Текст книги "Ярость (Сборник)"

Автор книги: Генри Каттнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 44 страниц)

– Что ж, постараюсь, – сказал он, разматывая канат, чтобы подойти к сумке с инструментами, которую принес на борт вдвоем с Каннингхэмом.

Очутившись одни, Далквист и Толмен привязались к колоннам и стали ждать. Больше ничего не оставалось. Толмен как-то упоминал при Ферне и Каннингхэме о высокочастотном опьянении, но они не сочли эту информацию ценной. А ведь в ней, возможно, ключ к ответу – надо подкрепить технику прикладной психологией.

Тем временем Толмен тосковал по сигарете. В неуклюжем скафандре он мог принять только таблетку соли и выпить несколько глотков теплой воды, и то благодаря специальному механизму. Сердце его стучало, от тупой боли ломило в висках. В скафандре было неудобно, никогда еще Толмену не приходилось испытывать такого – как будто заточили его душу.

Через приемник он вслушивался в гудящее безмолвие, нарушаемое лишь шорохом резиновой обшивки сапог, когда передвигался Ферн. Хаос корабельного оборудования заставил Толмена зажмуриться; безжалостное освещение, не рассчитанное на глаза человека, вызывало нервную боль в глазницах. «Где-то на корабле, – подумал он, – скорее всего в салоне, спрятан Квентин. Он замаскирован. Но как?»

Принцип украденного письма? Навряд ли. У Квентина не было оснований ждать налета. Лишь по чистой случайности транспланту выбрали такое превосходное укрытие. По случайности, а также из-за лихорадочной спешки строителей, создавших звездолет разового назначения, удобный, как логарифмическая линейка, – ни более, ни менее.

«Вот если заставить Квентина обнаружить себя…» – подумал Толмен.

Но каким образом? Через наведённое раздражение мозга – опьянение?

Воззвать к основным схемам? Но человеческий мозг не способен на них воздействовать. У этой породы только и есть общего с человеком, что инстинкт самосохранения. Толмен жалел, что не похитил Линду. Тогда бы у него был козырь.

Будь у Квентина человеческое тело, загадка решалась бы просто. И не обязательно пыткой. Толмена привела бы к цели непроизвольная мускульная реакция – старинное оружие профессиональных фокусников. К сожалению, целью был Квентин – бестелесный мозг в герметизированном, изолированном металлическом цилиндре, где вместо позвоночника – провод.

Если бы Ферну удалось наладить высокочастотный генератор, колебания так или иначе ослабили бы оборону Барта Квентина. Пока же трансплант остается крайне опасным противником. И отлично замаскированным.

Ну, не то чтобы идеально. Вовсе нет. Толмен внезапно оживился: ведь Квентин не просто отсиживается, пренебрегая пиратами, и возвращается кратчайшим путем на Землю. Он повернул назад, а не продолжил полет на Каллисто, и это доказывает, что Квентину нужна подмога. А тем временем, убивая, он отвлекает незваных гостей.

Значит, Квентина явно можно найти.

Лишь бы хватило времени.

Каннингхэму это было по плечу. И даже Ферн – угроза транспланту. Это значит, что Квентин… боится.

Толмен прерывисто вздохнул.

– Квент, – сказал он, – есть предложение. Ты слушаешь?

– Да, – ответил далекий, до ужаса знакомый голос.

– Есть вариант, устраивающий нас всех. Ты хочешь остаться в живых. Мы хотим получить корабль. Верно?

– Правильно.

– Предположим, мы сбрасываем тебя на парашюте, когда входим в земную атмосферу. Потом принимаем управление и снова уходим в космос. Тогда…

– А Брут весьма достойный человек, – докончил Квентин. – Но только он, конечно, никогда таким не был, Я никому из вас больше не доверяю, Вэн. Психопаты и преступники слишком аморальны. Они не остановятся ни перед чем, считая, будто цель оправдывает средства. Ты психолог с неустойчивой психикой, Вэн, и именно поэтому я не верю ни единому твоему слову.

– Надолго вперед загадываешь. Помни, если мы вовремя отыщем нужную схему, переговоров не будет.

– Если отыщете.

– До Земли далеко. Теперь мы остерегаемся. Больше ты никого не убьешь. Мы попросту будем спокойно работать, пока не найдем тебя. Ну, как?

Помолчав, Квентин сказал:

– Я уж лучше загадаю вперед. Технические категории знакомы мне лучше человеческих. Завися от своей области знаний, я в большей безопасности, чем если бы попытался заняться психологией. Я разбираюсь в коэффициентах и косинусах, но не в коллоидной начинке твоего черепа.

Голова Толмена поникла, с носа на смотровое стекло шлема покатился пот. Волной нахлынула внезапная боязнь замкнутого пространства – боязнь тесного скафандра, более просторной темницы салона и самого корабля.

– Ты скован в своих действиях, Квент, – сказал он чересчур громко. – Выбор оружия у тебя небогатый. Ты не можешь изменить здесь атмосферного давления, иначе давно сплющил бы нас в лепешку!

– А заодно и драгоценное оборудование. Кстати, ваши скафандры выдерживают, практически, любое давление.

– Король у тебя все еще под шахом.

– Как и у тебя, – хладнокровно ответил Квентин.

Ферн посмотрел на Толмена долгим взглядом, в котором читались одобрение и тень торжества. Под неуклюжими перчатками, орудующими хрупкими инструментами, возникал генератор. К счастью, надо было переремонтировать готовое оборудование, а не создать его заново – иначе времени не хватило бы.

– Наслаждайся жизнью, – сказал Квентин. – Я выжимаю все ускорение, которое мы стерпим.

– Не ощущаю перегрузок, – заметил Толмен.

– Все, которое мы стерпим, а не которое я способен развить. Давай же, развлекайся. Победить ты не можешь.

– Неужели?

– Сам посуди. Пока вы привязаны к месту, вам ничто не угрожает. А если начнете двигаться по кораблю, я вас уничтожу.

– Значит, чтобы захватить тебя, надо двигаться?

Квентин рассмеялся.

– Этого я не говорил. Я хорошо замаскирован. Сейчас же выключите!

Эхо от крика перекатывалось под сводчатым потолком, сотрясая янтарный воздух. Толмен нервно дернулся. Он перехватил взгляд Ферна и увидел, что астрофизик усмехается.

– Подействовало, – сказал Ферн.

Наступило долгое молчание. Внезапно корабль тряхнуло. Но генератор был надежно закреплен, да и людей страховали канаты.

– Выключите, – вторично потребовал Квентин. Голос его звучал не вполне уверенно.

– Где ты? – спросил Толмен.

Никакого ответа.

– Мы можем и подождать, Квент.

– Ну и ждите! Я… меня не отвлекает страх за свою шкуру. Вот одно из многих преимуществ транспланта.

– Сильный раздражитель, – пробормотал Ферн. – Быстро его разобрало.

– Полно, Квент, – убедительно сказал Толмен. – У тебя ведь не исчез инстинкт самосохранения. Вряд ли тебе сейчас очень приятно.

– Даже… слишком приятно, – с запинкой ответил Квентин. – Но ничего не выйдет. Меня всегда было трудно подпоить.

– Эго не выпивка, – возразил Ферн. Он коснулся диска регулятора.

Трансплант рассмеялся; Толмен с удовольствием отметил про себя, что его речь стала невнятной.

– Уверяю тебя, ничего не выйдет. Я для вас слишком… хитер.

– Да ну?

– Да! Вы тоже не дураки, никоим образом. Ферн, может быть и знающий инженер, но недостаточно знающий. Помнишь, Вэн, в Квебеке ты спросил, какие во мне… изменения? Я сказал, что никаких. Теперь я убеждаюсь, что ошибся.

– То есть?

– Меньше отвлекаюсь. – Квентин был слишком разговорчив – симптом опьянения. – В телесной оболочке мозг не может полностью сосредоточиться. Он постоянно ощущает тело. А тело – механизм несовершенный. Слишком специализированный, чтобы иметь высокий КПД. Дыхание, кровообращение – все это мешает. Отвлекают даже вдохи и выдохи. Так вот, сейчас мое тело – корабль, но это механизм идеальный. У него КПД предельно высокий. Соответственно, лучше работает мой мозг.

– Сверхчеловеческий.

– Сверхдейственный. Обычно шахматную партию выигрывает более сложно организованный мозг, потому что он предвидит все мыслимые гамбиты. Так и я предвижу все, что ты можешь сделать. А у тебя серьезный гандикап.

– Отчего же?

– Ты человек.

Самомнение, подумал Толмен. Не здесь ли его ахиллесова пята? Сладость успеха, очевидно, сделала свое психологическое дело, а электронный хмель усыпил центры торможения. Логично. После пяти лет однообразной работы, как она ни необычна, внезапно изменившаяся ситуация (переход от действия к бездействию, превращение из машины в главного героя) могла послужить катализатором. Самомнение. И сумеречное мышление.

Ведь Квентин не сверхмозг. Отнюдь нет. Чем выше коэффициент умственного развития, тем меньше нуждаешься в самооправдании, прямом или косвенном. И как ни странно, Толмен разом избавился от неотступных угрызений совести. Настоящего Барта Квентина никто не мог обвинить в параноидном мышлении.

Значит…

Произношение Квентина оставалось четким, он не глотал слов. Но ведь звуки он издает не губами, не языком, без помощи неба. А вот контроль громкости заметно ухудшился, и голос транспланта то понижался до шепота, то срывался на крик.

Толмен усмехнулся. На душе у него стало легче.

– Мы люди, – сказал он, – но мы-то пока трезвы.

– Чепуха. Посмотри на индикатор. Мы приближаемся к Земле.

– Хватит дурака валять, Квентин, – устало проговорил Толмен. – Ты блефуешь, и мы оба это понимаем. Не можешь ведь ты до бесконечности терпеть высокочастотный раздражитель. Не трать время, сдавайся.

– Сам сдавайся, – сказал Квентин. – Я вижу все, что делает каждый из вас. Да и корабль – ловушка на ловушке. Мне остается только наблюдать отсюда, сверху, пока вы не очутитесь возле какой-нибудь ловушки. Я свою партию продумал на много ходов вперед, все гамбиты кончаются матом одному из вас. У вас нет никакой надежды. У вас нет никакой надежды.

Отсюда, сверху, подумал Толмен. Откуда сверху? Он вспомнил реплику Коттона, что найти транспланта поможет геометрия. Конечно. Геометрия и психология. Разделить корабль на две части, потом на четыре и так далее…

Теперь уж не обязательно. Сверху – решающее слово. Толмен ухватился за него с пылом, никак не отразившемся на его лице. Сверху – значит, зона поисков сужается вдвое. Нижние участки корабля можно исключить. Теперь надо разделить пополам верхнюю секцию – линия пройдет, допустим, через звездный глобус.

Глаза транспланта – фотоэлементы – расположены, конечно, повсюду, но Толмен решил исходить из того, что Квентин считает себя находящимся в каком-то одном пункте, а не разбросанным по всему кораблю. Местонахождение человека в его понимании соответствует местонахождению головы.

Итак, Квентину видно красное пятно на звездном глобусе, но это не значит, что он находится в стене, к которой обращено это полушарие глобуса. Надо спровоцировать транспланта, пусть укажет свои координаты относительно тех или иных предметов на корабле. Это будет трудно: ведь в таких случаях координаты определяются на глазок; зрение – важнейшее звено, связующее человека с его окружением. А у Квентина зрение почти всемогущее. Он видит все.

Но можно же его как-то локализовать?

Помогла бы словесная ассоциация. Но для этого нужно содействие Квентин не настолько пьян!

Можно узнать, что именно видит Квентин, но этим все равно ничего не определишь: его мозгу необязательно соседствовать с одним из глаз. У транспланта есть неуловимое, внутреннее ощущение пространства – сознание, что он, слепой, глухой, немой, если бы не разбросанные повсюду дистанционные датчики, находится в определенном месте. А как вытянуть из Квентина то, что нужно: ведь на прямые вопросы он не ответит?

Не удастся, подумал Толмен с безнадежным чувством подавленного гнева. Гнев разрастался. Он бросил Толмена в пот, вызвал тупую, щемящую ненависть к Квентину. Во всем виноват Квентин – в том, что Толмен стал узником ненавистного скафандра и огромного смертоносного корабля. Машина виновата…

И вдруг он придумал выход.

Все, конечно, зависит от того, насколько пьян Квентин. Толмен бросил вопросительный взгляд на Ферна, а тот в ответ повернул диск и кивнул.

– Будьте вы прокляты, – шепотом произнес Квентин.

– Чепуха, – сказал Толмен. – Ты сам дал понять, что у тебя исчез инстинкт самосохранения.

– Я… не…

– Это правда, не так ли?

– Нет, – громко ответил Квентин.

– Ты забываешь, Квент, что я психолог. Мне давно следовало всесторонне охватить твою проблему. Она ведь была открытой книгой еще до того, как я тебя увидел, только читай. Стоило мне увидеть Линду.

– Помолчи о Линде!

На какой-то миг Толмену явилось тошнотворное видение пьяного, измученного мозга, скрытого где-то в стене, – сюрреалистический кошмар.

– Ясно, – сказал он. – Ты и сам не хочешь о ней думать.

– Помолчи.

– Ты и о себе не хочешь думать, так ведь?

– Чего ты добиваешься, Вэн? Хочешь меня разозлить?

– Нет, – сказал Толмен, – просто я сыт по горло, надоела мне вся эта история, с души воротит. Притворяешься, будто ты Барт Квентин, будто ты человек, будто с тобой можно договориться на равных.

– Мы не договоримся…

– Я не о том, и ты сам это знаешь. Я только сейчас понял, кто ты такой.

Слова повисли в мутном воздухе Толмену казалось, будто он слышит тяжелое дыхание Квентина, хоть он и понимал, что это иллюзия.

– Прошу тебя, Вэн, помолчи, – сказал Квентин.

– А кто это просит?

– Я.

– А кто ты такой?

Корабль резко остановился. Толмен чуть было не потерял равновесия. Его спас канат, обмотанный вокруг колонны. Он засмеялся.

– Я бы над тобой сжалился, Квент, если бы ты был ты. Но это не так.

– Меня на эту удочку не поймаешь.

– Пусть это удочка, но это правда. Ты и сам над этим задумывался. Голову даю на отсечение.

– Над чем задумывался?

– Ты больше не человек, – мягко сказал Толмен. – Ты вещь. Машина. Устройство. Кусок серого губчатого мяса в ящике. Неужели ты думал, что я способен к тебе привыкнуть… теперь? Что я могу отождествить тебя с прежним Квентом? У тебя ведь лица нет!

Из динамика донеслись звуки. Металлические. Потом…

– Замолчи, – сказал Квентин почти жалобно. – Я знаю, чего ты добиваешься.

– Ты не хочешь смотреть правде в глаза. Только ведь придется рано или поздно, убьешь ты нас или жег. Это… происшествие… случайность. А мысли в твоем мозгу будут все расти и расти. Ты будешь все больше и больше изменяться. Ты уже сильно изменился.

– Ты с ума сошел, – сказал Квентин. – Я ведь не чудовище.

– Надеешься, да? Рассуждай логически. До сих нор ты не решался, так ведь? – Толмен поднял руку в защитной перчатке, и стал загибать пальцы, отсчитывая пункты обвинения. – Ты судорожно хватаешься за то, что от тебя ускользает, – за человечность, твой удел по праву рождения. Ты дорожишь символами в надежде, что они заменят реальность. Отчего ты притворяешься, будто ешь? Отчего настаиваешь, чтобы коньяк тебе наливали в бокал? Знаешь ведь, что с тем же успехом его можно выдавить в тебя из масленки.

– Нет! Нет! Эстетическая…

– Вздор. Ты смотришь телевизор. Читаешь. Притворяешься до такой степени человеком, что даже стал карикатуристом. Это все притворство, отчаянное, безнадежное цепляние за то, чего у тебя уже нет. Откуда у тебя потребность в пьянстве? Ты не уравновешен психически, оттого что притворяешься человеком, а на самом деле уже не человек.

– Я… да я еще лучше…

– Возможно… если бы ты родился машиной. Но ты был человеком. Имел человеческий облик. У тебя были глаза, волосы, губы. Линда не может этого не помнить, Квент. Ты должен был настоять на разводе. Понимаешь, если бы тебя только искалечило взрывом, она бы о тебе заботилась. Ты бы в ней нуждался. А так – ты независимая, самостоятельная единица. Линда тщательно притворяется. Надо отдать ей должное. Она старается не представлять тебя сверхмощным вертолетом. Механизмом. Шариком сырой клетчатки. Тяжело же ей приходится. Она тебя помнит таким, каким ты был.

– Она меня любит.

– Жалеет, – беспощадно поправил Толмен.

В жужжащем безмолвии красный индикатор полз по глобусу. Ферн украдкой облизал губы. Далквист, сощурясь, спокойно наблюдал за происходящим.

– Да-да, – сказал Толмен, – смотри правде в лицо. И взгляни в будущее. Есть и компенсация. Для тебя будет удовольствием пользоваться всеми своими механизмами. Постепенно ты даже забудешь, что когда-то был человеком. И ты станешь счастливее. Потому что этого не удержишь, Квент. Это отходит. Еще какое-то время можешь притворяться, но в конце концов это утратит значение. Научишься довольствоваться тем, что ты только машина. Увидишь красоту в машинах, а не в Линде. Возможно, это уже случилось. Возможно, Линда понимает, что это случилось. Знаешь, пока еще ты не обязан быть честным с собой. Ты ведь бессмертен. Но мне такого бессмертия даром не нужно.

– Вэн…

– Я-то по-прежнему Вэн. А вот ты – машина. Не стесняйся, убей нас, если хочешь и если можешь. Потом возвращайся на Землю и, когда увидишь Линду, посмотри ей в лицо. Посмотри на нее, когда она не будет знать, что ты ее видишь. Тебе ведь это легко. Вставь фотоэлемент в лампу или еще куда-нибудь.

– Вэн!… Вэн!

Толмен уронил руки вдоль тела.

– Ладно. Где ты?

Молчание ширилось, а в желтом просторе жужжанием трепетал невысказанный вопрос. Вопрос, тревожащий каждого транспланта. Вопрос о цене.

Какой ценой?

Предельное одиночество, мучительное сознание того, что старые узы рвутся одна за другой, что вместо живой, теплой души человека остается уродливый супермозг?

Да, он задумался – этот трансплант, бывший Барт Квентин. Он задумался, пока гордые, мощные машины, составляющие его тело, готовились мгновенно и энергично ожить.

Изменяюсь ли я? Остался ли прежним Бартом Квентином? Или они – люди – считают меня… Как в действительности относится ко мне Линда? Неужто я… Неужто я… неодушевленный предмет?

– Поднимись на балкон, – сказал Квентин. Его голос звучал удивительно вяло и мертво.

Толмен подал быстрый знак. Ферн и Далквист оживились. Они полезли вверх по лестницам, находящимся у противоположных стен салона, но оба предусмотрительно прикрепили свои канаты к перекладинам.

– Где это? – вкрадчиво спросил Толмен.

– В южной стены… Ориентируйся по звездному глобусу. Ко мне подойдешь… – Голос умолк.

– Да?

Молчание.

– Ему нехорошо? – окликнул сверху Ферн.

– Квент!

– Да… Примерно в центре площадки. Я скажу, когда подойдешь.

– Осторожно, – предостерег Далквиста Ферн. Он обмотал свой канат вокруг поручня площадки и стал бочком подвигаться вперед, глазами обшаривая стены.

Одну руку Толмен высвободил, чтобы протереть снаружи запотевшее смотровое стекло. Пот градом лился по его лицу, по всему телу. Призрачный желтый свет, от которого мороз шел по коже, жужжащее безмолвие машин, которые должны были бы оглушительно реветь, – от всего этого невыносимо напряглись нервы.

– Здесь? – крикнул Ферн.

– Где это, Квент? – спросил Толмен. – Где ты?

– Вэн, – сказал Квент с мучительным, неотвязным страданием в голосе. – Ты ведь не всерьез это говорил. Не может так быть. Это же… Я должен знать! Я думаю о Линде!

Толмен содрогнулся. Он облизал пересохшие губы.

– Ты машина, Квент, – сказал он непреклонно. – Устройство. Сам ведь знаешь, я никогда не попытался бы убить тебя, если бы ты все еще был Бартом Квентином.

И тут Квентин рассмеялся резким, устрашающим смехом.

– Получай, Ферн! – прогремел он, и отголоски загудели, загрохотали под сводчатым потолком. Ферн вцепился в поручень площадки.

Это была роковая ошибка. Канат, привязывающий его к поручню, оказался западней, так как Ферн не сразу увидел опасность и не успел отвязаться.

Корабль рвануло.

Все было прекрасно рассчитано. Ферна отбросило к стене, но канат его удержал. В тот же миг огромный звездный глобус маятником закачался по исполинской дуге на своей подвеске. При ударе канат Ферна мгновенно лопнул.

От вибрации загудели стены.

Толмен прижался к колонне, не сводя глаз с глобуса. А глобус все качался да качался, и амплитуда его колебания уменьшалась по мере того, как вступало в свои права трение. С глобуса брызгала и капала жидкость.

Толмен увидел, как над поручнем показался шлем Далквиста. Тот пронзительно закричал:

– Ферн!

Ответа не было.

– Ферн! Толмен!

– Здесь, – сказал Толмен.

– А где… – Далквист обернулся, пристально посмотрел на стену и вскрикнул.

Из его рта полилась бессвязная непристойная брань. Он выдернул из-за пояса бластер и прицелился вниз, в хитросплетения аппаратуры.

– Далквист! – воскликнул Толмен. – Не смейте!

Далквист не расслышал.

– Я разнесу корабль в щепки! – бушевал он. – Я…

Толмен выхватил свой бластер, воспользовался колонной как упором и прострелил Далквисту голову. Он следил за тем, как тело повисло над поручнем, опрокинулось и рухнуло на плиты пола. Потом упал ничком и замер, жалко поскуливая.

– Вэн, – позвал Квентин.

Толмен не отвечая.

– Вэн!

– Чего?

– Отключи генератор.

Толмен поднялся, шатаясь подошел к генератору, оборвал проводку. Он не стал утруждать себя поясками более простого способа.

Прошло много времени, и корабль приземлился. Затихла жужжащая вибрация. Огромный полутемный салон управления казался теперь на удивление пустым.

– Я открыл люк, – сказал Квентин. – До Денвера пятьдесят миль на север. В четырех милях отсюда шоссе, по нему доберешься.

Толмен стоял, озираясь. У него был опустошенный взгляд.

– Ты нас перехитрил, – пробормотал он. – С самого начала ты с нами играл, как кот с мышами. А я-то, психолог…

– Нет, – прервал Квентин, – ты почти преуспел.

– Что…

– Но ведь ты не считаешь меня машиной. Ты удачно притворялся, да семантика выручила. Я пришел в себя, как только понял, что ты сказал.

– А что я сказал?

– Что ты никогда не попытался бы убить меня, если бы я был прежним Бартом Квентином.

Толмен медленно снимал скафандр. Ядовитую атмосферу уже сменил чистый, свежий воздух. Он изумленно покачал головой.

– Не понимаю.

Смех Квентина звенел, заполняя салон теплым трепетом человечности.

– Машину можно остановить или сломать, Вэн, – сказал он. – Но ее никак нельзя убить.

Толмен ничего не ответил. Он высвободился из громоздкого скафандра и нерешительно направился к дверному проему. Тут он оглянулся.

– Открыто, – сказал Квентин.

– Ты меня отпускаешь?

– Говорил же я еще в Квебеке, что ты раньше меня забудешь о нашей дружбе. Советую поторопиться, Вэн, пока есть время. Из Денвера, наверное, уже выслали вертолеты.

Толмен окинул вопросительным взглядом обширный салон. Где-то, безупречно замаскированный среди всемогущих машин, в укромном уголке покоится металлический цилиндр, Барт Квентин…

В горле у него пересохло. Толмен глотнул, открыл рот и снова закрыл.

Потом круто повернулся и ушел. Постепенно его шаги затихли вдали.

Один, в безмолвии корабля, Барт Квентин ждал инженеров, которые вновь подготовят его тело к рейсу на Каллисто.