Текст книги "Я дружу с Бабой-Ягой"

Автор книги: Геннадий Михасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

22

Я взял левее, оставляя в стороне все чудеса, и летел сломя голову. Первое, что я спросил, еле переведя дыхание у Задоли, который благоустраивал наше сторожезое гнездышко, было:

– Алька здесь?

– Нету. А что?

– Пропал он!

– Как пропал?

– Исчез!

Я без особых подробностей рассказал командиру о нашем походе. Не по-командирски разинув рот и часто моргая, он выслушал меня и вдруг упрекнул:

– Приспичило тебя! А может, плохо искал?

– Мы не в прятки играли, чтобы полдня искать!

– Хм, надо сигналить, – озабоченно заключил Задоля и в три приема поднялся на ноги. – Баба-Яга, на пост!

– Иду! – отозвался от шалаша Димка. – Тут вода в коряжках выкипела! Отставить?

– Отставь!

И тут же донеслась Димкина песенка:

Вот сейчас я тут найду

Синюю поганочку,

Изрублю ее в куски.

Чтобы кто-нибудь не съел!

– Живей, синяя поганочка! – поторопил Юра.

– А, путешественники прибыли! – улыбнулся Димка, появляясь из кустов с прутом.

– Не путешественники, а путешественник! – поправил Задоля. – ЧП у нас! Художник сгинул!

– Как?

– А вот у него спроси! Я как чуял – не хотел отпускать! И мичману сказал, что ты в туалете, а теперь что? Теперь вранье, значит! Значит, командир ваш не только тряпка, но и врун! Ну, ты даешь, Ушки-на-макушке! – разволновался Мальчик Билл, поняв истинное положение лишь сейчас, словно мысль долго блуждала в лабиринтах его пара графического тела. – Где флажки?

– Вот! – сказал я, хвать – а за голенищем пусто. Черт! Вылетели!

– Так, вторая пропажа!—подытожил командир

– Я ветками.

– Пошли, горе!

У воды мальчик Билл воткнул в песок осиновый шест с красной тряпкой на конце и зашатал его, вызывая ГКП.

– Увидели, – сказал Димка, наблюдавший в бинокль. – Земноводный готов к приему! Рядом мичман.

Я просемафорил березовыми ветками.

«Пропал художник!»

– Принято. Обсуждают, – комментировал Димка.– Сейчас будут сигналить. Читай сам! – И сунул мне бинокль.

«Куда пропал?» – прочитал я.

«Не знаем!»

«Шлите посыльного!»

– Посыльного требуют, – сказал я.

– Беги! – распорядился Юра.

И я опять побежал.

На ГКП уже находился встревоженный Филипп Андреевич. Я еще раз пересказал все события, не утаив ни одной детали, даже личной.

– Всё? – спросил Давлет.

– Всё!

– Купаться не собирались?

– Нет. Какое там купание!

– А черт вас знает! Понесло же в лес!

– Вас Мальчик Билл отпустил? – спросил мичман Чиж.

– Да. То есть, меня отпустил, – уточнил я. – А Берта-у-мольберта сам по себе!

– Все вы, гляжу я, сами по себе!—сердито заметил Филипп Андреевич и прошелся по помещению. – Ну, так! Значит, свистел, кричал, искал – нету! Сколько времени прождал?

– Минут пять-десять. Да хоть сколько жди – его там нету! – убежденно заявил я. – Нету его там!

– Почему ты уверен?

– Чувствую.

– Ну, это знаешь!.. А всего прошло времени?

– С полчаса.

– Что-нибудь подозрительного вокруг?

– Ничего. Только сухая скрученная сосна – и все. Не она же заглатывает людей!

– Конечно. А как на море?

– Спокойно. То есть бушует, но спокойно.

– Понятно. – Филипп Андреевич задумался. – Какая-то абракадабра! Что ж, разберемся на месте. Ушки-на-макушке, будешь проводником. Мичман Чиж, Ринчина ко мне и пятерых подводников. И пока – ни гу-гу! Слышь, Земноводный?

– Есть, товарищ Саваоф! – отдал тот честь.

Давлет хмыкнул.

Я вел отряд тем же путем, каким шли мы с Алькой, и все с надеждой думал, что вот-вот он попадется навстречу. Всем я показывал то, что показывал мне Алька, но никто не дивился чудесам и все растерялись, не найдя вблизи «штопора» признаков Алькиного пребывания.

Но маленькое открытие произошло.

Носившийся по лесу, как лось, Ринчин обнаружил на самой горе, в молодом сосняке, тропу, идущую из глубины тайги в сторону лагеря. Он окликнул нас. Я высказал предположение, что это дорожка дяди Вани-заики, протоптанная им за двадцать лет. Филипп Андреевич согласился и, в конец обеспокоенный, заключил, что с Алькой что-то случилось между третьим чудом и вторым.

– Поднимаем народ! – сказал он.

Мы вернулись по тропе. Она оборвалась у помойной ямы за камбузом. С карканьем шарахнулись от нас вороны и расселись по ближайшим деревьям. Одна, бесхвостая, валялась на дне ямы – или отравилась хлоркой, или ее подшиб кто-то из наших.

Построенному по тревоге личному составу, одетому из-за прохлады и сырости разношерстно, Давлет обрисовал ситуацию и поставил задачу прочесать лес от лагеря до второго залива, обследуя каждую корягу и рытвину. Мобилизуются все подводники, варяги и половина дежурного экипажа. Остается лишь мичман Чиж со взводом аборигенов. Юнги с настороженным оживлением приняли известие, от которого пахнуло чем-то военным.

Филипп Андреевич распределил участки, и лагерь растворился в лесу. Некоторое время доносились голоса, потом все стихло – сотни людей как не бывало

Видя, что я валюсь с ног от усталости, мичман Чиж задержал меня на ГКП, отправив на «Маяк» Земноводного. Сквозь тревогу об Альке у меня пробивалась тревога о Задоле.

– Товарищ мичман, вы будете ругать Мальчика рилла за то, что он отпустил меня? – спросил я тоном провинившегося.

– Нет, ругать не буду! Я ему просто наряд вне очереди влеплю – гальюнчик драить!

– Влепите лучше мне!

– И тебе влеплю!

– Но ведь он...

– Разговорчики, Ушки-на-макушке! – перебил мичман. – Следи лучше за «Маяком». Твой пароль – «Ребус»! Пароль поста «Шлагбаум» – «Кроссворд», Автобуса» – «Шарада»! Запомнил?

– Так точно!

– Дерзай! – И мичман Чиж сбежал по лестнице на плац, где толпились осколки личного состава.

Я вынес на балкон один из двух стульев, сел и, облокотившись на перила, уставился в бинокль на мыс. Там было пусто. Барашков стало поменьше – ветер, кажется, развернулся и ослаб. Медленно опуская бинокль, я наткнулся на «Крокодила». Он стоял боком, почти не удалившись с утра от берега. К носу его, поперек, пристало бревнышко – и было полное впечатление, что «Крокодил» держит его в зубах.

Звякнул телефон.

– «Ребус» слушает!

– Говорит «Кроссворд»! Только что «Шарада» сообщила, что там появилась группа в зеленой форме, человек десять. Рассматривают залив. Ждем указаний. Постовой Ронжа!

– Вас понял! Минутку! – И я крикнул: – Товарищ мичман, на перевале – чужие в зеленом! Звонила «Шарада»!

На миг мичман Чиж замер, а в следующий миг стоял уже у телефона. Заново выслушав доклад, он распорядился:

– «Кроссворд», немедленно передай «Шараде», чтобы в случае атаки отступила к вам! Мы идем! Как поняли?.. Все! – Мичман Чиж бросил трубку, выскочил на балкон, потянулся было к рынде, но, прикинув, наверное, что из-за десятка неприятелей не стоит поднимать паники, живо порхнул на плац. – Все ко мне! Все, кто есть! И дневальные, и камбузники – все! Быстрее! – закричал он и затопал так, что гравий брызнул из-под ног.

Набралось человек пятнадцать. Некоторых я не знал – в последнее время прибыло много новичков взамен сбежавших, которые не пожелали ходить строем и мыть посуду.

– Сейчас вы – ударный кулак! – в лоб заявил мичман Чиж. – На перевале подозрительное движение. Делаем вылазку. Не исключена потасовка! Ремнями только угрожать, но не пускать в ход! Учтите! Только угрожать!.. Ушки-на-макушке, без моего распоряжения – ни шагу с ГКП! И никаких туалетов! Ясно?

– Ясно!

– Вперед!

И «ударный кулак», на бегу расстегивая ремни и обматывая ими кисти, скрылся за кубриками. Я чувствовал, что наказ мичмана не пускать в ход ремни – пустой наказ, потому что невозможно будет в стычке лишь размахивать ими бездейственно.

Я позвонил на пост «Шлагбаум».

– «Кроссворд»?

– Да.

– Говорит «Ребус». Группа вышла. Сообщите дальше!

– Есть!

Слева прочесывалась тайга, справа назревал бой, на мысу продолжал мотаться шест, требуя, как дядя Ваня-заика, внимания к себе, – вокруг заваривалось что-то необычайное. А я был в центре! И один, как капитан на мостике корабля, идущего на всех парах навстречу шторму! Правда, где-то в трюме обливался потом кочегар Егор Семенович, но даже врачихи не было – увезла в поселок больного с ангиной. Некоторое время я важно и гордо смотрел то туда, то сюда, словно решая, где важнее и куда крутануть штурвал.

Крутану-ка на пост «Шлагбаум». Я позвонил.

– Говорит «Ребус»! Наши прошли?

– Нет пока!

– Значит, они прямиком. Отбой!

С камбузной лестницы скатился еще один, где-то промешкавший, юнга. Пробегая по мостикам, он заглядывал в кубрики и что-то выкрикивал. Я узнал Сирдара.

– Эй, ты чего остался? – спросил я.

– Ушки-на-макушке! – выпалил он, запыхавшись. – Мичман срочно требует тебя на камбуз!

– Какой мичман?

– Чиж, конечно!

– Они же на перевал рванули!

– Передумали! Решили в камбузе засаду устроить! И открыли военный совет! Тебя зовут!

– Зачем?

– На совет! Ты же вон какой шустрый! – впервые за все время польстил мне Сирдар.

– Хм!

– Жми давай! – Но я колебался. Мне и приятно было, что меня зовут на военный совет, и как-то не по себе, потому что советчик я в таких вопросах неважнецкий, несмотря на шустрость. И потом, почему на камбузе, а не в лесу устраивать засаду, зачем пускать противника на территорию лагеря? Все это у меня перепуталось, и я не мог ни на что решиться. – Тебе что, записку от мичмана принести? – разозлился Митька.

Проверещал телефон.

– «Ребус» слушает!

– Говорит «Кроссворд»»! «Шарада» передала, что зеленые сели в машину и уехали. Постовой Ронжа!

– Вас понял!

Но я ничего не понимал! Противник высадил десант, наши кинулись навстречу, и вдруг наши вернулись на камбуз, а противник удрал – все шиворот-навыворот! Теперь в засаде не было смысла, хотя его не было и в начале!

– Ну! – крикнул Сирдар. – Что доложить мичману?

– Я сам доложу!

Зная, что нельзя оголять ГКП, я все же поспешил на камбуз. Митька последовал за мной. У лестницы сидела Шкилдесса. Узнав меня, она беззучно ощерилась и сунулась к моим ногам, давая понять, что хочет на руки. Я погладил ее и отпихнул.

– Нельзя, Шкилда! Военный совет!

Наверно, запрет мой вышел чересчур нежно, потому что кошка истолковала его наоборот и метнулась за мной. В зале никого не было, но из подсобок донеслось:

– Сюда!

Я шмыгнул в дверь.

В коридорчике теснились пацаны, человек десять, но не в синей форме, а в зеленой, и не в пилотках, а в беретах. И ни одного знакомого лица. Ледяными скобками свело мои лопатки – я понял, что это и есть засада, только не наша, а их! Никуда, значит, они не уехали, как показалось «Шараде», а каким-то чудом проникли сюда! Но причем тут Сирдар, наш юнга? Я оглянулся. Митька улыбнулся мне так широко и так пррлорю, что я вдруг ощутил ядовитость этой улыбки, улыбки предателя!

Один из зеленых, постарше, спросил у Сирдара:

– Никого больше?

– Никого! Лагерь пуст! Можете...

– Молодец! Мы этого не забудем! – сказал старший и обратился ко мне: – У тебя нет насморка?

– Нет, – ответил я и замер с открытым ртом, потому что за плечом этого парня увидел Федю Лехтина.

– Значит, жив останешься! – заключил парень и старательно, с прокрутом, как запечатывают бедствующее на море люди бутылкy со спасительной запиской, засунул мне б рот вчетверо сложенное полотенце. – Запомни, юнга: лучшее лекарство от насморка – это кляп! – добавил он неторопливо.

А дальше пошло быстрее.

Я рванулся, но было поздно – меня схватили, связали по рукам и ногам, подняли, распахнули мной, как тараном, дверь в моечную, внесли туда и бережно опустили в пустую ванну, где мы ополаскивали посуду. Я с безразличием ожидал, что они и воду открутят, но они лишь короткой веревкой зачем-то привязали меня за пояс к крану, который подходил к ванне в середине.

Дверь захлопнулась, но тут же открылась опять, и чья-то рука зашвырнула в моечную и Шкилдессу, как будто она, как ученая собака, могла понять человеческую беду и привести наших на выручку. Шоркнула палка, задвинутая в дверную ручку, – и все, от Ушки на макушке остались рожки да ножки.

Слетайся, воронье!

Я не переживал, что попался, – я знал, что буду переживать потом, даже двойное предательство – Феди и Митьки – не очень занимало меня, я думал об одном – как освободиться!.. Спешил на военный совет, вояка, – вот и совещайся! Умри, но освободись и помешай зеленым! Самому – нет, не выбраться! Поднять шум и привлечь внимание Егора Семеновича – единственный шанс. Шум!

Я сел. Веревка, державшая меня, была крепкой – не порвать. В двух метрах на лавке стояли тазы с вилками, ложками и ножами. Будь Шкилдесса поумней, хапнула бы зубами нож да – жик-жик! Или бы перегрызла веревку! Есть же такие собаки! Я бы выкувыркнулся из ванны и так бы начал трясти полки с мисками и кружками, так бы они у меня посыпались, и так бы погонял их по полу, что в Америке бы услышали, не то что в складе! Но привязь была надежной – все учли, проныры зеленые! Знал бы только Димка, где я и что со мной – на крыльях бы прилетел!

Простонав от боли в челюстях и беспомощности, я лег опять и давай бить сапогами по ванне, но чугунная посудина, в которой я же был глушителем, отзывалась тупо и равнодушно, принимая меня, наверно, за какую-то грязную болванку. Я задрал ноги и попробовал колотить в стенку, но удары получались бессильными. До окна не дотянуться, там вторая ванна – для горячей мойки. А и дотянусь, выбью стекло в сторону леса – много ли шума? Тут шишки громче падают на крышу! Такого старик не расслышит. Залаяла бы Шкилдесса – вот был бы шум! К сожалению, кошка лаять не умела! Но умела мяукать, и весьма отчаянно, если ее очень попросить!

У меня мелькнула слабая надежда.

Я снова сел. В помещеньице держался пряно-кисловатый запах полуеды-полупомоев, который, похоже, понравился Шкилдессе, и она усиленно обнюхивала углы, где этот запах был, наверно, гуще, такой, наверно, как у меня во рту от засаленного кухонного полотенца. Я замычал – ноль внимания. Я поскреб эмаль – кошка оглянулась и, поняв, что это мои шуточки, опять уткнулась носом в щель. Тогда я лег, перевернулся почти на живот, но так, чтобы пальцы доставали стенку ванны, и продолжил скреб, как умея подделываясь под мышь. Шкилдесса клюнула: короткое «мр-р» – и она у меня на спине. Боясь спугнуть ее н ловким движением и зная, что второй раз она не скор соблазнится моей «мышкой», я зашевелил пальцами, как та водоросль щупальцами, которая ловит рыбок. Мне нужно было, чтобы кошка хоть чуточку подыграла мне. И она, умница, подыграла – тронула лапкой мои пальцы, и они захлопнулись капканом. Перехватываясь по шерсти, я добрался до хвоста и надавил его.

Муркнув, Шкилдесса принялась было лизать мне пальцы, лотом – кусать их с урчаньем, потом мявкнула, метнулась прочь и лишь тут-то заорала вовсю, как и требовалось. Потолка в камбузе не было, а сразу – тонкая пластиковая крыша, до которой стенки не доходили, так что кошачий вопль, усиленный всякими отражениями, понесся, по-моему, из камбуза, как из мегафона.

Больше я не давил, а просто держал – кошка сама, вырываясь, причиняла себе боль и орала благим матом, вертясь и впиваясь зубами и когтями в мои руки. Я бы тоже, наверно, взвыл, если бы не кляп, а так мне оставалось только дергаться, правда, руки я малость припрятал, повернувшись набок, и Шкилдесса частично отводила душу на робе. У меня выступили слезы от жалости к себе и к кошке, но хвоста я не выпускал.

И вдруг раздался голос:

– Эй! Что там за изверг?

Это был Егор Семенович! От радости мои онемевшие пальцы чуть не разжались, но я собрал крохи сил и стиснул их еще. Шкилдесса перешла на утробный лесной рык.

– Кто мучает кошку? – строже прикрикнул дед и затопал к подсобкам. – Кс-кс-кс-с!.. Где вы тут? – Стукнула одна дверь, другая. – Да что такое? Кыса, где ты?.. А это что за палка? Закрыли! Вот фулиганье! Вот живодеры! – Зашеборшало, я отпустил хвост, Шкилдесса вылетела из ванны, крутя им, как пропеллером, и сразу – к двери, плаксиво мяукая. Я сел и привалился плечом к крану. Перед глазами плыли круги, все покачивалось, как будто в моечной штормило.

– Сейчас-сейчас! – приговаривал дед. – Посуду теряют, тряпки разбрасывают, над старыми изгаляются! До кошек добрались! Осталось только мину под начальника подложить! – Мирное поварчивание Егора Семеновича означало, что ничего подозрительного в лагере он не заметил. Привыкший все подбирать, он вечно ходил с опущенной головой и мог, даже столкнувшись с зеленым, не обратить на него внимания. – Да кто же это так заложил, язви его!..

Палка треснула, дверь открылась, я мыкнул, дед вскинул голову, и его как парализовало.

– М-м-м! – поддал я.

– Свят-свят! Семка, что ли?

– М!

– Батюшки! Как же это ты тут?

Старик подковылял ко мне и вытащил кляп. Какое-то время я оставался с разинутым ртом, потом медленно, как на ржавых шарнирах, свел челюсти и с трудом сказал:

– Зеленые в лагере!

– Кто?

– Режьте скорей веревки!

– Хорошие веревки! Зачем резать—пригодятся!– рассудил завхоз, рассматривая мои путы. – Так кто это, говоришь, тебя?

– Враги!

Пока Егор Семенович распутывал на мне узлы, я растолковал ему, что произошло. Он как-то верил и не верил моим словам. Выбравшись, наконец, из ванны, я приказал старику действовать по своему усмотрению и выскочил на камбузное крыльцо.

Флаг был на месте!

Но возле мачты, словно подрубая или подпиливая ее, возилось несколько зеленых фигур. Сбежав с крыльца, я тылами кубриков, в которых слышались какие-то движения и голоса, прокрался к плацу. Нет, мачту зеленые не трогали, они лишь встряхивали и дергали фал, на котором, сильно оттягивая его то в одну, то в другую сторону, с треском бился и метался флаг, словно хотел сорваться и улететь в тайгу или в море, – только бы не достаться чужим! Это усилие и заклинило, кажется, фал в блоке. «Держись, флажок!» – крикнул я про себя и бросился к ГКП. Меня заметили, но задерживать не стали. Я взлетел на балкон, чтобы ударить тревогу...

Рынды не было!

И тут флаг, наш военно-морской флаг, изо всех сил державшийся в вышине, заскользил вниз, в руки противника! Словно холодный трезубец вошел мне между лопаток.

От кубриков донеслись ругательства Егора Семеновича, начавшего действовать. Взбодренный подмогой, я хотел было кинуться на зеленых – будь что будет, ясно понимая, что я не Ухарь, а их даже не трое, а пятеро, но тут старший, который интересовался моим насморком, приказал:

– Ты – держи юнгу! Как он, черт, выбрался! Ты – в штаб! Остальные – к шлюпкам! В темпе!

И на меня, раскинув руки и блокируя лестницу, двинулся... Федя, пришептывая с улыбкой:

– Сема, не шали!.. Тихо, Сема!..

Какие-то секунды я стоял недвижно. Если бы я не увидел Федю в камбузе, я бы, наверно, от неожиданности бросился к нему, как к своему, за помощью, но теперь я уже знал, что Федя – враг. Улыбающийся враг! Почему это все предатели улыбаются? Прощения просят, что ли – мелькнула у меня мысль, и тут же я пришел в движение. Швырнув стул навстречу поднимавшемуся по ступенькам Феде и сбив его с ног, я поднырнул под перила, маханул в кусты и кубарем скатился к заливу. Береговым ветром дебаркадер вместе с мостиком оттянуло метра на три-четыре. Опередив зеленого, я с размаху бухнулся в воду, вылез на мостик и метнулся в штаб. Схватив за печкой ружье и в столе три патрона, я зарядил и выскочил на палубу. Зеленые, тот кого послали в штаб, и подоспевший Федя, выбирались уже, мокрые, на мостик. Я вскинул ружье и крикнул:

– Назад!

– Не пугай, Сема! Не заряженное!– небрежно отозвался Федя, но ни тот, ни другой не двинулись.

– Ах, не заряженное? Первый выстрел в воздух, второй – по мотору! Нате вам первый! – И я пальнул ввысь. Пацаны пригнулись, а я перезарядил. – А теперь подставляйте моторы! Где они у вас?

И я навел на них ружье.

Эх, как мне хотелось жахнуть по ним! Палец уже напрягся, во рту появился какой-то металлический дымный привкус, а горло подпер ужас! Зеленые бросились в воду, выскочили на берег, потеряв свои береты, и попятились, заслоняясь от ружья, как от света, руками. Федя с дрожью бормотал:

– Тихо, Сема!.. Сема, не шали!..

– Я вам сейчас дам тихо! Такое тихо, что у вас перепонки полопаются! – приговаривал я, кругами водя ствол вокруг отступавших, как будто околдовывая их.

Возле кустов у зеленых словно сработали какие-то реактивные движки, и они исчезли. От шлюпок улепетывали еще двое. По пути они решили опрокинуть Посейдона. Запрыгнув на помост, безбожники с кряком, так что хрустнула фанера, навалились на него. Я выстрелил поверх их голов – и их как ветром сдуло. Сбежав на мостик, который переменившимся ветром приблизило к берегу, но не совсем, я ухнул в воду по пояс, выбрел на сушу и вдруг лишился сил.

На плац я поднялся с трудом. Там уже никого не было. Нигде вообще никого не было, только за камбузом каркали потревоженные вороны. Не было и флага. На его месте болтался какой-то черный комок. Я спустил его – это была дохлая ворона, без хвоста, та самая, наверно, из помойной ямы. Ну, уж этот-то позор я утаю ото всех! Отвязав птицу, я воровато огляделся, отошел к кустам и закинул ее подальше. И захотел сесть, даже лечь – как уютно было в ванне! Я глянул на гравий. Он был мокрым и холодно темнел. Я вдруг подумал, что хорошо бы его сейчас укатать, и еще бы лучше – мной, превратив меня в бесчувственный каток, и чуть было не опустился на корточки, готовый к этому превращению, но спохватился, что не слышно старика, и позвал:

– Егор Семенович!.. Где вы?

Тишина. Я чувствовал, что она вот-вот начнет наполняться голосами справа и слева, и когда наполнится до краев, опять наступит тишина – тишина великой скорби... Я нашел Егора Семеновича в кубрике первого взвода варягов. Он, бешено выпучив глаза и шумно дыша, лежал на кровати у входа. На груди его, пригревшись, дремала Шкилдесса. Изо рта деда торчало полотенце, а руки и ноги были связаны – в точности, как у меня.

Веревки пригодились.