Текст книги "Я дружу с Бабой-Ягой"

Автор книги: Геннадий Михасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

5

Я не запомнил в точности, о чем был сон, но снилось мне что-то приятное, как будто я и во сне нашел давно потерянное, поэтому-то неожиданный крик боли так не вписался в мой сон, что я на некоторое время вообще отключился ото всего. Но тут Димка разбудил меня и тревожно шепнул:

– Кто-то тонет!

Мы слетели с нар и, как попало натянув сапоги, выскочили на палубу. По берегу, в незаправленной и незастегнутой рубахе, прыгал с бревна на бревно папа, а перед ним скакал один из тех пацанов, которые вчера обогнали нас на велосипедах, – в пляжной шапочке с зеленым козырьком.

Не сговариваясь, мы припустили следом.

Пацан обогнул бухту, свернул направо и исчез в зарослях. Мы – туда же. Мой череп сразу стянуло холодным обручем – это было именно то место, откуда зимой на костер выбирался зверь, под которым валежины трещали точно так, как затрещал сушняк под ногами папы. Одолев крутой подъем, с колдобинами и сплошным осинником, мы устремились вниз по более пологому и чистому склону к соседнему заливу и вскоре очутились возле желто-оранжевой палатки.

– Где? – переспросил папа, еле переводя дух.

Едва пацан успел показать на небольшой плот

метрах в пятнадцати от берега, как слева из-за куста раздался хрипловато-бессильный голос:

– Я тут!

На сухом прибрежном мусоре сидел, отплевываясь, бледный и мокрый пацан, в рубашке и в закатанных до колен штанах. Наш проводник бросился к нему, упал рядом и, тряся его за ногу, разрыдался, выкрикивая сквозь слезы:

– Вадька!.. Вадька!..

Пострадавший с трудом погладил его по плечу, тяжело покосился на нас и, уронив голову на грудь, опять стал отплевываться.

– Выплыл, значит? – спросил папа с каким-то злым облегчением, пацан не ответил ни словом, ни жестом. – Это хорошо, что выплыл!..

– С плота сорвался, что ли? – спросил Димка. ’

– Нырнул. И ударился обо что-то, – ответил тот, болезненно ощупывая голову.

– И начал тонуть, – добавил младший, садясь, переставая плакать и все еще с удивлением разглядывая старшего. t

– Тут же сплошь топляки! – сказал папа, кивая на море. – Купаться – ни в коем случае! И вообще, шилобрейцы, сматывайте-ка удочки! – Папа вздохнул, помолчал и указал на палатку. – Приходите в себя и катитесь!

В лагерь мы вернулись в тот момент, когда к камбузу из распадка выбирались, ведя в руках велосипеды, еще два пацана, на плечах – рюкзачки, у рам – удочки.

– Новые кандидаты в утопленники! – хмуро проговорил папа. – А ну-ка марш отсюда!

Те остановились.

– А что?

– Видели шлагбаум?

– Видели. Но он поднят, а знака нет.

– Какой вам нужен знак? Труп в кружочке?.. Шлагбаум – значит, нельзя! Запрет! Ясно?.. Только что один чуть не утонул! На сегодня хватит!

– Тут военная база! – сказал Димка.

Пацаны озадаченно шевельнули плечами, поправляя рюкзачки, неохотно развернули свои велосипеды, неохотно сели и покатили обратно. А тут из распадка выползла наша будка, и когда плотники выгрузились, папа сказал нам с Димкой:

– Садитесь!

– Что? – не понял я. – Зачем?

– Домой? – ужаснулся Димка. – Дядя Миша, если вы думаете, кам-мудто мы утонем, то зря – мы нетонучие! Мы в огне не горим и в воде не тонем, да ведь, Семк?

– Не домой, а к шлагбауму! Покараулить надо, пока все не наладим, а то поползут сейчас шилобрейцы по новой дороге!.. И к воде чтоб – ни-ни, а то!..

Мы забрались в кабину и доехали до шлагбаума.

С двумя чурбаками пригруза, свежевыструганное бревно шлагбаума торчало круто. Веревки на нем не было. Димка скинул сапоги и полез. Выше, выше... Лесина качнулась и пошла вниз.

– Лови! – крикнул Димка.

Я подскочил ко второму столбу, чтобы принять конец, но он так разогнался, что прихлопнул бы меня, если бы я в последний миг не отпрыгнул. Шлагбаум стукнулся о столб, стряхнул Димку на дорогу и вздыбился снова.

– Ты чего не ловил? – возмутился Димка.

– А ты чего не удержался?

– Удержись тут! – проворчал Димка, поднимаясь и отряхиваясь. – Лезь-ка сам и удержись!

– И полезу! А ты лови!

– И поймаю!

Я направился к опоре, но Димка опередил меня и полез сам, буркнув, что он теперь знает, до какого места нужно доползать, чтобы жердь наклонялась не очень быстро. Да и я сообразил, что лучше не спереди ловить, а стоять сзади и в нужный момент повиснуть на противовесе. Расчет наш получился правильным, и шлагбаум на этот раз опустился плавно. Мы завели конец его под скобу, и Димка прокричал:

– Служба продолжается! Абрам! Свистать всех наверх! Киты на горизонте!

И словно дождавшись этого крика, с горы запылил мопед. Димка живо обулся, зыркнул по сторонам, сбегал в кусты и вернулся с толстенькой метровой палкой. Глядя на него, и я вооружился увесистым сучком, и мы встали посреди дороги.

На мопеде был простоволосый парень в расстегнутой клетчатой рубашке, завязанной на голом животе узлом. Спускался он на тормозах. Еле-еле дотянув до нас, мопед остановился, сунувшись передним колесом между мной и Димкой.

– Это «Ермак»? – спросил парень.

– «Ермак», – враз ответили мы.

– Угадал! – обрадовался он.– Вчера по телевизору объявили, что на днях открывается военно-морской лагерь «Ермак» и чтобы срочно подавали заявления. Я сразу понял, что это он! А ну-ка, салаги, брысь, я гляну – стоит ли сюда забуриваться! – И он шевельнул колесом, стиснутым нашими бедрами.

– Нельзя, – сказал Димка.

– Как это нельзя?

– А вот так!

– А кто вы, собственно, такие?

– Охрана!

– Та самая охрана, которая встает, ох, рано?

– Даже еще раньше! – ответил Димка. – И которая, ох, никого не пропускает!

– А вы когда-нибудь видели, как бегает собака с пустой консервной банкой на хвосте? – загадочно и доверительно понизив голос, спросил парень.

– Ну, видели, – сказал я.

– Так вот вы сейчас так же побежите, если не расступитесь!

– Посмотрим! – насупившись, прогундосил Димка, сильнее притискивая ко мне мопедное колесо.

Удивленно распахнув большие и вроде бы добрые глаза, парень вдруг так дернул рулем, что мы оба плюхнулись на землю, а он крутанул педали. Но тотчас наши две палки пронзили заднее колесо, мопед, щелкнув спицами, замер. Живо положив его набок, мопедист шагнул к нам и дал мне, уже поднявшемуся, такого пинка, что я опять шлепнулся, отлетев к обочине. Схватив ком засохшей глины, я вскочил и замахнулся, но Димка опередил меня – свернувшись ежиком, он врезался головой парню в живот, и они упали.

И тут перед нами, бибикая, выросла машина. Из машины выпрыгнул низенький дяденька и закричал:

– Что здесь такое?.. Лагерь еще не открыт! Еще засекречен, а у шлагбаума уже свалка?

– Это вон, на мопеде! – сказал я. – Нельзя, говорим, а он лезет! Да еще пинается!

– Ты, ухарь, откуда тут? – накинулся дяденька на пацана.

– А вам какое дело?

– Нет, вы посмотрите на этого нахала! – воскликнул толстячок, обращаясь к высунувшимся из кабины старику и девушке. – Рвется в мой лагерь! Ломает мой шлагбаум! Лупит моих сторожей! И спрашивает, какое мне дело!

И вдруг в толстячке я узнал начальника «Ермака», имевшего странную фамилию —Давлет. С ним я встречался лишь раз, тут же, когда он приезжал зимой дать указания плотникам. Паренек смутился, выдернул из колес палки и, подняв мопед, объяснил:

– Я на разведку приехал.

– На какую разведку?

– А стоит ли сюда заявление подавать.

– Ну и как?

– Да вот, ваши сторожа не пустили!

– Это уже говорит в пользу лагеря, что в него не так просто попасть! – смягчился Давлет.

– Без формы, без всего. Думал – два каких-то обормота. Откуда я знал, что они настоящие! – оправдывался мопедист, приглядываясь к уцелевшим, но погнутым спицам.

– Кстати, я их тоже не знаю, – заметил начальник и вопросительно уставился на нас.

– Мы с плотниками, – сказал Димка.

– А я зимой тут с папой жил, – добавил я. – И вы приезжали. Помните, я вам пить из проруби приносил?

– А-а! – воскликнул Давлет, подняв кустистые брови. – Сын Полыгина Михаила Иваныча? Как тебя звать?

– Семка.

– А прозвище?

– Полыга.

– По фамилии – это не прозвище А тебя?

– Димка.

– А прозвище?

– М-м... Баба-Яга! – нашелся он.

– Вот это прозвище! – удовлетворился Давлет. – Внимание! За проявленное мужество при охране границы военно-морского лагеря «Ермак» юнгам Полыге и Бабе-Яге объявляю благодарность! Начальник лагеря Давлет, Филипп Андреевич!

Я вытянулся, чувствуя, как спину обжигают мурашки, а Димка, метнув ладонь к уху, гаркнул:

– Есть!

– Не «есть», а «Служу Советскому Союзу».

– Служу Советскому Союзу! – с еще большим вдохновением поддал Димка, не опуская руки.

– Молодец! – похвалил Филипп Андреевич.– Только честь без головного убора не отдают.

– Есть! – Димка убрал руку.

– Ну, братцы, тут и без меня служба наладилась! – удивился начальник.– Вы что, и ночуете здесь?

– Да, на дебаркадере, – ответил я. – Мы на всю неделю приехали, пока не кончат строительство.

– Прекрасно! – одобрил Давлет. – Продолжайте охрану. Запомните номер этой машины и шофера. Рая, выгляни! Вон! Наша Раечка! Тетя Рая! Пропускать беззвучно. Ясно?

– Ясно! – враз пальнули мы.

– Вот так! Егор Семенович, – обратился Давлет к старику, – выдай им пилотки с якорями, чтоб их зря не лупили!.. А ты, ухарь, жми в лагерь! Если понравится – поговорим. Есть одна идея. Ну, полный вперед!.. Да, кстати, вы это сами придумали – охранять? – спросил нас Филипп Андреевич,

– Сами! – ответил Димка.

– С папой, – добавил я. – Тут пацан чуть не утонул сегодня. И вот, чтобы другие не лезли, мы...

– Как утонул? – ужаснулся Давлет.

– В соседнем заливе. Нахлебался уже, еле выбрался на берег.

Филипп Андреевич стоял не шевелясь и не моргая с минуту, потом кинулся к кабине, крикнув:

– Шлагбаум!

Мы отцепили шлагбаум, и машина, шурша чем-то в будке, покатила в распадок. За ней, беззлобно погрозив нам кулаком, запылил на своей тарахтелке Ухарь.

Какое-то время мы застывше смотрели вслед. Затем пошли закрывать шлагбаум.

– Слушай, Баба-Яга, откуда у тебя прозвище? – завистливо возмутился я, потому что даже в такой ерунде Димка перещеголял меня. – Это же не прозвище! Это тебя так Федя иногда зовет, а больше никто. У тебя же нет прозвища!

– А теперь будет!

– Теперь. Надо, чтобы раньше было! Теперь-то и я бы мог придумать! – запоздало спохватился я.

– Ну и придумал бы!

– Придумал!.. А что тут придумаешь?

– Ляпнул бы какой-нибудь «ридикюль»!

– А что это?

– А черт его знает! Просто «ридикюль».

– Сам ты ридикюль!

– Нет, теперь я Баба-Яга! Зако-онно! – горделиво протянул Димка. – Мне бы теперь ступу и метлу, я бы – вж-ж-ж! – И покрутившись на месте, как бы набирая скорость, он опять полез на шлагбаум запирать границу.

6

Следующим утром мы заступили на пост уже в пилотках. На шлагбауме висела веревка, к столбам примыкал забор, который, белея свеженапиленными планками, уныривал в кусты вверх и вниз по склону. Сверху доносился стук молотка – папа наращивал забор.

Сперва прикатила будка с плотниками. Потом провезли на прицепе большущий бак для питьевой воды, и следом прополз тяжелый автокран. Мы запрыгивали на подножку каждой машины и, выяснив у водителя, куда он едет и зачем, поднимали шлагбаум. Видя наши пилотки, никто не ослушивался.

Мы сидели у костерка.

Шкилдесса лежала тут же, сквозь дрему бдительно следя за нами. Сперва и она выскакивала на дорогу, когда выскакивали мы, но затем, сообразив, что это мы не от нее сбегаем, а так работаем, успокоилась, настораживаясь, однако, при всяком тарахтении.

Я думал о подгоревшей лиственнице, сплавать к которой нам так и не удалось. Мы с папой обшарили вчера обе бухты, но подходящего плотика не нашли. Плоты были, но громоздкие и наполовину лежавшие на берегу. Самим сбивать папа не разрешил. Я вдруг вспомнил про тот плотик с тремя удочками, с которого рыбачил Вадька. Не перегнать ли его сюда? Всего-то дел – мыс обогнуть. Это же не мыс Горн, где Магеллана трепало, а маленький мысок! Да и на море – ни складочки. Я высказал предложение.

– Давай! – подхватил Димка.

– Чш-ш!..

Вчерашний запрет не приближаться к воде относился, можно считать, лишь ко вчера. А сегодня запрета пока не было, и важно – не получить его. Нельзя сказать, чтобы я был идеально послушным сыном, нет, – я, например, мог сделать больше, чем разрешено, но неразрешенного я сделать не мог – хоть убей меня. А поскольку совсем без ограничений родители не могут обойтись, то надо напроситься на ложный запрет, который бы запрещал то, что мы и не собираемся делать.

Нужен отвлекающий маневр.

И я придумал.

Оставив шлагбаум поднятым, мы направились к папе. Забор уже тянулся метров на тридцать, а столбики с прожилинами еще выше. Папа, голый по пояс, прибивал штакетник, то и дело отхлестываясь березовой веткой от комаров.

– Пап, сколько времени? – спросил я.

– Десять.

– О, как раз! Утренняя смена закончилась! Мы идем на сопку, в лес. Поищем местечко для штаба.

– Вы же вчера нашли!

– Сырое.

– Нам бы корень полувывернутый! – возмечтал Димка.

– Или завал!

– Нет, лучше корень!

– Нет, завал!

– Дуйте! – разрешил папа, почесал спинную ложбинку о сосну, крякнул, попил воды из бутылки, стоявшей в ящике с гвоздями, и махнул рукой. – Только за перевал не ходите. Черт знает, что там – может, действительно медведь!

Есть ложный запрет!

А сразу два умный родитель не дает, зная, что один из них, причем более серьезный, в конце концов забудется. Кому много запрещается, тот делает все, что хочет.

– Ладно, пап! – весело пообещал я.

– Свистать всех наверх! Да здравствует новый штаб! – затрубил Димка. – Абрам!

– Абрам! – подхватил я.

И мы, громогласно заспорив, какой все-таки штаб лучше: под вывороченным корнем или под завалом – а оба хороши! – двинулись в гору, вдоль заборных столбиков. Спохватившись, кошка припустила за нами. Мне пришлось взять ее на руки, чтобы не терять времени, потому что по лесу Шкилдесса ходила медленно, не ходила, а вышагивала, замирая через каждые десять-пятнадцать шажков, принюхиваясь, прислушиваясь и приглядываясь, а потеряв нас из виду, взмяукивала с таким утробно-диким рыком, как будто вдруг вспоминала, что она родственница тигра.

Скрывшись за кустами, мы прервали галдеж и стали забирать влево, и чем выше поднимались, тем загибали сильнее, потом пошли под уклон и наконец, словно по циркулю описав вокруг лагеря огромный полукруг, оказались у соседнего залива. Приостановившись возле старой лиственницы, Димка наковырял серы, часть сунул себе в рот, а часть протянул мне.

– Жуй! Сера хороша от покойников!

– От кого?

– От покойников! Жуй!

Я не понял, как это сера может быть хорошей от

покойников, но рьяно зажевал, сплевывая первую горечь.

Потом мы спрыгнули на берег.

Пригвожденный ко дну длинным шестом, словно жук в коллекции, плот стоял метрах в полуторах от уреза. На какие-то секунды я замешкался. Как никак, а вчера тут чуть не утонул человек! Выпустив кошку, я все же шагнул в воду и, начерпав полные сапоги, взобрался на плот. Почти квадратный, из пяти толстых бревен, метра по три длиной, с дощатым настилом и с низеньким чурбаком посредине, он сидел в воде высоко и сразу ожил подо мной, как, наверно, оживает под всадником застоявшийся в безделии конь. Плоты не были для нас диковинкой – их часто заносило в наш лягушатник, но, едва наживуленные, они мигом расползались под натиском десятков тел. А тут не плот был, а игрушка! И кроме того, здесь было море и глушь, а не лягушатник под носом у поселка!

– А ну, качнись! – попросил Димка.

– Пожалуйста!

– Сильнее!

– Есть сильнее!

– Попляши!

– Оп-ля! – Я трижды подпрыгнул. – Что еще делать? Сальто-мортале крутануть?

– Это шест держит, – придрался Димка.

– Могу выдернуть!.. Во, без шеста!

– Или в дно упирается.

– Да ты что, боишься что ли? – удивился наконец я, впервые видя бесшабашного Димку таким нерешительно-озабоченным. – Тогда иди берегом, а я поплыву!

– Я те поплыву!.. Поплывет он! – рассердился Димка. – Человек чуть не утонул с него! И может, неспроста! Может, он с фокусом – переворачивается!.. Я-то не боюсь, не бойся, а вот ты, гляжу, хочешь раз-два – и рыбам на корм!

– К каким рыбам?! – возмутился я, шагнув к самому краю, так что плот накренился, но не опасно – вода лизнула только подошвы сапог. – Вишь – держит!.. Лезь давай! Мы же нетонучие!

– Нетонучие! – буркнул Димка, разулся и засучил штанины так, что над коленными чашечками образовались толстые, как спасательные круги, кольца. – А куда Шкилдессу?

– С собой, конечно.

– «С собой!..» Кошки плавать не умеют.

– Спасем, если что.

– «Спасем!» – продолжал поварчивать Димка, обиженный моим подозрением в трусости. – А ну, Шкилда-Милда, иди сюда! – Он сунул кошку в голенище и побрел к плоту, осторожно щупая дно. – Бр-р!.. Сам будешь нырять за ней. – Поставив сапоги у края, Димка вернулся на берег.

Коротко мяукнув, что наверняка означало «спасибо», Шкилдесса ничуть не испугалась, а принялась тщательно обнюхивать и даже полизывать настил, местами обрызганный чешуей и покрытый бурыми пятнами – там, похоже, когда-то потрошили рыбу.

Среди берегового мусора Димка нашел надтреснутую доску, трахнул ее о бревно, и получилось два хороших, правда, занозистых весла. Я тем временем тоже разулся и закатил штанины, и мы торжественно отпихнулись.

Зигзагами выбравшись из плена бревен на чистоту, мы не спеша поплыли метрах в семи-восьми от берега. В прозрачной воде до жути преувеличенно виднелись топляки да пни, пни и пни... То целиком под водой, то чуть торчащие наружу, то почти выползшие на сушу. А выше, у обрывчика, докуда поднималось осеннее море, пни тянулись непрерывной грядой. Волны так выхлестали из-под них почву, что главные, паукообразные корни висели в воздухе, и пни как бы парили, удерживаясь только на тонких вертикальных отростках, которых, казалось, у деревьев и не было и которые чудом пустили уже сами эти мертвые култышки.

Зимой, когда мы тут жили с папой, меня заинтересовали загадочные бугры-опухоли на пологом льду вдоль берега, местами треснутые, а местами словно взорванные. Папа объяснил, что море опускается, и лед садится на подводные пни, которые выгибают его, взламывают, образуя что-то вроде огромных ледяных цветков, и возносят порой ледяные береты на два-три метра в высоту. Это поразило меня, тем более что я, Дорисовывая картину, добавил к пням утонувших ры» баков, которые, стоя на дне в своих тяжелых резиновых сапогах, окоченевшими черепами пропарывают лед, Обходя потом эти «цветы», я с замиранием сердца заглядывал в их нутро, боясь увидеть там человеческую голову.

Не берег, а музей пней!

Димка вдруг загорланил:

 
Мы плывем да по заливу,
Да по заливу мы плывем!
Вот сюда бы нам бульдозер,
Чтоб очистить берега!
 

И он затараракал, мысленно сочиняя дальше, как внезапно откуда-то раздался грохочущий бас:

– Юнги Полыга и Баба-Яга, срочно гребите к катеру!.. Срочно гребите к катеру!

Я чуть не подавился серой.

На выходе из залива, на уровне оконечности мыса, полузатертый бревнами, неподвижно белел катерок, и кто-то с рупором, высунувшись из рулевой рубки, энергично махал белым флагом. Мы не различили его физиономии и не узнали искаженного голоса, но сразу поняли, что это Давлет – только он мог нас так окликнуть. Откуда он там, как и почему – эти вопросы нам и в голову не пришли, главное – там Филипп Андреевич, и он зовет нас. Кинув шест поперек плота, мы ухватились за доски.

– Отставить! – донеслось из рупора. – Раздеться и бросить одежду на берегу!

Мудро – и для облегчения плота, и для нашей безопасности! Лихорадочно посрывав с себя все и оставшись в плавках, мы так налегли на весла, что за кормой, кажется, забурлило. Шкилдесса, опасаясь брызг, прыгнула на чурбак и, словно капитанша, устремила глаза вперед. Но тут опять громыхнуло:

– Отставить! Высадить кошку!

Тоже мудро – для облегчения плота, и для кошачьей безопасности! Давлет учитывает все!

– Во, зрение! – поразился Димка.

– У них там бинокль, – догадался я, и на катере что-то сверкнуло. – Ну, точно!

– Ух и мощный, наверно!

– Да уж наверно!

Мы дали задний ход.

Шкилдесса возмутилась было, когда мы не очень вежливо «списали» ее на сушу, но, обнюхав нашу одежду, успокоилась, решив, очевидно, что голыми мы далеко не уйдем. Но мы уходили далеко. До катера было с полкилометра, если не больше – вода скрадывала расстояние. Опять заработав «веслом», я почему-то подумал, что Давлет сейчас скомандует: отставить, выплюнуть серу – для облегчения плота, но он лишь гаркнул удовлетворенно:

– Так держать!

– Есть! – рявкнул Димка.

Гребли мы заполошно. Тяжеленький наш плот почти не юлил из стороны в сторону, а шел прямиком на катер. Встречные бревна мы таранили, и они, нехотя разворачиваясь, пропускали нас. Ветра не было совершенно. Освежаемые только своими движениями, мы скоро вспотели и стали задыхаться.

– Не выкладываться, – распорядился Филипп Андреевич, следя, видно, за нами в бинокль, – но и не сачковать!

– Есть! – отозвался Димка.

За плот с моей стороны каким-то чудом зацепилось бревнышко, я хотел оттолкнуть его «веслом», но оно повернулось, и я чуть не булькнул в воду. Сердце мое обмерло – ведь под нами сейчас метров двадцать, а для такой глубины я, наверно, пловец никудышный. И чем дальше мы отходили, тем мне больше казалось, что плаваю я совсем худо, если вообще умею. Да и плот, хорошо ли мы проверили его прочность? Не рассыпется ли – вон он как лупится о бревна!.. А вдруг здесь все заколдовано: и залив, и плот, и невесть откуда взявшийся катер с неизвестно кем там на борту, говорящим голосом Филиппа Андреевича?.. Не ловушка ли это, и не управляет ли ею та же нечистая сила, которая устроила мне зимой жуткое испытание и от которой я тогда благополучно отделался?.. Вспомнив, что сера сильно помогает от покойников, я зажевал так, что застучали зубы, однако на лице выразился, видно, страх, потому что Давлет прокричал, как начальник с первомайской трибуны:

– Да здравствует морской волк Полыга! Ура-а!.. Да здравствует сказочный юнга Баба-Яга! Ура-а!.. Да здравствуют славные потомки Нансена, Папанина и Хейердала! Ура-а! – При слове «ура» Давлет поводил рупором на сто восемьдесят градусов, оглашая весь залив, и многократное эхо, мечась между берегами, создавало такое ощущение, что это деревья, как толпы демонстрантов, подхватывали клич, ободряя нас.

Вся заколдованность мигом разлетелась вместе с моими страхами, и я лихо поддал:

– Ура-а!..

– Ура-а! – поддержал Димка.

– Юнга Полыга, у тебя все еще нет настоящего прозвища? – спросил Филипп Андреевич.

– Не-ету!

– Сейчас придумаем! – Все головы исчезли и спустя некоторое время появились опять – Просим прощения – ничего не вышло!.. Волей разума прозвища не рождаются!..Прозвища – плоды импровизации!.. Зато Рэкс придумал рифмы: Полыга – ханыга – прощелыга!.. Но мы его побили!.. Передых!

Мы с Димкой враз, как подрубленные, плюхнулись на чурбак и склеились спинами. И сразу все во мне задрожало и загудело. К груди мгновенно прилипло, как горчичник, солнце. Перестав жевать, я закрыл глаза и словно растворился, словно дрожь, гудение и жжение – все это не во мне, а вокруг меня, а я, бесплотный, в уютной серединочке... Боясь свалиться, я открыл глаза. Плот, как магнит, успел притянуть к себе несколько бревен. Катер был уже близко, но чьи головы торчали над бортом, в фуражках и простоволосые, – пока не различалось. И что там, интересно, за Рэкс-пекс-кекс, умеющий так смачно рифмовать?,

– От имени пострадавших слово просит командир рабочего десанта Ухарь! – объявил Давлет.

– Тот! – напомнил Димка.

– Наверно! – отозвался я.

– Эй, вы, на плоту! – крикнул Ухарь. – Забортную воду не пить! Вас тут поджидает жидкая награда!

– Ого! – обрадовался Димка. – Поехали!

Но мы еще долго шлепали досками, прежде чем ткнулись в катер и нас затащили в каюту под тент. В морских фуражках были остролицый и долговязый капитан и Давлет, круглолицый коротышка, а простоволосыми – Ухарь и еще двое пацанов, один, ровесник Ухаря, а второй помладше года на два. В ровеснике я мигом почуял Рэкса – только он, с такими крохотно-злыми и напряженно-недопрорезанными глазками, мог зарифмовать меня с ханыгой и прощелыгой. Давлет познакомил нас. Так и вышло. А третьего звали Митькой. Левый глаз он сильно прищуривал, словно хотел походить глазами сразу на обоих своих друзей. А что они составляли одну компанию – я уловил мигом. Это и был рабочий десант, который спешил в лагерь, чтобы провернуть некоторые срочные работы к открытию. Но перед последним поворотом катер налетел на топляк, и заклинило вал. Куковать бы им тут до вечера, когда после работы сюда пригоняют на моторках рыбаки, если бы мы случайно не подвернулись.

– Смир-рно! – вдруг скомандовал Филипп Андреевич и взял под козырек. – За своевременную помощь рабочему десанту юнгам Полыге и Бабе-Яге объявляю благодарность!

– Служу Советскому Союзу! – отбухал Димка, а я, забыв слова, только подрявкивал.

– Вольно!.. Юнга Ухарь, выдать нашим спасителям награду из общественных припасов!

Ухарь достал из рюкзака две бутылки вишневого напитка и с ухмылкой вручил нам. Обалделые, мы откинулись на прохладные спинки сидений и давай пить, пить, пить...

– Ну, друзья, если вы каждый день будете так нам служить, то у меня не хватит благодарностей! – с одобрением проговорил Филипп Андреевич, снимая жаркую фуражку. – Придется на алюминиевом заводе медали заказывать! Как ты думаешь, Григорий Иванович? – спросил он капитана.

– Придется, – согласился тот.

– А мы за так служим, – сказал Димка.

– Вот за это «так» и награждают!

– Тогда лучше не медалями, а возьмите нас в юнги насовсем, – брякнул Димка, и душа моя замерла.

После разговора с физруком и с папой ни я, ни Димка не заводили об этом и речи, но по тому, как мы все больше втягивались в лагерную жизнь и как она нам все больше нравилась, я чувствовал, что продолжение того разговора зреет, потому что просто так теперь сдать пилотки и укатить домой мы не сможем.

И вот Димка выдал себя.

– А что, это идея! – Филипп Андреевич задумался, вобрал в рот свои мясистые губы и с пробочным хлопком отпустил их. – Как вы, ребята, считаете? – обратился он к пацанам, но те отчужденно промолчали.– Тогда вот что – включите-ка их в свой рабочий десант! – неожиданно предложил Давлет.– А там – как вы решите: да – да, нет – нет. Договорились?

Ухарь пожал плечами и вяло согласился:

– Давайте.

– А вы не против? – обернулся к нам Давлет.

– Нет, – растерянно сказал я.

– Ну и прекрасно! – снова оживился Давлет.

Для нас же ничего прекрасного в этом обороте не было – Ухарь припомнит нам и палки в колесе, и погнутые спицы, и Димкин удар головой в живот, и мой замах глиной – всю ту, позорную для него, сцену, а заодно припомнит и вот эти две бутылки вишневого напитка, который они, конечно, собирались выдуть сами. Что ж, не выйдет – так не выйдет, а ислы-ток – не убыток.

Решив с капитаном, что трех солидных человек плот верняком удержит, Давлет оставил Митьку, который был помладше и пощуплее, с нами для второго рейса, а Ухарю и Рэксу велел раздеваться. Разделся Филипп Андреевич и сам. В плавках он оказался еще ниже ростом и еще круглее. Каждый скатал одежду в плотный комок, затянул его ремнем, и команда спустилась на плот. Вода угрожающе хлюпала под самым настилом, выскакивая в щели и подмачивая пятки. Парни гоготали и по-собачьи дрыгали ногами, кособоча плот и еще сильнее заливая его. Давлет сел на чурбак с такой опаской, так стиснул на коленях свой узелок, с фуражкой поверх, и сам, как узелок, так весь сжался, что я понял – он опасается. Я хотел взбодрить его, как он взбадривал нас, но тут капитан, тоже, видно, понявший это, кивнул на висевший возле рубки спасательный круг и спросил Филиппа Андреевича :

– Может, прихватишь?

– Ни-ни! – нахмурился тот.– Ну, братва, готова?

– Готова! – гаркнули парни.

– Филипп Андреевич, нате серу! – внезапно вырвалось у меня.

– Серу?.. Зачем?

– Она от покойников помогает!

– От покойников? – бледнея, переспросил Давлет. – То есть как, от каких покойников?

– От всяких: кого утопили, кто сам утонул, а кто может утонуть, – разъяснил Димка.

– Это что, научно?

– Да-а! – заверил Димка. – Нате и мою.

– Хм! Ну, давайте, если научно! – с деланной веселостью согласился Давлет, косясь в глубину.

Разделив серу между членами экипажа, Филипп Андреевич раза три-четыре жевнул с осторожностью,, потом замолол вовсю, нахлобучил по самые глаза морскую фуражку и, подбоченившись, как пират на бочонке рома, скомандовал:

– Полный вперед!