Текст книги "Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 44 страниц)

ТРАКТИР «РЫСЬ»

Когда Энрика лежала без чувств в Бедойском лесу, мимо нее проходил цыганский табор, таща за собой на навьюченных лошадях весь свой скарб.

Полунагие, загорелые ребятишки бездомных скитальцев нашли ее и, таинственно кивая головой, подозвали цыганку.

– Цирра, поди, посмотри, что мы нашли! – воскликнули они.

Старая Цирра, повязанная пестрым платком, с поблекшим, желтоватого оттенка лицом, последовала за ними в кусты и скоро своими зоркими черными глазами увидела Энрику и ее спящую маленькую дочь.

Она нагнулась, прислушалась к их дыханию, потом сорвала росшую поблизости траву, с едким запахом, потерла между рук и поднесла к лицу Энрики, которая лежала как мертвая.

Энрика проснулась, оправила разметавшиеся по лбу волосы. Ей показалось, что она видела долгий, тяжелый сон. Она взяла на руки безмятежно спавшего ребенка и со счастливой улыбкой прижала к своей груди. Взглянув на окровавленные руки, она вспомнила жуткие события минувшей ночи и с ужасом осмотрелась, боясь преследований Жозэ.

– Чего ты боишься, дитя мое? – спросила хриплым голосом старая цыганка.

– Меня преследуют – меня и моего ребенка!

– Так пойдем со мной к мужчинам. Если ты отправишься в путь с нами, то они возьмут тебя под свою защиту!

– А куда вы отправляетесь? – спросила Энрика.

– В Мадрид. Мы там отдохнем день. Иди с нами, а если у тебя как и у нас нет родины, останься с нами вместе с твоим ребенком!

– До Мадрида я пойду вместе с вами, а там поищу помощи! – сказала Энрика и попросила старую Цирру, удивительно сильную для своих лет, помочь ей встать.

– Какая ты, должно быть, несчастная, как оборвана на тебе одежда! – жалела ее старая цыганка, пока она брала ребенка на руки. – Бедная женщина, ты такая еще молоденькая!

Они пошли за длинным пестрым шествием, прокладывавшим себе дорогу через лес. Цыганский князь, шедший впереди, хорошо знал путь; на нем лежала обязанность вести всех остальных и управлять ими.

Вскоре мужчины и женщины столпились вокруг Энрики и ее ребенка, желая узнать, что она пришла искать в их среде, но старая Цирра проворно объяснила им на их странном, совершенно чужом языке, которого не знает и не понимает никто, кроме этого бездомного, изгнанного народа, что девушка, так же как и они, лишена родины и что ее преследуют.

Тогда черноволосые с огненными глазами цыгане закивали ей дружески головами, и Энрика со своим ребенком окончательно вступила в их общину. Высокий престарелый князь подошел к ней и в знак приветствия поцеловал ее в лоб; возле него стоял его сын, стройный красивый цыган, и его черные блестящие глаза ласково смотрели на Энрику.

– Аццо также приветствует тебя, белая женщина, – сказал он мелодичным голосом.

Действительно, даже смуглое, как у испанок, лицо Энрики по сравнению с цветом кожи гитаносов, окружавших ее, казалось белым. Женщины и девушки, смуглолицые и плутоватые, были одеты в очень коротенькие обшитые пестрым юбки, так что из-под них виднелись их красивые, стройные ноги. Длинные, густые, черные волосы были убраны венками и лентами. Мужчины носили короткие штаны, также украшенные пестрыми лентами, и наполовину расстегнутые рубашки, из-под которых виднелись их крепкие тела. Один только князь носил испанскую шляпу, остальные были в белых и красных шапках.

Аццо, стройный княжеский сын, нес в руках скрипку. Многие цыгане курили коротенькие трубки, пуская густой дым. Волосы у них были нечесаные и в беспорядке спускались на плечи и на желтоватые лица. Глаза были блестящие, лица поблеклые, резкие черты носили выражение грусти, тоски; они то восторженно вскрикивали, когда раздавались звуки скрипки и цимбал, то опять задумывались, сидя под тенью буков и цветущих каштанов – задумывались о далекой, родной стороне, прогнавшей их от себя, о лотосах Нила, о древних преданиях их бездомного племени.

Когда ночной мрак опускался над лесами, они укладывались вокруг костра, глядели в огонь, от которого делалось отрадно их взорам и сердцу, и прислушивались к таинственным напевам, которые Аццо, княжеский сын, не сводивший своих мрачных взоров с Энрики, наигрывал им; одичалая молодежь вдруг воодушевлялась, вскакивала с места и при свете факелов начинала кружиться с черноглазыми девушками в страстной, увлекательной пляске, тогда как старики готовили ужин вокруг пылающего костра.

Энрика сидела в стороне со своим спящим ребенком на руках и думала о Франциско, о своем прекрасном прошлом; она сложила руки для молитвы и блаженным взором смотрела на свое маленькое сокровище, на залог своей любви.

Подняв голову, она увидела перед собой Аццо, стройного цыгана с черными, растрепавшимися волосами; темный, блестящий взор его покоился на грациозной фигуре Энрики, он как будто хотел вымолвить: «Я полюбил тебя безумно, белая женщина, с той минуты, когда ты пришла к нам и когда я тебя увидел в первый раз!» Но вместо холодных слов он желал бы, по обычаю цыган, обхватить прекрасную женщину руками, повести ее в хоровод под темные каштановые деревья и тут же, в пляске, запечатлеть на ее свежих устах горячий брачный поцелуй. Что же удерживало его? Он хотел дать ей другое доказательство своей любви.

– Мы богаты, неизмеримо богаты, белая женщина, а когда моего отца зароют под кустарником нашего кладбища, все эти сокровища достанутся мне. Ты не подозреваешь, да и никто не подозревает, какая у него куча серебра и золота, я один знаю, где оно спрятано, и впоследствии буду владеть им – вот возьми мою цепочку, носи ее, чтоб все видели, что я объявляю тебя своей невестой.

Аццо подал Энрике, с удивлением смотревшей на него, ожерелье из больших серебряных шариков красного цвета, отличительный знак цыганских князей, который они носят при торжественных празднествах. Но Энрика махнула ему рукой и с задумчивой улыбкой покачала своей прекрасной головой.

– Оставь это у себя, княжеский сын, и отдай более красивой женщине из твоего племени, – сказала она, – я не могу принадлежать тебе!

Поблизости, спрятавшись за старый широкий ствол дерева, стояла и прислушивалась женщина с роскошными формами, которая уже несколько дней ревнивым взором следила за Аццо. Ая по происхождению не принадлежала к племени гитаносов, она только примкнула к их обществу, выдавая себя за преследуемую; но проведя с ними долгое время, она заразилась их нравами, приняла даже их цвет и стала похожа на цыганку. Ая была уже не молода, но формы ее тела пышны, а лицо прекрасно и страстно. Глаза черные, большие, с длинными ресницами; прекрасные черные густые волосы ниспадают на ее красивую спину, на вздымающуюся грудь. Она любила сына цыганского князя и бросала вызывающие взгляды на стройного, молодого, дикого Аццо, который, как она теперь узнала с едва сдержанным криком удивления, любит другую, эту незнакомую женщину, носящую ребенка на руках. Ироничная, холодная улыбка появилась на ее лице, когда она увидела, что Энрика отказывается от подарка Аццо. «Белая женщина только разжигает его своим отказом!» – прошептала она и, возвратясь в кружок танцующих, с обворожительной, немного насмешливой улыбкой посмотрела на княжеского сына.

На другой день цыгане прибыли в Мадрид. Старой Цирре и цыганскому князю предстояло много хлопот и дел, связанных с важными покупками, поэтому нужно было где-нибудь остановиться. И цыгане отправились в тот грязный трактир, который находился в переулке, неподалеку от улицы Толедо. Над низкой грязной дверью этого дома была нарисована рысь – оттого и трактир носил такое название.

Когда цыгане расположились в верхнем этаже гостиницы, а Энрика со своим ребенком переступала через порог, мимо нее быстро протиснулся на улицу невысокий человечек с хитрыми, блестящими, немного косыми глазами. За ним бежала с криком толпа людей и чуть не опрокинула удивленную Энрику.

– Это погонщик ослов, он вор! – кричал один из преследовавших, по-видимому разносчик, и спешил догнать маленького человечка, бывшего уже в нескольких шагах от него.

– Сюда, ловите! Мошенник, кто ты такой?

Он своей железной рукой взял за ворот беглеца, который с жалобной миной упал перед ним на колени.

– Говори, мерзавец, ты украл у меня платки? Как тебя зовут?

– Сжальтесь, любезный господин, меня заставила нужда! – воскликнул толстый человечек с хитрыми, блестящими глазами.

– Ах ты негодный вор, у тебя сию минуту выпали серебряные деньги из кармана, какая же нужда? Кто ты такой?

– Меня зовут Кларетом; не отводите меня в суд!

– Проклятый погонщик, я тебе голову сверну!

– А я клянусь вам сделаться благочестивым человеком, и ничто не побудит меня опять к воровству, только смилуйтесь, пустите меня! – просил косой и скорчил такую несчастную физиономию, что наконец разносчик, которому он отдал из-под своей куртки украденные у него платки, освободил его, дав ему пинка на дорогу.

Такие сцены сплошь и рядом случались в трактире «Рысь» и в его окрестностях, но зато хозяин, находившийся в приемной комнате трактира, имел наготове все нужное, чтобы в случае необходимости энергично выгнать вон и избить до синяков кого-нибудь из неугодных постояльцев.

Он все видел и слышал, даже когда казалось, что он ни на что не обращает внимания, и, до поры до времени, позволял каждому делать, что ему угодно, лишь бы он исправно платил и не затевал скандал. Даже с его двумя стройными дочерьми выгодные постояльцы могли позволять себе все: что за дело ему было до этого?

Не позже чем сегодня он подслушал важный разговор, который вел какой-то человек, одетый в черное, с двумя другими, уже созревшими для виселицы. Но этот молодой человек с рыжей бородой и бледным лицом заказал три бутылки вина – следовательно, имел право говорить о чем угодно со своими оборванными плутоватыми спутниками. Из их разговора хозяин понял, что молодой человек принадлежал к шайке кар-листов и имел поручение от генерала Кабреры шпионить и вербовать волонтеров в Мадриде.

Что ему было за дело до человека с рыжей бородой, когда он звонкой монетой заплатил за свое вино, да еще и не допил его. Как хороший хозяин, он был обязан одинаково приветливо принимать всех: и слуг, и господ, и приверженцев королевы, и сторонников дона Карлоса – если только они аккуратно платили. Молодой человек в черном просидел до позднего вечера в трактире, потом вдруг скрылся.

Вверху, в низенькой просторной комнате, расположились цыгане на соломе, постланной на скорую руку. Князь и старая Цирра пошли в город по делам. Цыгане лежали вдоль стен: некоторые спали, некоторые курили, Думая о чем-то своем. Аццо лежал со скрипкой в руках, задумчиво глядя на стоявшую возле единственного окна Энрику. Мысль о том, что она хотела расстаться с ними по прибытии в Мадрид, не давала ему покоя. В глубине комнаты, неподвижно, как статуя, стояла пышная фигура страдающей Аи. Она скрестила на груди свои прекрасные, округлые руки, которые всегда закрывала с загадочной старательностью, и смотрела на дикое, страстное лицо оборванного княжеского сына, не спускавшего своих блестящих глаз с красавицы, пленившей его сердце.

Энрика печально смотрела на узкую, грязную улицу, думая о том, что она одна во всем мире и что нет у нее никого, к кому бы она могла бы обратиться, чтобы уведомить своего Франциско.

Вдруг внизу, в тени домов, ей показалась чья-то фигура, заставившая ее вздрогнуть; волосы у нее встали дыбом на голове от испуга и ужаса; но она, наверное, ошиблась. Каким образом мог Жозэ, брат Франциско, прийти на эту улицу? Во всяком случае ее обмануло сходство, но даже от одного только сходства кровь застыла в ее жилах. В страхе она прижала ребенка к своей груди, и с криком: «Защитите меня!» присела возле приподнявшегося Аццо, готового на все.

– Мой смертельный враг, – прошептала она, – я его увидела на улице.

Ая, между тем, страстно следила за каждым движением Энрики, однако ее волнение отражалось только в глазах, мускулы прекрасного лица были неподвижны, точно высечены из камня. Она видела, что Энрика просила у Аццо защиты, видела, что на его оживившемся лице мелькнула радость.

В эту минуту вдруг раздался тот страшный звук, тот отчаянный крик и дикий вой, который в этот вечер, как мы знаем, наполнил ужасом королеву Изабеллу, шедшую по улице Толедо с доном Серрано и с маркизой де Бевилль.

Энрика вздрогнула. Даже задумчивые, ленивые цыгане невольно вскочили, но скоро крик потерялся вдали, а Энрика не посмела выйти узнать о случившемся. Какой-то внутренний голос говорил ей, что здесь ей и ее ребенку угрожает опасность, что она должна бежать дальше без цели, без дороги, только бежать, бежать, пока ее держат ноги.

Ая с нетерпением ждала, когда ненавистная Энрика расстанется с ними в Мадриде, но напрасно. Белая женщина была вне себя от страха, она не смела показаться на улице, она не знала, где ей спастись!

После полуночи старая Цирра возвратилась в трактир «Рысь». Она увидела присевшую на полу Энрику и, полная сострадания к несчастной матери, за руку отвела ее в угол темной комнаты, где приготовила ей постель подле себя, и положила голову Энрики к себе на руки. Цирра, быть может, еще больше полюбила белую женщину с тех пор, как заметила, что ее любит Аццо. Энрика и ее ребенок проспали несколько часов, хотя ей и грезились тяжелые, страшные сны.

Ая же с неженской силой переносила всякую усталость. Она хоть и легла вместе с другими цыганками, но не смыкала глаз всю ночь от тревоживших ее беспокойных мыслей. Если бы кто-то смог их прочесть, то узнал бы, что эта чужая женщина, жившая среди цыган, под маской своей обворожительной наружности скрывала испорченную, зачерствелую душу и не останавливалась ни перед чем для достижения своих целей. Почему, например, эта Венера всегда так тщательно закутывала свои руки, нимало не заботясь, чтоб корсаж, стягивавший ее прекрасную грудь, скрывал от любопытных взоров ее формы?

Никто не знал, откуда и зачем появилась Ая в таборе: так тщательно она скрывала свою тайну. Старая Цирра уверяла, будто прежде Ая жила среди принцев и королей, как она слышала это от нее самой. Однажды Ая говорила об этом во сне, в другой раз, не подозревая, что старуха была рядом, воскликнула вслух: «Принц Франциско, как вы, я думаю, беспокоитесь о вашей приятельнице!» И вслед за тем расхохоталась так насмешливо и злобно, что старой Цирре сделалось страшно. Ая полюбила сына цыганского князя, может быть, потому, что непременно желала иметь дело с принцами, хотя бы и лесными; а может быть, потому, что слышала о неизмеримом сокровище, которое охранял его отец и которому принадлежало право распоряжаться им как самому старшему и первому между цыганскими князьями. Она решилась во что бы то ни стало завлечь в свои сети молодого, страстного юношу и готова была погубить всякого, встретившегося на пути к этой цели.

Когда начало светать, Энрика проснулась. Цирра также поднялась: отец Аццо приказал ей до солнца отправиться в путь с цыганами и обещал догнать их на условленной дороге.

Энрика взяла своего ребенка и хотела проститься со старой доброй Циррой, чтобы продолжать свой путь одной или же в отчаянии, утомившись, возвратиться в Дельмонте. Старуха схватила за руку стоявшую в нерешительности Энрику.

– Останься с нами, – советовала она, – иди с нами дальше, у тебя, так же как и у нас, нет родины, над тобой и над твоим прелестным ребенком также висит проклятие. Мы будем защищать тебя, мы навсегда примем тебя в свою семью, ведь ты тоже цыганка, хоть кожа твоя и белей нашей!

– Бездомная, пораженная проклятием как и вы! – повторила Энрика голосом, в котором выразились все ее мучения, вся ее несчастная любовь.

В эту минуту Аццо, точно упрашивая, заиграл на своей волшебной скрипке так задушевно, так страстно, как будто хотел вложить в мелодию все страдания, все проклятие своего отверженного народа. Он играл цыганские напевы, никем не сочиненные, появившиеся, как и само цыганское племя, Бог весть откуда.

Его проникновенная игра глубоко потрясла истомленное горем сердце Энрики. Из ее глаз полились горячие слезы тоски и скорби на бедного невинного ребенка, который улыбался материнским слезам и протягивал к ней свои маленькие ручки.

– Идешь ты с нами, белая женщина? – спросил Аццо, незаметно подойдя к Энрике и положа руку на ее плечо.

– Да, иду, пусть будет по-вашему. Вы правы, я безродная, бесприютная, обремененная проклятием, как и вы, – сказала Энрика дрожащим голосом.

– Так я буду защищать тебя ценой своей жизни, ведь ты говоришь, что у тебя есть смертельный враг! Цыган называют хитрыми и трусливыми, но Аццо – лютый зверь, когда он защищает тех, кого любит.

Он был так прекрасен в своем порыве, что становилась понятной любовь Аи к нему. Его гордая красивая осанка выражала силу и отвагу. Темные кудри беспорядочно падали на лоб, придавая ему дикую прелесть. Смуглое серьезное лицо приняло мягкое выражение, а прекрасные глаза с бесконечной любовью смотрели на Энрику. С красиво очерченных губ, точно против воли, сорвались печальные слова:

– Аццо любит прекрасную Энрику, а ее сердце неприступно.

– Я не могу любить тебя, потому что я уже отдала свое сердце другому, а отдать его можно только один раз! Если ты хочешь защищать меня, я буду тебе благодарна. Вот и все, что Энрика может обещать тебе, более не требуй.

Его лицо озарилось надеждой и радостью.

– Аццо будет доволен всем, что ни даст ему белая женщина! Пойдем вслед за другими!

Когда он посмотрел на дверь, его глаза встретились с глазами Аи, которая стояла у двери и все видела. Высокая статная женщина оставалась неподвижна, пока Аццо и Энрика с ребенком не прошли мимо нее. Она проводила их ледяной улыбкой, полной ненависти, и ее сладострастные, пухлые губы прошептали вслед ничего не подозревавшей сопернице:

– Не ты первая погибнешь от руки графини генуэзской.

НАПАДЕНИЕ

Вечером в тот же день, когда цыгане на заре оставили Мадрид, Серрано, Прим и Олоцага со своими слугами, образуя аванпост одной части войска, отправились в поход против шаек генерала Кабрера, приближавшегося к столице.

Когда они в блестящих мундирах, на своих ретивых андалузских жеребцах выезжали с большого двора, с балкона дворца смотрели им вслед молодая королева и маркиза де Бевилль. Все три всадника отдали честь, причем их лошади высоко поднялись на дыбы, а Серрано вспомнил об амулете, полученном из рук Изабеллы и висевшем у него на груди.

Доминго и двое молодых слуг Прима и Олоцаги следовали за ними с оружием, зарядами и некоторыми тщательно завернутыми съестными припасами, которые предусмотрительный Олоцага приказал уложить на всякий случай.

Три офицера королевской гвардии, из которых Прим был известен своей неустрашимостью, Олоцага своим умом и своей тонкой дипломатичностью, а Серрано был послан в помощь как пылкий, усердный новичок, получили приказание разузнать позицию и численность карлистов и рекогносцировать местность.

Шпионы королевского войска утверждали, будто один из аванпостов Кабреры находится в засаде неподалеку от столицы, потому что было замечено, как несколько худо одетых и плохо вооруженных солдат бродили по окрестностям. По другим известиям, напротив, выходило, что войско жестокого, наводившего всеобщий страх генерала карлистов еще было на расстоянии более сорока миль от Мадрида.

Нужно было разузнать это наверное, пока королевские полки будут держаться в городе, готовые каждую минуту выступить.

Молодые офицеры были очень польщены возложенным на них поручением. Широкоплечий, стройный, с бородатым оливковым лицом Прим сиял от удовольствия. Серрано горел нетерпением и желанием отличиться; что касается Олоцаги, то он скакал рядом с ними с таким душевным спокойствием и изяществом, как будто гарцевал перед окнами черноглазой донны.

Они выехали, намереваясь сперва осмотреть окрестности Мадрида, а потом к утру отправиться по направлению к Сеговии, чтобы выяснить, на какой позиции стоит неприятельский аванпост и как многочисленно следующее за ним войско.

Перед зарей цыгане встретились у ворот улицы Толедо со своим князем, уже ждавшим, чтобы вести их в буковый лес, который тянется на несколько миль, до самых равнин Сьерры-Гуадарамы.

Аццо шел подле своего отца, за ними тянулась пестрая толпа цыган и цыганок. Энрика шла рядом со старой Циррой, которая, хотя и прихрамывала, опираясь на трость, была неутомима в ходьбе. Ая следовала за ними с несколькими цыганками, несшими своих детей, а навьюченные лошади заключали шествие.

По большой дороге, еще совершенно пустынной, они приближались к лесу. Перед чащей лежало несколько оборванных людей дикой наружности. Припав к земле, они лишь изредка высовывали головы из-за земляного вала, скрывавшего их. Цыгане их не заметили, но один из них, по-видимому, предводитель, увидев толпу цыган и узнав Энрику, радостно заволновался. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, и торжествующая улыбка осветила его бледное лицо. Это был Жозэ, поступивший к карлистам и ставший их шпионом.

Он целыми днями искал Энрику, но безуспешно, а теперь счастливый случай отдавал ее прямо ему в руки.

Его лицо приняло озабоченное выражение.

Он сосчитал карлистов, которыми мог располагать, – их было восемь человек, он – девятый. Цыган же, способных к обороне, было, как он успел заметить, больше, чем вдвое. Жозэ посмотрел им вслед, и в голове его созрел план, который должен был дать ему власть над Энрикой. Он убедился, что и Франциско также не нашел исчезнувшей девушки, и эта мысль была так отрадна для испорченной души Жозэ, что он громко рассмеялся. Карлисты с удивлением посмотрели на своего предводителя.

– Ступайте в кусты, вон на тот скат, и разделитесь, – приказал он, – Роза пусть сведет лошадей в самую чащу леса, для того чтобы днем никто не заметил нашего следа. С наступлением вечера я возвращусь, и тогда для вас будет работа, за которую дон Жозэ не мало заплатит вам!

Подозрительные люди громко загалдели в знак одобрения и подбросили свои шапки.

– Да здравствует дон Жозэ, наш начальник! – воскликнули они, между тем как бутылка усердно обходила их.

– Не кричите, висельники, да не напейтесь, чтоб вам к ночи быть бодрыми и в полном рассудке, – сказал им Жозэ. Обождав, пока будут исполнены его приказания, он скрылся в густом столетнем буковом лесу и пошел в том направлении, которое выбрали цыгане.

Цыгане за весь день сделали один короткий привал у ручья, наскоро поев хлеба с водой, и отправились дальше. Они дошли до бурной речки Мансанарес и двинулись вдоль ее берега, заросшего деревьями. Им приходилось идти то у самой воды, местами образующей шумные водопады в сажень вышиной и становящейся все шире и стремительнее, чем ближе к источнику, то сквозь непроницаемую чащу, поодаль от нее.

Когда начало вечереть, цыганский князь приказал остановиться и раскинуть лагерь для ночлега, а пока женщины раскладывали костер, чтоб сварить ужин, мужчины углубились за дичью в лес.

То тут, то там раздавались их глухие выстрелы. Вскоре они возвратились с богатой добычей диких птиц, превосходный вкус которых был им известен. Приготовление длилось недолго. Цыгане не привередливы, напротив, умеренны и неразборчивы в пище. Старая Цирра хлопотала, чтоб белую женщину, которую любил Аццо, не обидели за столом, а Энрика благодарила ее за это дружеским взглядом и пожатием руки. Когда после ужина каждый выбрал себе уютное местечко на пушистом мху, под кронами зеленых деревьев, Аццо улегся неподалеку от Энрики, чтобы исполнить свое обещание охранять ее. Кинжал со старинной, богатой серебряной рукоятью был заткнут у него за пояс, ружье лежало возле него на мягком мху. Он украдкой кивнул Энрике, которую уже совершенно одолела усталость, и еще раз оглядел табор кругом. Все спали. Костер почти угасал, и его последний, слабый отблеск падал на фигуры спящих людей. Все было тихо. Он также заснул, и во сне перед глазами его возникли картины счастья: Энрика покоилась у него на груди, он наслаждался осуществлением заветной мечты своего сердца. Лицо спящего Аццо выражало верх блаженства.

Все спали, лишь кто-то еще беспокойно бродил между деревьями – это Ая, роскошная женщина, живущая в цыганском таборе. Будучи не в состоянии сомкнуть глаз, она потихоньку оставила место ночлега, и, сгорая необузданной страстью, ходила взад и вперед в тени деревьев, сквозь которые местами проникал лунный свет. Кругом стояла глубокая тишина, разве что издали раздавался протяжный крик водяной птицы, свившей гнездо на густо заросшем берегу Мансанареса, или доносился плеск воды. Ни один листок не шелохнется на низко опущенных ветвях, и все-таки Ая стоит, прислушивается, все-таки ей чудится какой-то шорох, как будто человек или зверь подкрадывается в кустах; она не спускает глаз с того направления, откуда все ближе и ближе слышится шуршание. Ая решительная, энергичная женщина, не знавшая страха. Вдруг совсем близко от нее выглянуло бледное лицо, обрамленное рыжей бородой. Неприятные блестящие глаза зорко осматривали табор. Незнакомец сделал шаг вперед и в испуге отшатнулся, наткнувшись на Аю.

Ая спокойно стояла на своем месте.

– Чего тебе надо ночью в цыганском таборе, незнакомец? – тихо спросила она твердым голосом.

– Ни одному из вас я не причиню вреда, клянусь Пресвятой Девой! Но ведь у вас находится чужая женщина с ребенком? – обратился Жозэ к Ае, выглядывая исподлобья и подступая ближе.

– Уж не ты ли отец ребенка? – спросила она насмешливо.

– Нет, это дитя принадлежит моему брату. Да будут прокляты они оба, и ребенок, и она!

– Скоро к нему прибавится еще другой, ибо женщина эта любит цыгана Аццо! – сказала Ая, заметив, что незнакомец, полный ненависти, приближался к спящей Энрике.

– Развратница! Ха-ха-ха! – вполголоса расхохотался Жозэ. – А все-таки она вместе со своим ребенком должна быть моей! – прибавил он еще тише, чтобы Ая не могла расслышать его.

– Цыган Аццо не должен обладать этой женщиной, пока я дышу! – прошептала Ая голосом, в котором звучала такая вражда и ненависть, что Жозэ был глубоко потрясен. Лицо его прояснилось: речь шла о заговоре.

– Кто ты такая? – спросил он.

– Цыгане называют меня Аей, но слушай: если бы ты не пришел сюда с твоей ненавистью, эта чужая женщина погибла бы от моей руки. Ты же, кажется, имеешь на нее более давнее право, так делай с ней, что ты намеревался, а я помогу тебе!

– Искренно благодарю, а если тебе когда понадобится надежная рука, то вспомни о доне Жозэ Серрано, который охотно окажет тебе взаимную услугу!

В эту минуту позади него, прикрытые густой зеленью, показались некоторые из его спутников.

– Ты привел с собой подкрепление, Жозэ Серрано, и прекрасно сделал, потому что Энрика спит возле старой цыганки, а неподалеку, охраняя ее, лежит Аццо, которого я люблю и которого ты непременно должен щадить. Поэтому, чтоб добраться до Энрики, тебе надо переступить через спящих. А если они проснутся, когда ты захочешь похитить ее? – сказала Ая, оглядывая лагерь, теперь покрытый темнотой, потому что угас последний красноватый отблеск костра.

– Так возьмем ее силой! – отвечал Жозэ, принимая такую позу, которая говорила изменнице, до какой степени нетерпение взволновало дворянина, заключившего с ней союз.

На ее мраморном лице появилось выражение одобрения, ее губы, казалось, шептали: «Ты-то мне будешь полезен, я вижу, что тебя ничего не испугает, это мне нравится!» Она удалилась, когда увидела, что подходили люди Жозэ. Они подкрадывались, держа в руках заряженные ружья, за поясами торчали ножи.

Жозэ намеревался с двух сторон напасть на спящих цыган и, во время тревоги, незаметно похитить Энрику.

Четверо его людей, образовав большой полукруг, пошли в сторону реки; остальные четверо, оставшиеся с Жозэ, должны были выжидать, пока первые подадут сигнал к нападению. Сам он кошачьими, вкрадчивыми шагами приблизился к деревьям, под которыми, как указала Ая, спала Энрика и ее ребенок, тщательно укутанный.

Наконец он достиг такого места, с которого мог видеть весь табор, погруженный в сон. Близ потухшего костра лежали женщины и девушки, кругом, поодаль от них, мужчины. Ближе всех к нему мускулистый, крепкий цыганский князь, а как раз возле него старая цыганка, одна рука которой лежала на спящем ребенке Энрики. Далее, рядом с ребенком, спала Энрика. Жозэ мог разглядеть ее прекрасное лицо, погруженное в беззаботный сон. Равномерно волновалась грудь ее под тонкой одеждой, глаза были крепко закрыты.

Человек, спавший неподалеку, отдельно от других, по всей вероятности, был Аццо, о котором говорила Ая: он лег сюда, чтобы в случае надобности, оказать помощь своей возлюбленной.

– Еще соперник, дон Франциско, честь и слава твоему вкусу! – прошептал дон Жозэ с иронической улыбкой. Он находился у самой добычи своей, в двух прыжках от нее.

В эту минуту раздался условный знак: зловещий, оглушительный крик совы, искусно подделанный; с обеих сторон, с опущенными ружьями, через кусты, помчались люди.

Раздался первый выстрел. С неистовым криком проснулись изумленные цыгане от крепкого сна. Сначала они в беспорядке начали метаться во все стороны и бить своих, между тем женщины и дети с визгом бросились на то место, с которого встал цыганский князь и позвал их к себе. Курки старых ружей поминутно щелкали, выстрелы учащались – все это было делом одного мгновения.

На той стороне лагеря почти все цыгане собрались против четырех защитников Жозэ; здесь же, по эту сторону, против других четырех оборонялся только один – Аццо, к которому скоро подоспел на помощь его отец. Он выстрелил в одного из неприятелей, тот с дикими криком повалился на землю, потом он схватил как дубину приклад своего ружья и стал наступать на трех кар-листов, стрелявших в него.

Этой минуты только и дожидался Жозэ: Энрика, оглушенная внезапным шумом кровавого боя, вспыхнувшего вокруг, стояла подле старой Цирры, которая громко выла.

Торжествующая улыбка блеснула на его бледном зловещем лице. Скорыми шагами он поспешил к Энрике и обхватил ее своими руками – Энрика испуганно обернулась и с ужасом увидела лицо Жозэ, своего смертельного врага, жадно впившегося в нее взором. Она не могла обороняться: страшный человек точно железным обручем обхватил ее и намеревался поднять на руки и унести с собой.

Старая Цирра онемела от испуга и ужаса. Энрика считала себя погибшей.

– Аццо, помоги! – закричала она, наконец, в совершенном отчаянии.

Аццо поднял голову, услышав ее крик. Он увидел, что белую женщину хотят похитить у него, и это придало ему богатырскую силу. Пока отец его справлялся с двумя неприятелями, он заколол своего противника и теперь, взмахнув кинжалом, бросился на Жозэ. Тот заметил его.

С проклятием выпустил он из рук уже доставшуюся ему добычу и одним прыжком очутился в самом разгаре рукопашной схватки своих людей с цыганами. Он хотел сначала побить и перерезать всех мужчин табора, затем обратиться против Аццо и, вместе со своими людьми, отнять-таки у него Энрику.