Текст книги "Англия и Уэльс. Прогулки по Британии"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)

Я бросил взгляд на вершину горы, заросшую нетронутой травой.

По карьеру проложены рельсы на расстояние свыше пятидесяти миль. Маленькие, словно игрушечные локомотивы таскают за собой длинные вагоны, груженные сланцем.

Я смотрел на крутые склоны. Гора представляет собой удивительное зрелище с точки зрения цвета. Пласты цвета морской воды чередуются с серыми и пурпурно-серыми полосами; слой цвета кларета примыкает к почти синему сланцу.

– На этой горе нет ни одной окаменелости, – сказали мне. – Вы смотрите на скалу, которая сформировалась задолго до появления на Земле признаков жизни…

Сланец спускают с горы по крутой маленькой железной дороге. Вагонетки соединены стальными канатами, выдерживающими напряжение в тридцать тонн. Они медленно катятся по длинному спуску, и в то время как одна цепь вагонеток с грузом идет вниз, другая вереница уже пустых вагонеток поднимается по второй колее.

Железная дорога проходит в самое сердце горы и сообщается с каждой «галереей» карьера.

– Прыгайте сюда! – сказал мой гид.

Поравнявшись с пустой цепочкой, мы вскочили в вагонетку. Пятнадцать минут мы медленно поднимались, причем иногда угол наклона составлял один к двум.

Прибыв на пересечение путей, мы прошли некоторое расстояние и увидели следующую крутую дорогу, взбиравшуюся к другому перекрестку. Сели в еще один поезд и поднимались приблизительно полчаса.

Вышли из вагона, одолев половину пути наверх. Воздух здесь был заметно холоднее. Увидели бараки и мастерские. С «галерей», находившихся в милях от нас, сланец спускали туда, где его разрезали на куски, а потом везли на нижний уровень.

Я встал на краю глубокой пропасти и посмотрел вниз. Повсюду сланец – огромные пространства оголенного сланца. Сланцевые ущелья. Далеко внизу маленькие поезда, на рельсах бесшумно отдуваются локомотивы, не крупнее куска сахара. Озеро напоминало блюдце с голубой водой.

Резко взревела сирена, сланцевая гора ответила гулким эхом.

– Сюда, в укрытие! – воскликнул мой гид. – Сейчас будет взрыв!

Мы увидели, что в соседней галерее люди прекратили работу и бросились в каменный барак. Едва мы укрылись, оглушительно грохнуло.

Бум!

Взрыв отозвался в сотне каверн и покатился к небу. Я заглянул в отверстие в стене и увидел далеко наверху столб дыма и падение породы. Мне это живо напомнило артиллерийскую бомбежку. Взрыв за взрывом сотрясали карьер. Одни взрывы были ближе, другие дальше от нас.

В одних галереях укладывали заряды взрывчатки, в других спрятавшиеся в укрытиях рабочие наблюдали за тем, как срабатывают уже заложенные заряды. Если что-то не получится, они дадут сигнал и останутся в укрытии еще на полчаса.

Но сегодня ошибок не было. Произошло около двадцати пяти взрывов. Один прозвучал так близко, что мы услышали, как отламываются тонны сланца, услышали глухой звук его падения. Наступила тишина. Мы прождали пять минут. Снова завопила сирена.

– Отбой, – сказал гид. – Можем выходить.

В ближайшей галерее мы увидели результат взрыва. От горы отлетели тонны красивого зеленого сланца, часть повалилась на землю, часть забросило наверх, другие куски треснули и остались висеть, дожидаясь, когда их отколют.

Рабочие, обвязавшись веревками, спускались по крутым склонам галерей и принимались бить кирками по сланцу, пока тот не отваливался. Огромные глыбы с грохотом катились в пропасть. Внизу камень быстро нарезали на плиты наподобие могильных, толщиной около пяти дюймов, и грузили в вагонетки. Двое мужчин толкали вагонетки к локомотиву. Мы пошли в мастерскую.

Раскалывание и обработка сланцевых блоков – увлекательнейшее зрелище. Сланец – единственный камень, который можно расколоть по длине на гладкие плоские слои, не нарушая при этом твердости блока.

Мастерство, с которым рабочий обрабатывает плиты сланца толщиною пять дюймов, расщепляет их снова и снова, – это то, чему быстро не обучишься. Умение приходит после нескольких лет ученичества. Обработка сланца – наследственное занятие населения Северного Уэльса. На первый взгляд все кажется простым, но попробуйте, как я, взять зубило – и посмотрите, что получится!

Мужчины сидят в длинном помещении возле циркулярных пил, все серые от сланцевой пыли. Огромные блоки подаются наверх, под зубья пилы. За несколько мгновений блок разрезается на равные отрезки, каждый толщиной около дюйма. У рабочего в руках киянка и зубило в форме рыбьего хвоста. Он устанавливает зубило на край плиты, два или три раза тихонько стучит по нему киянкой, и через секунду в его руках оказывается тонкая плитка.

Блок толщиною в дюйм можно разделить на девять плиток, но в природе не бывает плиток тоньше одной шестой дюйма.

После расщепления блоков плитки обрезаются. Эту операцию совершают как вручную, так и машинным способом. За ручной обрезкой, разумеется, смотреть интереснее.

Мужчины и мальчики берут стопки грубых плиток, устанавливают плитку на острый край и с невероятной скоростью и точностью наносят по ней несколько ударов ножом – готово, плитка выровнена.

В мастерских на склонах сланцевой горы обрезают сланец, подгоняя его под нужный размер. Работники дают плиткам странные названия. Самая большая плитка – «королева», следующий размер – «герцогиня» и так далее. Плитка размером шестнадцать на восемь дюймов называется «леди».

Мужчины, занятые этим трудом, живут в нескольких милях от Лланбериса. У них открытый взгляд, и они часто смеются. Я встретил интересного человека: ему семьдесят один год, а чувствует он себя мальчишкой. Его имя звучит исторически – Оуэн Гриффит Джонс. Он – один из лучших мастеров карьера, а по-английски не знает ни слова!

Я говорил с ним с помощью переводчика, но, боюсь, пропустил все шутки.

Мистер Джонс однажды покинул Уэльс: он приезжал в Лондон во время юбилея королевы Виктории. В памяти у него остался Лондон, которого давно уже нет. В городе он был всего один день, но, кажется, повидал все.

– Как же вы справились без английского языка? – спросил я.

– А! – ответил он по-валлийски, – меня встретили две наших девушки.

Он помнил кэбы и двухколесные экипажи на Стрэнде!

Мы сели в пустой поезд и отправились в обратный путь по крутому склону.

– Знаете, – сказал я, – я видел все виды кровельного сланца и даже облицованный сланцем камин, но мне не показали ни одного сланцевого карандаша или ручки.

– Этого производства больше не существует, – объяснили мне. – В старые времена выпускали миллионы сланцевых карандашей. Работа кропотливая, тщательная полировка. Но министерство здравоохранения запретило использование в школах сланцевых карандашей и ручек. Дескать, они негигиеничны.

Мы спустились к подножию горы. Я все смотрел вверх, на галереи и террасы. Здешний сланец стал кровлей домов Лондона, Парижа и Нью-Йорка. Мне вспомнился остров Портленд: там, указывая на карьеры, говорят:

– Вот откуда пришел Святой Павел!

Карьер Динорвик может указать на свои серо-голубые пещеры и сказать:

– Вот откуда явились лучшие крыши мира…

6

В пабе Лланбериса меня заинтересовал мужчина среднего возраста: во-первых, потому что он был валлийцем, а во-вторых, потому что постоянно что-то писал. Кто-то пишет, не привлекая к себе внимания, кто-то – мимоходом, а этот человек не расставался с пером и чернилами. Похоже, ему страшно нравилось переносить свои мысли на бумагу. Он останавливался на половине предложения, на мгновение поднимал глаза кверху, словно ожидая, что некий бог подарит ему верное слово. Когда фраза нравилась, довольная улыбка освещала его лицо, он вставлял одну или две запятые, добавлял черточку к букве tи продолжал писать с видом полного удовлетворения. Я его возненавидел.

Однажды вечером мы остались в пабе одни. Я читал, с опаской ожидая того момента, когда мой тайный враг перейдет к столу и примется за излюбленное занятие. Когда этот миг настал, я решил выйти на улицу и выпить пива с рабочими. Но тут произошло удивительное событие. Этот человек поднялся и произнес:

– Позволите вас угостить, сэр?

Господи, подумал я, неужто он собирается обсуждать со мной книгу, которую пишет? Как мне от него избавиться?

– Спасибо, – услышал я сам себя.

Меня подвели хорошие манеры.

Итак, мы уселись и, начав с банальных тем – о погоде и о правительстве, о состоянии дорог и урожае, – разговорились и повели беседу об Уэльсе и о валлийцах. Мой собеседник начинал мне нравиться. После разговора о камнях с огамическими надписями я узнал, что мой собеседник – член Кембрийского археологического общества. Он сказал, что готовится к лекции о каменных кругах. Я попросил повторить заказ и мысленно извинился перед своим визави за то, что посчитал его самодовольным графоманом.

– Больше всего в валлийцах меня интересует их ранимость, – сказал я.

– Да, мы – ранимый народ. Все покоренные народы ранимы.

– Да разве вы покорены?

– Духовно, возможно, и нет, но вспомните, что сказал Оссиан: «Они шли воевать, но каждый раз терпели поражение». Такова история всех кельтов, за исключением тех, что живут в Ирландии.

– Вы что же, сторонник автономии?

– Нет, я достаточно старомоден, чтобы верить в культурный национализм, о котором сейчас столько говорят. Я за автономию интеллекта!

Теперь он принялся расспрашивать меня.

– Что вы думаете об Уэльсе? – спросил он.

– То, что о нем известно очень много и в то же время очень мало.

– Согласен.

– Что я хочу сказать: в Уэльс приезжают много людей, которые возвращаются домой, не понимая, что встретились с другой культурой. Каждый год к вам приезжают тысячи предпринимателей. Они не сознают, что это территория другого племени. По возвращении они говорят, что вы неприветливы, злы или лживы. А что заставит саксов и бриттов любить друг друга, никто пока не выяснил.

Мой собеседник громко рассмеялся.

– В ваших словах много правды.

– Будь я валлийцем, меня бы страшно раздражало невежество и покровительственное отношение туристов. Вы подходите к этому философски и извлекаете из него пользу, но все равно раздражает, не правда ли? Здесь, на севере, вы живете двойной жизнью – валлийской и английской. У меня нет ни малейшего представления о валлийской стороне, но думаю, она намного интереснее и разумнее, чем английская. Кстати, больше всего вреда валлийцам принес стишок, который знает каждый английский школьник…

– «Таффи был валлийцем, Таффи был воришкой…» – подсказал археолог.

– Правильную версию знаете?

Он продекламировал:

 
Таффи был валлийцем, Таффи был воришкой,
Таффи стянул мой окорок, и это уж слишком:
Я к Таффи пошел, чтобы вздуть его малость,
А он ко мне снова залез и стянул, что еще оставалось.
 

Есть и другое окончание этого стишка, – сказал он. – Вот такое:

 
Я к Таффи пошел, прихватив оловянную кружку,
Забрал, что мое, а Таффи разбил черепушку.
 

– Верно ли, что этот стишок, – спросил я, – сочинили во время Приграничной войны, и под говяжьей ногой подразумеваются коровы, которых валлийские разбойники увели из Шропшира, а мозговая кость означает овец, угнанных в ответном набеге?

– Так принято думать, – ответил он. – Но есть и другая версия. Может быть, этот стишок не имеет никакого отношения к Уэльсу и его жителям! Кажется, так считал Белленден Керр. Он полагал, что это древний нижненемецкий стих, разоблачающий жадность и эгоизм священников. Таффи – искаженное «Tayf», так называли высокие черные шапки, которые надевали голландские священники во время официальных мероприятий.

Он взял лист бумаги, вынул ручку (у меня екнуло сердце) и стал писать. Затем подал мне листок:

 
Tayf je was er wee helsch m’aen, Tayf je was er drief,
Tayf je gee em t'oone hye huys een stoel er leeck af beefe.
 

– Вы хотите сказать, что это нижненемецкий?

– Да, я думаю, таково происхождение стишка. Не знаю, когда он сделался популярным в Англии, но нетрудно понять: если теория Керра верна, нет ничего проще, чем переделать «Tayf» в Таффи и посчитать этот стих сатирой на валлийцев.

Согласившись друг с другом, мы заказали еще пива.

Археолог сказал, что несколько столетий назад все считали, что лесной голубь выкрикивает такие слова: «Take two cows, Taffy, take two…» [69]69
  «Возьми две коровы, Таффи, возьми две…» ( англ.)


[Закрыть]Это – явное напоминание о приграничных конфликтах.

– Когда в следующий раз услышите воркование лесных голубей, прислушайтесь, и вы наверняка разберете эти слова, – сказал археолог. – И вы заметите также, что если голубю помешать и заставить замолчать, он возобновит свое воркование с того места, на котором остановился. Например, если он остановится на слове «возьми», то в следующих раз продолжит: «две коровы, Таффи…»

Я пообещал, что при первой же возможности обязательно прислушаюсь.

– Почему лук-порей является национальной эмблемой Уэльса? – спросил я.

– Это неизвестно. Традиционно считается, что начало эмблеме положила битва при Мейгене, состоявшаяся в седьмом веке. Англы сражались под предводительством Эдвина, а бриттов вел в бой король Кадваллон. В другой легенде говорится, что, когда король Артур одержал крупную победу над захватчиками-саксами, он, по совету святого Давида, приказал своим солдатам прикрепить к шлемам лук-порей, чтобы отличать их от противника…

– А в ранних хрониках об этом упоминается?

– Нет. Кажется, нет. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что до Шекспира о луке-порее как национальной эмблеме никто не говорил. Нарцисс? Да, это тоже валлийская эмблема. Она связана со святым Давидом…

Тот разговор побудил меня открыть книгу, которую я захватил с собой в путешествие. Это – книга Фредерика Харриса «Шекспир и валлийцы». По счастливой случайности я напал на хорошую историю о луке-порее и нарциссе. Вот она:

«В изгнании Генрих VII вспомнил, что барды постоянно обращались к старому пророчеству: будто бы валлиец наденет британскую корону. Генрих тайком проник в Уэльс, чтобы напомнить соотечественникам об этом прорицании.

Мы можем проследить маршрут короля в двух местах. В Мостин-холле до сих пор показывают окно, через которое он бежал в горы, пока пришедшие за ним солдаты Ричарда понапрасну барабанили в дверь. В Корсигедоле (Ардудуи) ему тоже повезло, и он благополучно уплыл из Бармута. Во время этого странствия и возникла наша национальная эмблема. Гарри Тюдор, как внук Екатерины Валуа, использовал в своем гербе зеленый и белый цвета Валуа. Его партизаны использовали эти цвета в качестве пароля. Они не носили их с собой. Если встречали друг друга в поле, то попросту срывали цветок – дикий гиацинт, нарцисс, любое растение, у которого был зеленый стебель и белый корень. Если встречались в доме, то поднимали лук – порей или репчатый, либо любое другое овощное растение, у которого были эти два цвета. С тех пор мы носим лук-порей или нарцисс как напоминание о тех днях.

На церемонии инвеституры принца Уэльского в Карнарвоне в июле 1911 года лук-порей заменили нарциссами. Валлийские страховые агенты также предпочли красивый цветок скромному овощу».

Я пошел завтракать, преисполнившись гордости, с намерением рассказать археологу о своем открытии. К моему разочарованию выяснилось, что он уехал на рассвете.

Глава восьмая
Волшебная страна Сноудония

в которой я совершаю аморальный поступок – поднимаюсь на Сноудон в вагончике, хотя потом продолжаю восхождение пешком, восхищаюсь способностями валлийской пастушьей собаки, любуюсь лучшей в Уэльсе панорамой, заглядываю в Бармут и провожу базарный день в Долгелли.

1

Жизнь в Сноудонии прекрасна своим разнообразием. В горных реках можно ловить маленькую пятнистую форель либо целыми днями бродить по болотам, не встретив ни души. Хотите – вскарабкайтесь на вершину (здесь самые красивые горы в Великобритании) или посидите возле крохотного черного, мертвого на вид озерца. В здешних лесах нетрудно заблудиться, да и открытого пространства сколько угодно. Есть тут и укромные уголки, и страшные горные ущелья. Если все это вас не прельщает, просто посидите возле отеля и подивитесь, почему люди, которые выглядят более или менее разумными, совершенно глупеют, стоит им усесться в транспорт.

В разгар лета, думаю, я бежал бы из этой части Уэльса, как бежали в Ирландию эльфы и феи, гонимые холодным железом. Уже в мае первые орды саксов устраивают набеги на Сноудонию. Пневматические шины их автобусов следуют по тем же дорогам и останавливаются в тех же живописных местах, по которым некогда катили и которые некогда облюбовали викторианские экипажи.

Я люблю тишину ночи, когда звезды горят над горами и отражаются в неподвижных озерах. Мне нравятся темные тропинки, ведущие к аккуратным горным деревенькам и маленьким уютным пабам, где часто при свете газовых или масляных ламп местные, присмотревшись к вам, становятся открытыми и дружелюбными. Так ведет себя большинство валлийцев, если вы им понравитесь.

Забавно сидеть в уголке и смотреть на человека, жизнь которого прошла в многолюдном Манчестере или Бирмингеме. Приезжий изо всех сил старается «окультурить» аборигена и проявляет дружелюбие. Чтобы не обидеть гостя, хозяева предлагают ему напитки, за которые тот щедро расплачивается. Пытаясь подружиться, он говорит излишне громко, желание выказать интерес превращает его в инквизитора, он не понимает, что установил барьер, навсегда отделивший его от этих людей.

С мужчиной, который способен видеть блуждающие огни на кладбище, он разговаривает, как с механиком на своей фабрике. Он не сознает, что их склад ума, взгляды и прошлое не совпадают, это абсолютно разные субстанции, как огонь и вода. Зато валлийцы это хорошо знают. Потоком дружелюбных и эмоциональных слов они защищают себя от того, чего не понимают. Приезжий думает, что отлично с ними сошелся. Они же говорят то, что, по их мнению, должно ему понравиться. Это – духовное фехтование. Так легко проявлять экстравагантность в разговоре на неродном языке – все равно что тратить чужие деньги. А когда страстный турист обнаруживает, что некоторые заявления его собеседников не соответствуют действительности, он возвращается домой и заявляет, что все валлийцы – лгуны. Горцы тоже идут домой по темным улицам и говорят по-валлийски. Интересно было бы знать, что именно…

2

Вы можете подумать, что это выдумки, но валлийцы, знающие климат своей страны, подтвердят реальность и правдивость этой истории.

Шесть часов. Восхитительное утро. На голубом небе солнце, горы словно повернули к нему макушки и поют от счастья. Озеро, словно голубое блюдце. Горные ручьи разбухли от дождей и несутся по каменным руслам. Похоже, Уэльс встретился с летом. Я задумал подняться на Сноудон. Долгое время изучал карты и решил в конце концов проехать через Лланберис и начать подъем в Пен-и-Пассе, а спуститься по другой дороге в Беддгелерт.

Пока я завтракал, набежали облачка. Я подготовился – надел правильные ботинки, взял правильный посох, упаковал правильный рюкзак, а выходя, сказал коридорному:

– Замечательный день для Сноудона!

– Да, конечно… возможно, – последовал загадочный ответ.

Валлийцы, пока не узнают вас поближе, слишком вежливы, чтобы возражать. Теперь-то я знаю, как следовало перевести эту фразу:

– Да какой там замечательный, уж не свихнулся ли ты, приятель?

В Лланберис я добрался почти в полдень.

Что же приключилось с погодой? Небо стало совсем серым. Солнце исчезло. Горы занавесил туман.

– Вы ничего не увидите, – сказал мне местный житель. – На вашем месте я бросил бы эту затею.

Ну уж дудки! Я был преисполнен энтузиазма. Побродил по Лланберису, ожидая, когда прояснится. В конце деревни нашел удивительную железнодорожную станцию, наподобие тех, что встречаешь в витрине магазина игрушек. Совершенно игрушечный локомотив выскользнул из-под навеса и прикрепился к длинному открытому вагону. В этом вагоне сидели человек пятнадцать: один мужчина в шляпе-котелке, женщины в основном в черных платьях. Казалось, они собираются на похороны эльфа.

Я остановился в удивлении, и тут ко мне подошел мужчина и, поняв, вероятно, что я собрался в горы, предложил купить железнодорожный билет на Сноудон.

Если я скажу, что возмутился, то это слишком мягкое выражение! Я люблю и уважаю горы. Я еще достаточно молод и могу подняться сам. Я знаю, что значит одолеть высоту: сердце рвется из груди и кажется, что земля принадлежит тебе одному. Неужели я возьму билет? Я был оскорблен до глубины души!

Кондуктор пояснил, что надвигается буря, и никто в здравом уме на гору сейчас не полезет, да и вагон на самую вершину не поднимется. Он прибавил, что готов продать мне билет на три четверти пути. Это будет стоить восемь шиллингов.

– А почему вы не доедете до самого верха? – спросил я.

– Там седловина, – ответил он. – Она очень узкая, с обеих сторон пропасть глубиной в несколько тысяч футов. Нас просто сдует ветром.

– Когда вы отъезжаете?

– Мы ждем телефонного сообщения с вершины.

– Там что же, почта есть?

– Да.

– И гостиница?

– Да.

– Тогда дайте мне билет, хотя это аморально.

Вот так я и совершил нравственное падение.

Занял переднее место рядом с кондуктором. Позади меня была стеклянная перегородка, а за ней – грустные туристы.

Согрешив, я неожиданно почувствовал себя счастливым. Более того, я с удовольствием вспоминал прекрасных людей, с которыми мне доводилось совершать восхождения в горах: Уипкорда Форди, который взлетал на Бен-Невис, словно горный козел; преподобного отца из Партика, поднимавшегося торжественно, как и подобает священнику; неистового доктора, несущегося в гору подобно рассерженному дикарю. Как бы мне хотелось, чтобы эти три мушкетера оказались сейчас в Лланберисе и увидели меня в вагоне. То-то я насладился бы их негодованием…

Наконец мы получили разрешение со Сноудона. Локомотив за вагоном удивленно взвизгнул и принялся медленно толкать нас наверх. Через полчаса мы вошли в облака. Время от времени ветер продувал в них дыру, и мы смотрели вниз, на зеленую долину и каменные стены. Вагон с пыхтением двигался по узкой колее. Холодало. Ветер поджидал нас за каждым углом и набрасывался, словно кавалерийский отряд из засады.

«Плакальщики» в вагоне испытывали сильный дискомфорт. Некоторые улеглись на сидения, прячась от ветра. Две женщины попытались опустить брезентовые полы. Поезд остановился. Кондуктор вышел из-за перегородки и предупредил, что если полы будут опущены, мы вывалимся из вагона раньше, чем доберемся до седловины.

По мере подъема облака наползали снизу. В такой день в горах человек ищет укрытия и держится поближе к тропе. Ветер рассвирепел не на шутку. Мужчина, сидевший рядом со мной и не произнесший до этого ни единого слова, прорычал мне в ухо:

– День очень неудачный…

– Вы из какого района Шотландии? – крикнул я в ответ, догадавшись о его происхождении по выговору.

– Стерлинг! – заорал он.

– Что вы здесь делаете?

– Провожу отпуск.

В этот миг вагон остановился. Ни с той, ни с другой стороны ничего не было видно. Ветер был поистине жутким. Вагон тихо покачивался. И было чертовски холодно. Кондуктор посоветовался с машинистом локомотива и сказал, что придется повернуть назад.

– Что за чушь! – возмутился шотландец. – Давай двигай…

– Я здесь работаю больше тридцати лет, – заявил кондуктор, – через седловину ехать опасно.

Я вышел посмотреть на седловину, и порыв ветра едва не сбил меня с ног. В темноте проступала тропа десяти-двенадцати футов шириной, а с обеих ее сторон можно было различить казавшуюся бездонной пропасть.

Когда я вернулся, шотландец все еще пытался убедить кондуктора ехать наверх. Но тщетно – кондуктор заявил, что обязан заботиться о безопасности пассажиров. Он ни за что не поведет поезд через седловину во время бури.

– Зря только деньги истратил, – проворчал шотландец, а потом крикнул, обратившись ко мне: – Мы могли бы выпить наверху!

Тем не менее, к облегчению туристов, мы двинулись в обратном направлении. Одна старая дама сидела совершенно спокойно, сложив руки. Ее очки поблескивали от сконденсировавшейся влаги. Казалось, она сидит у себя дома, в гостиной.

По мере приближения к земле облака редели. Солнце силилось пробиться сквозь пелену. Мы посмотрели наверх и увидели над Сноудоном темные тучи. Похоже, бесы собрались там на шабаш. Я проникся большим уважением к Сноудону и был страшно недоволен собой. Мысленно поклялся, что обязательно поднимусь на вершину, когда погода наладится…

Около станции мы потопали ногами, пытаясь согреться. Кондуктор сказал, что внезапная буря пришла с запада. Шотландец все еще негодовал.

– Послушайте, – обратился он ко мне, – вы заплатили восемь шиллингов за билет?

– Заплатил.

– Вы должны были заплатить меньше, как я, – сказал он и ушел довольный.

3

В Уэльсе вы встречаете его повсюду. Это – главное божество узких улиц. Маленькое черно-белое существо с лисьим туловищем и повадками студенческого старосты. Это пастуший пес – вельш корги.

Когда овцы катятся по дороге серой волной, он рядом. Никогда их не обижает, просто наблюдает за глупыми животными и делает то, что требуется, со спокойной уверенностью женщины-хозяйки.

Пастух идет позади, курит трубку и думает свои пастушьи думы, пока вы не устанете ждать и в возмущении не нажмете на клаксон.

Будь пастух один, стадо охватила бы паника. Ужасное ощущение физической катастрофы, которое, возможно, эти несчастные скудоумные создания за сотни лет привыкли связывать с запахом лукового соуса, погнало бы одних овец туда, других – сюда, а большинство просто встали бы как вкопанные, замерев от ужаса.

Ягнята потеряли бы матерей, забегали бы в поисках спасения, и, при наличии терпения и отсутствии жалости, вы ехали бы так добрых полмили, распугивая бедных животных.

Ни одному человеку с палкой не удастся предотвратить это бедствие. Самый великий полководец, гениальный организатор был бы бессилен.

И только маленький четвероногий пес может справиться с этой ситуацией. Он оглядывается, смотрит на тебя быстрыми карими глазами, бежит вперед, ведет стадо, придерживает овец властным взглядом, освобождая для тебя проход. Ты едешь, а он улыбается:

– Я знаю свою работу, – говорит он этой улыбкой. – Я для нее рожден.

Валлийские пастухи и фермеры любят своих собак.

– Я отдал за него десять шиллингов, – сказал один пастух, – и не продал бы и за десять тысяч фунтов. Никогда, клянусь…

– Это огромные деньги, – уточнил я, справедливо полагая, что пастух не представляет, сколь велика названная сумма.

– Да ладно, – ответил он. – За двадцать фунтов я бы его не продал! Я не могу без него делать свою работу.

На дороге в Лланберис я увидел овчарку, совершившую без всякой суеты спасение, которое не смог бы осуществить ни один человек. Две овцы каким-то образом забрались на высокую скалу. Мы с пастухом видели их в окуляры бинокля. Глупые животные стояли на краю пропасти.

Пастух задумался: ему не хотелось рисковать драгоценной собакой.

– Он сделает это, – сказал он под конец и вернул мне бинокль, однако я чувствовал, что ему страшно не хотелось отпускать собаку на столь рискованное предприятие.

Пес повернулся, ожидая распоряжения. Пастух громко свистнул.

Собака побежала через вересковые заросли, посмотрела наверх и увидела овец. Пригнулась и оценила ситуацию. Побежала в одну сторону, потом поняла, что не сможет добраться до овец, побежала другим путем и обнаружила, что перед ней отвесная скала. Вдруг пес исчез.

Мы увидели его через несколько минут. Он осторожно приближался к овцам сверху. Одно неловкое движение с его стороны, и овцы, запаниковав, свалились бы в пропасть. Но пес знал, что делает!

Он скользил по скале, как хорек. Полз, распластавшись на животе. Овцы заметили его и повернулись в его сторону. Он, казалось, их гипнотизировал. Они были неспособны пошевелиться.

Подчинив их своей власти, храбрый пес добрался до края пропасти, встал между животными и пропастью и залаял. В отчаянной борьбе рассудка и страха он одержал победу. Насмерть перепуганные овцы подпрыгнули, взлетели наверх и оказались в безопасности.

Через несколько минут они уже неслись назад, а позади них, широко улыбаясь, бежал маленький друг пастуха.

– Ты мой хороший, – сказал пастух.

Пес знал, что его хвалят. Он подбежал к ногам хозяина.

Все, кто видел подобные чудеса, должно быть, интересовались, как тренируют таких животных.

В валлийских горах я видел черно-белого щенка во время первого урока. Он был привязан к своему отцу крепкой веревкой.

Старый пес оказался мастером своего дела. По мановению руки или свистку хозяина убегал за несколько миль в поисках стада. Мог отделить одну овцу от стада, отогнать животных в левую или правую сторону. Словом, все умел и познал все премудрости своего ремесла.

Щенок не имел ни о чем ни малейшего понятия. Когда свисток погнал его родителя через поле, он помедлил, а затем побежал следом, влекомый веревкой.

Щенок включился в игру. Он думал, что это забава. Прозвучал второй свисток, и старая собака упала как мертвая. Щенок не понял. Веревка потянула его вниз. Так все и продолжалось. Родитель кидал щенка на землю несколько раз.

– Много времени не займет, – сказал пастух. – Он быстро научится узнавать сигналы. Его отец и дед – лучшие собаки в нашем районе.

Целый день я наблюдал за партнерством человека и животного. Приятно, что в этой работе нет места жестокости. Собака уважает человека и охотно ему подчиняется, а человек знает, что четвероногий друг круглый год готов исполнить малейшие его желания и видит в нем бога.

4

Валлийское название Сноудона – И Уиддва – иногда неправильно переводят как «видный издалека». Первоначально пик назывался И Уиддва Фаур, что значит «большое погребение».

Хотя эта гора и ниже Бен-Невиса на 846 футов, выглядит она внушительнее. Конусная вершина, напоминающая жерло остывшего вулкана, величественно возвышается над пятью другими пиками. В ясный день ее видно из всех уголков Северного Уэльса.

Часто вершину скрывают облака, и потому человек свил вокруг нее облако из легенд. Развитое воображение валлийцев обязано частично наследственности, частично – окружающей среде. Человек, родившийся от кентских родителей и выросший на невысоких меловых холмах среди зеленых лугов и садов, отличается от того, кто с детства запомнил бури в горах. Наша первая попытка примирить себя с окружающей средой опирается на легенду. Английские дети слышат рассказы об эльфах и гоблинах. Никто из этих существ не отличается жестокостью, некоторые озорничают, к примеру Пак, но в целом все они – милые и дружелюбные. Они не пугают, живут себе в красивых лесах, в полях или на речном берегу. Шотландский эльф – это заблудший язычник, скрывающийся в пуританском краю Джона Нокса. Вы не можете говорить с ним, как с английским эльфом, не то он вас заколдует и вы проснетесь через сто лет, как Рип Ван Винкль или два волынщика из Стратспея. То же самое можно сказать и об ирландских эльфах. Они играют на волынках внутри холмов, но вы тем не менее слышите их музыку. Добрые католики затыкают себе уши. Другими словами, если климат и ландшафт местности суровы для проживания людей, то и эльфы злы и опасны, а там, где природные условия мягкие и спокойные, и эльфы способны на добрые поступки.