Текст книги "Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 44 страниц)

Но, как Франциско уже догадался, Жозэ должен был еще устроить внутри кареты весьма важные дела. Лакей услыхал сперва звук заглушённого проклятия, раздавшийся с козел кареты. Тогда только дверь тихонько отворилась и показалась голова, покрытая испанской остроконечной шляпой, голова подлеца, вероятно, убившего кучера. Лакей Франциско ударил по ней. Раздался ужасный крик, кровь брызнула на дверцы кареты, но у раненого осталось еще довольно сил, чтобы ударить своей шпагой по скрытому врагу и отступить от него.

– Подлец! – вскричал слуга и ударил куда попало во внутрь кареты. – Что? Этого мало? Так получи же все сполна.

Жозэ упал из кареты на дорогу, в то время как Франциско, ранив одного разбойника, отогнал их на несколько шагов в лес. Они, наконец, предпочли спастись в тени деревьев, откуда они могли бы, зарядив в безопасности свои ружья, выстрелить во Франциско. Последний же не имел намерения еще ждать нападения и продолжать драку с этими негодяями.

– Оставь его! – крикнул Франциско своему лакею, отыскивавшему Жозэ для того, чтобы покончить с ним, – отвязывай лошадей.

Франциско сел в карету, а лакей влез на козлы и теперь только заметил, что кучер сидел без чувств с поникшей на грудь головой. Подлец вонзил ему в спину кинжал, дошедший до самого сердца, так что несчастная жертва, даже не вздрогнув, закончила жизнь свою на облучке.

Лакей взял вожжи из рук умершего, и лошади понесли карету с быстротой молнии.

Франциско слышал еще некоторое время стук копыт гнавшихся за ним разбойников. Но звук становился все слабее. Два выстрела еще раздались в ночной тиши, а затем все стихло. Разбойники, нанятые Жозэ, увидели, должно быть, что не смогут догнать на своих клячах славных рысаков герцога де ла Торре.

На следующий день Франциско прибыл в Мадрид и сейчас же уехал в Сейос, где находились войска. С королевой он простился холодно и церемонно.

Слава о его громких подвигах доходила до двора, где предавались самым распутным удовольствиям, в которых двор жил без устали в течение двух лет.

Вдруг в начале 1848 года над всей Европой пронесся такой ураган, который возмутил почти все государства. Таким же образом на Пласа Майор в Мадриде тоже взбунтовался народ, поддерживаемый несколькими полками недовольных солдат. Они хотели в апреле вышеупомянутого года произвести революцию, которая должна была доказать двору, что необходимо положить конец влиянию иезуитов и распутной жизни во дворце.

После нескольких дней кровопролития Нарваэц с большим трудом восстановил порядок и мир тем, что потребовал и получил от королевы указ о всепрощении пленных. Но Нарваэц чересчур положился на свою власть и, продолжая действовать, потребовал удаления родственника маркизы де Бевилль, молодого маркиза Бедмара, искусно сумевшего втереться в доверие к королеве. Тогда Изабелла велела снова честному Нарваэцу выйти в отставку летом 1848 года и на его место поставила генерала Бальбао, ничтожного человека, который при бывшем бунте на Пласа Майор отличился лишь своей жестокостью. Нарваэц знал очень хорошо, что он был обязан этим новым унижением единственно только влиянию патера Фульдженчио и ненавистной ему монахини Патрочинио. Он стоял на их дороге, и они его уничтожили для того, чтобы поставить на его место человека гордого, слабого, ими возвышенного, который должен был вполне находиться под их влиянием и исполнять все их требования. Весь Мадрид восстал против этого, и, когда Нарваэц в день получения своей отставки показался на улице Алькальда, он был принят с таким восторгом, что об этом даже узнала королева и ее мать.

Хотя Мария Кристина, под влиянием патера Маттео, и лишила герцога прежнего своего доверия, но все же окончательно отказаться от его услуг в смутное, неспокойное время считала опасным. Изабелла призвала его снова ко двору, но на этот раз Нарваэц согласился вернуться к государственной деятельности при определенных условиях. Он потребовал, чтобы генерал Бальбао был сослан в Центу, а патер Фульдженчио, который вел все интриги против него, в Севилью.

Нарваэцу даже удалось удалить, хотя только на несколько месяцев, монахиню Патрочинио в монастырь Аранхуеса. Он, правда, навлек этим на себя злобу и ненависть короля, но ему хотелось хоть раз восстановить спокойствие вокруг себя, чтобы быть в состоянии произвести без помехи необходимые нововведения.

Бракосочетание графа Монтемолина с принцессой Салернской, племянницей короля неаполитанского, которое уничтожило все дипломатические отношения между Мадридом и Неаполем, очень затруднило Нарваэца, но еще более его заботило приведение в порядок государственного долга, которое было постоянно обещано в каждой речи при восшествии на престол, но никогда не приводилось в исполнение. Это дело было тем более трудно для Нарваэца, что против него постоянно увеличивалась злоба иезуитов и патеров, употреблявших все свои старания, чтобы затруднять его правление.

Нарваэц сам хорошо понимал, что если он пойдет дальше против инквизиции, к помощи которой прибегала сама королева, то этим совершенно уничтожит себя, и потому обратил сперва всю свою энергию на приведение в порядок войск и на восстановление в них дисциплины, что должно было положить конец постоянным восстаниям отдельных полков.

Он оставлял без внимания как инквизицию, так и интриги двора, за это ему дали полную власть распоряжаться в других делах. В таком положении находился двор, когда наступил день святого Франциско, о котором мы уже упоминали.

В день святого Франциско мы оставили королеву едущей в Антиохскую церковь, где она имела обыкновение молиться и исповедоваться, так как там были патеры, которые могли похвалиться ее полным доверием.

ПРЕРВАННАЯ ОРГИЯ

День святого Франциско клонился к концу. Мужчины и женщины, закутавшись в свои плащи, спешили в церковь, куда их призывали к вечерней службе фимиам и звуки органа.

У Прадо Вермудес, недалеко от Толедского моста, лежащего на Мансанаресе, стоит одна из известных своей дурной молвой гостиниц, которыми так богаты предместья Мадрида. В них пьянствуют нищие, цыгане, разбойники и иногда моряки. Поздно вечером к этой гостинице, нижние окна которой были освещены, подходили два человека, закутанные в плащи. Один из них подошел к ближайшему окну, чтобы заглянуть во внутрь комнаты, но она была до того наполнена дымом и копотью, что почти невозможно было различить гостей, сидевших за простыми деревянными столиками.

– Войдем. Патер Маттео сказал мне, что мы в девятом часу найдем здесь еще третьего посетителя, – шепнул один из мужчин другому, и первый вошел через низкую дверь в душную комнату.

За столами сидели разного рода подозрительные личности. Перед каждым из них стояла оловянная кружка с дешевым вином. За одним столом сидел мужчина в лохмотьях с бледным, несчастным мальчиком, за другим – монах с мрачным лицом, наполовину закрытым капюшоном, за третьим – шестидесятилетняя старуха, на лице которой так и виден был отпечаток пьянства, за четвертым – два мальчика с развращенными лицами потихоньку разговаривали друг с другом. За этой комнатой находилась большая зала, из которой раздавались крик и шум. Там танцевали и бесчинствовали маньолы. Дочь хозяина, молодая испанка с длинными черными волосами и жгучими глазами, стояла в дверях и, прислуживая пьянствующим гостям, подслушивала разговор двух мужчин, сидевших у ближайшего к ней стола.

– Это случилось сегодня вечером, с час тому назад, – воскликнул рассказчик, дитя лавочника, который живет на углу Пласо Педро и улицы Толедо, – хорошенькая девочка лет девяти сделалась жертвой чудовища. Уже несколько вечеров кряду видели, как человек в черном полуплаще бродил в окрестностях, но никто не подозревал, что это мог быть тот вампир, который постоянно находит себе в Мадриде новых жертв.

– Говорят, что он только наполовину человек, что он ублюдок, рожденный от человека и животного! – прибавил другой.

– Это такой же человек, как и мы, но его кровожадность или отвратительная страсть, которую никто из нас не может растолковать, заставляет его отыскивать себе маленьких хорошеньких девочек. Если он завидит подобного ребенка, то без устали бродит вокруг его жилища, пока не найдет удобного случая схватить его и, как лютый зверь, высосать теплую кровь из невинной девочки.

– И его никогда нельзя найти, как будто он умеет делать себя невидимым.

– Я слышал на Пласо Педро, будто альгуазилы напали на его след, – уверял рассказчик.

В это время две личности, которых мы оставили при входе в гостиницу, подошли и сели вблизи от разговаривающих.

Снимая шляпы, они осматривали общество, чтобы узнать, здесь ли тот, которого они надеялись встретить.

– Принеси нам вина, очаровательная девушка, – обратился один из них к дочери хозяина.

– Вы получите хороший напиток, сеньор! – отвечала, улыбаясь, девушка и поспешила к прилавку.

В это время отворилась дверь с улицы и на пороге показался мужчина с острым проникающим взглядом и укутанный в черный плащ. Черная шляпа, низко надвинутая на лоб, не позволяла рассмотреть его лица, когда же он дошел до середины комнаты и стал осматривать присутствующих своим жгучим взглядом, тогда узнали в нем еще не старого, но худого и бледного мужчину с рыжей бородой. Он снял шляпу только тогда, когда подошел к концу длинного стола, у которого сидели двое новоприбывших мужчин. Тогда можно было вполне рассмотреть его длинные всклокоченные волосы и рубец под глазом, от которого делалось еще страшнее его бледное лицо, искаженное страстями.

Читатель без сомнения уже узнал в новоприбывшем Жозэ Серрано, получившего этот рубец почти три года тому назад в схватке своей со слугой Франциско, когда, взобравшись в карету, он хотел вонзить кинжал в спину своего брата так же ловко, как он успел это сделать с кучером. Жозэ с трудом избежал смерти, потому что разбойники, которых он заманил на ночное нападение, бросили его плавающим в крови и не позаботились о его дальнейшей судьбе, но крепкая натура Жозэ выдержала и эти раны, не оставившие на нем других следов, кроме огромного рубца.

Когда он, ища кого-то глазами, хотел пройти мимо только что прибывших двух незнакомцев, последние подошли к нему и приветствовали его, скрестив обе руки на груди (как обыкновенно приветствуют друг друга фамилиары), и так низко поклонились ему, что один из них дотронулся до лба Жозэ. Потом все трое подошли к столу, девушка принесла им третью кружку вина.

Между тем как прежний рассказчик все еще описывал своим любопытным слушателям ужасы совершенного убийства и закончил уверением, что наконец напали на след вампира, один из фамилиаров хотел вполне убедиться, что мужчина с рыжей бородой был именно третье лицо, необходимое для их предприятия. Для этого он открыл свой камзол и показал серебряную медаль с изображением Иисуса Христа.

На груди Христа блестело солнце – символ света и в то же время, как будто в насмешку, символ инквизиции. Вслед затем фамилиар посмотрел на камзол Жозэ и вдруг заметил на том месте, где он ожидал видеть медаль – пятно, темно-красное, хотя и стертое, но все-таки еще свежее. Фамилиар внезапно перевел взгляд свой с камзола на бледное лицо Жозэ и не мог более сомневаться в том, что это было кровавое пятно.

Жозэ, должно быть, заметил этот взгляд, потому что он быстрым движением раскрыл то место камзола, где у него была медаль и, показав ее поскорее, прикрыл грудь плащом, побледнев еще более, когда он увидел у себя на груди кровавое пятно.

– Нам нельзя терять времени, – шепнул фамилиар, – ночь приближается.

– Есть ли у вас лодка наготове? – спросил Жозэ также тихо.

– Все готово, вы останетесь на берегу для караула, а мы переедем на остров.

– Правда ли, что молодая женщина по имени Энрика, которую преследует суд, находится у Непардо? – продолжал Жозэ.

– Мы видели прекрасную детоубийцу – она нашла себе убежище у старухи и в продолжение нескольких лет никто и не думал, что она там находится, – теперь же явилось подозрение, потому что они обе занимались одним и тем же ремеслом, а подобные люди всегда сходятся!

Жозэ улыбнулся. Он сперва не хотел верить, когда узнал от патеров, которым его рекомендовала графиня генуэзская как молчаливого и дельного помощника, что Энрика наконец найдена. Он считал ее умершей и думал, что какое-нибудь близкое сходство обмануло шпионов инквизиции. Теперь же он понял, что может быть полезен при ее аресте. Жозэ желал смерти Энрике и ее ребенку, о существовании которого он надеялся получить верные сведения от графини генуэзской, еще и потому, что они были наследницами Дельмонте. Фамилиары допили свои кружки. Жозэ сделал только вид, что допил свою.

Из залы доходил ужасный шум, крики распутных женщин смешивались с криком мужчин и с дикой музыкой, игравшей для танцев. Оттуда входило в первую комнату и выходило из нее множество людей в самых разнообразных костюмах, так что никто не обратил внимания, когда оба фамилиара, заплатив за свое вино и поклонившись дочери хозяина, удалились вместе с Жозэ. Притом большинство гостей были такие же негодяи, как Жозэ, и в этой гостинице постоянно сговаривались для совершения каких-нибудь преступлений. Трое сыщиков инквизиции пошли к берегу.

– К чему нам еще пить здесь на собственные наши деньги, – сказал первый фамилиар вполголоса, – когда мы после благополучно оконченного дела можем насладиться на улице Форбурго хорошим старым монастырским вином? Вот наша лодка, поедем, – прибавил он, обращаясь к своему спутнику и указывая на лодку, привязанную к берегу, – вы останетесь здесь, сеньор, и будете ожидать нашего возвращения! Если вы услышите или увидите что-нибудь необыкновенное, или заметите, что нам угрожает опасность, то свистните как можно громче, понимаете?

– Я понял все, теперь поспешите, – возразил Жозэ, между тем как оба фамилиара влезли в лодку, – и не допускайте, чтобы эта женщина улизнула от вас.

– Патеры никогда бы нам этого не простили, вы можете быть уверены, что это равносильно тому, будто она уже здесь.

Лицо Жозэ подернулось самодовольной улыбкой. Он выбрал себе место на берегу, откуда мог хорошо видеть, если кому-нибудь вздумается подойти к берегу с суши или с реки. Он расположился, закутавшись хорошенько в плащ, так как ночь была прохладная. Между тем фа-милиары отчалили от берега с тем, чтобы достигнуть острова как можно скорее и без всякого шума.

Непроницаемая темнота покрывала реку. Сыщики уже проехали две трети пространства, как вдруг один из них поднял весло и стал прислушиваться, – ему показалось, будто он слышит вблизи плеск. Вскоре и другой фамилиар услыхал шум, происходящий от ударов весла в воду и они оба, до крайности удивленные, стали прислушиваться, не понимая отчего мог происходить этот шум.

– Это лодка идет на нас с моста, – сказал шепотом один.

– Пустяки! Открой лучше уши! – произнес другой, сидевший на носу и видевший уже перед собой остров. Плескание это раздается с острова, смотри туда – что? Ничего не видишь?

– Ты прав, лодка отчаливает от берега, в ней, если я не ошибаюсь, сидят две женщины. Мы приехали вовремя, привяжем их лодку к нашей и потащим ее за собой.

Как бы в подтверждение предположения первого фамилиара, показалась третья лодка, которая ловко управляемая скользила по волнам, оставаясь вблизи от острова и держась на известном расстоянии от лодки сыщиков. В ту минуту как последняя подходила к лодке, в которой сидели Мария Непардо и Энрика, третья лодка быстро приближалась к ним.

Первый фамилиар схватил уже веревку, чтобы скорее привязать лодку с обеими женщинами к своей. У последних, видевших себя во власти тех самых фамилиаров, которые в ту ужасную ночь тащили Энрику в Санта Мадре, невольно вырвался крик ужаса, – этот крик дошел до Жозэ и вызвал на его лице улыбку удовольствия, потому что он увидел, что сыщики завладели обеими женщинами.

В ту самую минуту как первый фамилиар хотел бросить веревку на нос лодки, другой сыщик старался приблизиться к ней, чем привел в ужас несчастную Энрику.

В это мгновение что-то прожужжало в воздухе и промелькнуло около фамилиаров..

Старая Непардо и Энрика только что видели сыщиков в их лодке, как вдруг они провалились и исчезли с глаз обеих женщин, точно их поразила молния.

Только лодка фамилиаров сильно закачалась и слышно было падение двух тяжелых тел на дно. Третья лодка приблизилась тогда к лодке фамилиаров. Сидевшие в ней два испанца в коротких куртках молча сняли с убитых сыщиков аркан летучей петли и оставили лодку с ее немыми хозяевами на произвол воды. Молча привязали они веревку к концу лодки, в которой сидели испуганные женщины, ничего не понимавшие, что происходило вокруг них, и стали грести ловко и почти без шума, оставаясь вдали от берега и направляясь к мосту. Они остановились под главной его аркой и пристали к лестнице, по которой было удобно выйти на берег в таком месте, где было безопаснее и многолюднее, чем в Прадо Вермудес.

Когда обе женщины достигли благополучно берега, они благодарили Пресвятую Деву, но потом, все еще гонимые страхом, долго бежали по улицам города. Лодка с их молчаливыми спасителями исчезла в темноте.

Между тем Жозэ, с хорошо выбранного им места у Прадо Вермудес смотрел с беспокойством на реку и каждую минуту ожидал лодки фамилиаров с Энрикой, так как он уже давно слыхал ее крик. Вдруг он увидел тихо приближавшуюся к берегу лодку без людей, предоставленную игре волн. Жозэ подошел ближе к ней и, видя, что она не пустая, хотел удержать ее.

Он приблизился к самому краю берега и узнал по цвету лодки, что это была та самая, в которой оба фамилиара отправились на остров.

– Они, надеюсь, не были так неосторожны, чтобы, приставши к берегу, не привязать лодку? – проговорил про себя удивленный Жозэ. Он нагнулся и с кошачьей ловкостью схватил конец лодки, чтобы, притянув ее к себе, посмотреть, что там находилось, и потом отправиться на остров за неосторожными сыщиками.

На бледном лице его вдруг выразился ужас, волосы встали у него дыбом, когда он увидал лежавших на дне лодки двух мертвых фамилиаров.

– Черт возьми! – проговорил он, выпрямляясь и отталкивая лодку снова в воду. – У женщин хватило больше мужества и силы, чем у этих двух подлецов, заплативших смертью за свою беспечность. Они ускользнут от меня, если я не успею напасть на них врасплох, когда они будут причаливать к берегу.

Между тем как Жозэ бежал вдоль Прадо Вермудес и жадными взорами всматривался в реку, прислушиваясь к малейшему шуму, в Санта Мадре начинался уже праздник святого Франциско.

Мы просим, по этому случаю, нашего благосклонного читателя отправиться вместе с нами на улицу Фобурго, оставив до крайности озлобленного Жозэ искать свою добычу, между тем как Энрика со старой Непардо давно уже достигла улиц Мадрида.

Внутри монастырского сада Санта Мадре стоит совсем в стороне большая высокая беседка, почти такая же старая, как великолепный дворец инквизиции, стоящий на заднем плане.

Эта беседка, состоящая из нескольких маленьких комнат и большой залы, великолепно убранных и снабженных всевозможными удобствами и украшениями, была в известные дни местом отдыха и наслаждения для патеров Санта Мадре, которые не смели искать себе отдыха или наслаждения вне стен монастыря. В этой скрытой, недосягаемой для чужих глаз беседке производились с незапамятных времен ежегодные оргии, сладострастнее и приятнее которых нельзя было бы нигде найти.

У начальников инквизиции и у членов тайного трибунала также кровь текла в жилах и также кипела страстью. В них тоже пробуждались желания хотя бы на одну ночь быть свободными от данной ими клятвы и наслаждаться, но наслаждаться с торопливостью и избытком, потому что в остальные дни наслаждение было им запрещено.

Окна большой беседки, хотя изнутри хорошо завешенные и закрытые, а снаружи окруженные густо рассаженными алоэ, пропускали, однако же, через щелки несколько светлых лучей. Громкий смешанный говор слышался на лестнице, ведущей к плотно закрытой двери.

В первой комнате бегали и суетились прислуживающие братья с блюдами, бутылками, чашками, стаканами и кушаньями всех сортов.

Из этой передней три хода вели в комнаты беседки, выстроенной в таком же старом, тяжелом стиле, как монастырь и дворец, окна и двери также высоки, коридоры также страшно темны и украшены колоннами, только теперь, по случаю праздника, вся беседка Санта Мадре была залита ярким светом, подобным дневному. Проход с левой стороны соединялся с залой, в которой патеры пировали за большим длинным Столом. Ход, лежащий справа, вел в комнату, откуда прислуживающие братья доставляли в залу все кушанья и напитки, из которых им доставалась немалая доля, так что и их лица уже разгорелись и маленькие глаза блестели, так же как и у их господ. Средний ход вел в несколько маленьких комнат одинаковой величины, куда и мы скоро войдем, осмотрев сперва большую залу.

Стены последней покрыты чудными фресками работы знаменитого живописца, поступившего в прошлом столетии в монастырь доминиканцев. Фрески эти – превосходные иконы, изображающие большей частью женщин. Позабыв все земное, обращают они взоры и руки свои к небу, так что не замечают, как платья красивыми складками спадают с их чудных тел и освобождают их от всяких земных одежд. Они таким образом предстают восхищенному взору зрителей, между тем как их красивые лица обращены с молитвой к небу.

На заднем плане залы стоит орган, чудные звуки которого, распространяясь по всей комнате, восхищают слух. Посреди комнаты стоит длинный, заманчиво накрытый стол, плотно заставленный яствами, способными удовлетворить требования самого тонкого гастронома.

Четыре высокие разрисованные вазы стояли на некотором расстоянии одна от другой, они наполнены искусно выбранными цветами, распространяющими по зале благоухание. Между ними расставлены обширные мраморные чаши (работы известных художников), в которых красовались виноград, финики, апельсины и другие фрукты.

Патеры сидели в старомодных креслах с высокими спинками за этим превосходно накрытым столом. Перед ними стояли тарелки и чашки с наилучшими кушаньями, рыбами, всевозможными жаркими, пучеро из цветной капусты, тонко приготовленными рагу, фазанами и илькасами (жирные маленькие птицы, похожие на наших дроздов), и ко всему этому прибавьте огромное количество вин всех сортов, привезенных из всех стран для алчущих инквизиторов.

Тут были рейнвейн и жгучее венгерское, бургундское, шато д'икем, херес, белое и красное шампанское – одним словом, все вина, какие каждый из патеров мог бы пожелать для себя.

Разговоры за столом становились все оживленнее и на лицах благочестивых отцов, под влиянием обильно принятого алкоголя, расплывалась блаженная, сытая улыбка, сквозь которую проглядывала зажигавшаяся дикая страсть.

– Нарваэц должен пасть, – говорил патер Маттео, сидевший на конце стола, соседу своему, серьезному Антонио, – королева должна выдать нам его в течение одного года.

– Не он один должен пасть, – произнес однозвучным голосом седой Антонио, – у нас еще есть другие враги, которых следует во что бы то ни стало уничтожить.

– Королева уничтожит герцога, если мы этого потребуем, – сказал патер Мерино, страстный монах-фанатик, с бледным лицом и мрачно блестящими глазами, – если она нам его не выдаст, если она осмелится противостоять святой инквизиции, тогда она сама умрет!

Эти последние слова были высказаны страстным монахом с таким злобным и грозным выражением, что никто не посмел усомниться в готовности Мерино исполнить эту угрозу, если бы королева не уступила желаниям инквизиции. Этот патер с фанатично блестящими глазами был, как мы уже знаем, один из начальников инквизиции. Он телом и душой принадлежал тайному и страшному судилищу и, не задумываясь, делал все, что находил для себя полезным.

– Нарваэц не единственный наш враг, – повторил седой Антонио, между тем как остальные пятнадцать монахов, сидевшие за столом, следили с любопытством за его словами, – у нас есть враги еще опаснее и сильнее его!

– Святое судилище уничтожит их и одержит над ними победу, – сказал Мерино, проглотив затем полный стакан вина. Потом он перевел глаза на стены залы, на картины, изображавшие красивых женщин, освещенных светом ламп, и возбуждаемый вином и страстями, почувствовал, как кровь закипела во всем его теле и бросилась ему в голову и в сердце. Прислуживавшие братья принесли лед, в котором все нуждались. Антонио же отказался от него.

– Я никогда не употребляю лед, моя кровь холодна и спокойна, прожитые мной восемьдесят лет истребили во мне весь жар.

Мерино же, напротив, возбужденный и разгоряченный, проглотил огромное количество льда, но он чрезвычайно ошибался, думая, что охладит и успокоит внутренний жар. На одну минуту только, пока лед таял на языке, ощущалась некоторая прохлада, но затем внутренний жар давал себя чувствовать еще с большей силой.

Вдруг один из прислуживающих доложил патеру Маттео, что новый фамилиар Жозэ желает передать важное известие.

– Что, привел он красивую женщину, которую преследует королева? – быстро спросил Маттео и глаза его заблестели от сладострастного желания.

– Он один! – доложил прислуживающий.

– Приведи сюда фамилиара, он нам скажет, почему он и его помощники не исполнили нашего приказания.

Инквизиторы в нетерпеливом ожидании обратили свои взоры на вход.

В дверях показалась высокая худая фигура Жозэ Серрано. Он сбросил с себя плащ и шляпу и не без причины расстегнул настолько камзол, чтобы можно было разглядеть его серебряную медаль. Скрестив руки на груди и низко поклонившись, он вошел в комнату. Лицо его было, по обыкновению, бледно, рыжая борода и волосы в страшном беспорядке. Он оглядывал все общество, которому должен был привести жертву.

– Тебе дан был приказ привести сюда обеих женщин, живущих на острове Мансанареса, так как мы узнали, что младшая из них та самая беглая Энрика, обвиненная в детоубийстве, которую мы напрасно искали в продолжение трех лет. Отчего же ты не привел их? – спросил разгоряченный Маттео.

– Я напрасно их ждал и искал в продолжение целых двух часов, почтенные патеры!

– Где оба фамилиара, бывшие с тобой?

– Убиты, они лежат без чувств на дне лодки, в которой они ездили на остров, – ответил Жозэ.

– Убиты? – вскрикнули удивленные Мерино и Маттео. – Ты говоришь, что фамилиары убиты?

– Когда волны пригнали лодку к берегу, я их нашел в ней мертвыми, почтенные патеры.

– Не нашел ли ты на них каких-нибудь знаков насилия? – спросил седой Антонио со своим обычным хладнокровием.

– Мне показалось, что на шее их была узкая кровавая черта! – возразил Жозэ.

– Летучая петля! – произнесли Маттео и Мерино, между тем как лицо Антонио выражало уверенность в участии этого общества.

– Фамилиары оставили меня на берегу для караула, а сами отправились на остров за женщинами. Теперь их больше нет на свете и хижина на острове пуста. Энрика исчезла!

Крик неудовольствия вырвался у большинства патеров. В особенности же отсутствие этой женщины произвело неприятное впечатление на Маттео и рассердило его.

– И ты не мог напасть на их след? – спросил он.

– До сих пор я еще ничего не нашел, но ведь легко будет их отыскать. Эта Энрика, которая тотчас же будет осуждена на смерть, как только она явится в суд для дознания, назначена наследницей владений Дельмонте, а приговор ее к смерти и конфискование наследства может принести громадную пользу инквизиции! – сказал Жозэ.

– Явись завтра вечером в судебную залу, послушник Жозэ, мы поручим тебе найти бежавших и дадим тебе необходимую для этого власть, – сказал седой Антонио.

Звуки органа затихли во время разговора. Когда же он окончился и Жозэ удалился, орган опять заиграл. Прислуживающие братья стали снова подливать вино в стаканы патеров.

Патер Маттео подошел к разгоряченному Мерино.

– Не говорил ли ты, что красивая дочь старого гранда находится в эту ночь в наших стенах? – спросил он дрожащим голосом.

– В комнатах, к которым ведет средний коридор, находится много красивых женщин, – отвечал Мерино шепотом, – и молодая донна Долорес, желающая постричься в монахини, также между ними. Я хочу пойти к ней, чтобы узнать, предпочитает ли она нас светским мужчинам. Если ты хочешь заглянуть в остальные комнаты, так пойдем со мной.

Старый Антонио остался в зале, а Маттео и Мерино пошли в средний коридор, ведший в маленькие отдельные комнаты, в которых находились прекрасные жертвы.

За ними вышли из залы и другие инквизиторы…

В эту ночь они дозволяли себе полную свободу, и воздержанная до сих пор страсть всех этих еще молодых людей до такой степени возбудилась и воспламенилась, что им не было никакой преграды.

В последней комнате среднего коридора, так же как и во всех остальных покоях этой таинственной части дома, не было окон. Она была освещена розоватым отблеском красивых ламп. Вся комната была покрыта коврами и на мягком диване сидела прекрасная дочь дона Генрикуэца дель Арере.

Страшный Мерино употребил во зло ее доверие. Хотя бедной донне прислуживали с должным почтением и вниманием, однако же ее не выпускали из стен Санта Мадре. Все мольбы ее о свободе были напрасны – ей не позволяли вернуться к отцу.

Донне Долорес еще не было шестнадцати лет. Ее прелестные, тонкие черты и нежные, прекрасные формы дышали невинностью.

Длинные темные волосы падали в беспорядке на ее плечи, покрытые белым тюлем. Нежный румянец исчез с ее лица с тех пор, как она последовала за сладострастным Мерино с полной уверенностью, что он исполнит свое обещание и вручит ей священный талисман.

Прекрасные глаза ее, оттененные длинными черными ресницами, проливали обильные слезы. Она дрожала от страха и тосковала по отцу.

Долорес знала, что дон Генрикуэц дель Арере любит ее, что он ее ищет, мучимый страхом и неизвестностью. Эта мысль терзала ее более всего. Она никак не могла понять, почему ее так долго держат в этой комнате, из которой нет возможности спастись. Она не могла заснуть и сидела на диване, закрыв свое прелестное лицо руками.

Вдруг услыхала она приближающиеся тихие шаги. Ее оживил луч надежды – лицо ее прояснилось и она вскочила, простирая свои маленькие белые руки к двери, откуда она ожидала желанной свободы. Ключ в замке тихо повернулся. Между тем она посмотрела на лампу, розовый свет которой делался все слабее и слабее. Долорес чувствовала, как сердце ее билось от страха и надежды – дверь тихо отворилась. Вошедший, шаги которого заглушались ковром, затворил за собой дверь и обратился к своей прекрасной пленнице.

Долорес с надеждой всматривалась в лицо вошедшего, ожидая от него спасения. Она простерла к нему руки, чтобы поблагодарить его и сияющими от радости глазами старалась она его узнать и услыхать желанную весть.