Текст книги "Я дружу с Бабой-Ягой"

Автор книги: Геннадий Михасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

12

Флагшток нужно было поставить к двенадцати часам, к моменту прибытия теплохода с юнгами. Прикинув, что времени хватит, мы без особой спешки, разминая еще от вчерашнего понывавшие кости, взялись за дело: Рэкс, Димка и я отправились в лес с топорами, а Ухарь принялся копать яму в конце плаца, перед палатками. Охромевшего Сирдара оставили мыть посуду и прибираться в каюте. Папа ушел доколачивать мостики.

Перебрав с десяток сосенок, мы наткнулись, наконец, на тоненькую, прямую, высотой метров шесть-семь, свалили ее и старательно ошкурили. Рэкс покрикивал на нас, но по делу, а не нагло-задиристо, как обычно, – или опасался своего одиночества, или понял, что мы не из податливых. Вроде и недолго возились с лесиной, но на плац принесли ее уже в двенадцатом часу. Заглубившись по пояс, в клетчатых плавках, весь потный и чумазый, Ухарь ругнул нас за проволочку, вылез, опрокинул на себя приготовленное для этого ведро воды и велел Рэксу доуглубить яму еще штыка на полтора.

В лесу было прохладно, но ели комары, а тут комаров было меньше, но стояла такая духотища, что мы сразу скинули робы, сбегали к заливу с ведрами и раза по два окатили друг друга. А Ухарь тем временем привязал к вершине сосенки вымпел – узенький длинный флажок с синей полоской внизу.

Рэкс с ленивой гримасой сполз в яму, а мы, отдыхая и загорая, расселись вокруг на разбросанном суглинке, словно зрители. Но едва землекоп ударил лопатой плотный грунт, в тесноте чуть не заехав себе по ноге и поэтому ойкнув, как из кустов, от моря, выбрался запыхавшийся и взмыленный Алька.

– Там! – выдохнул он, тараща глаза и рукой показывая назад, за мыс и за лес, неузнаваемо странный в темно-синей робе после красной рубахи и желтых джинсов, в которых он, казалось, и глаза-то не умел выпучивать. – Там!..

Я вздрогнул.

– Медведь?

– Нет! – он мотнул головой, давясь от нехватки воздуха. – Корабль!.. Теплоход!..

– Теплоход? – удивился Ухарь.

– Да!.. Я как увидел его из соседнего залива... так бросил рюкзак с коряжками... и сюда – может, у вас что не доделано, – пояснил Алька, растирая грудь.

– Может, не наш, – заметил Рэкс. – Нашему рано.

– С музыкой!

– Тут все с музыкой, – ввернул Димка. – Буксиры вон плоты таскают и тоже с музыкой.

– Большой! – Не в силах толком возразить, Алька только помотал головой. – Очень большой! И белый!.. И с ним еще какие-то.. Минут через десять будут тут!

– Значит, он! – заключил Ухарь и вскочил. – Рэкс, вылазь! Живо ставим! Баба-Яга, бегом к Ринчину на склад, доложи! Подъем, десант! Сирдар, и ты берись!

Видя, что весть его подействовала и что не зря, выходит, он продирался сквозь тайгу, Алька ослаблению упал к ведру на колени и ухнул в воду голову по уши. Какие-то секунды он блаженно охлаждался, потом шумно выхватил голову из ведра и, отфыркиваясь, принялся помогать нам.

Навесив комель над ямой, мы стали приподнимать сосенку, сперва – за макушку, потом – перебирая руками ниже, и лесина, зацепившись за край ямы, за диралась все круче и, наконец, скользнув по стенке, встала на дно и выпрямилась. Упершись с двух сторон, мы с Алькой удерживали ее вертикально, Ухарь забрасывал землей, а Рэкс трамбовал пятками; они действовали без перерыва, так что земля сыпалась прямо на ноги Рэкса, а он, приплясывая, поднимался все выше и выше.

Когда примчался Ринчин, флагшток был готов. Качнув его и недовольно щелкнув языком, Ринчин сам запрыгал, уплотняя грунт. И тут из-за мыса донеслась музыка. Это не был «Арлекино», гремевший со всех катеришек и буксиров, это был марш!

– Одеваться! – крикнул Ринчин.

И под эту команду из-за темной зелени мыса жужжа вылетел беленький катерок Григория Ивановича, почти скрытый за пеной и брызгами, которые сам и поднимал, а потом появился огромный белоснежный теплоход, без пены, брызг и суеты, даже двигателей его не было слышно, только музыка гремела там, словно она-то и служила ему каким-то волшебным двигателем. Катерок казался всего лишь стружкой с этого теплохода.

Описывая размашистую дугу, суда направились к «Ермаку». Григорий Иванович уверенно целил на плац.

– Живей! – подхлестнул Ринчин. – В цепочку!

Мы разбежались по заранее намеченным местам между плацем и урезом воды: Димка внизу, а Ухарь наверху – тот же строй, только разреженный, метра по четыре друг от друга. Мы как бы играли роль почетного забора, вернее, почетных столбов, вдоль которых предстояло пройти свежеиспеченным юнгам, чтобы они сразу же ощутили особый привкус тутошней жизни. Вон они, салаги, чернеют, как мошкара, по бортам теплохода! И чем торжественнее разворачивалось зрелище, тем обиднее становилось мне. Эти пацаны, еще не ступившие на твердь «Ермака», – уже юнги; а я, уже, можно сказать, понюхавший пороху и начавший свою службу в лагере, как правильно заметил Олег, три месяца назад, – еще не юнга! Это же смешно, глупо и нечестно! И даже можно жаловаться!..

Нанесенные два дня назад бревна так и остались у нашего берега и только сами собой расплылись по заливчику, испещрив его беспорядочными черточками, словно тут прошел великан и рассыпал свои великаньи спички. Катерок, зная, чем кончаются неосторожные стычки с бревнами, погасил скорость и пошел тихонько, не подминая бревна, а расталкивая их. Не доходя до берега, он свернул к дебаркадеру, давая место теплоходу, и тот плавно остановился метрах в пяти от уреза, чуть наползя на глинистое дно и взбаламутив воду. Подали трап. Первым спорхнул с него долговязый фотограф с двумя аппаратами. Примостив один из них к носу, он попятился и замер, больно наступив мне на ногу.

– Дядя! – просипел я.

– Ой, мальчик, то есть, юнга, извини! – пролепетал он, улыбаясь и гладя меня по плечу, как будто наступил на плечо, а не на ногу. – Таня, Маня, Лизавета – вот тебе за это!

Он щелкнул в меня аппаратом, дернув губами в какой-то мгновенной, фотографической улыбке, попятился дальше, к Митьке, наводя резкость на трап, с которого легко, не держась за поручни, сбегал Филипп Андреевич, в кителе и в морской фуражке, весь потный и красный, весь довольный и встревоженный. В руке у него был портфель, на плече – мегафон. Следом, цепляясь каблуками за поперечины, ойкая, дрожа и нервно посмеиваясь, скреблась полная тетенька. Давлет помог ей сойти на землю. За ними хлынули юнги.

– Смирно! – крикнул Ринчин.

Я выструнился.

Мне хотелось выглядеть молодцом и читать это в чужих глазах! И я прочел – во взглядах пацанов. Не зная, можно ли открыто глазеть на «почетных», они косились на нас украдкой, и тем четче я улавливал их любопытство и удивление. То-то!.. Чемоданы, сумки, сетки, рюкзаки – на плечах, спинах и в руках. Взъерошенные, пестро одетые, все нараспашку, что-то жующие и сосущие – отряд анархистов, и только. А с теплохода все наяривал и наяривал какой-то бравурный марш, под который никто и не думал шагать... Когда ребячий поток иссяк, замкнутый мичманами, мы, как было условлено, пристроились сзади и тоже поднялись на плац.

Филипп Андреевич стоял за откуда-то взявшимся у флагштока столом и раскладывал бумаги. Рядом – полная тетенька. На столе, в литровой стеклянной банке, полыхал букет жарков. У палаток сидели на траве папа со Шкилдессой на руках, Егор Семенович и Алька. Ринчин сновал туда-сюда, клином выстраивая растерянных новобранцев по краю плаца. Мичманы встали по правую сторону от стола, а наш рабочий десант – по левую.

Музыка на теплоходе оборвалась.

– Опустить вещи! – распорядился Ринчин. – Равняйсь!.. Смир-рно!.. Равнение на середину! – И взметнув руку к пилотке, физрук зашлепал к столу, разбрызгивая неукатанный гравий. – Товарищ начальник, личный состав военно-морского лагеря «Ермак» к формированию экипажей готов! Физрук Ринчин!

– Вольно!

– Вольно! – срикошетил Ринчин.

Стоявший у берега теплоход чем-то смущал меня, и лишь когда он убрал трап и, коротко просигналив, отчалил, я обрадованно понял чем – мне думалось, что он ждет меня с Димкой, чтобы везти нас домой, потому что лагерь заработал, и посторонним тут не место. Правда, нас можно в любой момент отправить машиной, как скорее всего и будет, но это не так позорно, как теплоходом. Походило бы на то, что учительница не просто тебя выставляет за дверь, а с почетом выносит на руках и там швыряет на пол.

Давлет поднял мегафон.

– Внимание!.. Кру-угом!.. Проститься с кораблем.– Все замахали, и с теплохода им дружно ответила платками и руками толпа родичей, которых не пустили на сушу. – Кру-угом!.. Все, вы отрезаны от дома!

С этого дня, с этого часа, с этой минуты для вас начинается новая, необычная, увлекательная и не-про-стая, – подчеркнул Филипп Андреевич, – жизнь, жизнь юного моряка, а в сущности, правильная мальчишеская жизнь! И ваш дом теперь – лагерь! Давайте познакомимся с ним. – Давлет вышел на середину плаца, представился сам, представил полную тетеньку– врача Татьяну Александровну, потом Ринчина, Егора Семеныча и мичманов, а потом рассказал о том, что в лагере есть и чем юнги будут заниматься. – А сейчас, перед тем, как разбиться на экипажи, сделаем поверку – не уплыл ли кто назад, увидев наш дикий берег! – заключил начальник, возвращаясь к столу и пододвигая к себе стопу желтеньких путевок.

Это была процедура затяжная и неинтересная. Некоторое время я следил за ней, а лотом появился исчезнувший было фотограф, и я переключился на него. Он стремительно, легко, с красивой поспешностью, как танцор, летал по плацу и щелкал, не стесняясь тыкать своим аппаратом почти в нос людям. Двух пацанов, стоявших рядом, очень высокого и очень маленького, он снял несколько раз: сверху, подняв аппарат над головой и не целясь, с колена и снизу, замысловато изогнувшись прижатым к земле деревом. Он даже попросил их подыграть ему и подсказал – как, но они, и без того смущенные, сконфузились окончательно, и фотограф, кажется, извинившись, пошел прочь, но шага через три резко повернулся к ним и – щелк! И разулыбавшись, неслышно поаплодировал кончиками пальцев.

Маленький толстячок привлек и мое внимание, и я шепнул:

– Димк, вон младше нас!

– Где?

– А вон! Видишь, сосна, а против нее – дылдас-тый с открытым ртом, а рядом...

– Ага. Думаешь, младше?

– Конечно. И ростом даже меньше тебя.

– Да?

– Смотри, он только до пояса дылде, а ты Ухарю почти до подмышек. А была бы у тебя шея, ты вообще был бы... – Димка задрал подбородок и почесал то, что у него было намеком на шею. – Массаж делай – может, вырастет.

– Меня повесить надо. Говорят, у повешенных шея вытягивается, – вздохнул Димка и кивнул на малыша. – Подожди, его еще могут не принять.

– Все, кто приехал, юнги уже. Их еще там, при посадке, проверили, – заверил я грустно.

– Вот чмырь! – позавидовал Димка.

– Лехтин! – раздалось вдруг.

– О, Димк, твой однофамилец!

– Ну-ка!

Филипп Андреевич, шевеля бровями, рассматривал строй, но никто не отзывался.

– Что, нету? – спросил Давлет. – Дима Лехтин!

– Я, – оторопело выговорил Димка.

– Нашелся! Слава богу! – обрадовался Филипп Андреевич, повернувшись к нам с некоторым удивлением, словно и не подозревал о соседстве нашего маленького строя. Я подтолкнул Димку, и он вышагнул. – Ты что, Дима, забыл свою фамилию?

– Нет, но я думал, кто-то другой.

– Кто же другой?.. А может, действительно другой? – усомнился вдруг Давлет и поднес путевку ближе к глазам. – Сейчас выясним. Год рождения – шестьдесят четвертый. Правильно?

– Правильно.

– Отец – Степан Фомич, сторож подстанции, мать – Ирина Федоровна, точковщица бетонного завода. Так?

– Так.

– Школа номер два, класс четвертый. Все совпадает?

– Все.

– А в чем дело? – строго спросил начальник.

– Так я...

– Встать в строй, Лехтин! Хотя стоп!

Димка поднял плечи до самой пилотки да так и застыл шалашиком. А меня вдруг пронзила острая уверенность, что следующая путевка – моя, потом-у что разделять нас с Димкой было бы преступлением! Как и откуда ей взяться – меня не интересовало, моя – и все! И если не моя, то я умру!

Не выпуская Димкиной путевки, Филипп Андреевич взял из стопки очередную и открыл ее.

– Полы...

– Я! – само собой вырвалось у меня, и я, вроде не двинув ногами, очутился рядом с Димкой.

– ...гин! – договорил Давлет и глянул на меня. – А ты не думаешь, что это другой Полыгин?

– Нет! Раз Лехтин этот, значит, и Полыгин этот!

– Четко! – одобрил Филипп Андреевич и обратился к остальным: – По возрасту Лехтин и Полыгин не подходят для службы в «Ермаке», но... Внимание!.. Сми-ирно!.. За особые заслуги перед лагерем, и в порядке исключения, Дима Лехтин и Сема Полыгин приказом номер один зачисляются в юнги!

– Служу Советскому Союзу! – отчеканил Димка, отдавая честь.

Я хотел ответить тем же, но внезапно в глаза, нос и горло мне ударили слезы, все затуманилось, я поперхнулся, опустил голову и стиснул зубы, чтобы не всхлипнуть, но слезы все-таки закапали на гравий, как я ни промаргивался.

– Встаньте на место!

Лишь минуты через две я продышался и осмелился поднять глаза. Перекличка продолжалась, и никто, к счастью, не пялился на меня. Вздохнув еще свободнее, я вытер лицо рукавом и радостно подтолкнул Димку локтем.

– Чуешь?

– Федю бы сюда! – шепнул он.

– Поздравляю! – тихо проговорил Ухарь, мимо Рэкса и Сирдара протягивая мне руку.

– Тебя тоже! – пожимая ее, смущенно ответил я, вспомнив, что Олега уже выкликали.

– Меня еще рано.

– А путевка-то!

– Она ничего не значит.

– Только вы нас и видели! – разрубая ладонью наши руки, заметил Рэкс. – Служить с такими локша-динами!

– Чего это? – вмешался Димка.

– Тихо, вы, салаги! – пристрожился Митька.

– Сам ты Сирдар-салага! – отпарировал Димка.

– А во! – выставил тот кулак.

– А во! – показал этот пряжку.

Угрозы их вдруг показались мне такими пустяковыми по сравнению с тем, что сейчас с нами произошло, что я решительно одернул сразу обоих петухов, тем более, что фотограф опять появился перед нашим строем, ища какой-то сногсшибательный сикурс-ракурс. Фотографируй, фотографируй, дядя, счастливых людей! Правда, полное счастье мое длилось не долго, потому что тут же я задумался – откуда взялись наши путевки? Не фокусник же Филипп Андреевич, и не колдун! Их же оформлять надо: давать сведения, платить... A-а, неожиданно догадался я, – это же папа! Вот почему он отсутствовал и вот откуда тети Ирины пирожки – они вместе, наверно, бегали по всяким кабинетам! Я оглянулся и с хода попал в отца взглядом – он, поздравляя меня, потряхивал над головой сцепленными руками, точно знал, что я оглянусь. Он, конечно! Ну, папа! Я, понятно, не против таких сюрпризов, но какую надо иметь выдержку, чтобы умолчать об этом!.. И потом, кто ему разрешил оформлять путевки, если еще неизвестно было, примут ли нас вообще? Давлет?.. Он-то как раз и колебался!.. В пещере гудели колокола, но я не мог найти консервных банок! Вот жизнь – ни минуты ясности и покоя!

13

– Ну-с, а теперь приступим к основному делу сегодняшнего дня – к формированию экипажей, – сказал Давлет. – Есть одна идея, и если она пройдет, будет просто чудесно!.. Внимание! Кто родился на дне Братского моря, три шага вперед – марш! – Никто не вышел. – Что, никто на дне не родился?.. Не думайте, что я сошел с ума и путаю вас с лягушками. Нет, я хочу знать, кто родился в старом Братске, или в Зеленом Городке, или еще где-то, что потом затопило. Сообразили? Итак, кто со дна морского, с вещами три шага вперед – марш! – Выступило человек тридцать, а из нашего строя – Ухарь, которого Давлет жестом вернул на место и заодно погрозил нам. – Так, складно пока. Это будет экипаж «Подводник».

Кто-то из подводников спросил:

– А можно к нам Ваську?

– Какого Ваську?

– Меня, меня! – заполошно-радостно заорал мальчишка, вырываясь из строя и кубарем летя через свой рюкзак.

– Мы дружим, – пояснил первый.

– И меня можно к подводникам, к Андрею! Мы тоже дружим! – подхватил третий голос.

– И меня!..

– Стоп! – прервал Давлет. – Вопрос ясен. Отвечаю: мы собрались сюда не только для того, чтобы заводить новую дружбу, но чтобы и старую укреплять, поэтому все можно будет сделать: и Ваську к Петьке, и Вовку к Юрке, и Бабу-Ягу к Кощею Бессмертному – но позже, в рабочем порядке. Ясно?

– Я-ясно, – протянули недовольно.

– Итак, экипаж «Подводник». Гордое имя! Мичман Фабианский, прими командование!

– Есть!

Мичман Фабианский, самый рослый и серьезный, тяжело потопал к своим. Гравий под ним не похрустывал, а скрежетал. Такому не по рыхлому гравию шествовать, а по бетонным плитам, и то, наверно, будут лететь осколки. Уверенно сомкнув строй, мичман стал во главе и отвел его в сторону.

– Кто родился в Братске же, но на суше, три шага вперед с вещами – марш! – Еще человек тридцать отделилось, к которым относились и мы с Димкой. – Очень хорошо!

– Эх, Федю бы сюда! – опять шепнул Димка.

– Это экипаж «Абориген»! – Объявил Давлет. – Мужественное название! Мичман Чиж, пожалуйста!

Если бы у мичмана Чижа и не было птичьей фамилии, то все равно в нем бы угадывалась птичья натура. В его легком шаге чувствовался еле сдерживаемый прискок, и руки он как-то раскрыливал, и не прямо прошел, а какой-то вилюшкой, и скомандовал с петушиной прерывистостью в голосе. Нет, мичман Чиж никак не увязывался с мужественным «Аборигеном»!

– И наконец, родившиеся вне Братска, три шага вперед – марш! – Тут было человек под сорок. – Это экипаж «Варяг»! Воинственный титл! Мичман Кротов!

– Есть!

И лицо, и походка, и голос, и рост мичмана Кротова были обычными, и всем своим видом он как бы говорил, что мол, не обращайте на меня внимания, я занят делом.

– Итак, почти поровну! Идея прошла! Эх, ребята, не жизнь у нас будет, а сон в летнюю ночь! – возликовал Филипп Андреевич, поднеся ко рту мегафон.

– А-а! – раскатился Димка своим верещащим смехом, но этого ему показалось мало для выражения восторга, и он обратился к Давлету: – А ура крикнуть можно?

– Можно! – сказал Давлет.

– Ура-а! – заорал Димка во всю мочь, не смущаясь тем, что его никто не поддерживает.

– Молодец, Баба-Яга! – улыбаясь, сказал Филипп Андреевич и тут же удивленно свел брови, увидев, что на краю плаца, вразброс, осталось еще юнг десять. – А это что за экземпляры? – спросил он, оглядывая их и направляясь к ним. – Вы что, нигде не родились? Или с луны свалились? – Те помалкивали, переминаясь и косясь друг на друга, среди них был и тот пацанчик против сосны, в одиночестве казавшийся более солидным. – Я вас спрашиваю!.. Вот ты, юнга, – кивнул Давлет коротышке, – как твоя фамилия?

– Протченко.

– А звать?

– Миша.

– А прозвище? Хотя прозвища пока не надо. Так где же все-таки ты, Миша, родился?

– В Братске.

Здрасте! А почему не вышел?

– Я не знаю, в воде или на суше.

– Ах, вон в чем дело! Этого я, признаться, не предусмотрел. Земноводный, значит. И что, все тут беспамятные? А ну-ка сюда! Бегом! Еще бегее!.. Вот так. Постройтесь. Раз вы не знаете, где родились, я вам назначу. – И Давлет рукой разделил строй пополам. – Вот вы родились в воде и ступайте к подводникам, а вы – на суше, и жмите к аборигенам. Бегом! Еще бегее! – Обрадованные остатки разбежались, провожаемые добродушным взглядом Филиппа Андреевича. – Товарищи мичманы, вывести экипажи на плац.

Пока личный состав выстраивался, уже не клином, а четкой буквой «П», в две шеренги, к Давлету прокралась Рая и что-то шепнула ему. Он кивнул и взял мегафон. И по тому, как Филипп Андреевич опустил углы губ, а потом искоса глянул в небо, я понял, что сейчас будет что-то веселое. И действительно, он вдруг зацокал в микрофончик, требуя внимания.

– Отвечайте да или нет. Есть хотите?

– Да! – ответил лагерь.

– Не слышу эхо, – огорчился Давлет, приставив к уху ладонь. – Есть хотите?

– Да! – от души гаркнул плац ста двадцатью грудями, и в наступившей тишине мигом отозвалось эхо с правого заливчика, потом – с левого, и третье эхо скатилось откуда-то сверху.

– Вот это по-флотски!.. Я тоже хочу есть, вернее только что захотел, после вашего ответа. Сейчас будет праздничный обед, с мороженым и вареньем. – Какая-то восторженная судорога прошлась по рядам. – Сегодня дежурит «Подводник». Мичман Фабианский, выделить десять человек на камбуз! – И тотчас отсеченная рукой мичмана десятка рванула с вещами наверх. – А пока накрывают столы, я отвечу на два вопроса, которые у многих, очевидно, вертятся на языке. Первый: кто эти пятеро, – Филипп Андреевич кивнул на нас, – и что им оказана за честь быть в форме и стоять особо? Интересно?

– Интересно!

– Это рабочий десант. Пока вы дома нежились до полдня в кроватях, а потом весь день не знали куда себя девать, эти пятеро уже работали здесь! – Давлет перечислил все сделанное нами и добавил немного того, о чем мы не имели понятия, но что, наверно, придется нам еще сделать. – Вот почему им такая честь... И второй вопрос: когда выдадут форму? Так?

– Так.

– После обеда!

– Ура-а-а! – прогремело над плацем.

– Но учтите, от человека в форме требуется многое! И мы будем требовать!.. Посмотрите, что висит на флагштоке?.. Вымпел! Вместо военно-морского флага! И он будет висеть до тех пор, пока вы хоть чуть-чуть не станете похожими на истинных юнг, потому что стыдно поднимать военно-морской флаг перед вашей разболтанной толпой, которая даже не знает, где лево, а где право!

– Знаем!

– Кто знает, шаг вперед – марш! – живо скомандовал Филипп Андреевич, но никто не вышел, и тогда начальник, уловив, что больше всех возмутились варяги, приказал: – Мичман Кротов, пять человек ко мне! Срочно!

– Есть! С вещами?

– Без.

Пятеро лениво-смущенно, почти волоком таща ноги, приблизились к столу, – кто руки за спину, кто в карман, а кто даже подбоченясь. Филипп Андреевич, долго разглядывал их, склоняя голову так и этак, сперва насмешливо, потом сурово, рассчитывая, наверно, что под его взглядом те как-то подтянутся, но – хоть бы хны, и Давлет обратился к остальным:

– И это, по-вашему, юнги?.. Это кенгуру! Причем не дрессированные! Руки!—неожиданно крикнул он.– Ноги!.. Грудь не назад выгибают, а вперед!.. Рав-няйсь!.. Смирно!.. Напра-аво! – Повторилась в точности наша комедия, только у нас смеяться со стороны было некому, а тут покатывался весь лагерь. – Сейчас это смешно, но когда они будут в форме, это будет позорно! А позорить военно-морской флаг мы никому и никогда не позволим!.. Марш на место! – отпустил бедняг Филипп Андреевич и обернулся к нам. Я вздрогнул и напрягся, лихорадочно повторяя про себя «тут право, а тут лево». – Настоящие юнги делают вот как!.. Внимание!

– У меня нога! – напомнил испуганно Митька, и хоть было мне сейчас совершенно не до Митьки, я все же подумал, что пусть он спасибо скажет Димке за то, что тот его треснул пряжкой, – нашлась уважительная причина выбыть из строя, а то бы просто вытурили с треском, как бездаря.

– Выйди пока! – Филипп Андреевич дернул головой. – Равняйсь!.. Смирно!.. Напра-аво!.. Нале-ево! Кру-угом! – При полной тишине и ревностном внимании, когда всем хотелось, кажется, чтобы мы сбились и этим уравнялись с ними, Давлет крутил и крутил нас на месте, и лишь когда ботинки наши наполовину зарылись в рыхлый грунт, он дал команду «вперед». С трудом удерживая равновесие на предательском гравии, который с хрумканьем выдавливался из-под ног, мы сперва описали прямоугольник на плацу, потом прострочили его по диагоналям, точно запечатав письмо, – и все это без задоринки, и лишь после этого Давлет пробил отбой. Мы взмокли. – Молодцы! По двойной порции мороженого! – хрипловато и с видом заговорщика шепнул он нам, отведя мегафон, и торжественно заключил, для всех: – Вот как надо ходить в форме!.. Вы думаете, что они гениальные? Ничуть! Два дня назад они были такими же, как вы. А сейчас – любо посмотреть! И это – за два дня! А я вам даю неделю. За неделю лошадь можно научить танцам! Все. На остальные вопросы, которых, я знаю, у вас масса, отвечу потом. А сейчас подводники занимают верхние кубрики, аборигены – средние, варяги – нижние. Прошу мичманов развести экипажи, а через десять минут – обед!

Поднялся шум и гвалт.

– А нам куда? – спросил Ухарь.

– Туда, где родились, – устало ответил Филипп Андреевич, сдвинул бумаги и сел на край стола, снимая фуражку и зарываясь лицом в платок.

– Тогда я – к подводникам, – заявил нам Ухарь.

– А я – к варягам, – вздохнул Рэкс.

– Я с тобой, – поймал его за руку Митька.

– А мы к этим, к рыбококам, – сказал Димка,

– К уркаганам, – поправил я.

– К аборигенам! – прыснул Филипп Андреевич.

– Ну, пока, рыбококи! – Ухарь потрепал меня по плечу.

– Слушай, Олег! – спохватился я, отводя его в сторону. – Давлет, значит, спрашивал про нас?

– Спрашивал.

– Когда?

– Вчера.

– Вчера?.. А чего же ты?..

– Сюрприз, Сема! – не дал договорить мне Ухарь. – Ты же знаешь, я люблю сюрпризы! Ну, не уживетесь там – приползайте ко мне, устрою по блату!

– Ладно!

И с особой отчетливостью я вдруг понял, что Олег недосягаемо взрослый, почти как папа, раз умеет готовить, хранить и преподносить такие сюрпризы.

Как ни приятно было стать юнгой, но становиться юнгой было, по-моему, еще приятнее – там было больше тайн, больше неожиданностей, больше сюрпризов... И поддавшись мгновению грусти, я сообразил вдруг, что мы пятеро расходимся не по тем делам, после которых сойдемся опять, а что наш рабочий десант распадется навсегда – и мне стало очень жалко расставаться с Олегом и даже с Рэксом и Митькой, вражда с которыми представилась мне теперь ерундовой, и даже не враждой, а чуть перекошенной дружбой, с трещинами, которые можно было залепить и замазать.

Давлет спохватился:

– Да, Баба-Яга и Сема, вы будете моими адъютантами, при штабе, пока телефоны не поставим. А то мне действительно не набегаться. Твоя идея, Бабушка-Ягушка!

– Есть! – козырнул Димка.

– Есть! – наконец-то по всем правилам отчеканил и я, и мы галопом помчались за вещами.

Вскоре личный состав двойной шеренгой выстроился на верхней палубе, перед камбузом.

Во главе нас, аборигенов, стоял Юра Задоля, тот самый дылда, который на плацу обворожил фотографа. В своем росте Задоля словно уперся в какой-то потолок и теперь вынужденно искривлялся, так что в профиль походил на знак параграфа, с таким же округлым животиком посредине изогнутости и худобы. Мы с Димкой попали в конец строя, на шкентель, как выразился мичман Чиж. Тут же оказался и Миша Протченко. Он шумно дышал через не закрывающийся даже при команде «смирно» рот и был прямо раздут, будто лягушка, – Филипп Андреевич в точку попал, окрестив его «земноводным». Голова Миши напоминала букву «ф», но не из-за ушей, как это иногда бывает у тощих, а из-за щек, готовых вот-вот лопнуть. Только глаза не поддавались общей раздутости, не лезли на лоб, а были как бы заякорены в глубине, серьезные и печальные, точно они ожидали скорого и неизбежного затопления, как озера близ поднимающегося водохранилища. Именно глаза спасали Протченко от явной уродливости, намекая на то, что в нем живет еще и нормальный человек.

– А вы хорошо маршировали, – позавидовал он, когда мы познакомились. – Я тоже так научусь! Но мне сперва надо сбросить лишний вес! Буду просить, чтобы меня побольше гоняли и посылали на тяжелые работы!

– Ну, этого можешь не просить – и так достанется! – авторитетно заверил Димка.

– А я еще сверх того! – добавил Земноводный с решительным жестом, шумнее задышав от этого усилия. – Цель моя – похудеть килограммов на десять, а то дома невозможно – весь день жую, а тут режим – не пожуешь! А у вас какая цель?

– У нас? – переспросил я. – Да никакой.

– Без цели – не то!

– А вообще-то мне тут одного зверя надо выследить!

– Зверя – это хорошо, – одобрил толстяк. – А мне вот – голодать. Можешь съедать за меня второе.

– Куда мне! Со своим бы справиться!

– Я съем, ладно? – предложил свою помощь Димка.

– Ладно.

– Только сегодня?

– Хоть каждый день. Прямо отбирайте, если я разъемся и не буду отдавать!

– Договорились! – И Димка быстро, чтобы Земноводный не передумал, схватил его пухлую кисть. – Разними!

Я разнял – договор принял силу.

На лестничную площадку камбуза выскочил какой-то шалопай из наших, одетый поваренком, в белом фартуке и колпаке, и, крутя над головой черпак так, будто хотел ушвырнуть его через кубрики в море, забазлал:

– Руба-ать!

– Отставить крик! – осадил его Филипп Андреевич, и поваренок, замерев с открытым ртом, тут же исчез. – Справа по двое на камбуз шагом-марш!.. Салаги!