Текст книги "Англия и Уэльс. Прогулки по Британии"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 39 страниц)

Где-то на окраине Винчестера старик углядел впереди еще одного такого же оборванца и внезапно заторопился.

– Не хочу пропустить свое пиво, – нехотя пояснил он.

– Какое еще пиво? – удивился я. – Никто вам не нальет сейчас пива, ведь еще нет и десяти.

– С моим пивом все будет в порядке, – огрызнулся старик, – если только эти засранцы (да уж, изяществом речи мой собеседник не отличался) не вылакают все прежде!

Мы вышли на улочку, которая вела к реке Итчен. Улочка упиралась в симпатичную серую сторожку, за которой открывался огороженный дворик. В самом его конце, в обрамлении зеленеющих деревьев и невысоких зданий из серого известняка, стояла еще одна будочка – все вместе здорово напоминало картезианский монастырь, как его обычно изображают на картинках.

Возле входа в эту вторую сторожку толклось несколько мужчин сомнительного вида, все они что-то прихлебывали из емкостей, сделанных в виде рога, и жевали сухой белый хлеб. Мой новый приятель поспешно проковылял через дворик, растолкал толпу у входа и громко постучал в дверь. Та немедленно открылась, в проеме показался пожилой привратник.

– Подайте бедному страннику! – привычно произнес мой старик.

Ему, не мешкая, вручили рог, до краев наполненный элем, и изрядный кус белого хлеба.

– А мне вы не предложите подаяние странника? – полюбопытствовал я.

Привратник высунулся из сторожки и с интересом уставился на меня.

– Мы никому не предлагаем подаяния, – ответил он. – Вы должны попросить сами.

– Ну, хорошо… Пожалуйста, можно и мне подаяние странника?

И тут же рука привратника протянула мне рог с элем и кусок хлеба.

Так я попал в больницу Сент-Кросс.

Если правда, что души умерших смотрят на нас сверху из-за своих золотых оград и радуются, то тогда такие люди, как старый Томас Саттон, основавший Чартерхаус в Смитфилде, и более поздние филантропы – как, например, епископ Анри де Блуа (он же Генрих Блуазский), правнук Вильгельма Завоевателя, который построил приют Сент-Кросс в Гемпшире, должны испытывать абсолютное, всепоглощающее счастье. Семена благотворительности, брошенные ими на английскую почву, принялись и на протяжении многих веков приносят свои плоды. Время, разрушившее не один грандиозный монумент, пощадило их деяния – и сегодня милосердные дела продолжают излучать добро в мир.

В 1136 году Генрих Блуазский основал больницу Сент-Кросс, дабы дать кров и пищу «тринадцати беднякам, которые в силу болезни или старческой немощи не в состоянии прожить без посторонней помощи». Их надлежало обеспечить «одеждой и постелью с учетом их хворого состояния, а также предоставлять постояльцам ежедневно пшеничного хлеба в количестве пяти марок [8]8
  Марка – старинная мера веса, 248 г.


[Закрыть], обед из трех блюд и одно блюдо дополнительно на ужин, не говоря уж о достаточном питье хорошего качества». Кроме того, больница была обязана накормить и напоить любого странника, постучавшего в ее ворота.

Так продолжается уже семьсот девяносто лет. Приют по сей день сохраняет свой устав и располагается все в тех же старинных зданиях – древние стены по-прежнему защищают бедную братию Сент-Кросса. И, как и сто лет назад, любой бродяга с Королевской дороги может рассчитывать на свое законное подаяние.

Сент-Кросс – старейший в Англии дом призрения.

Подобные места живут своей особой жизнью с ее простым, неспешным укладом. Это настолько непривычно, что порой кажется, будто попал совсем в иной мир. Вся суета, все наши беды и проблемы остаются за воротами. Внутри царят мир и благодать – под стать безмятежной лужайке, раскинувшейся посреди двора. В западной части двора располагаются жилые помещения братии. Это маленькие домики с высокими дымоходами. Внутри все устроено на манер картезианского монастыря: две скромные комнатки, кладовая и крохотный садик. По двору расхаживают братья, все в длинных сутанах с серебряным крестом на груди. Когда кто-нибудь из братьев умирает, крест аккуратно вырезают из его одеяния и помещают на алую подушечку, которую на время панихиды кладут покойнику на грудь. Перед погребением настоятель Сент-Кросса изымает крест и прикрепляет его на грудь очередному послушнику, что равносильно приему в братство.

– У нас знаете сколько желающих? – с гордой улыбкой спросил один из ветеранов Сент-Кросса. – Список длиной с вашу руку. Это огромное везение – жить и умереть в нашем приюте. Вам, наверное, будет интересно осмотреть церковь?

Он проводил меня в норманнскую церковь переходного периода – одну из лучших, какую мне доводилось видеть, – величественную, спокойную, с безупречными пропорциями, неф которой украшали огромные колонны, смахивающие на стволы гигантских дубов. Во время последней реставрации в 1866 году на каменных поверхностях обнаружили остатки росписи, которую было решено восстановить. В результате все внутреннее пространство церкви заполнилось узорами в красных, желтых и синих тонах – они в точности воспроизводят те, что скрывались под прежней побелкой. По словам моего провожатого, многие не одобряют такого разноцветья, а мне понравилось. На мой взгляд, эти жизнерадостные краски привнесли в храм дыхание жизни, изгнав прежние холод и сдержанность.

Зал братии – это помещение, где на протяжении столетий собирались обитатели приюта, дабы вкусить трапезу, сдобренную элем. Если бы этому месту потребовался девиз, то лучшего слова, чем «милосердие», не подыскать. Вообще, было бы крайне интересно и поучительно проследить историю благотворительности в веках. Мы бы увидели, как в разные времена рядом с беспримерной жестокостью уживалась искренняя и благочестивая любовь к нашим «сирым братьям во Христе». В центре зала располагается рельефный очаг, который топится углем, – холодными вечерами вокруг него собираются все монахи. В одном конце комнаты имеется прелестная галерея: по особым случаям здесь исполняли – и исполняют – свои произведения менестрели.

Покидая территорию приюта, я остановился у сторожки поболтать с привратником. Он сообщил мне, что ежедневное «подаяние странникам» составляет два галлона пива и две большие буханки хлеба, которые обычно делятся на тридцать две порции.

– Это, конечно, немного, – сказал он, – так, легкий перекус. Но такова традиция. Она очень древняя – уходит корнями в прошлое на семьсот лет.

Итак, примерно тридцать странников – большей частью городских бродяг, любителей дармового пива – каждый день приходят сюда за подаянием.

В переулке мне повстречался еще один такой «путник» – с озабоченным лицом он спешил к воротам приюта.

– Все в порядке! – крикнул я ему вслед. – Вы как раз вовремя!

И мне представилась странная процессия: тысячи мужчин и женщин с пустыми желудками, которые за последние восемь столетий проделали этот путь по короткому переулку к вратам гостеприимного Сент-Кросса.

9

Вот уж о чем я меньше всего думал, когда бодро катил вниз по склону холма, так это о прекрасных дамах. Все мои мысли крутились вокруг запасных шин и качества дорожного покрытия. Внезапно прямо по курсу я увидел небольшой каменный мост, на котором стояла девушка – перегнувшись через перила, она, подобно Мелизанде [9]9
  Мелизанда – персонаж лирической драмы М. Метерлинка «Пеллеас и Мелизанда», прекрасная жительница леса; в одной из сцен она склоняется над источником и пристально глядит в воду, пытаясь увидеть будущее.


[Закрыть], неотрывно глядела в воду. Тут же, на крутом подъезде к мосту, стояла маленькая, но, судя по всему, строптивая машинка – она кашляла, чихала и вообще всячески выражала свое неудовольствие. А должен сказать вам, дорогой читатель, что утро выдалось совершенно волшебное: дождик окончился, выглянуло яркое солнышко, птички вовсю распевали в ветвях деревьев – на всем лежала печать счастья и всеобъемлющей любви.

У меня оставались считанные секунды, чтобы принять решение. Я мог бы привлечь внимание девушки к бедственному положению ее автомобиля и предложить свою помощь. Но, возможно, ей просто нравилось вот так стоять на мосту и наблюдать за неспешным течением реки. Тогда мое грубое вмешательство ее наверняка оскорбит, и она посчитает меня наглецом. Но, с другой стороны, рассуждал я, если с ее машиной действительно серьезные неполадки, то девушка должна рвать и метать от досады. Скорее всего, она ненавидит эту реку, на которую вынуждена пялиться, и возненавидит меня, если я просто проеду мимо. Да еще и сочтет неотесанным деревенщиной. Итак, что лучше: наглец или деревенщина? По счастью, мне не пришлось выбирать, поскольку девушка внезапно – ох уж этот удивительный женский талант одним махом решать маленькие жизненные проблемы – оставила свой наблюдательный пункт на мосту, выскочила на середину дороги и вскинула руку на манер дорожного полицейского.

Я остановился.

Она улыбнулась.

Я улыбнулся в ответ и был вознагражден еще одной улыбкой.

Мне ничего не оставалось, кроме как выключить мотор и в знак приветствия приподнять шляпу.

– Простите, вы не могли бы… – произнесла девушка, очаровательно хлопая ресницами (наверняка не один час репетировала перед зеркалом), – нельзя ли одолжить у вас полпинты бензина?

Она выглядела совершенно очаровательной, особенно когда вот так наивно и беспомощно хлопала ресницами. На ней была изящная коричневая шляпка с крошечной бриллиантовой брошкой в виде стрелы – несмотря на простоту, в этом изделии безошибочно угадывалась рука дорогого ювелира с Бонд-стрит. Всем своим обликом девушка напоминала изящную, трепетную лань. А ее одеяние лишь подчеркивало это сходство с оленьим племенем: коричневый твидовый костюм, крапчатые чулки и спортивного покроя туфли на низком каблуке. На шее, в вырезе оранжевой блузки, поблескивала тонкая нитка жемчуга.

Услышав ее просьбу, я испытал огромное облегчение. Ха, полпинты бензина! Уверен, подобные же чувства испытал бы средневековый странствующий рыцарь, встретивший на пути одинокую прекрасную деву, взывающую о помощи. Представляете, бедняга только-только изготовился к кровопролитному сражению с огромным и весьма неприятным с виду драконом, как вдруг выясняется, что никакого дракона-то и нет. Всего-то и требуется, что отцепить юбку дамы от колючего терновника или прогнать с дороги мерзкого вида жабу.

Должен сознаться, воображение мое рисовало нечто соизмеримое по своим катастрофическим последствиям с упомянутым драконом. Я уже видел себя с головой нырнувшим во внутренности маленькой, но упрямой машины. Традиционное мужское тщеславие не позволило бы мне сознаться, что я ничего в этом не понимаю, и пришлось бы с умным видом корчить из себя опытного автомеханика и тыкаться во все дырки с абсолютно бесполезным гаечным ключом. Я бы наверняка поранился, вышел из себя, ругался на чем свет стоит и в результате нанес бы непоправимый (и весьма дорогостоящий) вред маленькой строптивице.

А тут всего-навсего полпинты бензина…

–  Одолжитьполпинты бензина нельзя, – веско произнес я (девушка разочарованно ахнула – в полном соответствии с моими планами), а я продолжил: – Но я мог бы – и с удовольствием это сделаю – подаритьвам два галлона топлива.

Глядя на девицу во время своего монолога, я осознал, какое это мизерное количество – два галлона. Мне следовало предложить ей… как там дальше идет по порядку?

Две пинты – одна кварта,

Четыре кварты – один галлон,

Девять галлонов – один фиркин,

Восемнадцать галлонов – один килдеркин,

Тридцать шесть галлонов – один баррель…

Вот, мне следовало сказать:

– Позвольте предложить вам баррель бензина или по крайней мере (ведь путь-то мне предстоит неблизкий) хотя бы фиркин!

Кляня себя в душе за мелочность, я выбрался из машины и тут услышал нежный голосок:

– О, спасибо… но это чересчур!

Я посмотрел на девушку.

– Нет, правда, – сказала она и снова похлопала ресницами (хлоп-хлоп-хлоп!), – это слишком щедрый подарок, я не могу его принять.

Я-то знал, что вполне может и примет, поэтому не стал спорить: просто достал канистру и водрузил ее на капот маленькой, похожей на ванночку машины.

– Послушайте, – продолжала настаивать девушка, – честное слово, я так не могу!

Дрозд на ветке, видно, не выдержал и решил присоединиться к нашей беседе.

– Ну и дурак! Ну и дурак! Ну и дурак! – донеслось из ближайших кустов.

– Вы слышали?

– Что? – переспросила девушка.

– Птичку!

– По крайней мере, позвольте мне заплатить вам.

– Глупости, – отрезал я, и – буль-буль-буль – два галлона моего первосортного бензина ухнули в ее маленькую, но прожорливую машину.

Дело сделано!

Девушка, должно быть, направлялась на стипль-чез, поскольку на заднем сидении у нее я заметил складной стульчик…

– Так сколько я вам должна? – спросила она (хлоп-хлоп), роясь в сумочке.

– Я этого не слышал!

– Ну пожалуйста, скажите же!

Мне очень хотелось ей сказать:

– Позвольте вам кое-что объяснить, леди. Рыцарство как таковое предполагает радость от служения всему женскому полу. Поверьте, если б вы были мужчиной, то я объявил бы вас полным кретином – за то, что выехали из дому с пустым баком, и содрал бы двойную цену. Но вы женщина… И будь вы хоть очкастой мымрой – прыщеватой, с заячьими зубами и ногами, как у старого жокея, – то и тогда бы я с таким же удовольствием (ну, или почти с таким же) подарил вам эти два галлона бензина. Тот факт, что вы чертовски хороши и так очаровательно хлопаете ресницами, лишь добавляет приятности акту дарения, ничуть не меняя его по сути.

На самом же деле я скромно произнес:

– Оставьте, пожалуйста! Это сущие мелочи.

– Ах, как мило с вашей стороны! – улыбнулась красотка и, щелкнув замочком, закрыла сумочку.

Меня так и подмывало с вежливым поклоном сказать:

– Леди, мне ни в коей мере не хотелось бы, чтобы вы чувствовали себя обязанной. Но, видите ли, я не бензозаправка, поэтому денег за бензин не возьму. Более того, я почитаю это своей мужской привилегией. Суть куртуазности в том и заключается, что мы вознесли вас на пьедестал, с которого вы то и дело норовите сойти, дабы предоставить себя нашим заботам. На самом деле это я у вас в долгу. Не лишайте меня радости и законной гордости по поводу моей принадлежности к сильному полу.

В действительности же я ограничился нейтральным вопросом:

– Ну, теперь у вас все в порядке?

– Вполне, благодарю вас! – свой ответ она сопроводила уже привычным взмахом ресниц.

Ах, эти голубые глаза!

– Славный денек!

– Просто великолепный!

– Ну, что ж… до свидания. И удачи вам.

– Прощайте… И огромное спасибо.

Продемонстрировав мне напоследок свое изумительное искусство по части хлопанья ресницами, девушка загрузилась в свою жестяную мыльницу и газанула по мосту. Минуту спустя она скрылась за горизонтом. Я же помедлил еще немного, а затем поехал своей дорогой.

Ведь что такое, в сущности, романтика? Это просто наша вера в то, что мир лучше, чем он есть на самом деле… в то, что женщины прекраснее, мы сильнее и отважнее… а трава зеленее, чем нам видится.

– Ну и дурак! Ну и дурак! Ну и дурак! – долбил свое дрозд.

– Спасибо! – прошептал я. – Ты был очень добр ко мне.

Глава вторая
Сельские приметы

Я осматриваю женский монастырь в Ромси; наблюдаю за отплытием лайнера в Америку; углубляюсь в дебри Нью-Фореста; веду беседу о привидениях в аббатстве и посещаю стипль-чез.

1

Ромси из волшебного графства Гемпшир представляет собой маленький провинциальный городок – идеальное место для проведения еженедельных ярмарок. Посреди центральной площади на высоком постаменте горделиво красуется местный благодетель – лорд Пальмерстон. Памятник, открытый всем ветрам и дождям, стоит уже не один год, и бронза местами изрядно позеленела. Рядом с монументом в расслабленной позе застыл полицейский, он меланхолично рассматривает кондитерскую напротив. Темп жизни, как и все прочее в этом городке, неспешный, события – разумно предсказуемы. На бордюрном камне расположилась группа мужчин в гетрах, они молча стоят с выражением глубокой задумчивости на лицах. Время от времени площадь пересекает корова в сопровождении своего хозяина.

Немного поодаль от дороги среди деревьев белеет высокое каменное здание – это Бродлендс, особняк, некогда принадлежавший Пальмерстону. Во всем Ромси царит атмосфера безмятежного покоя; кажется, будто городок утверждает: я немало потрудился, внес достойную лепту в бурную политическую жизнь девятнадцатого столетия, а теперь с полным основанием удалился на заслуженный отдых.

Самым заметным зданием в Ромси, как и во многих провинциальных английских городах, является монастырь – видавшая виды серая громада, построенная еще при саксах, разрушенная данами, восстановленная в 1130 году и выкупленная горожанами за 100 фунтов стерлингов во время кампании по разрушению монастырей, проводившейся Генрихом VIII (согласитесь, неплохая сделка, свидетельствующая о коммерческой сметке ромсийцев).

Ромси – средоточие английского духа. Здесь налицо все приметы сельской Англии: начиная от статуи Пальмерстона с позеленевшей головой, городского констебля, коровы на площади и кончая серым аббатством, уходящим корнями во времена Гептархии.

Я стоял, прислонившись к церковной ограде, и сквозь кучерявую листву вязов рассматривал верхний ряд окон, освещавших хоры (вот уж где норманнский стиль), приземистую серую башню и замысловатый флюгер, на который всякий раз перед дождем усаживается галка (примета верная, убеждали меня ромсийские старожилы, можете не сомневаться). На сей раз бедная птица, должно быть, умаялась и покинула свой пост, потому что, сколько я ни глядел, никаких признаков пернатой не приметил.

Три маленькие девочки в белых передничках играли на дорожках церковного кладбища: с серьезным видом они нянчили своих целлулоидных младенцев. Мимо на велосипеде прокатил рассыльный из лавки мясника с грузом баранины. По вязовой аллее неторопливо шел пожилой мужчина с букетом желтофиолей в правой руке. Поравнявшись со мной, он поздоровался, и мы разговорились – сначала коснулись истории, затем потолковали о жизни вообще. Старик оказался церковным старостой. К моему огромному удивлению, я узнал, что ему семьдесят шесть лет – я бы на глаз дал не более пятидесяти пяти. Бледно-голубые глаза моего собеседника весело блеснули, когда я сказал ему об этом.

– И, представьте себе, я ни разу не болел за всю жизнь! – с законной гордостью похвастался он. – Возраста своего совершенно не ощущаю, а знаете почему? Потому что счастлив. Я абсолютно убежден, что секрет здоровья и долголетия любого человека – в умиротворенном состоянии духа.

– Ну да, – вздохнул я, – вам-то наверняка не приходится бегать за автобусом!

Старик улыбнулся.

– Здесь очень спокойное место, – сказал он. – Тишь да гладь! Никогда ничего не случается. Хотите осмотреть церковь? Вообще-то она закрыта, но я проведу вас внутрь.

И мы пошли дальше по вязовой аллее уже вместе.

Здесь, при сером свете, отраженном от старого камня, в окружении мощных норманнских колонн и полукруглых арок (если вы поклонник норманнской архитектуры, вам непременно надо посетить это аббатство), в суровой тиши древнего храма я познакомился с историей леди Этельфледы, третьей аббатисы Ромси. О ее благочестии сохранилось множество красивых легенд. Рассказывают, например, что благодаря своей святости эта дама могла под покровом ночи войти обнаженной в студеный ручей, протекавший рядом с аббатством, и часами стоять там, распевая псалмы.

Лично я думаю, что подобная история сродни той легенде, которую рассказывают жители Ковентри о леди Годиве.

Благочестие Этельфледы было по заслугам вознаграждено небесами. Вот еще одни прелестный эпизод из жизни ромсийской аббатисы. Как-то раз во время ночной службы она читала поучение для сестер. Внезапно пламя свечи задрожало и погасло. И что же Этельфледа? Она продолжала читать отрывок из Библии в слабом, неверном свете, струящемся с кончиков ее пальцев. Трудно представить себе эту набожную даму в условиях финансового кризиса, однако и на сей счет существует красивая легенда. Якобы однажды у святой Этельфледы оказалась на руках довольно большая сумма денег, ей не принадлежавшая. В порыве сострадания она раздала все деньги нищим, хотя никто ее на это не уполномочивал. И что дальше? А дальше настал день, когда сумму надо было вернуть владельцу. Наша аббатиса пала на колени, вознесла горячую молитву и – алле-ап! – пустые кошели наполняются снова… Подумать только, ну и счастливица эта святая Этельфледа!

А однажды ночью в древних стенах Ромси едва не разыгралась драма, если не сказать – трагедия.

Вильгельм Рыжий, бывший, по слухам, весьма неприятным типом, задумал во что бы то ни стало жениться на Эдите, прекрасной саксонской принцессе, которая на тот момент находилась на попечении аббатисы Ромси. Желание его было вполне понятным, поскольку таким образом – соединившись со старинной саксонской династией – он намеревался укрепить норманнское правление в Англии. Проблема заключалась в том, что девица отнюдь не стремилась к этому браку, посему и укрылась в монастыре. Так или иначе, однажды ночью в аббатстве случился жуткий переполох – чадили факелы, гулко стучали копыта по булыжной мостовой – это король Вильгельм Рыжий явился за своей добычей. В планы матушки-настоятельницы не входило выдавать девицу настойчивому жениху. Поэтому она наскоро переодела ее в монашеское одеяние и поставила на колени перед алтарем.

Короля, однако, пришлось впустить. Аббатиса объяснила, что принцесса приняла обет безбрачия и теперь принадлежит небесному жениху. Разгневанный Вильгельм ринулся в храм. Можно представить, как трепетала девушка, слыша за своей спиной тяжелые шаги, эхом отдававшиеся в пустынном нефе. Однако король дальше придела не пошел. Тяжелым взглядом он уставился на юную коленопреклоненную монашку, погруженную в молитву. После чего развернулся и вышел вон. Той же ночью Вильгельм вернулся в свой замок.

А вот еще одна любопытная история, связанная с Ромсийским аббатством. Во время раскопок, проводившихся в 1839 году, под полом бокового придела, неподалеку от кельи аббатисы, был обнаружен свинцовый гроб эпохи саксонского правления. Гроб был пуст, если не считать деревянного ларца, в котором хранился длинный локон золотисто-каштанового цвета. Что за тайна скрывается за этой находкой? Как часто подобные загадки застревают в памяти и продолжают волновать сердца, когда истории о величайших церковных реликвиях скользят по поверхности нашего внимания и благополучно забываются.

Норманнские камни – серые, мрачные – по-прежнему лежат в основе Ромсийского аббатства. И тихие вздохи и поскрипывания за закрытыми дверями церкви позволяют оживить тени далекого прошлого. Мне кажется, я бы не удивился, воочию увидев пред алтарем бледную и трепещущую Эдиту или святую Этельфледу – закутанную в плащ, подобно Монне Ванне [10]10
  Монна Ванна – героиня одноименной исторической драмы М. Метерлинка.


[Закрыть], и направляющуюся к холодной заводи со сборником псалмов в руках.

Не говоря ни слова, мы со старым хранителем покинули церковь и вышли под сень вязовой аллеи.

2

Поднявшись на старинные каменные ворота Бар-гейт в Саутгемптоне, я разглядывал раскинувшийся внизу город сэра Бевиса [11]11
  Сэр Бевис Хэмптон – легендарный англосаксонский герой XI в., полумифический основатель Саутгемптона.


[Закрыть]. Утро выдалось ясное. На узких городских улочках царили толчея и сутолока. Под воротами прогрохотали трамвайные вагоны, как по мановению волшебной палочки открыв проем, и в воздухе повеяло близостью моря и кораблей.

Стоя там и пытаясь проследить линию древних городских стен, я размышлял: «О чем бы мне написать? Может, о том, как Ричард Львиное Сердце покидал Саутгемптон в 1189 году? Или же о том, как отплывали в Новую Землю “Спидвэл” и “Мэйфлауэр”? А, может, что-нибудь из более поздней героической истории города: когда темной августовской ночью 1914 года бесконечные воинские эшелоны один за другим входили в Саутгемптон – еще до того, как большинство англичан узнали новость, которой было суждено навсегда изменить их жизни и их мысли?»

До чего же трудно уложиться в несколько слов, когда речь идет о городе, где каждый камень хранит свою историю.

Так ничего и не решив, я спустился вниз и направился в сторону причала. По дороге я размышлял о великане Аскапарте, чья огромная размалеванная фигура была изображена на стене древних ворот по соседству с сэром Бевисом, о доме Божьем (или приюте Святого Джулиана), который обладает собственной историей. Затем на Саутгемптонской набережной я стал свидетелем настоящей человеческой драмы, которая происходила в самом центре города на глазах у сотен людей.

Здесь, в гавани, готовился к отплытию атлантический лайнер. Вокруг царила привычная суета: по сходням сновали грузчики с багажом; в толпе раздавались предостерегающие крики, когда стрела подъемного крана описывала в воздухе полукруг, перенося на борт судна тяжелые упакованные тюки. Среди собравшихся на причале царила нервозность, которая обычно предшествует отправлению корабля. Люди то и дело поглядывали на часы, сейчас, как никогда, каждая секунда обретала вес. Из труб огромного судна валил дым и растворялся в небе. Громада лайнера с его многочисленными палубами вздымалась вверх подобно крутому утесу. Кое-где в иллюминаторах маячили взволнованные лица пассажиров – мне они напомнили троглодитов, которые, высовываясь из своих пещер, высматривают врагов на дне долины.

И тут откуда-то сверху, с самой вершины горы, раздался голос, выкрикивающий мое имя. Присмотревшись, я заметил своего знакомого – весьма обеспеченного человека.

– Поднимайтесь ко мне на борт! – прокричал он.

Не прошло и нескольких минут, как я уже сидел в элегантном будуаре, выдержанном в сизо-серых тонах. Больше всего помещение смахивало на уборную какой-нибудь театральной дивы (при условии, конечно, что кто-то предварительно потрудился навести в ней порядок). Мой приятель обозвал это великолепие своей каютой. Здесь стояла никелированная кровать, за дверью располагалась отделанная мрамором ванная комната, также напичканная никелированными рычагами и краниками, которые обеспечивали поступление холодной и горячей воды. Назначение прочих ультрасовременных приспособлений осталось для меня загадкой. Как выяснилось, все это обошлось моему знакомому в двести фунтов.

– Должно быть, у моряков нелегкая жизнь, – попытался завести я разговор.

– Какая жалость, что вы не можете ко мне присоединиться, – перебил меня приятель с тем идиотским пренебрежением к чужим планам и обстоятельствам, которое является отличительной чертой всех богачей.

После этого он повел меня на экскурсию по бесконечным, пахнущим свежей краской коридорам. Я узнал точную длину коридоров (в ярдах), правда, эта информация тут же испарилась из моей памяти. Мы посетили просторный салон и ресторан, которому позавидовал бы солидный отель. Затем заглянули в плавательный бассейн и тренажерный зал с обилием электрических коней, гребных лодок, велосипедов и прочих приспособлений для того, чтобы сгонять жирок у слишком тучных пассажиров. (Вот интересно, что бы сказал Колумб, очутившись на таком корабле?)

Позолоченные лифты ездили вверх-вниз, по ковровым дорожкам бесшумно сновали стюарды. Повсюду бродили растерянные пассажиры, на их лицах явственно читалось сомнение: в тот ли коридор они свернули, и что будет, если они не сумеют найти дорогу к своим каютам?

Мой приятель как-то быстро заскучал и удалился по своим делам, а я продолжил свой путь в самые недра этого океанского отеля.

Там я увидел сотни бедно одетых людей, которые ютились возле своих тюков, сумок и сундуков. Мне они напомнили стадо перепуганного скота. Среди них были ирландцы, англичане, итальянцы и евреи; целые семейства со своим скарбом сгрудились в тесном пространстве с единственной целью – добраться до далеких берегов Америки, где они намеревались начать новую жизнь. Третий класс!

По мне, так нет более печального зрелища, чем эти несчастные, забитые люди. Пока я глядел на них, у меня возникло странное щемящее чувство, что шикарные, позолоченные каюты наверху – не более чем красивый сон, а настоящая реальность – здесь, на этой невидимой, забытой Богом и людьми нижней палубе. Некоторые из пассажиров выглядели потерянными и подавленными, другие, напротив, были возбуждены и чрезмерно разговорчивы. Язык не поворачивался назвать их авантюристами – трудно представить себе людей, менее похожих на искателей приключений, – и тем не менее представьте себе, какая это авантюра: бросить все и отправиться к чужим берегам, чтобы начать жизнь сначала.

Девушка развернула бумажный пакет, достала бутерброд и протянула его пожилому мужчине, по виду ее отцу. Она нежно обняла его за плечи, а мужчина с отсутствующим видом похлопал ее по руке.

Я уже предчувствовал, сколько здесь будет слез и истерического смеха в самом ближайшем будущем…

Взвыла сирена.

– Провожающих просят сойти на берег!

Огромный корабль был готов пуститься в свое плавание через Атлантику.

Я встретил своего друга возле ресторана.

– Есть совсем не хочется, – грустно пожаловался он, и тут грянул оркестр.

Старший стюард успокаивал раздраженную даму: насколько мне удалось понять, она осталась без ванной комнаты, которую оплатила заранее. На трапе стояли юноша и девушка с очень бледным лицом; на их губах играла жалкая, беспомощная улыбка, которая обычно сопутствует расставанию.

– Прощай! – сказал он. – Пиши мне каждый день из Нью-Йорка… хотя бы по нескольку слов.

Снова раздался звук сирены, что-то прокричал дежурный офицер. Девушка промокнула глаза платочком и неуверенно улыбнулась. Молодой человек начал медленно, понурившись спускаться по трапу. Огромное судно представлялось ему – памятуя древние трагедии, я абсолютно в этом уверен – злобным чудовищем, которое уносит прочь его возлюбленную, в каждом обертоне корабельной сирены ему слышался бездушный дьявольский хохот. И тысячи бесконечных миль, отделяющих его от девушки, начнут с беспощадной непреложностью разматываться, как только его нога коснется набережной. Еще какое-то время ее бледное лицо будет маячить перед его взором, но это ничего уже не изменит. Мне было искренне жаль их обоих!

Вновь прозвучал бодрый, веселый гудок, огромное судно дернулось и медленно – так медленно – тронулось с места.

Сначала от причала его отделяла полоска шириной в дюйм, затем она увеличилась до ярда. Увы, с точки зрения разлученных возлюбленных это расстояние равнялось бесконечности, по сути, можно было считать, что корабль уже достиг Нью-Йорка. Молодой человек стоял с бледным, искаженным лицом и наблюдал, как океанский лайнер мучительно медленно – дюйм за дюймом – удалялся, прокладывая себе путь по Саутгемптонской бухте. Пару раз он сделал попытку повернуться и уйти, но так и не смог…

Я стоял рядом – весь во власти жалости и сочувствия – и размышлял о тех несчастных пассажирах третьего класса, которые сидели сейчас во чреве корабля рядом со своими жалкими пожитками. Что они делали в тот момент, когда гигантский лайнер пустился в плавание – плакали, смеялись, молились?

На набережной, у самой кромки берега, застыл мальчишка-рассыльный с телеграфа – в руке пачка недоставленных сообщений, во взгляде, которым он провожал удалявшийся корабль, светились обида и раздражение. Он выглядел смехотворно – чисто лягушонок, досадующий на препятствие в виде действующего вулкана. Впрочем, горевал парнишка недолго. Присвистнув, он вскочил на свой велосипед и покатил обратно, увозя с собой стопку розовых конвертов – слова последнего «прости!» возвращались в серый город прощаний под названием Саутгемптон.