Текст книги "Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 44 страниц)

Ряды гусар заметно уменьшались. Он слышал, как инфант разными обещаниями поощрял своих, и с тем воодушевлением, которое вселяет надежда на победу, проложил себе кровавую дорогу через наемников дона Карлоса, отступавших перед его сверкающей, поднятой шпагой. Наконец, он возле инфанта, лицом к лицу, рядом с ним…

– Сдайтесь, ваше высочество, ваше дело проиграно!

– Кто вы, наглый приверженец неправого дела? – скрежеща зубами отвечал инфант. – Берегитесь, вы забываете, что королевская кровь течет в моих жилах!

– Не заставляйте меня защищаться от вашего нападения! – сказал Серрано, так искусно парируя удары короля лесов, что тот изумился. – Сдайтесь генералу ее величества королевы, Франциско Серрано!

– Одна только смерть выдаст меня вам, изменник! – отвечал инфант, пылая гневом, и с такой яростью начал наступать на щадившего его генерала, что тот подвергался опасности самому быть заколотым, если не обессилить своего противника.

Кирасиры Серрано между тем дрались так храбро, что гусары начали ослабевать, и Конха мог двинуть артиллерию против центра Кабреры, внося в его ряды опустошение и смерть.

В эту минуту Франциско перехватил отлично прицеленный удар инфанта и воскликнул с поднятой шпагой:

– Вы мой пленник, ваше высочество, благодарите, что я щажу вашу жизнь!

Едва Серрано успел это проговорить, как один неприятельский гусар, которого он в горячности не заметил, нанес ему такой быстрый и меткий удар по голове, что его каска слетела, а сабля карлиста глубоко ранила его в лоб под самыми волосами. Серрано пробормотал ругательство и свалился на землю. Злобно усмехаясь, король лесов отступил со своим полком, будучи не в состоянии больше выдерживать напор храбрых, неутомимых кирасиров.

Через час судьба сражения была решена.

Кабрера хоть не обратился в бегство с остатками своего войска, но все-таки потерпел полное поражение и отступил на то плоскогорье Сьерры-де-Ока, где он знал, что будет вне опасности.

Равнина же близ Бургоса, где была окончена кровавая, ожесточенная битва, представляла страшное зрелище. Искалеченные лошади, человеческие трупы – все это лежало в беспорядке, кучами. Тут карлист, у которого были оторваны обе ноги, молил о смерти, там королевские солдаты со стоном лежали в предсмертной агонии, далее лошадь, у которой одна нога была разбита, силилась бежать, влача ее за собой, в другом месте лежала целая куча мертвых пехотинцев, рядами, один возле другого. Земля обагрилась кровью и, вся взрытая копытами лошадей, представляла страшную картину опустошения.

В то время как кавалерия преследовала отступавших неприятелей и старалась как можно больше истреблять их, роты пехотинцев быстро сформировались, чтобы немедленно оказать помощь тем раненым, у которых еще оставалась надежда на спасение.

Конха со своими офицерами сам выказал при этом чрезвычайную распорядительность. Глубокая скорбь выразилась на его лице, когда он узнал, что на левом фланге генерал Серрано опасно ранен.

Удар саблей, нанесенный ему карлистом, спасшим короля лесов, действительно глубоко ранил его в лоб. Прим, которому, по желанию очнувшегося от обморока генерала, тотчас было сообщено о его несчастии, нашел своего друга и товарища по оружию чрезвычайно обессиленным страшной потерей крови и с криком глубочайшей скорби бросился к нему.

– Дорогой Франциско! – воскликнул он в страхе. – Говори, как ты себя чувствуешь?

– Невыносимо плохо, Жуан, этот мерзавец нанес меткий удар! Досаднее всего то, что я должен был снова упустить инфанта, от которого зависит все дело, и который был уже совсем в моих руках!

– Франциско, храбрейший между нами! Даже в такую минуту ты думаешь не о себе и не о своем страдании, а только об общем деле! Но Святая Дева смилуется над нами! Сюда, доктор, здесь нужно все ваше искусство, генерал Серрано ранен. Требуйте, чего хотите, только помогите и облегчите страдания моему другу!

Доктор, еще молодой, крепкий человек, в пехотном мундире, подошел к раненому.

Серрано лежал, положив голову на руку Прима, мертвенная бледность покрывала его лицо. Гордый всадник, только что с поднятым мечом теснивший неприятельские ряды, прекрасный дворянин, полный цветущего здоровья, бросившийся в рукопашную схватку не думая о смерти и опасности, лежал теперь почти умирающий в объятиях своего друга, которого пощадила судьба.

Прим, полный тревоги, не спускал с него глаз, но на лице Серрано не было ни малейшего признака боли и страдания. Улыбка скользила по его губам, в то время как он шептал:

– Легко умирать за королеву и за Испанию! Серрано этими словами только выразил то святое чувство, которое было у него в душе. Он не думал, какое они произведут действие, а между тем его простые слова воспламенили всех окружавших и во всех сердцах нашли отголосок.

– Да здравствует генерал Серрано! Да здравствует победитель при Бургосе! – раздалось вокруг, и на загорелую бородатую щеку Конхи даже капнула горячая слеза печали и умиления!

Врач искусной рукой сделал первую перевязку и еще не терял надежды вылечить опасно раненного генерала. Он сознался встревоженному Приму, что излечение будет долгим и потребует много сил, что прежде всего больному необходим покой и заботливый уход и что везти его в Мадрид нельзя.

Конха и Прим посоветовались, каким образом поступить, чтобы вылечить дорогого раненого. Наконец, они решили вместе с врачом отправить его в доминиканский монастырь в Бургос, где ему могли обеспечить надлежащее попечение и выздоровление. Врач должен был остаться при нем и ежедневно сообщать им о здоровье генерала, так как они должны были еще преследовать неприятеля и извлечь возможную пользу из своей победы.

Серрано слабым голосом выразил свое согласие, когда Прим сообщил ему о их решении, и немедленно, в сопровождении доктора, был отправлен на поспешно устроенных носилках в Бургос.

После того как раненые были отнесены в безопасное место и им была оказана необходимая медицинская помощь, а мертвые похоронены тут же на равнине, Конха, Прим и другие начальники стали теснить карлистов со всех сторон и в следующие месяцы одержали еще несколько побед в сражениях. Прим выказал такую храбрость, что Конха, от имени извещенного обо всем Нарваэца, произвел и его в генералы, обняв на поле битвы.

– С тысячей таких людей, как Серрано и вы, – воскликнул он гордо и вдохновенно, – я берусь завоевать полмира – да ниспошлет только Святая Дева нашему Другу скорое выздоровление!

СВАДЬБА КОРОЛЕВЫ

Седьмое мая 1845 года был для столицы Испании днем, ознаменованным самым шумным, восторженным празднеством. Мадрид, великолепно убранный, праздновал бракосочетание своей королевы. Улицы походили на цветущие сады. С балконов свешивались ковры, украшенные гирляндами, а в окнах развевались флаги с гербами Испании и Неаполя. Улицы и площади, по которым должен был проезжать двор, были усыпаны букетами и венками и украшены душистыми цветочными гирляндами, которые грациозно обвивались вокруг домов, как будто связывая их.

С утра уже стремилась пестрая разряженная толпа старых и молодых, богатых и бедных к собору, где в двенадцать часов должно было состояться церковное торжество. Места внутри большой старинной церкви были предназначены для членов двора, а на широкой улице еще рано утром теснился народ, чтоб занять место, откуда бы можно было видеть высоких молодых и инфантов.

К полудню все было полно битком, так что алебардисты герцога Валенсии с трудом могли проложить дорогу сквозь толпу для проезда экипажей двора к собору.

Давка с часу на час становилась чувствительнее, а любопытство народа напряженнее. На необозримом пространстве плотной массой пестрела нарядная толпа, ожидая появления молодой королевы и принцессы Луизы, с удивительным терпением и спокойствием в образцовом порядке плотно друг к другу стояло более двадцати тысяч человек.

Высокие алебардисты, одетые в толстые блещущие золотом латы и древнеримские шлемы, что придавало им величественный средневековый вид, по обе стороны улицы образовали сплошную цепь, так что между ними проход остался свободен. По этому-то проходу покатились, наконец, убранные золотом парадные экипажи королевской фамилии в сопровождении экипажей адъютантов, статс-дам, камергеров и прочей свиты.

Когда появилась великолепная королева Изабелла, тысячи голосов восторженно закричали:

– Да здравствует королева Изабелла!

Восемь белоснежных лошадей везли управляемую четырьмя лейб-кучерами в галунах блестящую золотую карету королевы. Спицы колес были из чистого золота, а дверцы и внутренняя часть обиты белыми бархатными подушками.

Эта королевская карета, в которой еще Филипп и Фердинанд подъезжали к собору, свидетельствовала о непомерном богатстве испанской короны и о тех сокровищах, которые богатые золотом дальние страны должны были в виде дани доставлять владычествующему полуострову.

– Да здравствует королева Изабелла! – все еще раздавалось в необозримой толпе.

Молодая королева, сегодня кажущаяся еще прекраснее обыкновенного, милостивым поклоном благодарила народ. Экипаж ее уже подъезжал к собору. Герцог Валенсии отворил дверцы. Холодный, суровый Нарваэц подал прекрасной невесте руку, чтобы провести ее через слабо освещенную паперть в древний, наполненный фимиамом собор, к королеве-матери, которой предстояло проводить к алтарю двух дочерей одновременно.

– Вы, ваше величество, кажетесь немного бледными и взволнованными, если я не ошибаюсь! – вполголоса сказал герцог молодой королеве.

– Наружность нередко обманывает, господин герцог! Мне кажется, напротив, сегодня я должна быть душевно счастлива! – отвечала королева холодным тоном, который не гармонировал с ее словами. Войдя в церковь, куда собрались донны для шествия к алтарю, Изабелла приветствовала свою мать. Нарваэц, поклонившись ей, удалился налево к другим грандам и сановникам.

Высокая пространная церковь имела величавую архитектуру. Два длинных ряда массивных колонн со сводами разделяли ее на три части, в которых три широких прохода между бесчисленными стульями вели от паперти к главному алтарю. По стенам, а также у боковых алтарей и главных колонн были развешаны большие великолепные картины, писанные масляными красками, изображавшие святых во весь рост.

Громадные окна, через разноцветные венецианские стекла которых обыкновенно падал на колонны и на всю Церковь какой-то особенный свет, теперь были завешены.

Собор был облит мягким блеском, несколько похожим на солнечное сияние, который происходил от бесчисленного множества зажженных огней. На души молившихся он должен был оказать самое отрадное, глубокое действие. Огромное впечатление, которое испытывал каждый, вступавший в мадридский собор, еще более увеличивалось и получало неотразимую силу от звуков органа, гармоническими густыми волнами разливавшихся по всей церкви.

Там, где высокие массивные колонны кончались перед ступенями, покрытыми коврами и ведшими к главному алтарю, в тени последних колонн находились места из массивного темного дерева, отведенные для исповеди.

По обеим сторонам ступеней церковные служители курили ладаном. Над алтарем, между двумя высокими лампадами, висело массивное золотое распятие.

Те из членов двора, которые не принадлежали к свидетелям и к непосредственной свите, находились в местах для исповеди. Звуки органа торжественно и плавно гудели по обширной церкви. Час великого таинства настал.

По средней части собора, под великолепным балдахином, который несли шесть священников, шел мадридский архиепископ в полном облачении. Двадцать причетников следовали за ним, неся золотые кадила. За ними шло более сорока патеров и монахов, образуя длинное, торжественное шествие. В первом ряду шли Антонио, Маттео, Мерино и Фульдженчио.

С правой стороны приближалась к главному алтарю Изабелла, молодая королева Испании. На ней было белое атласное платье с длинным шумящим шлейфом. С миртового венка ниспадала широкая блондовая вуаль. Прекрасную шею и грудь, покрытую барбантским кружевом, украшали великолепные королевские алмазы. Корону же, которую она сегодня променяла на миртовый венок, усеянный бриллиантами и сделанный в виде короны, несли позади нее на малиновой бархатной подушке.

Изабелла была прекраснее, обворожительнее, чем когда-либо, в своем белом атласном платье. Темная зелень с белоснежными цветами и сверкающими бриллиантами в ее черных волосах образовали простой и между тем вполне царственный убор. Ее мечтательные голубые глаза смотрели сегодня еще мягче, еще прелестнее, а на молодом лице был отпечаток грусти и тоски.

Что наполняло душу юной королевы и навевало на ее черты выражение печали, когда она приближалась к алтарю? Кому принадлежало сердце королевы, окруженной блеском и счастьем, ради кого омрачено тоскою ее лицо?

Мария Кристина следовала за Изабеллой. На ней было платье из малинового бархата с белой атласной нижней юбкой, голову украшала диадема из драгоценных камней. Королева-мать, по-видимому, была недовольна этим высоким торжеством, поэтому она была не в силах скрыть на своем лице, становящемся с каждым днем резче, того гордого, ядовитого выражения, которое всегда появлялось у нее, когда бывшая правительница была чем-нибудь неприятно задета.

За ней шли донны, принадлежащие к высшей аристократии и составляющие непосредственную свиту обеих королев. Среди них было много прекрасных лиц с южными, огненными глазами. Маркиза де Бевилль была одета в прелестное белое платье с дорогой кружевной накидкой и с гранатовой веткой в прекрасных темных волосах.

С левой стороны собора в это же время приближался к алтарю принц Франциско де Ассизи с блестящей свитой сановников и офицеров, украшенных орденами.

Принц сегодня, несмотря на маленький рост и узкое лицо, имел совершенно благовидную наружность. На нем был генеральский мундир, состоящий из красивого синего сюртука с красным воротником и с обшлагами, выложенными золотым шнурком. Низенькую каску он держал в левой руке.

За ним следовали Нарваэц, заступающий место герцога Рианцареса, супруга королевы-матери, который внезапно заболел, и офицеры всех полков, среди которых Олоцага, генералы О'Доннель, Прим, Конха, граф Честе Барселонский, гранды Кабаллеро де Рода, Посада, Геррера и многие другие. Генерала Серрано между ними не было. Архиепископ Мадридский прежде всех поднялся на ступени главного алтаря.

Мария Кристина подвела королеву Изабеллу, герцог Валенсии – принца де Ассизи. Статс-дамы группировались справа, мужчины слева. Патеры стали по бокам алтаря, монахи остались у подножия ступеней.

Королева и принц опустились на колени. Изабелла потупила свои прекрасные голубые глаза. В эту минуту в левом проходе церкви раздались поспешные шаги и послышалось бряцанье шпор по мозаичным плитам, несмотря на звук органа. Какой-то военный с гордой осанкой подходил к алтарю. Монахи дали ему дорогу. Он тихо и осторожно присоединился к грандам на левой стороне.

Орган умолк. Архиепископ обратился к королеве и к Франциско де Ассизи с роковыми вопросами.

В эту минуту прекрасная Изабелла подняла свои задумчивые голубые глаза и должна была собрать все свои силы, чтобы не пошатнуться, потому что там, между грандами, она увидела Серрано.

Это он, это Серрано, к которому с тоскою рвалась ее душа, когда она приближалась к алтарю, чтобы отдать свою королевскую руку другому. Это Франциско Серрано, он спешил к ней, он появился именно в ту минуту, когда она готовилась сказать свое «да!»

Удивительный случай – важное предзнаменование! Темные глаза Франциско Серрано были устремлены на прекрасную Изабеллу. Архиепископ должен был повторить королеве свой вопрос. Она ответила ему чуть слышно. Он соединил руки новобрачных.

Тут только Изабелла, не спускающая глаз с Серрано, заметила на лбу у него след опасной раны. От нее скрыли, что Франциско Серрано ранен, – расчетливый Нарваэц сообщил ей только то, что Серрано и Прим, генералы королевской гвардии, одержали блестящие победы и так увлеклись войной, что о возвращения в Мадрид совершенно забыли.

Но на самом-то деле войско карлистов давно уже было рассеяно и истреблено, а Прим медлил возвратиться единственно потому, что не хотел оставить своего друга одного в Бургосе.

Изабелла изнывала в тоске. Никакого известия не получала она от Франциско. Вслед за его отъездом она послала ему локон своих прекрасных волос, но не получила ни одного слова благодарности, ни одного знака любви. И вдруг он стоит перед нею. Рубец от раны объяснил бледнеющей Изабелле причину его отсутствия. Франциско Серрано страдал за нее, для нее подвергался смерти. Чарующая сила этой мысли разожгла сердце юной, мечтательной королевы.

Дон Жуан Прим тоже был в соборе. Он подошел к ступеням, и, взглянув на обольстительную прекрасную Изабеллу, сознался себе, что желал бы быть на месте принца де Ассизи. Это желание мелькнуло у него вголове как молния, и он в ту же минуту забыл о нем и даже не заметил, с каким восхищением смотрел на прелестную молодую королеву ее супруг. Архиепископ благословил новобрачных. К Изабелле пошла навстречу королева-мать, к королю Нарваэц. Статс-дамы окружили королеву, принося ей свои поздравления, гранды пошли к молодому королю, чтобы пожелать ему счастья.

В то время как королева-мать пошла на правую сторону церкви, а Нарваэц на левую, чтобы подвести к алтарю принцессу Луизу и герцога Антона Монпансье, молодой король, увидя Серрано, мрачно и молчаливо стоявшего в стороне, подошел к нему.

– Ах, мой дорогой генерал, как я рад видеть, что вы оправились от вашей раны. Что же, неужели вы не находите ничего сказать супругу вашей королевы?

– Вашему величеству угодно будет извинить меня, что я, все еще находясь под впечатлением увиденного и услышанного, в первую минуту не нашел слов!

– Да, часто случается, что самые энергичные люди в такие торжественные минуты лишаются голоса и способности говорить, – сказал супруг королевы. – Я вас вполне понимаю и не сержусь на вас.

Серрано поклонился машинально. Взоры его были устремлены на Изабеллу, которая остановилась таким образом, что могла смотреть ему в лицо. Они обменивались взглядами и передавали друг другу свои мысли на таинственном, только для них понятном языке.

К алтарю приблизились сын Людовика-Филиппа и принцесса Луиза. Они также подошли к архиепископу, преклонили колена, обменялись кольцами и приняли благословение. Церемония была окончена.

Молодая королева первая вошла в экипаж, в свою золотую карету, чтобы возвратиться во дворец, при торжественных криках толпы. За ней последовал ее супруг, потом королева-мать с принцессой, а в другом экипаже герцог Монпансье с Нарваэцем.

Придворные гранды и донны ехали позади.

Весь Мадрид был залит огнями. Окна домов были богато иллюминованны, на балконах и крышах горели разноцветные огни. На Прадо и других улицах были устроены огненные фонтаны, шествия с факелами, транспаранты. Этот торжественный день прошел весело и шумно для мадридского народа, толпившегося на разукрашенных улицах, освещенных как днем. Театры были открыты бесплатно, на Прадо и на Пласо Майор разносили вино и пили при громе пушек за здоровье высокой четы, вокруг которой во дворце, также наполненном радостными криками, собралось множество веселых и знатных гостей.

Все комнаты были освещены – тронный зал, зала Филиппа, покои Марии Кристины и королевы Изабеллы.

Принцесса Луиза, теперь герцогиня Монпансье, намеревалась через несколько дней уехать со своим супругом в южные провинции. Половина, которую до сих пор занимала она, была отдана молодому королю Испании, супругу Изабеллы, так что во дворце ожидалась важная перемена.

В тронном зале, для высокого празднества этого дня, был накрыт стол с неимоверной роскошью. В других залах, гостиных и галереях были устроены столы для гостей и членов двора более чем на тысячу приборов.

Королева и принцесса теперь только, во дворце, могли заговорить со своими супругами. Этикет требовал сверх того, чтобы новобрачные сидели за столом рядом, а против них – королева-мать.

Когда Серрано и Прим хотели возвратиться из собора, они, по высочайшему повелению, были приглашены на праздник, во дворец. Кроме того, королева оказала им необыкновенную милость, посадив их за тот стол, где обедали только члены королевской фамилии, Нарваэц и граф О'Доннель. Топете и Олоцага поместились в зале Филиппа.

Несмотря на множество изысканных блюд, Франциско Серрано ел мало. Он с трепетом заметил, что Изабелла также не могла преодолеть себя и почти ничего не ела. Зато супруг королевы обедал с превосходным аппетитом. Сегодня он был в чрезвычайном расположении духа, никогда его не видели таким развязным и разговорчивым. Франциско де Ассизи, прежде чем отправиться в собор для торжественной церемонии, получил из прекрасных рук душистую записку, сильно взволновавшую даже его, безжизненного, вялого, флегматичного принца. Эту записку, без всякой подписи, передал ему патер Фульдженчио – она гласила:

«Принц! Через несколько часов вы будете супругом королевы. Женщина, вам близкая и когда-то любимая вами, молит Бога о вашем счастье! Если вам будет угодно завтра ночью прийти в монастырский сад Санта Мадре, то она сообщит вам нечто интересное для вас».

Франциско де Ассизи знал, от кого была записка. Сидя подле своей молодой и прекрасной супруги, он думал о той страшной, обольстительной сирене, которая разбила, испортила всю его жизнь и до сих пор имела на него могучее, волшебное влияние. Он с улыбкой думал о прелестной графине генуэзской.

За обедом царил строгий этикет, потом также церемониально был протанцован польский танец, который королева со своим супругом начали первыми. Лишь по окончании польского Изабелле представился удобный случай шепнуть мимоходом несколько слов генералу Серрано.

– Мне непременно надо поговорить с вами – я томлюсь в ожидании этой минуты. Я хочу многое сказать вам! – прошептала она. – Приходите в полночь в раковинную ротонду!

– Я исполню ваше приказание! – отвечал Серрано с неподвижным лицом, и Изабелла скользнула далее.

Казалось, что никто не обратил на них внимания в эту минуту. Но вдруг Серрано увидел на другом конце залы Нарваэца, бесстрастное лицо которого было обращено к нему, а проницательный, испытующий взгляд зорко наблюдал за ним. Нарваэц заметил, что королева что-то шепнула Серрано. Он несколько времени продолжал стоять неподвижно, скрестив руки на груди, и все смотрел на Серрано своими холодными, суровыми глазами.

Серрано почувствовал, что яркая краска разлилась по его лицу. Он теперь только вспомнил о роковой встрече с генерал-капитаном войска в кабинете Изабеллы. Он задрожал от гнева, когда подумал, что высокопоставленный герцог Валенсии нарочно отослал его в Бургос, желая устранить его и выдать в его отсутствие королеву замуж. Серрано только что перед началом Церемонии прискакал в Мадрид на замученной до смерти лошади и думал исполнить свой необходимый, безотлагательный долг – представиться главнокомандующему. Чтобы не подать герцогу справедливого повода к обвинению, ему следовало, несмотря на свое отвращение, все-таки исполнить эту обязанность.

Где дело шло о правилах военной дисциплины, таммогущественный и строгий Нарваэц не допускал никакого извинения, никакой снисходительности, все равно, был ли виновный лейтенантом или генералом.

Поэтому Серрано отправился через всю залу к герцогу, все еще стоявшему неподвижно как статуя, на одном месте, и смотревшему с каменным лицом на молодого генерала.

– Наша работа в Бургосе окончена, господин герцог, – сказал Серрано голосом, который выдавал его внутреннее волнение, – более точный рапорт будет представлен завтра генеральному штабу.

– Ваша рана еще не зажила, господин генерал! Это одно заставляет меня смотреть снисходительнее на ваш крайне неуместный доклад в залах ее величества!

Герцог отвернулся, оставив генерала Серрано, крепко стиснувшего зубы, и, не удостоив его поклоном, вышел из залы.

Франциско оглянулся, не был ли кто свидетелем этой сцены. Он был один. Только Прим и Олоцага, приближаясь к двери из соседней гостиной, заметили, что герцог резко отвернулся от Серрано и подошли к своему другу, бледному от бешенства.

Серрано взял руку Прима и крепко пожал ее.

– Между ним и мной дело не ладно! – пробормотал он.

– Потише, ты все еще не привык гладить таких медведей по шерсти, мой милый Франциско! – прошептал Олоцага. – Воздадим каждому должное!

– В таком случае, его я должен наказать своею шпагою! – с раздражительностью воскликнул Серрано и схватился за шпагу.

– Ты знаешь, что мы всегда при тебе, – сказал Прим, поставивший себя на место Франциско, а потому не находивший что возразить против его гнева, – в случае дуэли, ты можешь вполне рассчитывать на нас!

– Если уж захочешь непременно сделать по-своему и не послушаешься моего совета, – добавил Олоцага.

– Убирайся ты, проклятый дипломат, со своим хладнокровием и своей вежливостью! – горячился Серрано.

– Верно угадал, мой добрый, старый друг, я действительно намереваюсь сделаться дипломатом. Так как я не могу со шпагой угнаться за вами, героями, то я попробую, не пойдет ли дело лучше с портфелем – да, да, не смейтесь, я уже готов посвятить себя дипломатии!

– Верю тебе, неженка в тонких перчатках, дамский любимец! – шепнул Прим. – Мы же останемся верны нашему ремеслу!

С этими словами он взял под руку Серрано, снова улыбнувшегося, и все три офицера гвардии пошли отыскивать своего друга Топете. За сверкающим хересом и пенящимся шампанским проболтали они вместе с ним до самого утра.