Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 9"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 42 страниц)

– Он мог бы быть королем! – сказал он, приказав одному из своих приближенных унести труп. – Мбопа, ты умертвил того, кто мог бы царствовать. Тебе не страшно, Мбопа?

– Нет, король! – ответил я. – Ребенок умерщвлен по приказанию того, кто сам король!

– Сядь-ка, потолкуем. Завтра ты получишь в награду пять быков, ты можешь сам выбрать их из королевского стада!

– Король добр, он видит, что пояс мой туго стянут, он хочет утолить мой голод. Позволишь ли мне, король, удалиться? Моя жена Макрофа скоро родит, и я хотел бы навестить ее!

– Нет, посиди немного, скажи, что делает Балека, моя сестра и твоя?

– Все благополучно! – ответил я.

– Не плакала ли она, когда ты взял у нее ребенка?

– Нет, не плакала. Она сказала: воля моего властелина пусть будет моей волей!

– Хорошо. Если бы она плакала, то тоже была бы убита. Кто же был при ней?

– При ней была Мать Небес!

Чака нахмурил брови.

– Нанди, моя мать? Зачем она там была? Клянусь, хотя она и моя мать, если бы я думал… – Чака остановился. На минуту он замолк и затем продолжал: – Скажи-ка, что у тебя в этой циновке? – Он указал концом своего ассегая на узел за моими плечами.

– Лекарства, король!

– Ты носишь с собой такое количество лекарств? Да их хватило бы на целое войско. Разверни циновку и покажи, что в ней!

Скажу вам откровенно, отец мой, что от ужаса у меня кровь застыла в жилах. Если бы я открыл циновку и он увидел ребенка, тогда…

– Это тагати – оно заколдовано, мой повелитель. Не следует смотреть лекарства!

– Открой, говорю тебе! – возразил он гневно. – Что, я не могу видеть лекарства, которые должен глотать?! Я, величайший из королей!

– Смерть есть лекарство королей! – ответил я, взяв в руки узел, и положил его как можно дальше от него, в тени изгороди. Затем нагнулся, медленно развязывая веревки. Капли пота текли по моему лицу, подобно каплям слез. Что делать, если он увидит ребенка? А что, если ребенок проснется и закричит? Я должен буду вырвать копье из рук короля и ударить его. Да, решено! Я убью короля и затем себя самого. Наконец циновка была развязана. Сверху лежали коричневые корни целебных трав, а под ними бесчувственный ребенок, завернутый в мох.

– Скверная штука! – сказал король, нюхая щепотку табаку. – Смотри-ка, Мбопа, какой у меня верный глаз! Вот тебе и твоим лекарствам! – С этими словами он поднял ассегай и намеревался пронзить им узел, но в ту минуту, когда он прицелился, мой добрый змей внушил королю чихнуть, и потому копье пронзило только листья моих целебных трав, не задев ребенка.

– Да благословит небо короля! – сказал я, как того требовал обычай.

– Спасибо, Мбопа, это хорошее пожелание, – сказал король, – а теперь убирайся! Следуй моему совету. Убивай своих детей, как я убиваю своих. Я делаю это для того, чтобы они не надоедали мне. Поверь мне, лучше потопить детенышей льва!

Я поспешно завернул узел, руки мои дрожали. О, если бы в эту минуту ребенок проснулся и закричал! Наконец я завязал узел, встал, поклонился королю и, согнувшись вдвое, прошел мимо него. Не успел я переступить ворота Ум-Длункулу, как ребенок начал пищать. О, если бы это случилось минутой раньше!

– Что это, – спросил меня один из воинов, – спрятано у тебя под поясом, Мбопа?

Я не отвечал и бежал, не останавливаясь, до своей хижины. Когда я вошел, обе мои жены были одни.

– Я вернул ребенка к жизни! – сказал я, развязывая узел. Ананди взяла ребенка и стала его разглядывать.

– Мальчик кажется мне больше, чем был!

– Дыхание жизни вошло в него и раздуло его! – объяснил я.

– И глаза его совсем другие, – продолжала Ананди. – Теперь они большие и черные, похожие на глаза короля!

– Дух мой глянул в них и сделал их красивыми! – ответил я.

– У этого ребенка родимое пятно на бедре. У того, что я дала тебе, такого знака не было!

– Я прикладывал лекарства к этому месту! – ответил я.

– Нет, это другой ребенок, – сказала она угрюмо. – Это подмененное дитя, оно принесет несчастье нашему дому!

Тогда я вскочил в ярости и проклял ее, я понял, что если я не остановлю ее, язык этой женщины погубит нас.

– Замолчи, колдунья! – крикнул я. – Как ты смеешь так говорить? Ты хочешь навлечь проклятие на наш дом! Ты хочешь сделать нас всех жертвами королевского гнева! Повтори еще твои слова – и тебя вынюхают, как колдунью!

Я продолжал браниться, угрожая ей смертью, пока она не испугалась и, бросившись к моим ногам, не стала молить о прощении.

Признаюсь, однако, я очень боялся языка этой женщины, увы, не напрасно!

VII. Умслопогас отвечает королю

Прошло несколько лет, и об этом происшествии, казалось, все забыли, но это только казалось. О нем не говорили, но и не забыли, и скажу тебе, отец мой, я очень боялся того часа, когда о нем вспомнят. Тайна была известна двум женщинам: Нанди, Матери Небес, и Балеке сестре моей, жене короля. Другие две – мои жены, Макрофа и Ананди, подозревали о ней. При таких условиях тайна не могла быть сохранена навсегда. К тому же Нанди и Балека не умели скрывать своей нежности к ребенку, который назывался моим сыном, но, в сущности, был сыном короля Чаки и сестры моей Балеки и, таким образом, приходился внуком Нанди.

Частенько то та, то другая заходили в мою хижину под предлогом посещения моих жен, брали ребенка на руки и ласкали его. Напрасно просил я их воздерживаться от этих знаков особенного внимания к нему, любовь к ребенку брала верх, и они все-таки приходили. Кончилось тем, что Чака однажды увидел мальчика сидящим на коленях своей матери Нанди.

– Какое дело моей матери до твоего мальчишки, Мбопа? – спросил он меня угрюмо. – Разве она не может целовать меня, если ей так хочется ласкать ребенка? – И Чака дико расхохотался.

Я пожал плечами в ответ, и вопрос на время был замят. Но с этого дня Чака приказал следить за своей матерью.

Тем временем Умслопогас из мальчика превратился в здорового крепкого отрока, подобного ему не было далеко кругом. С самого детства характер мальчика был немного угрюм, он говорил мало и, подобно отцу своему, Чаке, не знал чувства страха. Он любил только двух существ на свете – меня, Мбопу, которого называл отцом, и Наду, считавшуюся его сестрой-близнецом.

Надо сказать, что если среди мальчиков Умслопогас выделялся силой и храбростью, то Нада была прелестная, самая красивая девочка.

Скажу тебе откровенно, отец мой, мне кажется, она не была чистокровной нгуни, хотя поручиться в этом не могу. Во всяком случае, глаза ее были нежнее и больше, чем у женщин нашего племени, волосы длиннее и менее курчавы, и цвет лица ближе подходил к цвету чистой меди. В этом отношении она вся была в свою мать, Макрофу, хотя красивее матери, – красивее, чем какая-либо из виденных мною женщин. Мать ее Макрофа, жена моя, принадлежала к племени свази и попала в крааль короля Чаки вместе с другими пленными после одного из его набегов. Она считалась дочерью вождя племени свази, и что она родилась от его жены – это было верно, но был ли вождь отцом ее, я не знаю; от самой Макрофы я слыхал, что до ее рождения в краале ее отца проживал европеец. Он был родом португалец, очень красив и мастерски выделывал железные вещи. Этот европеец любил мать моей жены; говорили, будто Макрофа была его дочерью, а не дочерью вождя племени свази. Я знаю также, что за несколько месяцев до рождения моей жены вождь свази убил этого европейца. Никто, конечно, не мог знать сущей правды, и я говорю об этом лишь потому, что красота Нады более походила на красоту европейцев, нежели на красоту наших единоплеменниц, что было вполне естественно, если бы ее дед был действительно европеец.

Умслопогас и Нада были всегда неразлучны. О, как они были милы!

Дважды за время их детства Умслопогас спас жизнь Нады.

В первый раз дело было так.

Однажды дети зашли далеко от крааля в поисках ягод. Незаметно забрались они в страшную глушь, где их застала ночь. Утром, подкрепившись ягодами, они тронулись дальше, но не могли выбраться из незнакомого места, а тем временем наступил вечер и спустилась непроглядная мгла.

Пришло следующее утро, и дети изнемогали от усталости и голода, так как ягод больше им не попадалось. Нада, обессилевшая, опустилась на землю, а Умслопогас все еще не терял надежды. Оставив Наду, он полез на гору, на склоне ее мальчик нашел много ягод и очень питательный корень, которым утолил свой голод. Наконец мальчик добрался до самой вершины. И что же, там, далеко, на востоке, он увидел белую полоску, похожую на стелющийся дым. Он сейчас же сообразил, что видит водопад за королевским жилищем.

Бегом спустился он с горы с целым запасом кореньев и ягод в руках, прыгая и крича от радости. Но когда он добежал до того места, где оставил Наду, то нашел ее в бесчувственном состоянии. Бедняжка лежала на земле, а над нею стоял шакал, обратившийся в бегство при приближении Умслопогаса. Казалось, было только два выхода из такого положения – или самому спасаться, или же лечь рядом с Надой и ждать смерти. Но мальчик нашел третий. Он снял свою кожаную сумку, разорвал ее, сделал из нее веревки и привязал ими Наду к своей спине. С этой ношей мальчик направился к королевскому краалю.

Ему бы никогда не удалось добраться – путь был слишком дальний, – но, к счастью, под вечер несколько королевских посланных, проходя этим лесом, наткнулись на голого мальчика с привязанной к его спине девочкой. Мальчик с палкой в руках, шатаясь, медленно брел вперед с блуждающими глазами и пеной у рта. От усталости он не мог больше говорить. Веревки глубоко врезались в тело и оставили рубцы на его плечах.

Узнав в нем Умслопогаса, сына Мбопы, люди эти помогли ему добраться домой. Они хотели было оставить Наду, думая, что она уже мертвая, но Умслопогас знаками указал на ее сердце, и, убедившись в том, что оно еще билось, ее захватили с собой. В конце концов оба быстро оправились и больше, чем когда-либо, полюбили друг друга. После этого я просил Умслопогаса сидеть дома, не выходить за ворота крааля и не водить сестру по диким, незнакомым местам.

Но мальчик любил бродить, как дикий зверь, а куда шел он, туда шла и Нада. В один прекрасный день они опять ускользнули через открытые ворота и забрались в глубокую долину. Эта долина имела дурную славу из-за появляющихся в ней призраков. Говорили, будто эти привидения убивают всех, кто туда попадет. Не знаю, правда ли это, но знаю, что в этой долине жила дикая женщина. Жилищем ей служила пещера, а питалась она тем, что ей удавалось убить, украсть или вырыть из земли.

Женщина эта была помешанная. Случилось это вследствие того, что мужа ее заподозрили в колдовстве против короля и убили. Чака, согласно обычаю, послал разрушить его крааль. Воины пришли и убили всех его обитателей. Напоследок умертвили детей, трех молодых девушек, и закололи бы и мать, если бы в эту минуту на глазах у всех в нее не вошел дух: она сошла с ума. Тогда они отпустили ее из-за духа, поселившегося в ней, и с тех пор никто не решался ее тронуть.

Несчастная женщина убежала и поселилась в этой долине. Сумасшествие ее выражалось в том, что, где бы она ни видела детей, особенно девочек, ею овладевало безумное желание убить их, как убили когда-то ее собственных детей. Такие случаи бывали не раз. Во время полнолуния, когда ее безумие достигало высшей степени, женщина уходила очень далеко в поисках детей и, как гиена, выкрадывала их из краалей.

И вот Умслопогас и Нада пришли в долину, где жила детоубийца. Они присели около впадины с водой, находившейся вблизи входа в ее пещеру, и, не подозревая об опасности, занялись плетением венков.

Вскоре Умслопогас отошел от Нады, ему вздумалось поискать тех лилий, что растут на скалах: Нада любила их. Уходя, он что-то крикнул ей. Его голос разбудил женщину, спавшую в своей пещере. Обыкновенно она выходила только ночью, подобно диким шакалам.

Услышав голос мальчика, женщина вышла из пещеры, полная кровожадных инстинктов, в руках она держала копье.

Увидев Наду, спокойно сидевшую на траве, занятую цветами, женщина крадучись стала приближаться к ней с намерением убить ее. Когда она уже была в нескольких шагах, – я рассказываю со слов самой девочки, – Нада почувствовала около себя как бы ледяное Дыхание.

Невольный страх овладел девочкой, хотя она еще не замечала женщины, собиравшейся нанести ей смертельный удар. Нада отложила цветы, нагнулась над водой. И там-то и увидела она отражение кровожадного лица детоубийцы.

Сумасшедшая подползла к ней сверху. Всклокоченные волосы закрывали ее лицо до бровей, глаза сверкали, как у тигрицы. Пронзительно вскрикнув, Нада вскочила и бросилась по тропинке, по которой ушел Умслопогас. Безумная женщина дикими прыжками пустилась вслед за ней.

Умслопогас услышал крик Нады, обернулся и бросился назад под гору и вдруг, о ужас! Перед ним оказалась безумная.

Она уже схватила Наду за волосы и занесла копье, чтобы пронзить ее. Умслопогас не был вооружен, у него ничего не было, кроме короткой палки. С этой палкой он бросился на безумную и так сильно ударил ее по руке, что она выпустила из рук девочку и с диким воплем бросилась на Умслопогаса с поднятым копьем.

Мальчик отскочил в сторону. Опять она замахнулась на него, но он высоко подпрыгнул вверх, и копье пролетело под его ногами. В третий раз женщина ударила его, и хотя он бросился на землю, стараясь избежать удара, но копье все же вонзилось ему в плечо. К счастью, тяжесть его тела при падении выбила оружие из ее руки, и раньше, чем она могла снова схватить его, Умслопогас был уже на ногах на некотором расстоянии от нее, причем копье осталось воткнутым в его плече.

Женщина обернулась с безумным яростным криком и бросилась на Наду с намерением задушить ее руками. Умслопогас, стиснув зубы, вырвал копье из раны и ударил им безумную. Женщина подняла большой камень и с силой швырнула его в мальчика.

Удар был так силен, что камень, ударившись о другой, разлетелся вдребезги. Умслопогас снова ударил женщину, и на этот раз так ловко, что копье пронзило ее насквозь, и она мертвая упала на землю. Нада перевязала глубокую рану на плече Умслопогаса, после чего с большим трудом дети добрались до крааля, где рассказали мне эту историю.

Однако дело тем не кончилось. Некоторые из наших единоплеменников стали роптать и требовать смерти Умслопогаса за то, что он убил женщину, одержимую духом. Но я сказал, что никто не тронет его. Он убил безумную, защищая свою жизнь и жизнь сестры, а всякий имеет право защищаться. Нельзя убить только того, кто исполняет приказание короля. «Во всяком случае, – говорил я, – если женщина и была одержима духом, то дух этот был злым духом, потому что добрый дух не станет требовать жизни детей, а лишь животных, тем более что у нас не в обычае приносить Аматонго, духам предков, человеческие жертвы, даже во время войны, – это делают только собаки племени басуто».

Однако ропот все увеличивался. Колдуны в особенности настаивали на смерти мальчика, они предсказывали всевозможные несчастья и кары за смерть безумной, одержимой духом, если убийца ее останется в живых, и в конце концов дело дошло до самого короля.

Чака призвал меня и Умслопогаса, а также колдунов. Сначала колдуны изложили свою жалобу, испрашивая смерти мальчика. Чака спросил, что случится, если мальчик не будет убит. Они ответили, что дух убитой женщины внушит ему чинить зло королевскому дому. Чака спросил, внушит ли дух причинить зло лично ему – королю Колдуны, в свою очередь, спросили духов и ответили, что опасность грозит не ему лично, а одному из членов королевской семьи после него. На это Чака сказал, что ему нет дела до тех, кто будет после него, и до их счастья или несчастья. После этого он обратился к Умслопогасу, отважно смотревшему ему прямо в глаза, как равный смотрит на равного.

– Мальчик, что ты можешь сказать, чтобы не быть убитым, как того требуют эти люди?

– А то, великий король, – ответил он, – что я убил безумную, защищая свою собственную жизнь!

– Это еще не важно, – сказал Чака, – если бы я, король, пожелал убить тебя, осмелился бы ты убить меня или моего посланного? Итонго, поселившийся в этой женщине, был, несомненно, царственный дух, который приказал убить тебя, и ты должен был подчиниться его воле. Что ты можешь еще сказать в свою защиту?

– А вот что, Слон, – ответил Умслопогас, – если бы я не убил женщину, то она убила бы мою сестру, которую я люблю больше своей жизни!

– Это еще ничего не значит, – сказал Чака, – если бы я приказал убить тебя за что-нибудь, то разве не приказал бы убить и всех твоих близких? Не могли поступить так же и царственный дух? Если ты не имеешь ничего более сказать, то ты должен умереть!

Признаюсь, мне становилось страшно. Я боялся, что Чака в угоду колдунам убьет того, кого называли моим сыном.

Но мальчик Умслопогас поднял голову и храбро ответил, не как человек, просящий о сохранении своей жизни, а как человек, защищающий свое право.

– Вот что я скажу, победитель врагов, и если и этого будет недостаточно, то не будем больше говорить – вели меня умертвить. Ты, король, не раз приказывал убить эту женщину. Те, кому ты поручал исполнить твое приказание, щадили ее, считая женщину одержимой духом. Я же в точности исполнил приказание короля, я убил ее – будь она одержима или нет, так как король повелел умертвить ее, а потому я заслужил не смерти, а награды!

– Хорошо сказано, Умслопогас! – ответил Чака. – Пусть дадут десять голов скота этому мальчику с сердцем взрослого человека, его отец будет стеречь их за него. Ты теперь доволен, Умслопогас?

– Я беру должное и благодарю короля, потому что он платить не обязан, а дает по своей доброй воле! – ответил мальчик.

Чака на мгновение замолчал, начиная сердиться, но вдруг громко расхохотался.

– Да, да, этот теленок похож на того, что был занесен много лет тому назад в крааль Сензангаконы! Каким был я, таков и этот малый. Продолжай, мальчик, идти по этой дороге и, может быть, в конце ее найдешь тех, кто будет встречать тебя королевским приветствием «Байете!». Но смотри! Не попадайся на моем пути – вместе нам будет тесно! А теперь ступай!

Мы ушли, но я заметил, как колдуны продолжали ворчать про себя. Они были недовольны и предвещали всякого рода несчастья.

Дело в том, что они завидовали мне и хотели поразить в самое сердце через того, кто назывался моим сыном.

VIII. Великое Ингомбоко

Некоторое время все было тихо, и так продолжалось до конца Празднества первых плодов.

Немало людей погибло за эти празднества, но тогда же происходило Великое Ингомбоко, или вынюхивание колдунов. Многих заподозрили в колдовстве против короля. В то время в Земле Зулу положение было таково, что все племя трепетало перед чародеями. Никто не мог спать спокойно, так как не был уверен, что на другое утро его не тронут жезлом исангомас, как назывались вынюхивавшие колдунов, и не приговорят к смерти.

Чака молчал и был доволен, пока исангомас выслеживали только тех, от кого он сам желал отделаться, но когда они стали преследовать свои собственные интересы и подвергли смерти его любимцев, король стал гневен. Обычай страны требовал немедленной смерти тех, на кого указывали колдуны. Той же участи подвергалась и вся семья этого человека. Сам король редко мог спасти даже тех, кого любил.

Однажды ночью я был призван к королю по случаю его нездоровья. В этот день происходило Ингомбоко, и пятеро храбрейших военачальников были заподозрены вместе со многими другими. Все они были умерщвлены, послали также убить их жен и детей. Чака, очень рассерженный этими убийствами, призвал меня к себе.

– Мбопа, сын Македамы, теперь в Земле Зулу правят колдуны, а не я! – обратился он ко мне. – Чем же это кончится? Чего доброго, они в конце концов меня самого заподозрят и убьют. Эти исангомас одолевают меня, они покрывают страну, как ночные тени. Научи меня, как отделаться от них.

– Тот, кто идет по мосту копий, о король, падает в бездну небытия! – ответил я мрачно. – Сами колдуны не могут удержаться на этом мосту. Разве у колдунов не такое же сердце, как у других людей? Разве кровь их нельзя пролить?

Чака как-то странно взглянул на меня.

– Ты, однако, очень храбрый человек, Мбопа, что осмеливаешься говорить такие слова мне, – сказал он. – Разве ты не знаешь, что тронуть исангомас – кощунство?

– Я говорю то, что сам король думает, – ответил я. – Слушай, о король! Правда, что тронуть настоящего исангома – кощунство, а что, если исангома этот – лжец? А что, если он обрекает на смерть напрасно и лишает жизни неповинных людей? Разве кощунство подвергнуть его той участи, которой он подверг многих других? Скажи-ка, король!

– Это ты хорошо сказал, Мбопа, – ответил Чака. – А теперь скажи мне, сын Македамы, как можно было бы доказать это?

Тогда я нагнулся и шепотом сказал королю несколько слов на ухо. Чака уныло склонил голову. Я сказал так, отец мой, потому что сам видел зло, причиняемое исангомас. Я ведь знал все их тайны, а потому боялся за собственную жизнь и жизнь дорогих и близких моему сердцу людей. Все колдуны и исангомас ненавидели меня как человека, знакомого с их колдовством, как человека с проницательным взором и тонким слухом.

Однажды утром, спустя некоторое время после вышеприведенного разговора с королем, в краале случилось нечто небывалое.

Сам король выскочил утром из своей хижины, громко созывая народ, чтобы посмотреть на зло, причиненное ему неизвестным колдуном.

Все немедленно сбежались, и вот что представилось глазам нашим. На пороге ворот, ведущих в Ум-Длункулу, жилище короля, видны были большие кровавые пятна.

Храбрейшие из воинов почувствовали, что колени их подкосились, женщины громко плакали, как плачут над покойниками. Они плакали, потому что знали весь ужас такого предзнаменования.

– Кто это сделал? – кричал Чака громовым голосом. – Кто осмелился околдовать короля и пролить кровь на пороге его дома?

Все молчали. Чака снова заговорил:

– Такое преступление не может быть омыто кровью двух или трех и забыто! Человек, совершивший его, отправится не один, а со многими другими, в царство духов. Все его племя умрет с ним, не исключая младенцев в его хижине и скота в его краале! Идите, гонцы, на восток, на запад, на север, на юг, созовите именитых колдунов. Пусть они позовут начальников каждого полка и вождей каждого племени! На десятый день соберется круг Ингомбоко, тогда будет такое вынюхивание колдунов и ведьм, какого доселе еще не бывало в Земле Зулу!

Гонцы тотчас же отправились исполнять приказание короля, запомнив со слов колдунов имена тех, кто должен был явиться.

И вот ежедневно к вратам королевского крааля стали стекаться люди и, ползком приближаясь к королю, восхвалять его громким голосом. Но король никого не удостоил своим вниманием. Только одного из военачальников он приказал немедленно умертвить, заметив в его руке трость из ум-цнака, алого дерева вождей, которую Чака когда-то сам подарил ему.

В ночь перед собранием Ингомбоко колдуны и колдуньи вступили в крааль. Их было сто человек одних и пятьдесят других. Человеческие кости, рыбьи и воловьи пузыри, змеиные кожи, надетые на них, придавали им отвратительный и странный вид. Они шли молча, пока не достигли королевского жилища Ум-Длункулу. Тут они остановились и хором запели песню, которую всегда поют перед началом Ингомбоко. Окончив ее, они молча отошли на место, указанное им, где провели ночь в непрерывном бормотании и чародействе.

Призванные издалека дрожали от страха, прислушиваясь к их словам. Они знали, что многих из них отметит обезьяний хвост раньше чем солнце успеет сесть еще раз.

И я тоже дрожал, сердце мое было полно страха. Ах, отец мой, тяжело было жить на свете во времена короля Чаки. Все принадлежали королю, а кого щадила война, те были всегда во власти колдунов.

На рассвете глашатаи начали созывать весь народ на королевское Ингомбоко. Люди приходили сотнями. В руках они держали только короткие палки – иметь при себе какое бы то ни было оружие было запрещено под страхом смерти. Они усаживались в большой круг перед воротами королевского жилища. О! Вид их был грустный, и мало кто думал о пище, они сами представляли собой пищу смерти.

Кругом толпились воины, все отборные люди, рослые и свирепые, вооруженные одними керри, – то были палачи.

Когда все было готово, король вышел из своей хижины, одетый в плащ из звериных шкур. За ним следовали индуны и я.

Чака был на голову выше всех присутствующих. При его появлении вся бесчисленная толпа бросилась на землю, и уста каждого пронзительно и отрывисто прокричали королевское приветствие – «Байете!».

Чака, казалось, не обратил на них ни малейшего внимания, чело его было затуманено, как горная вершина, задернутая облаками.

На некоторое время воцарилось гробовое молчание. Затем из отдаленных ворот вышла толпа девушек, одетых в блестящие одежды, с зелеными ветвями в руках. Подойдя ближе, девушки стали хлопать в ладоши и затянули нежными голосами какой-то напев, а затем столпились в кучу позади нас.

Чака поднял руку, и тотчас раздался топот бегущих ног. Из-за королевской хижины показалась целая группа исангомас: мужчины – по правую сторону, женщины – по левую. Каждый из них держал в левой руке хвост дикого зверя, в правой – пучок стрел и маленький щит.

Они имели отвратительный вид, а кости, украшавшие их одежды, гремели при каждом движении, пузыри и змеиные кожи развевались за ними по ветру, лица, натертые жиром, блестели, глаза были вытаращены, точно у рыб, а губы судорожно подергивались, пока они яростным оком осматривали сидящих в кругу. Ха! Ха! Ха! Они не подозревали, эти дети зла, кто из них еще раньше заката солнечного будет палачом и кто жертвой.

Но вот они стали приближаться в глубоком молчании, нарушаемом лишь топотом их ног да сухим бренчанием костяных ожерелий, пока не выстроились в один ряд перед королем.

Так они стояли некоторое время; вдруг каждый из них протянул руку, державшую маленький щит, и все в один голос закричали:

– Здравствуй, отец наш!

– Здравствуйте, дети мои! – ответил Чака.

– Что ты ищешь, отец? – вопросили они. – Крови?

– Крови виновного! – ответил Чака.

Они повернулись и заговорили шепотом между собой: женщины переговаривались с мужчинами.

– Лев Зулусов жаждет крови!

– Он насытится! – закричали женщины.

– Лев Зулусов чувствует кровь!

– Он увидит ее! – закричали опять женщины.

– Взор его выслеживает колдунов!

– Он сосчитает их трупы!

– Замолчите! – крикнул Чака. – Не теряйте времени в напрасной болтовне, приступайте к делу. Слушайте!

Чародеи околдовали меня!

Чародеи осмелились пролить кровь на пороге королевского дома. Ройтесь в недра земли и найдите виновных, вы, крысы! Облетите воздушные пространства и найдите их, вы, коршуны! Обнюхивайте ворота жилищ и назовите их, вы, шакалы, ночные охотники! Тащите их из пещер, где они запрятаны, верните их из далеких стран, если они убежали, вызовите их из могил, если они умерли. К делу! К делу! Укажите мне их, и я щедро награжу вас, и, хотя бы они были целым народом, уничтожьте их. Теперь начинайте! Начинайте партиями в десять человек. Вас много – все должно быть кончено до заката солнца!

– Все будет исполнено, отец! – отвечали хором колдуны.

Тогда десять женщин выступили вперед. Во главе их находилась самая известная колдунья того времени, престарелая женщина по имени Нобела. Для этой женщины темноты ночи не существовало, она обладала чутьем собаки, ночью слышала голоса мертвых и правдиво передавала все слышанное.

Остальные исангомас обоего пола сели полукругом перед королем. Нобела выступила вперед, а за нею вышли девять ее подруг. Они поворачивались то к востоку, то к западу, к северу и югу, зорко вглядываясь в небеса. Они поворачивались к востоку и западу, к северу и югу, стараясь проникнуть в сердца людей. Потом, как кошки, поползли по всему кругу, обнюхивая землю. Все это происходило в глубоком молчании. Каждый из сидящих в кругу прислушивался к биению своего сердца. Одни коршуны пронзительно кричали на деревьях.

Наконец Нобела заговорила:

– Вы чувствуете его, сестры?

– Чувствуем! – ответили они.

– Он находится на востоке, сестры?

– Да, на востоке! – отвечали они.

– Не он ли сын чужеземца, сестры?

– Да, он сын чужеземца!

Колдуньи подползали все ближе, ползли на руках и коленях, пока не собрались на расстоянии десяти шагов от того места, где я сидел среди индун около короля. Индуны переглянулись и позеленели от страха, а у меня, отец мой, затряслись колени, мозг костей превратился в воду. Я знал отлично, кого они называли сыном чужеземца. Это был не кто иной, как я, отец мой. Меня-то они и собирались выследить. Если же меня заподозрят в чародействе, то убьют со всем моим семейством, потому что даже клятва короля едва ли спасет меня от приговора колдуний.

Я взглянул на свирепые лица исангомас передо мной, смотрел, как они ползут, точно змеи, оглянулся и увидел палачей, уже схватившихся за свое оружие, готовясь приступить к исполнению своих обязанностей, и, как я уже сказал, я переживал чувства человека, для которого чаша горечи переполнена.

Но в эту минуту я вспомнил, о чем мы шептались с королем, из-за чего созвано это Ингомбоко, и надежда вернулась ко мне, подобно первому лучу рассвета после бурной ночи. Все же я не смел особенно надеяться, легко могло случиться, что король лишь подставил мне ловушку, чтобы вернее поймать меня.

Теперь уже колдуньи доползли и остановились прямо передо мной.

– Оправдывается ли наш сон? – спросила престарелая Нобела.

– Виденное во сне сбывается наяву! – отвечали колдуньи.

– Не шепнуть ли вам его имя, сестры?

Женщины, как змеи, подняли головы, преклоненные к земле, причем костяные ожерелья звякнули на их худощавых шеях. Затем они соединили головы в круг, а Нобела просунула свою среди них, произнося одно слово.

– Ага! Ага! – засмеялись они. – Мы слышим тебя. Ты верно назвала его. Пускай это имя будет произнесено перед лицом Неба, как его имя, так и всего его дома, пусть он не услышит другого имени вовек!

Все вдруг вскочили на ноги и бросились ко мне со старухой Нобелой во главе.

Они прыгали вокруг, указывая на меня звериным хвостом, а старуха Нобела ударила меня этим хвостом по лицу и громко закричала:

– Привет тебе, Мбопа, сын Македамы! Ты тот самый человек, который пролил кровь на пороге королевского дома с целью околдовать короля. Да погибнет весь твой род!

Я видел, как она подошла ко мне, чувствовал удар по лицу, но ощущал все это, как во сне. Я слышал шаги палачей, когда они ринулись вперед, чтобы схватить меня и предать ужасной смерти, язык прилип к моей гортани, и я не мог произнести ни слова.

Я взглянул на короля и в эту минуту разобрал слова, сказанные им вполголоса: «Близко к цели, а все же мимо!»