Текст книги "Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 44 страниц)

КРАСИВЫЙ ГЕНЕРАЛ

По поводу двойной свадьбы при испанском дворе, один замечательный историк выражается о придворных интригах следующими слова:

«Имя Людовика-Филиппа было неразлучно связано со всеми свадебными интригами при испанском дворе. Его публично обвиняли в том, что он, зная прежнюю жизнь Франциско де Ассизи и считая его неспособным иметь наследников, нарочно устроил его брак с королевой, чтобы таким образом удержать испанский престол за своими внуками. Народ повсеместно разделял это мнение французского короля о принце, и впоследствии даже многократные разрешения от бремени королевы не разубедили его.

Но если бы действительно такова была причина, по которой добрый гражданский король удовольствовался Для своего сына (Антона Монпансье) принцессой и не женил его на королеве, то следовало бы из этого заключить, что он забыл о развращенности нравов, обычной в Доме его бурбонских родственников. Поэтому мы не Думаем, чтобы покойный Людовик-Филипп когда-либо рассчитывал на неспособность принца Франциско и на Добродетель невинной Изабеллы для доставления своим внукам испанского престола».

Прежде чем продолжить наш рассказ, мы желали сообщить нашим читателям эту краткую историческую заметку, необходимую нам, чтоб разъяснить себе многое впоследствии.

Молодому королю, как нам известно, в маленькой Л душистой записке было назначено свидание на следующий вечер в монастырском саду Санта Мадре, и он последовал этому приглашению с аккуратностью, достойной более важного дела.

С наступлением ночи, когда он мог незаметно совершить свое посещение, Франциско де Ассизи отправился в доминиканский монастырь на улицу Фобурго, нетерпеливо позвонил и с бьющимся сердцем прислушался к шагам брата привратника.

Наконец, отворилась маленькая крепкая дверь. Монах, по-видимому, знал, что было нужно Франциско де Ассизи в Санта Мадре, потому что он молча взял его за руку и повел к колоннаде, а оттуда – в монастырский сад. Дойдя до ступеней, спускавшихся в сад, он удалился и оставил маленького короля одного.

Темные силуэты низеньких миндальных деревьев и пальм казались ему какими-то непонятными, зловещими существами, а отдельные кустарники – ползущими по земле людьми. Это впечатление делалось еще неприятнее от воспоминания о хрустальной зале и от сознания, что он был один. Он должен был собраться с духом и бодрее пойти по аллеям сада, чтобы не поддаться искушению позвать назад привратника, шаги которого раздавались по колоннаде.

Наконец, над монастырем взошла луна и, хотя слабо и бледно, все же осветила неприятную окрестность своим мерцанием. Он осторожно шел вперед, прислушиваясь и оглядываясь. Вдруг какая-то человеческая фигура обогнула рощу из алоэ и приблизилась к нему. Франциско остановился, чтобы рассмотреть ее.

– Монахиня? – пробормотал он. – Клянусь всеми святыми, это моя Юлия!

– Добрый вечер, ваше величество! – прошептала Ая.

– Прекраснейшая из женщин, одна ли ты? Можем ли мы поговорить без свидетелей? – спросил Франциско де Ассизи умоляющим голосом. – Давно я жду той минуты, когда опять могу назвать тебя своею, божественная Юлия!

– Милостивый король, вы говорите с монахиней, которая отреклась от всей мирской суеты, от всех воспоминаний, всех страстей и от своей любви. Вы говорите с сестрой Патрочинио, милостивый король, а не с вашей Юлией, которая когда-то называлась графиней генуэзской!

– Я знаю все, Юлия. Сжалься надо мною, оставь свою холодность! Постригайся в монахини, называй себя сестрой Патрочинио, но не запрещай мне любить тебя, не отказывайся принадлежать мне!

– Вы слишком поспешны, ваше величество! А я уж думала, что вам невозможно будет даже прийти поговорить сегодня ночью с той, которую вы прежде называли своей Юлией.

– И которую я до сих пор так называю и люблю еще нежнее, пламеннее, после нашей долгой разлуки.

– Милостивый король, вы женаты, лишь сутки тому назад вы праздновали свою первую брачную ночь! – шептала Ая с каким-то страшным выражением.

– Губы мои еще ни разу не прикоснулись к королеве, Юлия, я принадлежу одной только тебе!

Торжествующая улыбка появилась на лице прекрасной монахини.

– Странно, – прошептала она, наклоняясь к Франциско, таявшему от любви, – неужели вы так холодны к прекрасной Изабелле?

– Я люблю тебя, тебя одну, ты должна принадлежать мне!

Король в восхищении взял руку графини и повел ее по темной садовой аллее.

– Куда вы, ваше величество? – шепнула она.

– Юлия, прими поцелуй, которого я еще не давал своей супруге, будь моею еще один раз, доставь мне блаженство прижать тебя к своей груди – в твоих объятиях улыбнулось мне счастье в первый раз! Ты пришла, и я опять у ног твоих! О, насладимся этим свиданием, вспомним о том чудном времени, когда мы ходили Рядом по парку, на берегу родного залива, когда мы качались в гондоле на волнах, волшебно освещенных ясной ночью, забудем все, что случилось с нами с тех пор!

Ая вполне отдалась ему и позволила провести себя в одну из темных беседок монастырского сада, состоявшую из низко опущенных, переплетенных ветвей. Она теперь была уверена в своем влиянии на принца и решилась воспользоваться им.

– Знаете ли вы, милостивый король, какая цель этого последнего свидания? Я не в состоянии была запереться в стены монастыря, не простившись с вами в последний раз, – вполголоса сказала Ая с чарующим, мягким выражением в голосе, приближаясь к дерновой скамейке, куда подводил ее Франциске

Франциско не в силах был сказать ни слова на ее рассчитанную, еще более увлекавшую его речь. Он был очарован роскошной, прекрасной женщиной.

– Прочь темную одежду, скрывающую от меня твои дивные формы! Долой покрывало, – сказал он тихим голосом. – Ты со своей царственной фигурой создана для трона, твое очаровательное лицо затемняет своей божественной красотой все лучшие, совершеннейшие произведения искусства! Прочь жалкое покрывало! Кого природа так щедро наделила изяществом форм, тому грешно добровольно скрывать эти чудеса!

Король поспешным движением сдернул с ее прекрасной фигуры покрывало и коричневую накидку, какую обыкновенно носят монахини. Глаза его заблестели.

– Что вы делаете, король…

Двенадцать лет тому назад, – на этой же самой дерновой скамейке монастырского сада Санта Мадре много ужасных дел было сделано развратным королем. Фердинанд XII всегда приказывал приводить жертв своего ненасытного сладострастия, все равно, принадлежали ли они к сословию грандов или бедных поселян, в этот уединенный монастырский сад, где никто не тревожил его наслаждений. Если Фердинанду имела несчастье понравиться какая-нибудь красивая женщина или девушка, она погибала безвозвратно. Страшный сластолюбец приказывал схватить ее или поручал искусным монахам заманить ее сюда. Здесь, в саду, он принимал ее в свои объятия и заставлял отвечать на свою любовь самыми возмутительными средствами.

На этой же дерновой скамье Фердинанд, приведенный в отвратительную ярость, убивал сопротивлявшихся ему жертв, и они без вести исчезали. Родственники никогда не узнавали, что с ними сталось. В земле Мопастырского сада лежало множество таких несчастных девушек и женщин.

Вдруг Ая вскочила… До нее донесся запах истлевших трупов этих несчастных жертв прежнего короля, предшественника того Франциско, который обнимал ее.

Она была бледна, волосы ее, извиваясь точно змеи, ниспадали на ее мраморно-белую спину и грудь. Она своими прекрасными руками оттолкнула супруга королевы, быстро вскочила и накинула покрывало на плечи.

– Прощайте, Франциско де Ассизи, вы позволили себе больше, чем я могла дозволить вам!

Король пустился за ней вслед и схватил ее за платье, когда она хотела выйти из-под глубокой тени спустившихся ветвей на освещенную месяцем дорожку.

– Не уходи от меня, Юлия, или я буду преследовать тебя до самых монастырских стен, умоляю тебя, сжалься! – страстно шептал ей Франциско де Ассизи и упал на колени перед гордой Аей. – Будь моею, ведь в тот блаженный час, когда я увиделся с тобой снова, ты созналась мне, что любишь меня! Если это правда, то ты не захочешь навек разлучиться со мной!

– Не терзайте моего сердца, милостивый король! Чтоб решиться на этот шаг, я должна была сделать неимоверное усилие над собою! Но теперь я не должна более видеть вас, вы супруг королевы, и поэтому…

– Злосчастная решимость, стоившая мне спокойствия!

– Сестра Патрочинио отрекается от своего счастья, от своей жизни… от своей любви! Не могу не сознаться вам в эту минуту, что удерживали меня только вы одни. Я вынуждена спрятаться в стены монастыря ради вашего семейного счастья! – сказала она мягким, трогательным голосом.

– Эта жертва с твоей стороны убивает меня. Мое сердце, полное горячей любви к тебе, не может вынести твоего высокого самоотвержения. Говорю тебе, останься! Останься! Я не могу потерять тебя. Только к тебе стремятся все мои желания… Сжалься надо мной!

– Ваша Юлия постриглась в монахини и дала обет, вы знаете, что возвратить его уже нельзя!

– Так живи при дворе, пусть мой патер Фульдженчио представит тебя моей супруге, монахиня Патрочинио найдет там лучшее место, чем здесь, в пустынных стенах монастыря. Согласись на мои просьбы, Юлия.

Я проложу тебе дорогу, я сделаю все, так что тебе останется только прийти во дворец.

– Это будет неосторожный шаг, ваше величество, постоянное, тяжелое испытание для нашего сердца!

– Напротив, тогда исполнится моя задушевнейшая мечта видеть тебя ежедневно, жить с тобою под одной кровлей! – с искренним, теплым чувством прошептал король.

Холодная, расчетливая Ая в душе торжествовала. Именно эти слова хотела она услышать от слабого, опутанного ее сетями Франциско де Ассизи, только этого решения добивалась она. Ее усилия увенчались успехом! Находясь у самого трона, она могла или с помощью короля, или с помощью патеров привести в исполнение все свои темные планы: завладеть Аццо, к которому рвалось ее сердце, в то время как она лицемерно уверяла Франциско в своей любви, покрыть Энрику унижением и позором, погубить ее! Глаза ее радостно засверкали. Она рассчитывала еще, кроме того, что ей легко будет взять в свои руки королеву. Она не помнила себя от восторга, но лицо ее выражало тревожную думу. После долгого колебания она, наконец, согласилась, прошептав:

– Пусть будет по-вашему, на вас будет лежать вся вина и все последствия!

Супруг Изабеллы расстался с пышной графиней генуэзской. Она очутилась одна в монастырском саду, где вокруг нее в сырой тени росли пурпуровые цветы арбулы, такие же ядовитые как коварная Ая.

Злобный смех раздался позади увлеченного, очарованного Франциско, который удалялся по колоннаде, – так смеются демоны, когда попадает под их власть безвозвратно еще одна человеческая душа и они, скрежеща зубами, запускают в нее свои когти.

Возвратимся теперь во дворец, освещенный лишь местами. Королева, желая провести весь день в уединении и в тиши, чтобы отдохнуть от вчерашней усталости, приказала осветить залы и коридоры не с обычным блеском. Караульные расставлены были только внизу на перекрестках и у подъездов, статс-дамы и адъютанты ушли в свои комнаты. Отдано было приказание ни под каким предлогом не тревожить королеву, потому что она не желала кого бы то ни было принимать.

Об этом приказании было сообщено герцогу Валенсии, как и обо всем, что происходило во дворце, как бы оно ни было маловажно.

– Были сегодня гости у ее величества? – спросил Нарваэц адъютанта лаконически и сухо.

– Только его преподобие, патер Фульдженчио, который по желанию его величества спрашивал о здоровье королевы.

Нарваэц дал знак адъютанту уйти.

– Иезуиты опять берут верх! – прошептал герцог, в раздумье глядя на карты, развернутые перед ним.

Когда соборные часы пробили двенадцать, он надел свою военную шапку и вышел черезмаленькую, завешенную дверь из своей комнаты.

Он очутился в темном коридоре, ведшем в картинную галерею дворца, а галерея примыкала к широкому проходу, устроенному в виде залы, который соединялся и с Филипповой залой и проходил между двумя половинками раковинной ротонды.

Этот широкий проход, с множеством углов, ниш и портьер, был покрыт коврами, заглушавшими шаги герцога и так слабо освещен, что он несколько раз останавливался: ему чудились в полусвете какие-то человеческие фигуры в стороне от ниш. Герцог не был боязлив, но ему не хотелось выдавать свое присутствие громким криком «Кто идет?», так как он имел намерение пройти через все комнаты дворца.

Нарваэц и между войском был известен своей привычкой внезапно, неожиданно появляться там, где его менее всего ожидали и где менее всего было приятно его присутствие.

Он приблизился к тому месту, которое отделяло обе половинки раковинной ротонды, плотно закрытые портьерами.

Какой-то непонятный шум долетел до его уха. Герцог в изумлении прислушался, откуда шел этот странный шелест. Фонтаны пускались только при торжественных случаях, когда гости собирались в зале Филиппа, да к тому же дрожащий звук, невнятно доносившийся до него, был слишком слаб, чтобы его можно было принять за плеск и журчание воды – откуда же мог он раздаваться?

Нарваэц, полагая, что его обманул далекий говор, слабо доходивший до него через стены, уже хотел продолжать свой путь, но вдруг, повинуясь какому-то внутреннему голосу, обернулся назад, приподнял одну из портьер и вошел в слабо освещенную раковинную ротонду.

Нарваэц остолбенел: он узнал теперь, откуда происходил шорох. Он услышал два голоса, которые разговаривали в другом гроте, хотя шепотом, но все же настолько громко, что слова могли долетать до него.

Герцог Валенсии нахмурил брови – его предчувствие сбылось. Серрано, который был ему ненавистен и который сам ненавидел его, разговаривал с юной королевой.

– Ведь я не получила известия от вас, мой Франциско! Сердце у меня болело. Я боялась, уж не забыли ли вы меня, хотя я послала вам знак моей привязанности вскоре после вашего отъезда.

– Я тысячу раз прижимал его к своим губам, ваше величество, но что я выстрадал, когда узнал, что вы обмениваетесь кольцами! – прошептал Серрано. – Что я выстрадал вчера, когда я подошел к алтарю и увидел…

– Молчите, Франциско! Забудьте все, этого не было, это вам приснилось! Вы герой, генерал Серрано, вы были ранены, защищая меня! Знаете ли вы, что когда вчера я вдруг увидела вас перед собою, когда я посмотрела на ваше милое лицо, на котором еще не зажил глубокий рубец вашей раны, то я непреодолимо пожелала видеть вас на том месте, где стоял мой двоюродный брат, которого я не люблю! Если б вы были на этом месте, то я громко ответила бы на вопрос архиепископа, – да, ему я останусь верна всю жизнь, ручаюсь в этом клятвою! Но все мое желание было тщетно. С тем, кого я люблю, я могу видеться лишь украдкой, да и то ненадолго. Едва насладясь свиданием, я уже должна готовиться к разлуке. Прощайте, мой Франциско! Изабелла не забудет вас!

– Как благодарен я вам за такую милость, королева!

Серрано нагнулся, чтоб поцеловать ее руку. Изабелла ласково улыбнулась, потом плотнее надвинула на плечи темный длинный плащ, который был на ней еще во время таинственной прогулки к алхимику Зантильо, закрыла свое хорошенькое лицо, и направилась к потаенной двери, ведшей из грота в ее комнаты. Эта дверь была устроена в раковинной стене почти совершенно незаметно для непосвященных.

Серрано еще несколько времени оставался в гроте, припоминая услышанные сегодня от королевы слова любви, потом в раздумье пошел к портьере, раздвинул ее и очутился в слабо освещенном проходе, чтобы через него отправиться в коридор, а оттуда спуститься вниз на перекресток дворцовых коридоров.

Но не успел он сделать несколько шагов в этом тихом и мрачном проходе, как вдруг увидел перед собой чью-то фигуру, покрытую тенью, которая, казалось, была высечена из камня. Это был живой человек, который нахально подслушал его разговор с королевой и теперь в тени уединенного прохода поджидал его.

– Кто идет? – окликнул Серрано, выдергивая шпагу.

– Отвечайте лучше вы: кто идет в такую пору? – сказал, дрожа от гнева, неподвижный человек.

– Так береги свою голову, шпион! – воскликнул Серрано, в высшей степени раздраженный, и начал наступать на своего противника.

Нарваэц, подвергавшийся опасности быть раненым или даже убитым, также вынул свою шпагу из ножен и отпарировал сильный удар Серрано, который не дал ему времени высказать какое-либо приказание, объясниться или хоть закричать ему свое имя. Шпаги громко зазвенели, удары наносились и отпарировались с удивительной ловкостью. Оба были искусные бойцы.

Громкий стук шпаг раздался по всем коридорам и дошел до караульного внизу, который тотчас же доложил о происшествии. Через несколько минут появились солдаты.

– Возьмите этого безумца под арест! – воскликнул Нарваэц изумленным караульным, – Герцог Валенсии приказывает обезоружить и взять под арест этого мятежного генерала!

– Берегись тот, кто первый подойдет ко мне, я воткну ему свою шпагу в грудь! – воскликнул Серрано. Он теперь считал все потерянным и, по крайней мере, без борьбы не хотел сдаться сильному врагу.

В эту минуту вбежали Прим и Топете.

– Ради Бога, Франциско! – воскликнул Прим. – Так это действительно правда, несчастный!

– Шпионов и доносчиков я наказываю всегда, кто бы они ни были! – отвечал Серрано громким, твердым Голосом.

– Генерал Прим, во имя королевы Испании, возьмите этого бунтовщика! – приказал Нарваэц, бледный от бешенства.

– Генерал Прим может быть избавлен от этого неприятного поручения, потому что я сам отдаю себя под арест! – сказал Серрано и отправился мимо караульных, давших ему дорогу, прямо к королеве, чтоб попросить себе самого строгого наказания.

Изабелла уже знала о происшествии.

Вторичное подслушиванье герцога Валенсии и его систематическое шпионство до такой степени возмутили ее, что она немедленно послала своего адъютанта к королеве-матери, чтобы доложить о себе. Она желала поговорить с ней теперь же, ночью.

Мария Кристина сидела со своим супругом, герцогом Рианцаресом, за шахматной игрой.

Герцог проигрывал каждый раз, только не из любезности к своей супруге – бывший гвардейский солдат никогда не был любезен, а потому, что до сих пор никак не мог вникнуть во все тонкости игры. В эту минуту королеве-матери доложили, что вблизи раковинной ротонды генерал Серрано поднял шпагу против генерал-капитана войска Нарваэца.

Мария Кристина вскочила, глаза ее заблестели, она уже готова была сказать лишнее слово в припадке вспыльчивости, но потом опомнилась и обратилась к своему супругу.

– Случаи такого рода в высшей степени опасны, и нам бы следовало показать пример над молодым генералом, – прошептала она.

– Действительно, это неслыханно! Если бы я был на месте герцога Валенсии, то я бы этого генерала…

Бывший гвардейский солдат Мунноц не успел докончить. Адъютант доложил о королеве, и в ту же минуту Изабелла, чрезвычайно взволнованная, вошла в гостиную своей матери. Она остановилась при виде герцога Рианцареса, который вчера, в день ее свадьбы, был болен и вдруг совершенно выздоровел – никто лучше Изабеллы не умел одним взглядом выражать многое, и на этот раз даже супруг ее матери, не особенно проницательный, понял ее взгляд, вскочил и подошел к ней.

– Хорошо, знаю, господин герцог! – прервала его Изабелла против правил этикета таким тоном, который выказывал ее сильное волнение и ее желание отныне управлять одной, не подчиняясь ничьей опеке, не находясь ни под чьим влиянием.

Мария Кристина с изумлением посмотрела на свою дочь.

– Я сегодня же пришла к вам, мать моя, не для того, чтоб пожаловаться, но только, чтоб узнать, кто поручал герцогу Валенсии ночью расхаживать по комнатам нашего дворца, – спросила молодая королева.

– Герцог Валенсии – опора трона и, кроме того, чрезвычайно опытный, тактичный дон! – сказала Мария Кристина. – И поэтому мы считаем необходимым сослать на несколько лет вспыльчивого молодого дворянина в какую-нибудь крепость на Пиренеях, где он может успокоиться.

– А я считаю еще полезнее удалить бессовестного герцога Валенсии от двора и отправить его в такую местность, где его систематическое шпионство будет гораздо нужнее, чем здесь! – сказала Изабелла с решительностью, что в высшей степени изумило королеву-мать и вызвало даже у герцога Рианцареса удивленный взгляд.

– Я не могу более выносить причуд бывшего генерал-капитана и снисходительно смотреть на них! – продолжала она. – Сегодня же ночью будут отданы нужные приказания.

– Можно ли предпочитать заслуженному Нарваэцу этого молодого, незначительного генерала, дочь моя? – сказала Мария Кристина с вынужденным спокойствием. – Во всяком случае, поднять шпагу против герцога, значит, нарушить всякую дисциплину!

– Генерал не мог ожидать, что когда он ночью будет проходить через раковинную ротонду, там спрячется герцог для подслушивания! – сказала с едкостью молодая королева. – Такого рода случаи сделались в последнее время довольно часты! Мы постараемся принять меры, чтобы высокие сановники нашего двора не исполняли обязанности презренных шпионов, иначе с ними легко может случиться несчастье за занавеской, где они будут спрятаны. Желаю нашей высокой матери и герцогу Рианцаресу покойной ночи!

Изабелла поклонилась своей матери, слегка кивнула ее супругу и поспешила в свои комнаты, где адъютанты сообщили ей, что генерал Серрано сам себя отдал под арест.

– Генерал ошибается! – воскликнула королева, подходя к своему письменному столу. – Как называется этот маленький мост, что лежит поблизости от города Бургоса, я забыла его симпатичное название?

– Мост де ла Торре! – подсказал, кланяясь, изумленный адъютант.

– Так, так, благодарю вас! Пусть генерал Серрано потрудится прийти в мою комнату. Генерала Прима тоже попросите ко мне. Я так обязана этим двум генералам за их неоценимые услуги, которые они оказали нам при Бургосе против карлистов, – сказала Изабелла задушевным голосом членам своей свиты, которые сейчас же ушли, чтобы исполнить ее приказания.

Через несколько минут дон Франциско Серрано и дон Жуан Прим вошли в комнату королевы. В то время Нарваэц, отправившись к Марии Кристине, узнал от нее такую дурную новость, что в ту же ночь решился уехать.

Серрано, которого королева называла теперь не иначе, как своим «красивым генералом», поклонился и прошептал несколько слов о заслуженном наказании.

– Я была крайне обрадована вчера вашим приездом, дон Серрано! – сказала королева. – Простите, что в радостных хлопотах вчерашнего дня я забыла исполнить одну из прекраснейших обязанностей: награждать великие деяния самых верных наших подданных! Я назначаю вас генерал-капитаном наших войск, так как герцога Валенсии неотлагаемые обстоятельства принудили уехать в свой замок. Ваша рана, еще не исцеленная, которую вы получили вблизи моста де ла Торре, будет украшением вашего сана, господин герцог де ла Торре, лучшим украшением, которое когда-либо может достаться в удел герою! Поздравляю вас, господин герцог!

– Ваше величество, я думал, что я обречен на казнь! – сказал Серрано дрожащим голосом, падая перед Изабеллой на колени и прижимая свою правую руку к сердцу. – Я думал, что я обречен на казнь, и вдруг вижу себя осыпанным всеми милостями, которые только может оказать монархиня своим верным слугам.

– Я надеюсь, что дону Мигуэлю Серрано, вашему достойному отцу, доставит некоторую радость ваша герцогская корона и то ничтожное отличие, которое мы даем его сыну в виде небольшого знака нашей признательности. Но и вас, генерал Прим, достойного товарища по оружию герцога де ла Торре и соучастника его победы, я должна отблагодарить за столь многие доказательства вашей преданности и храбрости. В генералы произвел вас заслуженный Конха еще на поле битвы, я же возвожу вас в сан маркиза де лос Кастилльейос и надеюсь, что, в союзе с вашим высоким другом, вы и впредь также усердно будете служить делу!

Прим в первую минуту, увидя отличие, которое получил Серрано, вместо того чтоб очутиться в неловком и опасном положении, как он ожидал, был крайне изумлен и обрадован. Но он почти лишился языка от восторга, когда прекрасная королева, сегодня казавшаяся ему еще очаровательнее, обратилась также и к нему и после возведения его в титул маркиза, дала ему поцеловать свою маленькую, нежную руку.

Серрано и Прим с немым восторгом смотрели на юную королеву, которая в эту минуту была необыкновенно хороша. Она была взволнована, и от этого на щеках ее вспыхнул оживленный румянец, а голубые глаза, обыкновенно задумчивые и нежные, горели непривычным огнем. Она стояла, милостиво улыбаясь, но с гордым сознанием своего могущества. Казалось, что в эту ночь она решилась смелою рукою взять бразды правления и действовать отныне самостоятельно.

Маркиз де лос Кастилльейос и герцог де ла Торре низко поклонились.

– Теперь только я приобрела некоторое право на вас, милостивые государи, и надеюсь всегда иметь вас при себе. Королева нуждается в друзьях, а вас я бы желала причислить к ним.

Свита, адъютанты и вошедшие в эту минуту статс-дамы с изумлением услышали о необыкновенном отличии, доставшемся обоим дворянам гвардии. Они удивленными глазами смотрели на королеву, которая вдруг с такой решимостью захватила власть, принадлежавшую до сих пор Марии Кристине и Нарваэцу.

Изабелла приветливо поклонилась и ушла в свой будуар, где ожидала ее маркиза де Бевилль и дуэнья Марита.

Серрано и Прим, возбудившие общую зависть, упали друг к другу в объятия, как только остались одни.

Олоцага и Топете первые от всего сердца поздравили их.

– Теперь скоро дойдет очередь и до нас, – утешал Топете себя и своего друга, – они только показывают нам дорогу к славе, мы следуем за ними! Будьте милостивы к нам, господин главнокомандующий целым войском – ей-богу, даже не смеешь сказать тебе, то есть вам, ты!

Олоцага молчал. Очевидно, он не только был изумлен, но в первую минуту даже смущен блестящим повышением своих друзей. Потом на устах его опять появилась тонкая улыбка светского человека, который все принимает всегда с одинаковым спокойствием и благодушием. Он пробормотал про себя:

– Все это не мешает принять к сведению для будущей карьеры дипломата! Покойной ночи, господа, – прибавил он громче, – как-то вам поспится с новыми титулами герцога и маркиза!