ей было жаль, что у нее только один глаз для созерцания своего богатства.

– Червонное золото, червонное, – шептала она своим беззубым ртом, – настоящее блестящее золото, за которым все они гонятся, которое всем ворочает на свете! Что ты теперь в сравнении со мной, презренный Вермудес, оборванный голодранец? Ты нищий, больше ничего, при всей твоей резне! Ты имеешь дело с сильными и идешь к своей цели быстро, а я имею дело со слабыми и иду медленно, а при проверке выходит, что это все равно! Червонное золото, как отрадно ты для голодной человеческой души! А все не насытится она, сколько ни живет, все больше и больше хочется ей золота! Нет большего наслаждения чем любоваться на него!

Одно из несчастных детей вдруг закричало таким жалобным, бессильным голосом, такие раздирающие, глухие звуки вырвались из груди его, что сердце разорвалось от тоски. Но одноглазая старуха не спешила к нему на помощь, только дальше надвинула одеяло на плачущего ребенка, чтоб заглушить под ним его крик.

– Этот мальчик донны Эльпардос. Говорят, что могущественный доминиканец, патер Маттео, его отец; прекрасная донна Эльпардос двора Марии Кристины очень благоволит ко всем этим набожным господам, да и немудрено: ей таким образом отпускаются грехи, прежде чем она успеет совершить их! Ну, донна Эльпардос, сегодня же ночью ваш мальчик отправится к ангелам, я в этом вполне уверена!

Она только что хотела подойти опять к свету лампы, чтоб полюбоваться червонцами и пересчитать их, как вдруг ей послышался плеск воды. Она прислушалась, потом осторожно и ловко опустила золото опять в кошелек и поспешно сунула его в глубокую щель возле камина.

– Это удары весел, гости опять являются ко мне. Всем им нужна старая Непардо.

Действительно, к хижине приближались чьи-то шаги, по всей вероятности, шаги какой-нибудь донны, а вскоре можно было расслышать и шум ее платья. Старуха исподлобья посмотрела на дверь своей хижины и пошла навстречу к гостье, которая в эту минуту показалась на дворе и быстро подходила к порогу, неся что-то завернутое на руках. Она была закутана в длинную широкую мантилью темного цвета и низко опустила вуаль на лицо, так что поставщица ангелов не могла разглядеть его. Но она тотчас же заметила, что имела дело со знатной, еще молодой донной, и костлявые пальцы ее уже сжимались при мысли о новом золоте.

– Мария Непардо, богатая и могущественная донна желает поговорить с вами! – прошептала покрытая вуалью незнакомка.

– Да хранит вас Господь, благородная донна! Вы можете говорить, никто вас не услышит, и не помешает вам, здесь на острове никого нет, кроме меня и этих прелестных малюток! – сказала одноглазая с приветливой улыбкой и повела незнакомку к одному из соломенных стульев, притворив за ней дверь.

Донна слегка открыла мантилью и вуаль, лишь на столько, что можно было разглядеть ее стройную фигуру и удивительно нежный цвет кожи.

– Если на вас можно понадеяться и если вы не будете болтать, то я золотом заплачу за вашу услугу!

Вот, возьмите это и внимательно слушайте, что я вам буду говорить! – сказала незнакомка ледяным тоном, по которому было понятно, что она привыкла повелевать.

Одноглазая отвратительно засмеялась и дрожащими от волнения руками приняла щедрый денежный подарок.

– Приказывайте, что вы желаете, высокая донна, старая Непардо исполнит! О как вы милостивы, вы уже узнали, что старая пустынница голодает и терпит нужду! Что вас тревожит, откройте мне ваше сердце, скажите мне ваши желания, ваше имя, старая Непардо молчалива, как могила!

– Так слушайте! Ребенок, которого я держу тут под мантильей, девочка…

– Я должна взять ее на воспитание? О милая, прелестная малютка! – сказала старуха, хватая маленькое существо. – Дайте мне ее!

– Этот ребенок в высшей степени мне дорог, Мария Непардо, я поручаю его твоим заботам! Но не для того, чтоб его постигла такая же участь, как этих детей, что вот там полумертвые лежат на соломе, а для того, чтобы ты здесь, вдали от света, воспитала его для меня! Горе тебе, если ты объявишь мне, что он улетел к ангелам, когда я захочу взять его от тебя! Берегись, если ты не будешь беречь его, как зеницу ока и не вырастишь его для меня! Но если ты исполнишь мое приказание, то получишь богатую награду за все твои труды и попечения!

– Исполню, исполню, высокая донна! Девочка эта дорога вам, и когда вы возьмете ее от меня, то порадуетесь, какая она будет здоровенькая! – уверяла старуха.

– Сама ли я возьму ее, этого я еще не знаю, – продолжала гостья, – только вот что заметь еще. Хорошенько заметь, Мария Непардо! Видишь ли ты это кольцо, не забудь его, гляди на него подольше, пока оно не врежется в твоей памяти… изумруд с бриллиантами вокруг, а на изумруде корона с вензелем Q.

– Корона с вензелем Q! – с изумлением повторила одноглазая старуха и поклонилась в знак почтения: теперь только она узнала, что имела дело с очень высокопоставленной донной, чего доброго с королевой.

– Кто бы ни принес тебе это кольцо, пусть это служит тебе знаком, что я никогда более не желаю видеть ребенка… ты понимаешь меня…

– О, совершенно! Положитесь на меня во всем, старая Непардо исполнит вашу волю, высокая донна, однако… как зовут эту малютку?

– Назови ее Марией, Марией-Энрикой! Но обыкновенно зови ее Марией, я так приказываю тебе; имя ее отца тебе незачем знать, для тебя имеет важность только мое желание и кольцо, которое я тебе показала. Не забудь же: изумруд с короной.

– И с вензелем, – добавила старуха, – память моя еще свежа, высокая донна.

Незнакомка отдернула покрывало с ребенка, которого она вручила одноглазой Непардо, взглянула на прелестную девочку, смотревшую ей прямо в лицо своими большими невинными глазами, потом плотнее завернулась в мантилью и пошла к двери хижины.

– До свидания, Мария Непардо, – сказала она своим ледяным, сухим голосом, в знак прощания махнула прекрасной, точно выточенной из мрамора рукой и спешно переступила через порог. Одноглазая хозяйка, и без того уже сгорбленная от старости, не переставала низко кланяться ей и провожала ее до двери.

– Останьтесь! – приказала прекрасная донна, не желавшая, чтобы поставщица ангелов наблюдала за ней.

Луна ярко освещала высокую прекрасную фигуру незнакомки, поспешно шедшей к берегу. Воздух в хижине был так удушлив и так пропитан зловонием, что теперь она захотела на минуту откинуть свою вуаль и вдохнуть в себя свежую прохладу. Она оглянулась назад, но старуха вошла уже в хижину. Тогда она подняла вуаль и лунный свет через пальмовые вершины упал на прекрасное холодное, мраморное лицо Аи. Она казалась так пленительна, что легко можно было поверить ее прежней жизни среди королей.

– Графиня генуэзская, заклейменная железом палача, всех вас заберет под свою власть! – прошептала она чуть слышно, снова опустила вуаль и быстро подошла к гондоле, в которой должна была возвратиться на берег.