Текст книги "Англия и Уэльс. Прогулки по Британии"
Автор книги: Генри Мортон
Жанр:
Путешествия и география
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 39 страниц)
Мы еще немного посидели, размышляя над судьбой неудачника Джо, изгнанного из родных мест. Затем старик выбил трубку и объявил, что пора двигаться дальше. От помощи он отказался и, взвалив на плечи свою объемистую корзину, побрел по старой узкоколейке, петляющей среди развалин заброшенного оловянного рудника. Рассказывают, будто шурфы этого рудника, уходящие глубоко под воды Атлантики, существуют со времен Христа.
Я провожал взглядом удалявшуюся фигуру старого коробейника – он шел, огибая рытвины и воронки, осторожно зондируя почву своим посохом, – и мне вдруг подумалось: они с этим древним рудником старые друзья, практически ровесники (ибо можете смеяться, но я верю, что старик жил здесь еще в доримские времена). И судьба у них удивительно схожая: один – выработанный и мертвый, всеми забытый; другой – старый, бедный и одинокий – медленно бредет все той же печальной дорогой.
8
В Тинтагель я прибыл, как водится, под вечер – уставший и полный благоговения…
Всю свою жизнь я считал, что Тинтагель – одно из тех мест, которые простому человеку видеть не положено. За восемь столетий сознание среднего англичанина буквально пропиталось образом легендарного короля, воспетого в десятках баллад и поэм. У Франции есть Карл Великий, у Англии – король Артур. И сейчас я стоял в месте, где зарождалась эта история. На этой самой серой скале, нависшей над морем, Утер Пендрагон познал свою возлюбленную королеву Игерну. Таковы истоки замечательной легенды, которая покорила всю средневековую Европу. Эта история веками будоражила воображение писателей и поэтов, набирая в силе и красоте, прежде чем вылиться в великолепную кульминацию музыки…
Тин-та-гель!
Для тысяч англичан эти три слога обладают невероятной магической силой, потому что существуют два Тинтагеля: один в Корнуолле, а второй на небесах. Один нанесен на карту, другой соткан из музыки и стихов. И по моему твердому убеждению, именно он, а не эта мертвая скала посреди серого моря, является истинным Тинтагелем. Да, так бывает, дорогой читатель, что страна грез оказывается более реальной, чем сама реальность. Та страна, где и по сию пору царят музыка, рыцарские поединки и благородная любовь.
Солнце медленно садилось, пока я по узкому каменистому ущелью пробирался в самую уединенную долину во всей Западной стране. Склоны утеса были испещрены серыми прожилками сланца; на полпути скалы сближались друг с другом, образуя некое подобие арки. В самом конце долина упиралась в небольшой заливчик. Морские волны набегали на серый галечный пляж и закатывались в грот под названием «Пещера Мерлина».
Со стороны казалось, что огромный меч рассек долину надвое. Слева на высоком берегу приютилась крошечная деревушка Тинтагель; на правом же склоне, заросшем травой и покореженном оползнем, сохранились фрагменты стены, которая, если верить легенде, некогда принадлежала замку короля Артура с тем же названием – Тинтагель. Ключ хранился в маленьком коттедже среди бутылок с лимонадом.
– О нет, прошу вас, сэр, – проговорила маленькая старушка, которая употребляла слово «пожалуйста» к месту и не к месту. – Пожалуйста… уже очень поздно подниматься в замок. Не стоит это делать сегодня вечером, пожалуйста. Хотя, если бы вы пообещали не задерживаться там надолго, пожалуйста… я, наверное, могла бы дать вам ключ.
Вскоре я уже карабкался по крутой извилистой лестнице, ступени которой были вырублены прямо в скале. Снизу до меня доносился ритмичный плеск волн в «Пещере Мерлина» и пронзительные жалобные крики чаек. В руке я сжимал ключ от легендарного Тинтагеля.
Вы только вдумайтесь. Какой знаменательный момент! У меня в руке ключ от Тинтагеля.
Сами по себе развалины замка разочаровали. На мой взгляд, в Англии есть сотни более впечатляющих руин. Стена, которая тянется по краю крутого обрыва, была построена значительно позже (через несколько столетий), чем существовал предполагаемый замок короля Артура. Несмотря на это, она выглядит чрезвычайно древней. Кажется, будто стена вырастает прямо из моря и рвется в небеса. Под ней располагаются скалы меньшего масштаба; их зазубренные вершины напоминают остроконечные шпили. И все это – на фоне непрерывного шепота и шелеста набегающих волн. Птицы вспархивали из травы при моем приближении; кролики улепетывали и прятались в норах, в которых – страшно подумать! – возможно, завалялись обломки легендарного меча.
Как я уже сказал, выглядят развалины так себе, но масштаб эмоционального переживания превзошел все мои ожидания. За то время, что я карабкался по скалам и разглядывал мрачные утесы, я странным образом сблизился… нет, не с теми благородными рыцарями, которых описывал Теннисон, и не с суровыми паладинами в изображении Мэлори, а именно с грубыми вождями местных племен того давнего времени (можно даже сказать, я проникся их духом). Мне явственно представилось, как Артур сбрасывает с себя заклятие и поднимается… но не с Эскалибуром в руке, а с простым мечом. То была историческая эпоха, когда слава Древнего Рима клонилась к закату. Ее светило уже скатилось в море бед и поражений, что позволило юной Англии распустить паруса своей удачи. Однако как сложно представить короля Артура в образе мелкого вождя времен упадка Римской империи!
И еще в серых сумерках у меня перед глазами встала совсем другая картина. Я представил себе мальчишку над книгой. Интересно, нынешнее поколение так же зачитывается Мэлори, как это делали мы? Возможно ли, чтобы сегодняшний мальчишка лежал в саду с книжкой, позабыв обо всем на свете? Чтобы он пропустил обед и читал до тех пор, пока спустившиеся сумерки не помешали бы ему впитывать историю далекого рыцарства? Бывает ли так, что этот самый мальчишка, спохватившись, бежит домой через темнеющий лес и слышит в окружающей тишине звон стального клинка о кольца двойной кольчуги; видит в колыхании ветвей трепетание боевых вымпелов, а в стене остроконечных сосновых вершин на фоне неба – строй боевых копий? Ах, кто бы мне ответил…
Несомненно, Тинтагель имеет своих призраков. Но тревожат его не души Артура и рыцарей Круглого стола. Нет, он оживает благодаря тем самым моментам духовного подъема, когда наше воображение воспламеняется давними событиями. Призраки, приходящие на эту скалу, принадлежат огромной армии английских мальчиков и девочек, которые искренне верят в Эскалибур и вместе с тремя королевами – чьи лица, скрыты под вуалью и чьи рыдания «пробирают до дрожи» – поднимаются на палубу траурной ладьи, чтобы оплакать смерть великого короля Авалона.
Когда ветер нагоняет туман с моря, над древними развалинами нависает серая пелена – сырой туман, заслоняющий собой далекую землю. Он, подобно призрачному облаку, наползает на долину и так же внезапно исчезает. Не удивительно, что местные жители убеждены: король время от времени возвращается в свой разрушенный замок. Во всяком случае здесь, по их мнению, происходят странные вещи.
Я осторожно спустился по каменным ступеням и вернул ключ от Тинтагеля его хозяйке – маленькой старой леди, которая проговорила нечто вроде: «О, прошу вас… спасибо». У нее в комнате сидела за чаем американка, молодая девушка откуда-то из южных штатов. В ее речи навечно запечатлелся необычный акцент ее чернокожей «мамушки» – неуловимые, но приятные уху интонации, которые я затрудняюсь передать на письме.
– Скажите, пожалуйста, – обратилась она ко мне, пока мы пробирались вдоль долины, – как правильно произносить: «Тинтагель» или «Тинтаджель»? Видите ли, наше литературное общество командировало меня сюда специально с этой целью. Если «Тинтаджель», то мы собираемся ввести штраф в пять центов с каждого, кто будет говорить неверно… О боже, не могу передать вам, какие чувства будит во мне это место!
Мы сошлись в том, что это действительно непередаваемые ощущения… И что посещение здешних мест как-то сближает человека с Круглым столом.
– Этот бедный старый Ланселот, – продолжала девица, – он такой душка, прямо сущий младенец. Просто безобразие, что после всех схваток и злоключений ему так и не довелось увидеть Грааль! О боже, я понимаю: это и впрямь тяжело! Галахад тоже милый, но он какой-то туповатый, да что там, откровенный болван! А Мерлин наворотил кучу глупостей, чтобы показать, какой он умник… Артур, по-моему, немножко скучный. Я бы не согласилась жить с ним рядом… но вся их компания – о Господи! – они мне так нравятся! Я просто влюблена в них до смерти…
Мы остановились и бросили прощальный взгляд на скалу, на которую медленно наползал ночной туман.
– Подумать только… просто не верится, что я здесь, – прошептала эта простая девочка из американской глубинки, – здесь… Тин-тагель!..Тин-тагель!..
Ночью, в лунном свете древние стены Тинтагеля выглядят еще более безжизненными, чем обычно. И это странно. Египетские руины, к примеру, в ночную пору, наоборот, пробуждаются к жизни; то же самое можно сказать о большинстве наших старых замков и аббатств. Тинтагель же – тот, что стоит в глухом уголке Корнуолла – умер навсегда. Он существует лишь в нашей памяти и на страницах книг.
Вспоминаю, как я стоял на противоположном конце долины и смотрел на тонкую полоску света, медленно перемещавшуюся вдоль полуразрушенных стен: здесь она выхватывала остатки ворот, там завалившийся фрагмент угловой башни. И в тот миг я подумал: несмотря ни на что, мы, англичане (во всяком случае большая часть) по-прежнему принадлежим к легендарному Круглому столу. Нас много – столько, что, если бы король Артур вернулся и, даровав нам молодость и былые силы, вновь позвал с собой в поход, за его спиной встала бы огромная армия. Это воинство могло бы вновь возродить Камелот и завоевать весь мир под знаменами нашего любимого короля.
Глава пятая
Зеленые холмы Англии
Я исследую город «широкой стрелы»; Дартмур повергает меня в священный трепет, а Уайдкум-ин-зе-Мур веселит дух. Кловелли демонстрирует мне свою «причудливость», а Барнстэпл-Маркет поражает дружелюбной приветливостью. В Сомерсете я безуспешно пытаюсь понять рассказ старика, а на Порлок-Хилл нахожу шелковую ночную сорочку.
1
Всякий раз, покидая Корнуолл, начинаешь задумываться о некоторых вещах. Например, корнуолльские мужчины много плавают по всему миру. Они возвращаются домой на кораблях, получив отпуск на канадских и австралийских шахтах или же после службы на флоте. Половину всего мужского населения вполне можно рассматривать как военно-морских резервистов. В то же время большинство женщин, особенно из маленьких городков, никуда не выезжают, даже в ближайший Труро. Вообще, мне кажется, что Корнуолл в этом отношении уникален: в отличие от остальной страны, здесь практически все братья разъезжают по белу свету, а их сестры постоянно сидят дома.
Или вот еще интересный факт: тысячи стариков в Корнуолле продолжают втайне верить в эльфов и фей, в то время как их внуки вполне открыто веруют в кинематограф.
Английский ландшафт обладает любопытной способностью резко меняться на протяжении считанных миль. Так, по дороге в Девон я в какой-то момент вдруг заметил, что суровые корнуолльские скалы исчезли, уступив место более ровному и мягкому пейзажу. Сельская местность стала как-то приветливее и уютнее, глаз отдыхал на веренице зеленых и красных полей.
– Снова в Англии! – прошептал я, наблюдая за мужчиной, который шел с плугом по настоящему девонширскому полю. Я узнаю эту землю – цвета красной охры на свежевспаханной борозде и принимающую шоколадный оттенок там, где солнечные лучи успели ее подсушить. Совсем другая страна. Мне припомнился недавний разговор в Трегони: один старик сообщил мне, что «на следующей неделе собирается в Англию». Немного подумав, поправился: «Вернее, в Плимут».
Я миновал Тэвисток и приблизился к широкой гладкой равнине, за которой до самого неба громоздились, налезая один на другой, холмы.
Дартмур! Не успел я восхититься, как увидел зловещую широкую стрелку на дороге и услышал металлическое лязганье лопат о землю. Двое вооруженных мужчин проводили меня внимательным взглядом, когда я проезжал мимо унылого здания тюрьмы, расположенного посредине пустоши.
Принстаун, несомненно, один из самых странных городов в Англии – это город «широкой стрелы» [31]31
«Широкая стрела» – английское правительственное клеймо, знак в виде стрелки обозначает государственную собственность; раньше ставился на одежде арестантов.
[Закрыть]. Серое тюремное здание стоит немного поодаль, в небольшой лощинке. Оно окружено высокой неприступной стеной, способной охладить пыл самого дерзкого скалолаза. У ворот, естественно, вооруженная охрана. Главная улица городка представляет собой однообразный ряд серых домов – под стать самой тюрьме. Такое впечатление, что строители в своей работе вдохновлялись именно этим образцом пенитенциарной архитектуры (я почти уверен: так оно и было). Более того, стиль жизни горожан в известной мере копирует тюремные порядки. Таким образом, можно утверждать, что тюрьма – начало всех начал в Принстауне.
Скрипнула садовая калитка одного из домиков, и на улицу вышел охранник в синей форме – винтовка зажата под мышкой, на боку болтаются наручники. Прежде чем уйти, он задержался и помахал женщине, стоявшей у окна. Та держала на руках младенца и в ответ на приветственный жест мужа помахала детской ручкой, после чего охранник зашагал к тюрьме. Все трое – мужчина, женщина и ребенок – оказались здесь, в унылом дартмурском городке благодаря преступлениям, которые совершили другие люди, их соотечественники.
Услышав тяжелый топот, я обернулся и увидел группу крепких, загоревших дочерна мужчин с мотыгами на плечах, которые маршировали по дороге в сопровождении вооруженных людей в синей форме. Все они были одеты в полосатые рубахи и штаны цвета хаки; на круглых, коротко остриженных головах – легкие голубые кепи.
В Принстаун с утра до вечера прибывали междугородные автобусы и разгружались на центральной городской площади. Нездоровое любопытство притягивало тысячи людей в этот печальный город «широкой стрелы». Мелкие лавочники, пожилые женщины и совсем юные девушки сбивались в кучки и шли разыскивать какую-нибудь рабочую команду. Встав в сторонке, они часами разглядывали – с серьезным видом и затаенным ужасом в глазах – изгоев, которых общество в целях собственной безопасности сочло необходимым изолировать.
– Кто эти люди и что они сделали? – вот вопросы, которыми, несомненно, задавались зрители.
Охранники в разговоры с публикой не вступали. Они стояли с оружием наизготовку и следили за своими подопечными, лишь изредка перекидываясь друг с другом парой слов. Я хорошо понимал, что чувствовали заключенные под любопытными взглядами толпы. Не слишком приятно, когда тебя разглядывают, как в зверинце, так и хочется отреагировать непечатным словцом.
– Это довольно странный город, – вещал мужчина, судя по всему, хорошо знакомый с тюремной жизнью. – Мы всегда знаем, кто и за что сидит. Вот, например, сейчас там некий А и Б… а еще Ш, который, как вы помните, отрубил руки собственным детям, чтобы позлить жену. Забавные вещи тут происходят. Только на днях выпустили одного шестидесятилетнего старика после двадцати двух лет отсидки. Так, представляете, когда день освобождения настал, он дрожал как осиновый лист. Все умолял, чтоб его оставили в тюрьме. Надеюсь, кто-нибудь возьмет его на должность садовника.
– А я не могу себе представить, чтобы человек – не важно, сколько ему лет и сколько он просидел взаперти – мечтал остаться за этими стенами!
– Неужели, сэр?! Ну так я вам многое мог бы порассказать. Знаете, некоторые «сидельцы» просто счастливы вернуться обратно.
– «Сидельцы»?
– Ну да, мы их так называем: «сидельцы» или рецидивисты – это одно и то же… Вот скажите, вы любите музыку? Ага… Тогда вы обязательно должны послушать, какие концерты дают наши арестанты. Они, кстати, очень гордятся свои и хором. Можно сказать, привязаны к нему. Есть тут такой органист – плотник по профессии, – так он просто влюблен в свой орган. Я точно знаю, что его пару раз выпускали досрочно, и каждый раз он изыскивал возможность вернуться к своему органу. А взять баса – дважды выпускали… а альта и вовсе трижды. Нет, сэр, они не могут без своего хора! Все снова в тюрьме… думаю, года на два, не меньше.
– Вы хотите сказать: они снова совершали преступления, чтобы попасть обратно?
– Именно так, сэр. Ну, не слишком опасные… там, заночевать в церкви или вскрыть ящик для пожертвований. И вот пожалуйста – снова в тюрьме!
Я молча переваривал эту информацию.
– А на Рождество тоже вышла забавная история, – продолжал мужчина. – Они назначили большой концерт, а в ноябре у тенора закончился срок. И месяца не прошло, как он вернулся в тюрьму. За ним присылал сам губернатор. Джонс, сказал он (хотя это не настоящее его имя)… Джонс, я всегда считал вас хорошим спортсменом. Мы даем вам еще один шанс и ждем обратно! И что, вы думаете, ответил Джонс губернатору? Сказал, что предпочитает идти своим путем… к тому же боится, как бы его отсутствие не привнесло путаницу в программу концерта. Короче, он остался в тюрьме… вот так-то, сэр.
– Надеюсь, осужденные не контактируют с внешним миром?
– Нет, но они всегда в курсе всех дел. Когда кто-нибудь из рецидивистов возвращается обратно, об этом в течение часа узнает вся тюрьма.
– Но каким образом?
– Они передают новости по водопроводным трубам, которые проходят по всему зданию. Сидят себе в камерах и по определенному коду выстукивают друг другу сообщения. А как же, сэр! Ведь те, кто возвращаются, приносят новости с воли – от родственников, от друзей. Вот они их и передают и отвечают на вопросы до умопомрачения…
Как ни странно, но Принстаун отмечен на картах американских туристов. Он ведь основан в 1808 году как тюрьма для французских и американских военнопленных. Они и здешнюю церковь построили. В ней, между прочим, до сих пор висит американский флаг. А восточное окно подарило Американское общество дочерей 1812 года [32]32
Женская общественная организация США, объединяющая потомков тех американцев, кто в период 1784—1815 гг. служил в американской армии или флоте или же оказывал им помощь.
[Закрыть].
Для обычных преступников тюрьму начали использовать с 1850 года. В войну она служила убежищем для лиц, по каким-либо соображениям отказывавшихся от несения военной службы.
Как бы то ни было, но я вздохнул с облегчением, распростившись с городом «широкой стрелы». Я уже отъехал на некоторое расстояние, когда натолкнулся на очередную команду заключенных, занятых дорожными работами. Проезжая мимо, я сбавил газ и невольно обратил внимание на одного из арестантов, стоявшего на высокой насыпи. У него было простое, мягкое лицо и необыкновенно голубые, честные глаза. Если бы не отвратительная полосатая роба, я бы ни за что не принял его за обитателя тюрьмы. Парень проводил меня заинтересованным взглядом, а мне вдруг подумалось: не тот ли это садист, что отрубил руки детям?
Возможно, на эту мысль меня натолкнул вид кривого тесака, которым в поте лица орудовал заключенный. Перед ним открывалась безграничная, уходящая вдаль перспектива – громоздящиеся друг на друга холмы Дартмура; над холмами гулял свободный ветер, на горизонте скапливались тучи – тоже абсолютно свободные; и меня внезапно обуяло острое любопытство: а ощущает ли этот парень горький контраст между окружающей его свободой и собственным зависимым положением. Или же он – один из преданных участников тюремного хора?
2
О Дартмуре столько уже сказано, что, как бы мне ни хотелось внести свою лепту в описание его облачных пейзажей и бесконечных холмов, я предвижу бесплодность своих попыток. Повторяться не хочется, а добавить что-то новое вряд ли удастся. Вот разве что задаться вопросом: а приходило ли в голову кому-нибудь из певцов Дартмура сравнить эти зловещие двести миль девонширского плато с африканской пустыней?
Дартмур – это зеленая Сахара Англии. Представьте себе грандиозное нагромождение поросших вереском холмов и плывущие над ними огромные причудливые облака. Но сильнее всего впечатление от специфической атмосферы, присущей этому месту: здесь, как и в пустыне, возникает тревожное чувство, будто за вами наблюдают. На мой взгляд, нет более достойной задачи для писателя, как попытаться проникнуть в душу Дартмура, разгадать душераздирающую тайну, которую тот, несомненно, хранит. Только по силам ли это кому-нибудь из пишущей братии? Неукротимая, отчужденная пустыня никого к себе не подпускает! Уютный Дорсет обожает Томаса Гарди, дружелюбный Эксмур любит Блэкмора, Камберленд восхищается Вордсвортом; что же касается Дартмура, то ему, кажется, и дела нет до Идена Филлпотса [33]33
И. Филлпотс (1862—1960) – английский писатель и драматург, живший и творивший в Дартмуре.
[Закрыть].
Если подняться на одну из вершин Дартмура, то увидишь, как мир будто падает за далекий горизонт, а облака плывут над самой твоей головой. Подобная картина вызывает странное чувство, похожее на приступ паники – сродни нашему инстинктивному страху перед раскатами грома. В таком месте, как Дартмур, человек мгновенно утрачивает всю претенциозность, кажется себе маленьким и беззащитным. Тонкая оболочка – по сути, маска цивилизованности – слезает с нас, как шелуха, ощущение обнаженности делает нас напуганными и приниженными. Но чего мы боимся? Не объяснить… Это безотчетный животный страх – как у кролика, который бежит по открытому пространству на виду у незримого охотника.
Иногда облако наползает на вершину холма и обволакивает его тонкой пленкой. Оно задерживается на какое-то время – слегка курится, испаряясь на острых гранях, заполняя белым туманом все впадины и канавки, – а затем вновь обретает прежнюю форму и как ни в чем не бывало плывет дальше. Плывет целенаправленно, спешит, словно несет важное послание. Куда, кому? В самом сердце пустоши встречаются болота. О, это непростые болота… На их зеленых лужайках бьют ключи, из которых рождаются главные реки Девоншира. До чего странно накрыть ладонью такой ключ и своей рукой остановить движение реки, которая где-то далеко-далеко, в нижнем течении, несет огромные корабли к морю! В этих зеленых лощинах Дартмура… но стоп! Я лучше остановлюсь, чтобы не угодить в ловушку. Я и так уже сказал слишком много.
В тени одной из дартмурских вершин под названием Уоррен-Тор проходит дорога, которая упирается в одно из таких болот. На обочине дороги стоит маленькая гостиница.
Кажется, будто низкое белое здание припало к земле, ища защиту от суровых ветров, которые зимой завывают в печных трубах. Как и большинство обитаемых мест в подобной дикой местности, гостиница напоминает убежище. Вид этой гостиницы – даже в ярких лучах солнца и с толстой полосатой кошкой, дремлющей на коврике, – невольно вызывает в памяти тревожные картины: снег, ветер, одинокий путник на пороге… Он отчаянно колотит в дверь, будто спасаясь от грозных духов пустыни, которые гонятся за ним по пятам.
Все приличные гостиницы имеют свой пунктик, так сказать, предмет гордости. У этой гостиницы, «Уоррен Инн», самый странный повод для гордости из всех, какие можно представить: она кичится тем, что огонь в ее очаге не гаснет уже сотню лет.
Естественно, я не мог пропустить такое чудо. Первое, что бросилось мне в глаза внутри, – это лисья морда, которая скалилась с металлического кронштейна над очагом. Комната была темной, на окне алела герань в горшках, воздух в гостиной был пропитан по-домашнему уютным запахом торфа. Столетний огонь оказался самым бледным пламенем, которое мне доводилось видеть. Едва заметная тонкая струйка дыма лениво тянулась от солидного брикета торфа в очаге. И ни малейшего намека на тепло.
– Кто зажег этот огонь и для чего его поддерживают? – спросил я у хозяина гостиницы, пока мы потягивали пиво из кружек.
– Понятия не имею, – ответил он с обескураживающей честностью, которая отличает истинного англичанина (будь на его месте корнуоллец, он бы непременно соорудил великолепную легенду). – Такова традиция гостиницы, и она поддерживается последние сто лет.
Мне тут же припомнилась история про одного американца в Италии. Ему показали свечу, которая, по слухам, горела несколько столетий. И что же сделал наш американский друг? Он немедленно затушил свечу со словами: «По-моему, сейчас ей самое время погаснуть!»
– Полагаю, кто-то мог и недосмотреть за пламенем? – предположил я.
Хозяин метнул в меня гневный взгляд, дружелюбную улыбку как ветром сдуло с его лица.
– Только не я, сэр! – с достоинством воскликнул он и в сердцах брякнул кулаком по столешнице.
Вот почему, подумал я, Англия никогда не станет республикой.
За второй кружкой пива он завел беседу о путешественниках, которые зимой заглядывают в гостиницу, привлеченные ее огнями.
– Давным-давно, – начал он, – задолго до меня приключилась такая история. В самый разгар зимы сюда забрел один путник. Было уже поздно, и его оставили ночевать в гостиной. Мужчина жаловался на усталость и сразу же намеревался лечь спать. Но тут его внимание привлек большой старый сундук в углу комнаты. Наверное, постоялец был чрезвычайно любопытным человеком, и к тому же весьма настойчивым, так как большую часть ночи он потратил на то, чтобы открыть злополучный сундук. И что же, по-вашему, он там обнаружил?
Хозяин сделал изрядный глоток из своей кружки, затем поставил ее на стол и устремил на меня торжествующий взгляд.
– Не знаю, – признался я.
– Там была куча льда, а под ней труп.
– Какой ужас.
– Очевидно, то же самое пришло и ему в голову, поскольку постоялец своими криками перебудил всю гостиницу. «О! – сказали ему, – не переживайте вы так! Этот человек умер своей смертью, а мы храним его до тех пор, пока не появится возможность отвезти в Уайдкумскую церковь и похоронить как полагается!»
Позже я удостоверился в подлинности этой ужасной истории. Правда, говорят, она произошла в другой одноименной гостинице, которая в былые времена стояла на противоположной стороне дороги.
Я наблюдал, как солнце садилось над Дартмуром.
Раньше мне доводилось видеть закат над Сахарой, и, припомнив свои старые впечатления, я понял, в чем источник тоски, охватившей меня в этот дартмурский вечер. Это был совершенно бесчеловечный закат! Здесь, в Дартмуре, не найти и акра удобной земли – куда ни кинь взгляд, на многие мили тянется почва, никогда не знавшая плуга. Мили земли, никогда не дававшей крова или пищи ни одному человеку – будь то мужчина, женщина или ребенок. Мили, столь же несовместимые с человечностью, как лунные кратеры. Земля, кажется, говорит: «Мне нет никакого дела до человека – жив он или мертв. Можете стараться хоть до скончания веков, все равно вам не приручить меня!» Жестокость пустыни или океана ощущается в Дартмуре…
Среди этого абсолютного покоя и одиночества солнце медленно опускалось к неровной, изломанной холмами линии горизонта на западе, ветер жалобно завывал в зарослях вереска. Я стоял на высокой пустоши в центре дольмена, сложенного в доисторические времена неизвестной расой людей. Что это был за странный народ? Для чего они покинули уютные долины с рощами, которые служили им убежищем, и пришли жить сюда – в пугающей наготе здешней земли, где сами казались беззащитными, как муха на стене?
Солнце коснулось кромки холмов, окутанной тревожной дымкой – будто там, внутри облака, тлел огонь, – и медленно в ней утонуло. Вокруг царило полное безмолвие: ни птичьей трели, ни скрипа колес, ни человеческого голоса, только ветер выводил свою невнятную унылую песню. В эту минуту мне подумалось: подобное сочетание гробовой тишины и абсолютного уединения среди бесконечных просторов пустоши, переходящей в столь же бесконечное небо, способно пронять даже законченного атеиста – так и кажется, что вот сейчас облачная пелена разверзнется и раздастся Глас свыше…
Тем временем на небе зажглась первая звездочка, ночь вступала в свои права, и волнение вереска у меня под ногами напоминало движение темной воды.
3
Я бросил взгляд на карту и громко (хотя и не слишком музыкально) пропел:
Том Пирс, Том Пирс, одолжи мне лошадку —
Холи-хей, хей, холи-хей! —
На лошадке в Уайдкум сегодня поеду,
С подружкой веселой моей.
И вот он передо мной на карте, Уайдкум-ин-зе-Мур (хотя в песне этот городок назывался просто Уайдкум). Он лежал в стороне от моего маршрута, но какой же человек – если только он не абсолютно безразличен к атмосфере всеобщего праздника – пренебрежет возможностью посетить Уайдкумскую ярмарку и посмотреть, что она из себя представляет? Только не я! Теперь уже и не вспомнить, сколько раз, находясь в самых различных уголках Земли, я принимал участие в этом путешествии серой кобылы Тома Пирса на легендарную ярмарку. И я не одинок. Думаю, повсюду в мире, где собираются не совсем безголосые англичане (а особенно если среди них есть уроженцы Девоншира), звон бокалов сопровождается этой бессмертной песней: из последних сил тащится серая кобыла Тома Пирса, везет на ярмарку Билла Бруэра, Йена Стуэра, Питера Герни, Питера Дэви, Дэниэла Уиддона, Гарри Хоки, старого дядюшку Тома Коблея и прочих!
Хотя эта песня, обладающая богатым, сочным звучанием, обычно нравится всем, в глазах целого мира это прежде всего неофициальный гимн Девоншира.
Чтобы попасть в Уайдкум, мне следовало двигаться прямо на восток, пересекая Дартмур. Ранее я охарактеризовал Дартмур как пустыню. Если продолжить сравнение, то такие «вересковые» – то есть разбросанные по вересковым пустошам – деревни, как Уайдкум, служат оазисами в этой пустыне. Они представляют собой маленькие островки зелени, забившиеся в глубокие лощины между холмами, защищенные (насколько это возможно) от наиболее жестоких атак непогоды. Эти деревушки видятся мне крохотными центрами человеческой цивилизации на огромных безлюдных просторах пустыни. И думается, что пиво здесь вкуснее, чем в любой другой части Дартмура; огонь в камине горит ярче, а освещенные окна выглядят дружелюбнее и призывнее – именно благодаря той мрачной дикости, которая окружает Уайдкум…
Всю дорогу до Уайдкума я распевал вышеназванную песню, причем так увлекся этим процессом, что, когда въехал на очередной холм (тот самый, на который, как вы помните, поднялся Том Пирс и «увидел свою старую кобылу, испускающую последний дух»), то очень удивился, едва не наткнувшись на кузню.
А затем я увидел Уайдкум! Цепочка крохотных домиков – беленых, крытых соломой и окруженных живыми изгородями – растянулась вдоль небольшой долины, засаженной пышными деревьями. Там же я разглядел высокую серую башню местной церквушки, зеленую лужайку посреди деревни и стоявший неподалеку трактир. Над крышами домов – куда ни посмотри – высились гладкие, голые вершины холмов, образующие волнистую линию горизонта.
Я никогда не осознавал, какой властью может обладать простая песня, пока не попал в Уайдкум!
К лужайке, исполнявшей роль деревенской площади, подъехали сразу четыре больших междугородных автобуса. В сторонке стоял старый, скрюченный ревматизмом старик, вылитый дядюшка Том Коблей, и, опершись на ясеневый посох, наблюдал за энергичной высадкой туристического десанта. Увешанные фотоаппаратами молодые мужчины, подхватив под ручку своих дам, разбредались по деревенским переулочкам, весело или томно – в соответствии со своим темпераментом. Женщины постарше толпились вокруг церкви; мужчины в праздничном настроении сразу же направились в паб. Посреди этого переполоха пестрая хохлатка пересекала дорогу – осторожно, как бы остерегаясь вспышек фотоаппаратов.