Текст книги "Ярость(сборник)"

Автор книги: Генри Каттнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 38 страниц)

Глава 3
Насытившийся едок

Позже, когда пришла пора ложиться спать, один только Чарльз пожелал говорить о дяде.

У Джейн было такое чувство, будто Беатрис выросла за этот день. Бобби читал «Джунгли» или притворялся, что читает, увлеченно рассматривая картинки с изображением тигра Шер-Хана. Эмилия отвернулась к стене и сделала вид, что спит. Джейн чувствовала молчаливый упрек.

– Меня позвала тетя Бетти, – сказала она. – Я пыталась ускользнуть от нее так быстро, как только могла. Она хотела примерить на мне новый воротничок.

– О!

Извинение было принято, но Беатрис по-прежнему отказывалась говорить.

Джейн подошла к кровати Эмилии и обняла малышку.

– Ты сердишься на меня, Эмилия?

– Нет.

– Сердишься, я знаю. Но я ничего не могла сделать, поверь.

– Я не сержусь, – сказала Эмилия.

– Все сверкает и сияет, – сонным голосом сказал Чарльз, – как рождественская елка.

Беатрис круто повернулась к нему.

– Замолчи, Чарльз! – крикнула она. Тетя Бетти просунула голову в комнату.

– В чем дело, дети? – спросила она.

– Ничего, тетя, – ответила Беатрис. – Просто мы играем. Сытый, удовлетворенный, он лежал в своем гнезде. Дом стих, обитатели его заснули. Даже неверный дядя спал, ибо Руггедо был хорошим мимом.

Неверный дядя не был фантомом, не был всего лишь проекцией Руггедо. Как амеба тянет к еде псевдоподии, так и Руггедо увеличился и создал неверного дядю. Но на этом параллель кончалась. Ибо неверный дядя не был эластичным расширением, которое можно было бы изъять по желанию.

Скорее он – оно – было перманентной конечностью, как рука у человека. Мозг с помощью нервной системы посылает сигнал, рука протягивается, и пальцы хватают еду.

Но расширение Руггедо имело меньше ограничений. Оно не было постоянно связано законами человеческой плоти. Руку можно было отдернуть назад, а неверный дядя выглядел и действовал как человек, лишь глаза выдавали его.

Существуют законы, подчиняться которым должен был даже Руггедо. Естественные законы мира связывают его – до известных пределов. Существуют циклы.

Жизнь мотылька-гусеницы подчинена циклам, и, прежде чем кокон распадется и произойдет метаморфоза, гусеница должна есть.

Изменение может произойти не раньше, чем придет время. И Руггедо не мог измениться теперь, раньше, чем закончится цикл.

Потом произойдет другая метаморфоза, как это уже бывало в немыслимой вечности его прошлого – миллионы удивительных мутаций.

Но в настоящее время он был связан законами идущего цикла. Расширение не могло быть изъято. И неверный дядя был его частью, а оно было частью неверного дяди.

Тело скудлера и голова скудлера.

По темному дому гуляли непрекращающиеся, незатихающие волны насыщения, медленно, почти незаметно ускорявшиеся и переходящие в нервную пульсацию алчности, что всегда следует за процессом пищеварения, завершая его.

Тетя Бетти повернулась на другой бок и начала посапывать. В другой комнате неверный дядя, не просыпаясь, тоже повернулся на спину и тоже засопел.

Искусство подражания было развито у него великолепно…

И снова был день. Пульс дома изменился и по темпу, и по наполнению.

– Если мы едем в Санта-Барбару, – сказала бабушка Китон, – то сегодня я хочу отвести детей к дантисту. Нужно привести в порядок их зубы, а с доктором Гувером трудно договориться и насчет одного ребенка, не говоря уже о четырех. Джейн, твоя мама писала мне, что ты была у дантиста месяц тому назад, так что тебе идти не нужно.

После этих слов детей обуяла невысказанная ими тревога. Ни один из них не сказал ничего по этому поводу. Лишь когда бабушка Китон повела детей за ворота, Беатрис немного задержалась. Джейн стояла у дверей, наблюдая. Беатрис, не оглядываясь, протянула руку, схватила руку Джейн и пожала ее. И это было все.

Слова были не нужны. Беатрис дала понять, что теперь заботы передавались Джейн. Ответственность лежала на ней.

Джейн не осмелилась надолго откладывать дело. Она слишком хорошо сознавала, каким тонким показателем процесса является все увеличивающаяся депрессия взрослых.

Руггедо снова начинал испытывать голод.

Она наблюдала за своими двоюродными братьями и сестрами, пока они не исчезли за перечными лианами. Через некоторое время шум троллейбусных колес сообщил о том, что надеяться на их возвращение нечего.

Тогда Джейн пошла к мяснику и купила два фунта мяса. Потом она выпила содовой и вернулась домой.

Она почувствовала, как пульс ее ускорил свой бег.

Взяв на кухне кувшин, она положила в него мясо и проскользнула в ванную. С ее ношей добраться до чердака было трудно, но она все же добралась. В теплом молчании, царившем под крышей, она остановилась и подождала, надеясь на то, что тетя Бетти снова позовет ее. Но ничьих голосов не было слышно внизу.

Простота механизма предстоящих ей действий делала страх не таким острым. Но ей едва исполнилось девять. И на чердаке было темно.

Балансируя, она прошла по балке, пока не достигла планки-мостика. Ступив на него, она ощутила вибрацию под ногами.

 
Раз-два, вот халва,
Три-четыре, заплатили,
Пять-шесть, можно есть,
Семь-восемь…
 

Два раза у нее не получалось, на третий раз удалось. Нужно было освободить мозг от конкретных мыслей. Она пересекла мостик, свернула и…

В этом месте было сумрачно, почти темно… Здесь пахло холодом и сыростью подземелья. Безо всякого удивления она поняла, что находится глубоко внизу, возможно, под домом, а может быть, и очень далеко от него. Но она принимала такую возможность, как и все остальные чудеса.

Ничто ее не удивляло.

Странно, но она как будто знала путь.

Она шла в крошечное, замкнутое пространство, блуждая в бесконечных, пахнувших холодом и сыростью переходах. О таких местах – полых, с низкими нависшими потолками – даже думать неприятно, не то что блуждать по ним, имея при себе только кувшин с мясом.

ОНО нашло мясо приемлемым.

Позже, пытаясь вспомнить, Джейн не смогла определить, что же это было за «оно». Она не знала, как предложить еду, но оно ее приняло, где-то в этом месте парадоксального пространства и запаха, где оно лежало, грезя о других мирах и запахах.

Она лишь знала, что темнота снова закружилась вокруг нее, подмигивая маленькими огоньками, когда оно пожирало еду.

Воспоминания перебегали из его разума в ее разум, как будто два разума были сделаны из единой ткани. Но в этот раз она видела все яснее. Она видела огромное крылатое существо в блестящей клетке, она прыгнула вместе с Руггедо, ощутила биение крыльев, почувствовала взметнувшуюся в теле волну голода, живо вкусила жар, сладость, солоноватость упруго бившей струи.

Это было смешанное воспоминание. Смешанные в нем другие жертвы бились, схваченные им, извивались, роняли перья.

Когда он ел, все его жертвы сливались в воспоминаниях в одну огромную жертву.

Самое сильное воспоминание было и последним. Джейн увидела сад, полный цветов, каждый из которых был выше ее роста. Фигуры, скрытые одеяниями с капюшонами, скрыто двигались среди цветов, а в чашечке гигантского цветка лежала жертва со светлыми волосами, и цепи на ней сверкали. Джейн показалось, будто она сама крадется среди этих молчаливых фигур и что он – оно – Руггедо – в другой личине идет рядом с ней к обреченной жертве.

Это было первое его воспоминание о человеческой жертве. Джейн хотела бы побольше узнать об этом. Моральные критерии не играли для нее роли. Еда есть еда. Но это воспоминание перешло в другую картину, и она так и не узнала окончания. Впрочем, оно было и не нужно. У всех подобных воспоминаний конец был один. Руггедо не задерживался на этом моменте своих кровавых пиршеств, и для Джейн это было к лучшему.

Семнадцать-восемнадцать, пора собираться.

Девятнадцать-двадцать…

Она осторожно балансировала на балке, неся пустой кувшин. На чердаке пахло пылью. Это помогло ей отогнать прочь красные пары, клубившиеся в ее воспоминаниях.

Когда дети вернулись, Беатрис просто спросила:

– Сделала?

Джейн кивнула. Табу по-прежнему было в силе. Вопрос этот обсуждался ими лишь в случае крайней необходимости. А томительный, расслабляющий жар дома, психическая пустота неверного дяди ясно показывали, что опасность снова на время отступила.

– Почитай мне о Маугли, бабушка, – сказал Бобби.

Бабушка Китон села, надела очки и взяла Киплинга. Остальные дети, довольные, устроились рядом с ней. Бабушка читала о гибели Шер-Хана, о том, как животные отправились в глубокое, узкое ущелье ловить тигра, и о сотрясающем землю паническом бегстве, превратившем убийцу в кровавую кашу.

– Ну вот, – сказала бабушка Китон.

Она закрыла книгу.

– Вот вам и конец Шер-Хана. Теперь он мертв.

– Нет, – сонным голосом возразил Бобби.

– Конечно же да, сотрясение убило его.

– Только в конце, бабушка. Если ты начнешь сначала, Шер-Хан снова будет здесь.

Бобби был слишком мал, чтобы понять, что такое смерть. Ведь убивают же тебя иногда при игре в ковбоев и индейцев, и в этом нет ничего ни плохого, ни печального. Смерть – просто один из необходимых для выражения своих мыслей терминов.

Дядя Лью курил трубку и, морща коричневую кожу под глазами, смотрел на дядю Берта, который, прикусив губу, долго колебался, прежде чем сделать ход. Но дядя Лью все равно выиграл партию в шахматы. Дядя Джеймс подмигнул тете Гертруде и сказал, что ему бы хотелось пройтись и не составит ли она ему компанию. Она согласилась.

После их ухода тетя Бетти подняла голову и презрительно фыркнула.

– Когда они вернутся, мы посмотрим, как от них будет пахнуть. И почему только ты это допускаешь?

Бабушка Китон лишь усмехнулась и потрепала Бобби по волосам. Он уснул у нее на коленях, сжав руки в кулачки. Щеки его зарумянились.

У окна горбилась тощая фигура дяди Симона.

Он смотрел в окно и молчал.

– Если мы едем завтра утром в Санта-Барбару, дети, – сказала тетя Бетти, – то нужно сегодня пораньше лечь спать.

Так они сделали.

Глава 4
Конец игры

К утру у Бобби поднялась температура, и бабушка Китон отказалась рисковать ради поездки в Санта-Барбару. Это ввергло Бобби в угрюмое состояние, но послужило решением проблемы, многие часы не дававшей детям покоя. Потом раздался телефонный звонок, и отец Джейн сообщил, что сегодня приедет за ней и что у нее появился маленький братик. Джейн, не имевшая на этот счет иллюзий, была довольна и надеялась, что теперь ее мама перестанет болеть.

Перед завтраком в комнате Бобби состоялось совещание.

– Ты знаешь, что делать, Бобби? – спросила Беатрис. – Обещаешь, что сделаешь?

– Угу. Обещаю.

– Ты можешь сделать это сегодня, Дженни, до того, как приедет твой папа? Тебе лучше купить побольше мяса и оставить его Бобби.

– Я не могу купить мясо без денег, – сказал Бобби.

Не слишком охотно Беатрис пересчитала то, что осталось от маленького капитала Джейн, и вручила ему. Бобби спрятал деньги под подушку и поправил красную фланелевую повязку, обматывающую его шею.

– Кусается, – сказал он. – Все равно я не болен.

– Это все от тех зеленых груш, которые ты вчера ел, – язвительно сказала Эмилия. – Думаешь, никто тебя не видел?

Снизу прибежал запыхавшийся Чарльз.

– Знаете, что случилось? – проговорил он. – ОН ушиб ногу. Теперь он не может ехать в Санта-Барбару. Держу пари, он сделал это нарочно.

– Черт возьми! – сказала Джейн. – Как?

– Он сказал, что подвернул ее на лестнице. Держу пари, что он врет. Просто не хочет ехать.

– Может быть, он не может, – сказала Беатрис.

Она руководствовалась своей интуицией. Больше они об этом не говорили. Но в общем-то Беатрис, Эмилия и Чарльз были довольны, что он не поедет с ними в Санта-Барбару.

Чтобы разместить всех и разместить багаж, понадобилось два такси.

Бабушка Китон, неверный дядя и Джейн стояли на крыльце, махая отъезжающим. Автомобили исчезли в облаке пыли. Джейн решительно взяла у Бобби часть денег и пошла к мяснику. Вернулась она тяжело нагруженная.

Неверный дядя приковылял, опираясь на палку, и сел на террасе. Бабушка Китон приготовила для Бобби омерзительное, но полезное питье, а Джейн решила отложить то, что ей предстояло сделать, до дневных часов. Бобби читал «Джунгли», спотыкаясь на трудных словах.

На некоторое время установилось перемирие.

Джейн долго не могла забыть тот день.

Все запахи были особенно отчетливыми: запах пекущегося хлеба с кухни, густой аромат цветов, слегка отдающий пылью густо-коричневый запах, источаемый нагретыми солнцем коврами и мебелью. Бабушка Китон поднялась к себе в спальню намазать кольд-кремом руки и лицо. Джейн примостилась у дверей и наблюдала.

Это была уютная комнатка, милая на свой, особый лад. Туго накрахмаленные занавески сверкали особой белизной, а стол был уставлен всякими завораживающими взор предметами: подушечки для булавок, сделанные в форме куколок, крошечные китайские красные башмачки, еще более крошечные серые китайские мышки, брошь-камея с портретом бабушки в детстве.

Медленно, но настойчиво биение пульса нарастало и здесь, в этой спальне, где вторжение не могло иметь места.

Сразу после ленча зазвонил звонок. Это был отец Джейн, приехавший за ней из Сан-Франциско. Он торопился на поезд, такси стояло у дома, и оставалось лишь время для короткого разговора. Но все же Джейн улучила минутку, чтобы побежать наверх попрощаться с Бобби и сказать ему, где спрятано мясо.

– Хорошо, Джейн, – сказал Бобби, – до свидания.

Она знала, что ей не следовало бы оставлять дело на Бобби. Чувство вины мучило ее всю дорогу до самой станции.

Как сквозь какую-то завесу до нее доносились голоса взрослых, обсуждающих задержку поезда. Говорили, что он будет очень поздно. Потом отец сказал, что в город приехал цирк, и они пошли смотреть представление.

Цирк был хорош. Она почти забыла о Бобби и о том, что может произойти, если он не выполнит своего обещания. Голубел ранний вечер, когда они вместе с другими людьми выходили из-под тента. А потом она увидела в толпе маленькую знакомую фигурку, и внутри у нее все оборвалось. Она ЗНАЛА.

Мистер Ларкин увидел Бобби почти одновременно. Он громко окликнул его, и через мгновение дети смотрели друг на друга.

Пухлое лицо Бобби было угрюмым.

– Твоя бабушка знает о том, что ты здесь? – спросил мистер Ларкин.

– Думаю, что нет, – ответил Бобби.

– Тебя следовало бы отшлепать, молодой человек. А ну-ка идёмте. Нужно немедленно ей позвонить. Она будет смертельно беспокоиться.

В аптеке, когда он звонил, Джейн смотрела на своего двоюродного брата. Она страдала от гнета первой тяжкой ноши зрелости, сознавая свою ответственность.

– Бобби, – сказала она тихо, – ты сделал?

– Ты оставила меня одного, – мрачно ответил Бобби. Наступило молчание.

Мистер Ларкин вернулся.

– Никто не отвечает. Я вызвал такси. Мы успеем завезти Бобби домой до отхода поезда.

Почти всю дорогу они молчали. Что бы ни случилось в доме, Джейн не думала об этом. Такова была автоматическая защитная реакция мозга. Как бы там ни было, теперь слишком поздно что-либо предпринимать.

Когда такси подъехало к дому, тот оказался ярко освещенным. На крыльце стояли люди. Свет блистал на значке полицейского офицера.

– Подождите здесь, ребятишки, – сказал мистер Ларкин. В его голосе звучала тревога. – Не выходите из машины.

Шофер такси пожал плечами и развернул газету. Мистер Ларкин торопливо направился к крыльцу. Джейн тихо сказала Бобби:

– Ты не сделал!

Это даже не было обвинением.

– А мне все равно, – прошептал в ответ Бобби. – Мне надоела эта игра. Я хотел играть во что-нибудь другое.

Он хихикнул.

– А вообще, я победил, – объявил он. – Приехала полиция! Я знал, что они приедут, а он об этом даже не подумал. Вот и выходит, что я победил.

– Но как?

– Это похоже на «Джунгли». Помнишь, как убивают тигра? Привязывают к стволу ребенка, а когда появляется тигр, бух! Только все дети уехали в Санта-Барбару, и ты тоже уехала. И тогда я заменил их бабушкой. Я думал, что она не стала бы возражать. Она же много с нами играет. И потом, ведь все равно никого не было кроме нее.

– Но, Бобби, «ребенок» вовсе не означает такого ребенка, как мы. Имеется в виду ребенок козы, и поэтому…

– Ну да, конечно, – прошептал Бобби. – Но я подумал, что бабушка подойдет. Она слишком толстая, чтобы быстро бегать.

Он мрачно усмехнулся.

– ОН дурак, – сказал он. – Ему нужно было знать, что когда для тигра привязывают детеныша, приходит охотник. А он ничего не знает. Когда я сказал ему, что запер бабушку в ее комнате, а больше никого нет, я подумал, что он догадается.

У Бобби был довольный вид.

– Я хитрый. Я ему через окно сказал, чтобы он не подумал, что я и есть детеныш. Но он не подумал. Он сразу пошел наверх. Он даже забыл, что ему нужно хромать. Думаю, в это время он уже здорово хотел есть.

Бобби посмотрел в сторону крыльца, на котором царило оживление.

– Может быть, полицейские уже схватили его, – бросил он безразличным тоном. – Это же самое простое. Я победил.

Джейн не могла следовать его мыслям.

– Она умерла? – очень тихо спросила она.

Бобби посмотрел на нее. Это слово имело для него совсем другой смысл. Оно что-то значило лишь постольку, поскольку подходило для игры. А потом, для него тигр никогда не успевал добраться до детеныша.

Мистер Ларкин возвращался к такси. Он шел очень медленно и ступал не очень уверенно.

Джейн не могла видеть его лица.

Дело, конечно, замяли, дети, знавшие гораздо больше, чем опекавшие их взрослые, с бесполезным упорством ограждались от подробностей случившегося. С тем же бесполезным упорством, с каким дети пытались раньше защитить взрослых. Но кроме двух старших девочек, остальных это не особенно заботило. Игра была окончена, бабушка уехала в долгое путешествие, из которого ей не суждено было вернуться.

Они достаточно хорошо понимали, что это означает.

Неверному дяде тоже пришлось уехать, как было им сказано, в большую больницу, где о нем станут заботиться всю оставшуюся жизнь.

Это тоже не слишком их озадачило, ибо было вне границ их опыта. Их понимание смерти было очень несовершенным, а все остальное вообще являлось для них полной тайной. Сейчас, когда их интерес потух, они вообще мало вспоминали о прошлом. Лишь Бобби иногда слушал «Джунгли» с необычным вниманием, ожидая, не уведут ли на этот раз тигра вместо того, чтобы убить на месте. Конечно, этого ни разу не произошло. Очевидно, в реальной жизни тигры были другими.

Долгое время после этого в ночных кошмарах Джейн устремлялась к таким вещам, которые она не позволяла себе помнить наяву. Она видела бабушкину спальню такой, какой видела ее в тот последний раз, – с белыми занавесками, с солнечным светом, красным китайским башмачком и куколкой-булавницей. Бабушка втирала кольд-крем в морщинистые руки и выглядела все более нервной по мере того, как алчные волны голода наполняли дом, исходя от ужасного пустого места где-то внизу.

Должно быть, ОНО было очень голодным.

Неверный дядя притворился, будто у него болит лодыжка, должно быть, он крутился и ворочался на кушетке, этот полый человек, пустой и слепой ко всему, кроме потребности в красной еде, без которой он не мог жить. Хищное существо внизу пульсировало от голода, алча пищи.

Со стороны Бобби было очень мудро говорить через окно, когда он передавал свое сообщение-приманку.

Запертая в комнате наверху бабушка, должно быть, уже обнаружила к этому времени, что не может выйти. Ее толстые, испещренные крапинками пальцы, скользкие от кольд-крема, должно быть, тщетно пытались повернуть ручку.

Джейн много раз слышала во сне звук шагов. Эти шаги, которые она не слышала никогда, были для нее более громкими и реальными, чем те, которые ей приходилось слышать наяву. Она с уверенностью знала, какими они должны быть: топ-топ, топ-топ – две ступени за шаг. Бабушка прислушивается с тревогой, зная, что дядя с его больной ногой не может так ходить. Тогда-то она и вскочила с бьющимся сердцем, подумав о ворах.

Все это длилось недолго: всего несколько секунд потребовалось на то, чтобы шаги протопали через коридор. К тому времени весь дом, должно быть, дрожал и пульсировал от торжествующего голодного рева. Шаги, должно быть, попадали в такт этому биению. С ужасающей нацеленностью они звучали в коридоре все ближе. Потом повернулся ключ в двери…

А потом…

Здесь Джейн, обычно, просыпалась…

«Маленькие дети не могут нести ответственности», – много раз говорила себе Джейн и тогда, и позже. После этого она долго не видела Бобби, а когда увидела, он успел обо всем забыть – слишком много было новых впечатлений. Он получил на Рождество игрушки и пошел в школу.

Когда он узнал о том, что неверный дядя умер в психиатрической лечебнице, то с трудом понял, о ком идет речь, ибо для младших детей неверный дядя никогда не был членом семьи. Он был только частью игры, в которую они играли и выиграли.

Мало-помалу непонятная депрессия, некогда угнетавшая домочадцев, сделалась менее явной, потом исчезла совсем. После смерти бабушки она на какое-то время сделалась более сильной, но все отнесли это обстоятельство за счет шока. Когда она исчезла, это только подтвердило предположение.

Как это ни странно, но холодная, ограниченная логика Бобби сработала точно. Руггедо не играл бы честно, если бы ввел в игру нового неверного дядю, и Бобби верил, что он будет соблюдать правила. Он и соблюдал их, ибо они были законом, нарушить который он не мог. Руггедо и неверный дядя были частью единого целого, связанного основным циклом. Связь этих двух частей не могла оборваться, прежде чем закончится цикл. Поэтому Руггедо остался в конце концов беспомощным.

В сумасшедшем доме неверный дядя голодал: он не желал притрагиваться к тому, что ему предлагали. Голова и тело умерли вместе, и дом бабушки Китон снова стал спокойным местом.

Вспоминал ли Бобби когда-нибудь о случившемся, об этом никто не знал. Его действия направлялись превосходной логикой, ограниченной только его опытом: если ты совершил что-либо потенциально плохое, придет полицейский и заберет тебя.

Он устал от игры. Лишь тонкий инстинкт мешал ему бросить ее и начать играть во что-то другое. Он хотел победить, и он победил.

Ни один взрослый не сделал бы того, что сделал Бобби, – но ребенок совсем другое существо. По стандартам взрослых ребенка нельзя назвать здравомыслящим из-за путей, которыми движутся его мысли, из-за того, что он делает и чего хочет.

Назовем его демоном.