Текст книги "Ярость(сборник)"

Автор книги: Генри Каттнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 38 страниц)

В те ранние дни он видел в книгах отсрочку от эскапизма, который позже он испытал во многих формах, пока не набрел в конце концов на одну великую, невероятную и невыполнимую задачу, решить которую было предначертано ему судьбой.

В следующие пятнадцать лет он читал – быстро и спокойно – в библиотеках всех башен, где ему случалось бывать, и это служило противоядием тем незаконным делам, в которые он все время впутывался. Глубокое презрение к людям, которых он обманывал, прямо или косвенно, сочеталось с презрением к своим товарищам. Сэм Рид ни в каком отношении не был приятным человеком.

Даже для самого себя он был непредсказуем. Он был жертвой ненависти к самому себе, его месть людям иногда принимала очень резкие формы. Он стал пользоваться дурной репутацией. Никто не доверял ему – да и как можно было ему доверять, если он не доверял сам себе? Но мозг и руки его были настолько искусны, что его услуги пользовались большим спросом, хотя и могли привести к кровавым убийствам, если Сэм Рид давал волю своему гневу.

Сэм Рид воспринимал Вольных товарищей, как исчезнувших динозавров старой Земли, и почти по тем же причинам – как воплощение великолепной романтики. Он понимал причины такого восприятия и в глубине души насмехался над собой. Не Вольные товарищи, а связанное с ними представление о свободе – вот что в конечном итоге очаровывало всех, включая и Сэма.

Сэм читал о пионерских днях Венеры со свирепой жадностью. Человек может всего себя отдать борьбе с таким соперником, как дикая планета, с которой борются поселенцы. Он с горячей ностальгией читал о старой Земле, о ее широких горизонтах. Он напевал про себя старые песни и старался представить себе вольное небо.

Веда его заключалась в том, что его собственный мир был прост, усложненный лишь искусственно, но так, чтобы никто не мог поранить себя об искусственные барьеры: эти барьеры падали от легкого прикосновения. Когда колотишь их одной рукой, другой можно поддерживать.

Единственный достойный противник, найденный Сэмом, было время – длинная и сложная протяженность столетий, которых – он знал это – ему не прожить. Поэтому он ненавидел мужчин, женщин, весь мир, самого себя. За отсутствием достойного противника он сражался со всеми сразу.

Все это время оставалось справедливым одно обстоятельство, которое он осознал смутно и без особого интереса. Голубой цвет трогал его так, как не могло тронуть ничто другое. Он объяснял это частично рассказами о старой Земле, о ее невообразимо голубом небе.

Здесь же все было пропитано водой. Воздух на поверхности был тяжел от влаги, облака провисали от воды, и серые моря, одеялом покрывавшие башни, вряд ли были более влажными, чем облака и воздух. Поэтому голубизна утраченного неба прочно связывалась в сознании Сэма со свободой.

Первая девушка, с которой он вступил в брак, была маленькая танцовщица из кафе на одном из Путей. Она носила костюм из голубых перьев цвета забытого неба Земли. Сэм снял небольшую квартирку на одной из отдаленных улиц башни Монтана, и в течение шести месяцев они ссорились здесь не больше, чем другие пары.

Однажды утром он вернулся туда после ночной работы с бандой Шеффилда и, распахнув дверь, ощутил какой-то странный запах. Тяжелая сладость висела в воздухе и острая, густая, чем-то знакомая кислота, которую не многие в башнях могли бы опознать в эти упадочные дни.

Маленькая танцовщица, сжавшись в комок, лежала у стены. Лицо ее было закрыто бледно окрашенным цветком, чьи лепестки сжимались как пальцы, крепко прижимая цветок к ее черепу. Цветок был желтый, но прожилки лепестков теперь стали красными, и красная жидкость текла из-под цветка на голубое платье девушки. Рядом на полу лежал цветочный горшок и зеленая обертка, в которой кто-то послал ей цветок.

Сэм никогда не узнал, кто это сделал. Возможно, кто-то из врагов отомстил ему за старые обиды; возможно, один из друзей, некоторое время он подозревал Слайдера, боявшегося, что девушка возьмет над ним слишком большую власть и отвлечет от темного, но выгодного бизнеса. А может, это была соперница-танцовщица, потому что среди людей этой профессии шла непрекращающаяся борьба из-за возможности работать в башне Монтана.

Сэм произвел расследование, узнал, что ему было нужно, и вынес беспристрастный приговор. Впрочем, Сэма это не слишком занимало. Девушка была не менее неприятной особой, чем он сам. Просто она была удобна, и у нее были голубые глаза. Когда Сэм занимался делом об ее убийстве, он заботился не о ней, а о своей репутации.

После нее приходили и уходили другие девушки. Сэм снял квартирку получше в соседнем квартале. Затем он закончил одну чрезвычайно выгодную работу и оставил очередную девушку и квартиру ради элегантной многокомнатной квартиры в центре башни Монтана над главным Путем. От отыскал хорошенькую синеглазую певичку, чтобы делить с ней эти апартаменты.

К началу этого рассказа у него были три разные квартиры в разных башнях: одна исключительно дорогая, одна средняя и одна тщательно подобранная квартира в портовом районе, в самом темном углу башни Виргиния. Жители соответствовали этим квартирам. Сэм был своего рода эпикурейцем. Теперь он мог себе это позволить.

В дорогой квартире у него было три комнаты, куда никто не смел входить. В них находилась растущая библиотека и коллекция музыкальных записей, а также тщательно подобранный набор напитков и наркотиков. Об этом его коллеги по бизнесу не знали. Он приходил сюда под другим именем, и все соседи принимали его за богатого коммерсанта из отдаленной башни. Сэм Рид наиболее приблизился к той жизни, которую Сэм Харкер вел бы по праву…

Королева Воздуха и Тьмы

Начинает плакать и кричать:

"О юноша, о мой убийца,

Завтра ты должен умереть…"

В первый день ежегодного карнавала Сэм Рид сидел за маленьким столиком и разговаривал о любви и деньгах с девушкой в розовом бархате. Было, вероятно, около полудня, потому что тусклый свет пробивался сквозь мелкое море и заполнял огромный купол башни. Но все часы во время трехдневного карнавала останавливались, чтобы никто никуда не спешил.

У того, кто не привык с детства к поворачивающемуся кафе, движение города вокруг вызывало бы болезненное ощущение. Вся комната медленно поворачивалась под негромкую музыку внутри прозрачной круговой стены. Столы тоже поворачивались вокруг своей оси вместе со стульями. За мягкими облаками волос девушки Сэм мог видеть всю башню, распростершуюся под ними и проходящую в торжественном наряде под их наблюдательным пунктом.

Облачко цветного душистого дыма проплыло мимо них длинной воздушной лентой. Сэм ощутил на лице крошечные капли благоухающей жидкости. Он отогнал туман нетерпеливым движением руки и посмотрел на девушку.

– Ну? – сказал он.

Девушка улыбнулась и склонилась к узкой двурогой лире, украшенной цветными лентами. У девушки были нежные голубые глаза, затененные такими густыми и длинными ресницами, что глаза у нее иногда казались черными.

– У меня через минуту выступление, – сказала она. – Я отвечу вам позже.

– Отвечайте сейчас, – сказал Сэм не грубо, как он обычно разговаривал с женщинами, но категорично. Дорогая квартира в верхней части респектабельной башни пустовала, и Сэм считал, что девушка может стать там очередной жиличкой. И, возможно, постоянной. Что-то беспокоило его, когда он думал о Розате. Ему не нравилось то, что женщина может так глубоко затронуть его.

Розата улыбнулась ему. У нее был маленький рот и облако темных волос, коротко подстриженных и окружавших ее голову темной дымкой. Иногда на ее лице мелькала неожиданная улыбка, в глазах ее скрывался недюжинный интеллект. Ее голос приятной дрожью щекотал нервы.

Сэм побаивался ее. Но он не был бы Сэмом Ридом, если бы не устремился в эту западню. Он привык встречать опасность лицом к лицу, и если невозможно изгнать из мыслей это бархатное создание, то лучше попытаться пресытиться им. Он собирался сделать это как можно скорее.

Розата задумчиво тронула струны лиры. Она сказала:

– Я услышала сегодня утром кое-что интересное. Джим Шеффилд больше вас не любит. Это правда, Сэм?

Сэм бесстрастно сказал:

– Я задал вам вопрос.

– Я тоже.

– Хорошо. Это правда. Я оставлю вам в завещании годовой доход, если Джим доберется до меня первым. Вас это беспокоило?

Она вспыхнула и так дернула струну, что та исчезла в яростной вибрации.

– Я отшлепаю вас, Сэм Рид! Вы знаете, что я сама могу зарабатывать.

Он вздохнул. Могла, и это делало разговор особенно трудным. Розата была популярной певицей. Если она придет к нему, то не из-за денег. И это тоже делало ее опасной для его душевного спокойствия.

Медленная музыка соответствовала медленным поворотам комнаты. Сейчас она прекратилась. Мелодичный звук раздался в воздухе, цветные облака зашевелились. Розата встала, прижав к бедру узкую высокую лиру.

– Это меня, – сказала она. – Я подумаю, Сэм. Дайте мне несколько дней… Я могу для вас быть очень плоха.

– Я знаю это. Идите, пойте свою песню. Увидимся после карнавала, но не ради ответа. Я знаю ответ.

Она рассмеялась и отошла от него, на ходу трогая струны и напевая. Сэм видел, как вслед ей оборачивались восхищенные лица.

Прежде чем ее песня кончилась, он встал и вышел из вращающейся комнаты, слыша за собой бархатистый голос, певший жалобу сказочной Женевьевы. Ни одной фальшивой ноты. Она блестяще преодолевала трудные бемоли, которые придавали старой песне минорную плаксивость.

"О Женевьева, милая Женевьева, дни проходят, дни уходят…" – плакала Розата, глядя на уходящего Сэма. Кончив петь, она быстро прошла в свою уборную и набрала на коммутаторе номер Шеффилда.

– Слушай, Джим, – быстро заговорила она, когда на экране появилось его смуглое хмурое лицо. – Я только что разговаривала с Сэмом и…

Если бы Сэм слышал это, он, вероятно, тут же убил бы ее. Но он, разумеется, не слышал. В момент этого разговора он столкнулся со случайностью, которая стала поворотным пунктом в его жизни.

Этой случайностью была женщина в голубом. Прогуливаясь по движущемуся Пути, она подняла руку и набросила угол своего тонкого, как паутинка, платья на голову, наподобие вуали. Глаза Сэма уловили движение и цвет. Он остановился так внезапно, что с обеих сторон люди столкнулись с ним, и один из них повернулся к нему, готовый затеять ссору. Но тут он увидел длинное лицо с гранитным подбородком, напряженными складками, шедшими от носа ко рту, и без видимой причины отвернулся, отказавшись от своего намерения.

Поскольку образ Розаты был по-прежнему ярок в его сознании, Сэм смотрел на женщину с меньшим энтузиазмом, чем сделал бы это несколькими днями раньше. Глубоко в его сознании ожило смутное воспоминание, и он стоял неподвижно, глядя на женщину. Ветерок от движения Пути шевелил вуаль вокруг ее лица, в ее глазах двигались тени, голубые тени от голубой вуали в густо затененных голубых глазах. Она была прекрасна.

Поколебавшись, что было ему совсем неприсуще, Сэм решительным жестом подтянул свой пояс и пошел вперед широким шагом, ступая мягко и неслышно. Он не знал, почему лицо женщины, ее бархатистое голубое платье так беспокоили его. Он забыл тот давно прошедший карнавал, на котором впервые увидел ее.

Во время карнавала не существует социальных барьеров – по крайней мере теоретически. Сэм подошел к ней по движущейся ленте и без улыбки посмотрел ей в лицо. На одном из уровней она оказалась выше, чем он. Она была очень стройной, очень элегантной, с налетом грациозной усталости, которая культивировалась в башнях. Сэм не знал, соблюдала ли она моду, или эти усталость и грациозность были для нее естественными.

Голубое платье было туго натянуто на футляр из золотой фольги, которая просвечивала сквозь прозрачную голубизну. Волосы ее – экстравагантный каскад черно-сизых локонов – обрамляли лицо и собирались широким золотым кольцом в корону на голове, спадая оттуда волной до самой талии.

Уши ее были проколоты с обдуманным варварством, и в каждой мочке висел золотой колокольчик. Это было проявлением общей моды на варварство. Следующий сезон мог предложить золотое кольцо в носу, и эта женщина будет носить его с той же пренебрежительной элегантностью, с которой она теперь повернулась к Сэму Риду.

Не обратив на это внимания, он сказал спокойным и уверенным голосом, каким произносят приказы: "Пойдемте со мной", – и предложил ей руку.

Она слегка отвела голову назад и посмотрела на него. Возможно, она улыбалась. Определить это было трудно, так как у нее был изогнутый рот, какой изображали на египетских портретах. Если она и улыбалась, то ее улыбка была надменной. Тяжелый водопад локонов, казалось, еще больше оттягивал ее голову назад.

Несколько мгновений она стояла так, глядя на него, и колокольчики ни разу не звякнули в ее ушах.

В Сэме, обычном на первый взгляд плебее, внимательный взгляд открывал много кричащих противоречий. Он прожил уже около сорока лет со своим всепоглощающим гневом. Следы ярости были на его лице, и даже в состоянии покоя он выглядел как человек, напряженно борющийся с чем-то. Это напряжение придавало особую выразительность чертам его лица, сглаживая их топорность.

Другое любопытное обстоятельство – он был напрочь лишен волос. Плешивость – довольно обычное явление, но человек, совершенно лишенный волос, не может считаться лысым. Его голый череп имел классическую форму, и волосы казались бы анахронизмом на этой безупречной голове. Сорок лет назад ребенка изуродовали, но сделали это торопливо, наспех, в результате чего остались прекрасного рисунка уши, плотно прижатые к благородному черепу, изящные скулы и подбородок – фамильные черты Харкеров.

Толстая шея, закрытая кричаще алым костюмом, была не харкеровской. Ни один из Харкеров не оделся бы в алый бархат, даже на карнавал, – он надел бы золоченый пояс с золочеными ножнами. Но если все-таки предположить, что Харкер когда-нибудь надел бы алый бархатный костюм, он должен был выглядеть именно так.

Несмотря на приземистую фигуру, толстую шею и бочкообразную грудь, несмотря на нелепую раскачивающуюся походку, кровь Харкеров сказывалась в Сэме Риде – он носил одежду и двигался с уверенностью и непостижимой элегантностью.

Он стоял неподвижно, согнув руку, и глядел на женщину сузившимися глазами – стальными глазами на румяном лице.

Спустя мгновение, повинуясь импульсу, который она не могла бы определить, женщина улыбнулась ему снисходительной улыбкой. Движением плеча она отбросила рукав и вытянула стройную руку с толстыми золотыми кольцами, унизывающими все пальцы. Очень нежно она положила ладонь на руку Сэма Рида и сделала шаг к нему. На его толстой руке, поросшей рыжими волосами, где переплетались тугие мускулы, ее рука казалась восковой и нереальной. Она чувствовала, как при ее прикосновении напряглись его мышцы, и ее улыбка стала еще снисходительнее.

Сэм сказал:

– Когда я в последний раз видел вас на карнавале, ваши волосы не были черными.

Она искоса взглянула на него, не давая себе труда заговорить. Сэм смотрел на нее, без улыбки разглядывая черту за чертой, как будто это был портрет, а не живая женщина, оказавшаяся здесь лишь по капризу случая.

– Они были желтыми, – сказал он. Теперь воспоминание прояснилось, вырванное из прошлого, в мельчайших деталях, и он понял, как сильно был поражен тогда, в детстве. – Это было… тридцать лет назад. В тот день вы тоже были в голубом – я хорошо это помню.

Женщина отвернулась от него, как будто разговаривая с кем-то другим:

– Вероятно, это была дочь моей дочери, – сказала она безразлично.

Это потрясло Сэма. Конечно, он хорошо знал о долгоживущей аристократии. Но ни с кем из них ему не случалось встречаться непосредственно. Для человека, который считает свою жизнь и жизнь всех других десятилетиями, встреча с теми, кто считает жизнь столетиями, производит ошеломляющее впечатление.

Он рассмеялся – резким коротким смехом. Женщина посмотрела на него со слабым интересом: она никогда не слышала такого смеха у представителей низших классов – смеха самоуверенного, равнодушного человека, довольного собой и не заботящегося о своих манерах.

Многие до Кедры Уолтон находили внешность Сэма притягательной, но мало кто понимал почему. Кедра Уолтон поняла. Это было то самое качество, в поисках которого она и ее современники навешивали варварские украшения, протыкали уши и распевали воющие кровожадные баллады. Это была жизнеспособность, жизнестойкость, мужество – качества, утраченные людьми в этом мире.

Она презрительно взглянула на него, слегка повернув голову, так что каскад черных локонов скользнул по плечам, и холодно спросила:

– Ваше имя?

Его рыжие брови сошлись у переносицы.

– Вам незачем знать, – сказал он с намеренной грубостью. На мгновение она застыла. Будто горячая волна прокатилась по ее телу, по мышцам, нервам, расслабляя тело, растопляя холодок отчужденности. Она глубоко вздохнула, ее украшенные кольцами пальцы скользнули по рыжим волосам на его руке. Не глядя на него, она сказала:

– Можете рассказывать мне о себе – пока не наскучите.

– Вам легко наскучить?

– Очень.

Он оглядел ее сверху донизу. То, что он увидел, ему понравилось, и он подумал, что понимает ее. За сорок лет жизни Сэм Рид накопил немалые знания о жизни башен, не только об обычной жизни, которая видна всем, но и о тех скрытых тайных методах, которые использует раса, чтобы подхлестнуть гаснущий интерес к жизни. Он решил, что сможет удержать ее интерес.

– Идемте! – сказал он.

Это был первый день карнавала. На третий и последний день она впервые намекнула ему, что эта случайная связь может не прерваться с концом карнавала. Он был удивлен, но не обрадовался. Во-первых, существовала Розата. А во-вторых, Сэм Рид был заключен теперь в тюрьму, из которой никогда не сможет вырваться. Он не согласен носить кандалы и жить в плену.

Повиснув в невесомости пустой тьмы, они следили за трехмерным изображением. Это было чрезвычайно дорогое удовольствие. Оно требовало искусных операторов и по крайней мере один управляемый роботом специальный самолет, снабженный специальными длиннофокусными объективами и телевизором. Где-то далеко, над континентом Венеры, висел самолет, сфокусировав внимание на происходящем внизу, на сцене.

Зверь боролся с растением.

Он был огромен, этот зверь, и великолепно вооружен для борьбы. Но его огромное и влажное тело было покрыто кровью, струившейся из ран, нанесенных ветвями с саблеобразными шипами. Ветви хлестали с рассчитанной точностью, разбрызгивая капли яда, который блистал во влажном сером воздухе. Звучала музыка, импровизированная таким образом, чтобы соответствовать ритму схватки.

Кедра коснулась кнопки. Музыка стихла. Самолет парил где-то над битвой, а импровизатор неслышно перебирал клавиши. Кедра в темноте повернула голову и сказала:

– Я ошиблась.

Сэму хотелось досмотреть конец схватки. Он нетерпеливо и резко сказала:

– В чем?

– В вас. – В темноте его щеки едва коснулся палец. – Я вас недооценила, Сэм. Или переоценила. Или то, или другое.

Он наклонил голову, чтобы избежать прикосновения пальца. Протянул в темноте руку, провел по гладкой округлой щеке и углубился в черные волосы. Он ухватился за золотое кольцо, сжимавшее ее волосы, и грубо потряс из стороны в сторону. Волосы мягко касались его руки.

– Хватит! – сказал он. – Я вам не любимый щенок. Скажите, что вы имели в виду?

Она рассмеялась.

– Если бы вы не были так молоды! – с оскорбительным выражением сказала она.

Он так резко отпустил ее, что она покачнулась и, чтобы восстановить равновесие, ухватилась за его плечо. Он молчал. Потом негромко спросил:

– Сколько же вам лет?

– Двести двадцать.

– Я вам наскучил. Я ребенок.

– Не ребенок, Сэм, вовсе не ребенок! Но наши взгляды так разнятся. Нет, вы не наскучили мне. Это-то и беспокоит меня. Я хотела бы, чтобы наскучили. Тогда я могла бы оставить вас сегодня и забыть обо всем случившемся. Но что-то в вас есть, Сэм, не знаю.

Голос ее стал задумчив. Музыка поднялась в кричащем крещендо и стихла. Далеко в болотах один из соперников торжествовал победу.

– Если бы только вы были таким человеком, каким кажетесь, – говорила Кедра Уолтон. – У вас отличный мозг. Как жаль, что вы так долго не сможете использовать его. Я хотела бы, чтобы вы не были одним из многих. Я вышла бы за вас замуж – на время. Простите, если это звучит покровительственно. Вы заслуживаете большего.

– Каково чувствовать себя богом? – угрюмо спросил ее Сэм.

– Каково чувствовать? Мы бессмертные, и с этим ничего нельзя сделать. Это хорошо… и страшно ответственно. Мы не только играем, знаете ли. Первые сто лет я училась, путешествовала, изучала людей и мир. Потом сто лет увлекалась интригами. Училась, как дергать за ниточки, чтобы Совет принял нужное решение. Нечто вроде джиу-джитсу для мозга. Затронуть самолюбие человека и заставить его реагировать так, как мне нужно. Я думаю, вы сами хорошо знаете эти штуки – но вы никогда не сможете овладеть этим искусством так, как я. Жаль. Что-то в вас есть… Я… Ну, неважно.

– Не говорите мне о браке. Я не женюсь на вас.

– О, женитесь! Я могу попытаться даже и сейчас. Я могу…

Сэм перегнулся через ее колени и нажал выключатель. Послышался щелчок, и в маленькой комнате со множеством подушек вспыхнул свет. Кедра замигала своими прекрасными, лишенными возраста глазами и засмеялась, то ли протестуя, то ли удивляясь.

– Сэм! Я ослепла. Не нужно. – Она потянулась, чтобы выключить свет. Сэм схватил ее за руку и сжал пальцы с тяжелыми золотыми кольцами.

– Слушайте. Я оставлю вас немедленно и никогда не захочу увидеть снова. Поняли? У вас нет ничего, что бы я захотел.

Он резко встал.

Что-то змеиное было в том, как она точным быстрым движением поднялась на ноги, звеня многочисленными золотыми блестками на платье.

– Подождите! Нет, подождите! Забудьте обо всем, Сэм. Я хочу кое-что показать вам. Это были только слова. Сэм, я хочу, чтобы вы вместе со мной отправились на Небо. У меня есть для вас дело.

Он холодно смотрел на нее. Глаза его были стальными щелками под рыжими ресницами и грубыми кустистыми бровями. Он назвал сумму, в которую ей это обойдется. И она, улыбнувшись, сказала, что заплатит. Легкая египетская улыбка застыла в уголках ее рта. Он вышел вслед за ней.

Небо почти соответствовало полузабытому месту рождения человечества. Это была Земля, но Земля, окруженная романтическим ореолом. Небо представляло собой гигантский полу-купол, стены которого были усеяны множеством небольших комнаток, нависавших над гигантским помещением внизу. Каждая комнатка могла быть изолирована от остальных. Особое устройство из перекрещивающихся лучей могло создать впечатление пребывания в гуще толпы. Можно было также в соответствии с оригинальным замыслом архитектора наслаждаться иллюзией земного окружения.

Правда, пальмы и сосны росли из одного и того же суррогата. Виноград, розы и цветущие деревья заслоняли друг друга, но это никого не смущало. Только ученый понял бы, в чем тут дело: времена года давно стали экзотической частью истории.

Это было странное и великолепное зрелище – цвет земной поверхности менялся от зеленого к коричневому, а потом – к сверкающему голубовато-зеленому, а потом снова появлялись пронзительно-зеленые копья ростков, набухали почки, и все это, естественно, совсем не похоже на контролируемый рост гидропоники.

Кедра Уолтон и Сэм Рид пришли на Небо. От входа они увидели огромную сияющую полусферу, усеянную сверкающими ячейками, как обрывками яркого разорванного сна, двигающимися и плывущими, поднимающимися и опускающимися в сложном переплетении лучей. Далеко внизу, очень далеко, виднелся бар – змеинообразная черная лента. Ноги многочисленных мужчин и женщин делали его похожим на многоножку.

Кедра заговорила в микрофон. Одна из крутящихся ячеек сошла со своей орбиты и мягко опустилась перед ними. Они вошли, и ощущение падения подсказало Сэму, что они снова плывут в воздухе.

У низенького столика на подушечках сидели мужчина и женщина. Сэм сразу узнал мужчину. Это был Захария Харкер, глава самой большой семьи бессмертных.

Это был высокий человек с красивым лицом, носившим на себе следы – нет, не возраста – опыта, зрелости, и этот отпечаток контрастировал с юными, лишенными возраста свежими чертами. Его ровное спокойствие происходило изнутри – спокойная уверенность, спокойная вежливость, спокойная мудрость.

– Сари, моя дорогая, – сказала Кедра, – я привела гостя. Сари – моя внучка. Захария, это… я не знаю его фамилии. Он не говорил мне.

У Сари Уолтон было тонкое надменное лицо – очевидно, семейная черта, волосы невероятного зелено-золотистого цвета в тщательно продуманном беспорядке падали на обнаженные плечи. На ней было облегающее платье из прекрасной шерсти животного с поверхности, украшенное полосками наподобие тигриной шкуры. Тонкое и эластичное, оно опускалось до колен и широкими складками развертывалось вокруг лодыжек.

Двое бессмертных подняли головы, на их лицах отразилось удивление. Сэм почувствовал, что они подавили внезапный порыв негодования. Сознавая свою неуклюжесть и незрелость, Сэм почувствовал, каким непривлекательным он должен был выглядеть в их глазах. Как ребенок, восставший против взрослых, Сэм восставал против высшего знания, светившегося на этих прекрасных лицах.

– Садитесь, – Кедра указала на подушечки, и Сэм неуклюже опустился, принял напиток и посмотрел на лица хозяев с горячей неприязнью, которую и не пытался скрыть. Да и зачем скрывать?

Кедра сказала:

– Я думала о Вольных товарищах, когда привела его сюда. Он… как ваша фамилия?

Сэм угрюмо назвал свое имя. Она откинулась на подушках, золотые кольца мягко сверкнули на полных пальцах, принявших напиток. Она казалась абсолютно безмятежной, но Сэм ощущал в ней скрытое напряжение. "Интересно, чувствуют ли это и другие", – подумал он.

– Мне лучше объяснить вам сначала, Сэм Рид, – сказала она, – что последние двадцать лет я провела в созерцании.

Он знал, что это означает, – нечто вроде интеллектуального женского монастыря, высшая религия разума; там слушатели отрекались от мира и стремились найти – как можно это определить? – Нирвану? Душевный мир? Гармонию?

Он знал о бессмертных больше, вероятно, чем они подозревали. Он осознавал, как совершенна жизнь, которая будет продолжаться тысячу лет. Их жизнь становилась частью огромной, но единой мозаики, составленной, впрочем, из тех же элементов, что и обычная жизнь. Вы можете прожить тысячу лет, но секунда всегда останется секундой, и периоды созерцания необходимы, чтобы сохранять душевное равновесие.

– Ну и что же с Вольными товарищами? – хрипло спросил Сэм. Он знал, что общественный интерес сейчас сосредоточился на Робине Хейле – последнем воине. Глубокая неудовлетворенность, вызывавшая стремление ко всему примитивному, привела к тому, что Вольный товарищ, затянутый в синтетическое великолепие, овладел всеми умами. Все готовы были принять его проект колонизации поверхности.

Или, вернее, думали, что готовы. Пока весь проект оставался на бумаге. Когда дело дойдет до настоящей борьбы с дикой, яростной природой континентальной Венеры, дело может обернуться, как полагали реалисты, совсем по-другому. Но сейчас крестовый колонизационный поход Робина Хейла был принят с неразумной радостью.

– Что с ними? – повторил Захария Харкер. – Проект не сработает. Как вы думаете, Сэм Рид?

Сэм нахмурился. Он фыркнул и покачал головой, не заботясь о словах. В нем росло желание вызвать несогласие среди этих цивилизованных бессмертных.

– Выйдя из созерцания, – сказала Кедра, – я обнаружила, что проект Вольного Товарищества – самое интересное из случившегося. И самое опасное. По многим причинам мы считаем, что сейчас попытка колонизации будет гибельной.

– Почему?

Захария Харкер наклонился над столиком, чтобы поставить напиток.

– Мы еще не готовы, – спокойно сказал он. – Требуется тщательная подготовка – технологическая и психологическая. А мы – гибнущая раса, Сэм. Мы не можем позволить себе ошибку. Этот проект Вольного Товарищества обречен на неудачу. Его нельзя допустить. – Он поднял брови и задумчиво посмотрел на Сэма.

Сэм сощурился. У него появилось неприятное чувство, будто этот глубокий спокойный взгляд может прочесть в его лице больше, чем он хотел. Ничего нельзя сказать об этих людях с уверенностью. Они слишком долго живут. Возможно, они слишком много знают.

Он грубо сказал:

– Вы хотите, чтобы я убил его?

В маленьком помещении на мгновение повисло молчание. У Сэма появилось ощущение, что его слова были для них неожиданностью – они не собирались заходить так далеко. Ему показалось, как будто бессмертные молча разговаривают друг с другом. Люди, прожившие так долго, несомненно выработали способность читать мысли, хотя бы по работе лицевой мускулатуры. Казалось, молчащие бессмертные обмениваются мыслями.

Потом Кедра сказала:

– Да. Убейте его, если сможете.

– Это было бы лучшим решением, – медленно проговорил Захария. – Сделайте это сейчас, сегодня. Не позже, чем через сорок восемь часов. События развиваются слишком быстро. Если мы убьем его сейчас, некому будет занять его место – место лидера. Завтра, возможно, кто-нибудь сможет. Вы справитесь с этим, Сэм Рид?

Сэм презрительно сказал:

– Неужели вы все глупцы? Или знаете обо мне больше, чем я думаю?

Кедра рассмеялась:

– Мы знаем. Ведь прошло три дня, дорогой. Неужели вы думаете, что я позволила бы вовлечь себя в это с человеком, о котором ничего не знаю? В тот же вечер я знала вашу фамилию. К утру у меня были уже подробности. И я знаю, что вам можно поручить такое задание. Вы справитесь, если вам заплатят.

Сэм вспыхнул. Теперь он ненавидел ее сознательно. Ни один человек не смеет так дурачить его.

– Вам это обойдется вдвое дороже, чем кому-либо в башне, – и он назвал очень высокую цену.

Захария сказал:

– Нет. За это мы можем…

– Прошу тебя, Захария, – Кедра протестующе подняла руку. – Я заплачу. У меня есть причины.

Захария с беспокойством взглянул на нее. Ее лицо сказало ему больше, чем она того хотела. Он надеялся, что их свободный брак, который прервался, когда она погрузилась в созерцание, вскоре может возобновиться. Видя, как она смотрит на Сэма, он понял, что это будет не скоро.

Сари наклонилась вперед и положила свою бледную руку на его ладонь.

– Захария, – сказала она, и в голосе ее было предупреждение и самообладание. – Пусть она поступает по-своему, дорогой. У нас достаточно времени для всего.

Бабушка и внучка – почти зеркальное отражение друг друга – обменялись взглядами, в которых Сэм, ничего не пропускавший, прочел и соперничество, и понимание.