Текст книги "Я дружу с Бабой-Ягой"

Автор книги: Геннадий Михасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Давлет улыбнулся.

– Доволен кличкой?

– Хм!

С тебя плитка шоколада! Помнишь – обещал?

– Это же вы обещали»

– От твоего имени. Гони шоколад!

– Хм, ладно! Вот пойду в увольнительную!

– А вы – мне, – сказал мичман Чиж, – тоже обещали!

– М-да! Уплыла шоколадка!

– А вы мне! – обратился Димка к мичману Чижу.

– За что? – не понял тот.

– За так! За дружбу! За то, что я самый шкентельный! А я обратно Семке, то есть Ушки-на-макушке, тоже за дружбу! И вышло, что не надо шоколада! А-а!

Димкино верещанье перебила рында.

Среди солнца, блеска воды и обнаженных тел тревога показалась такой невероятной, что какое-то время мы, застыв, соображали, в чем, собственно, дело.

– Полундра! – закричал Филипп Андреевич, поднимаясь.

И лишь тут наша полуголая орава, кто вплавь, кто по плотам, кинулись на плац. Там стояла Раина машина, и около нее, разгоряченно жестикулируя, Рая что то рассказывала мичману Кротову. Мы обступили их, и шоферша объявила Давлету:

– Вот, как обещала, привезла шпиона!

Филипп Андреевич втянул живот, как бы нечто сказав этим.

– Попался, как кур во щи. На том же повороте и с тем же вопросом, не в «Ермак»– ли я еду! Нашли дежурную дурочку!

– Становись! – скомандовал Давлет.

18

Мы нетерпеливо построились, не сводя глаз с дверцы, за которой сидела странная личность – шпион! Не из книг и не из телевизора, а живой, настоящий наш противник!

– Можно? – спросила Рая.

– Давай! – разрешил Филипп Андреевич.

Со значительным жестом, как дрессировщица, выпускающая из клетки тигра, шоферша дернула шпингалет и распахнула дверцу. На землю спрыгнул щуплый паренек, в серенькой рубашке, с газетным паке-

том под мышкой. Растерянно оглядевшись, он переметнул пакет под другую руку и замер, как вратарь в воротах, где штангами были Рая и Филипп Андреевич.

– Ты кто такой, цыпленок жареный? – спросил Давлет, беря у него пакет и ощупывая содержимое.

– Осторожней! – вырвалось у паренька.

– А!

Сверток упал на гравий, и все, кто находился на плацу, отшатнулись, загораживаясь руками. Но взрыва не последовало. Последовало то, что паренек поднял сверток и сказал:

– Это пирожки.

– Пирожки? – удивился начальник. – Какие пирожки?

– С печенкой.

И тут Димка, все время беспокойно тянувшийся вправо, чтобы толком разглядеть то, что происходит у машины, стоявшей к нам боком, метнулся вперед с криком:

– Федя!

– Федя! – заорал и я, кидаясь следом.

– Димка!.. Семка!..

Слепившись в один комок, мы кружились на виду у всех, приплясывая, мыча и хлопая друг друга по лопаткам, пока Федя, спохватившись, не притормозил нас. И Димка запоздало объяснил озадаченному Давлету:

– Филипп Андреевич, это мой брат!

– Брат?

– Врет он! – крикнул Рэкс с балкона ГКП.

– Молчи там, Рэксина!.. Брат, Филипп Андреевич!

– Родной?

– Да, – ответил Федя, почувствовав себя уверенней. – Я приехал попроведовать его. Вот и пирожки, мамин гостинец. Спасибо вам! – с легким поклоном сказал он Рае.

– Хм! – ответила та.

– Брат, значит! – подытожил начальник, бдительно присмотревшись к обоим Лехтиным и найдя, очевидно, сходство, которого нельзя было не найти. – Олег, а ты не узнаешь этого брата? – спросил он на всякий случай.

Олег подошел, оглядел Федю и мотнул головой.

– Нет.

– Ну, ладно! – сожалеюще сказала Рая. – Брат так брат. Все равно доброе дело сделала. Но я вам еще привезу шпиона! Я вам всех шпионов Советского Союза перевожу! – Она усмехнулась, села в кабину и умчалась на верхнюю палубу.

– Отбой! – крикнул Давлет.

Братва с гиканьем унеслась к бассейну. Федя развернул газету, где оказалось десятка два румяных пирожков, и протянул ее Филиппу Андреевичу.

– Угощайтесь!

– М-м! – мурлыкнул он. – С печенкой, говоришь? – И, щекотнув свое арбузное брюшко, взял пирожок, куснул его и восторженно поднял брови. – М-м, передай маме спасибо!.. Вообще-то, знай впередь, встречи с родственниками разрешаются только за шлагбаумом, к тому же у нас осадное положение, но...

– Мы сейчас уйдем, – сказал Федя.

– Но, – продолжил Давлет, – раз уж ты въехал сюда, и раз уж у тебя такие вкусные пирожки, из которых я, с вашего позволенья, возьму еще один, – и он взял, – то разрешаю маленькую экскурсию по лагерю. Минут через двадцать Рая поедет за обедом – можешь воспользоваться. Да, а маме еще передай, что юнга Лехтин служит образцово! – И, глянув на меня, добавил: – А если встретишь Полыгиных, то им тоже передан, что и юнга Полыгин служит образцово! – И сквозь кусты Филипп Андреевич направился в штаб.

– Хороший у вас начальник! – оценил Федя.

– У-у!.. Минутку подожди тут!

Мы сбегали в кубрик, где дневальный, из новеньких, домывал полы, живо переоделись и вернулись.

– О-о! – протянул Федя, увидев на нас форму.

– А ты как думал? – сважничал Димка, поправляя ремень и пилотку. – Настоящие!

– Ух, ты!

– А ты почему не в форме? Или в «Зарнице» нет?

– Есть, но я в увольнении.

– А нам Филипп Андреевич приказывает не снимать робу даже в увольнении! – заметил я.

– А какого цвета ваша форма? – спросил Димка.

– Зеленого.

– A y нас – во!

– Хорошая!.. А это кто? – кивнул Федя на Посейдона, усы которого пошевеливались на ветерке.

– Посейдон! Бог морей! – сказал я.

– Да-а! – восхитился Федя. – А меня за кого приняли?

– За шпиона! – хохотнул Димка.

– Как это?

– А вот так!

И мы наперебой рассказали ему про трех лазутчиков, напавших на Олега. Оказалось, что и вокруг «Зарницы» происходят какие-то подозрительные движения. Мы решили, что это, может быть, орудует одна и та же шайка. Димка посоветовал передать Фединому начальству, чтобы оно усилило караулы, как это сделали мы, выставив дополнительный пост на перевал, по его, Димкиной, идее, и выставим еще – на мысу, так что теперь к лагерю ни с суши, ни с моря не подобраться. И без передышки – дальше: о мачте, о подъеме флага, об автоматчиках, об Огне Славы. Федя одобрительно кивал, вертел головой, пристально ко всему приглядываясь и коротко сравнивая с тем, как у них. Мачта их ниже и без расчалок, флаг меньше и красного цвета, зато автомат – постоянно, правда, они лишь изучают его, а не стреляют, а вот Огня Славы нет совсем.

– Плохо, что вы не охраняете! – кивнул Федя на флаг.

– Как это не охраняем? – возразил Димка. – А дежурный на ГКП? Это же под носом! Чуть чего – в рынду, и вся армия тут! И кишки выпустим кто сунется!

Рында Федю заинтересовала. Сказав, что у них тревога поднимается горном, Федя спросил Рэкса, который, не отлипая от перил, следил за каждым нашим шагом:

– Можно потрогать вон ту штуку?

Рэкс нахально промолчал.

– Он глухой,– заметил Димка.

И Федя крикнул:

– Можно?

– Чего орешь, локшадин? Сейчас вот сниму ту штуку да врежу между глаз – будет вам экскурсия! Экскурсанты! Может, вас еще в штаб пустить? В сейфе пошариться? Нашли музей! В гальюн вон идите на экскурсию – там ничего секретного! А от ГКП проваливайте! – зло выпалил Рэкс, как будто ГКП ломилось от секретов, хотя там находились лишь телефонный коммутатор и вахтенный журнал, да и в самом штабе ничего секретного пока не было, если не считать секретом подробную карту Внутреннего Японского моря, на которое чихать и нам, и нашим шпионам! Хотя нет, сегодня появился совершенно секретный список наших кличек.

– Ладно, не командуй! – отмахнулся Димка и, принимаясь цедить воду из бачка, весело рассказал, как вчера ночью Егор Семенович едва не подавился тут мальком, а Сирдар, такой же охламон, как вот этот, – Димка преспокойно кивнул на Рэкса, – подумал, что на нас напали, и поднял тревогу.

– Про-ва-ли-вай-те! – грознее повторил Рэкс.

Рэкса я уже ни капельки не боялся, но был терпелив на обиды, смущаясь неизбежных при объяснении криков и упреков, а тут, при Феде, я не выдержал, пронзительно ощутив вдруг, что нет, никогда нам с Рэксом не примириться и, и тем более, не стать друзьями, потому что между нами не трещина, а пропасть, и я выпалил в его ледяной прищур:

– Сам проваливай! И не с ГКП, а вообще!

Верхняя губа Рэкса дернулась прямо по-собачьи, и дело приняло бы дурной оборот, если бы не зазвонил телефон. Рэкс метнулся к аппарату, а Федя сказал:

– Ладно. Где вы спите?

– Рэксина! – выдохнул начавший было надуваться и насупливаться Димка. – Айда!

– Большие у вас палатки!

– Это кубрики. Палатки мы называем кубриками, а столовую – камбузом!.. Он с нами! – обратился я к дневальному, который и не помышлял нас задерживать.

Пол свеже влажнел.

Придирчиво оглядев кубрик и заметив под одной из кроватей лужу, Димка спросил по-мичмански:

– Почему сыро? 1

– Мыл.

– И что, хочешь лягушек развести?

– Нет.

– А кого, крокодилов?

– Сейчас! – ответил растерянный дневальный, схватил со ступенек тряпку и полез под кровать.

Чистота, задранные для проветривания пологи, затененность соснами – все это, кажется, понравилось Феде, но он больше не сравнивал со своим жильем.

Увидев в Димкином шкафчике для личных вещей шахматы, Федя спросил, кто побеждает. Мы ответили, что еще не играли ни в шахматы, ни луков не мастерили, ни штабов не строили – ничем из того, что хотели делать и что делали бы дома, не занимались, потому что новая жизнь увлекла нас новыми делами.

Поднялись к камбузу. Там как раз грузили в машину лотки для хлеба, фляги и термосы. Рая помогала юнгам. Помогли и мы. Перед прощанием я тихонько предложил Феде:

– Может, правда, в гальюн хочешь?

– А что там особенного?

– Ничего, но флотский все же!

Федя усмехнулся. Внезапно встрепенувшись, Димка наклонил брата и прошептал:

– Федь, возьми «пушнину»!

– Какую?

– Да набрал тут.

– Не позорился бы!

– Никто не знает! Только Семка!

– Ну, даешь!.. Сколько?

– Штук двадцать.

– Ого! Кто это у вас пьет?

– Не у нас, а по берегу – рыбаки. Возьмешь?

– Неудобно, – вздохнул Федя, которому явно не хотелось упускать добычу. – Звенеть будут. Знаешь, как трясет! О, скажут, отоварился! Вон какой, скажут, брат ему нужен!

– Ну и пусть!

– Не-ет! Если бы пешочком! Далеко!

– А тут где-то есть напрямик. О, дядя Ваня еще, наверно, не ушел! – воскликнул Димка. – Идея!

Рая, садясь в машину, спросила:

– Ну, братец, едешь?

– Нет, – ответил Димка. – Мы потом!

Мы заскочили в кубрик за рюкзаком и знакомой тропой поспешили на мыс. Нас встретил лай Бурана и дяди Ванино тых-тых-тых, которое мигом успокоило собаку. Рыбак сидел на бревне, протянув к догоравшему костру босые ноги с крючковатыми грязными пальцами, и хлебал уху, положив на колени дощечку. Кивнув на котелок, он предложил нам угощаться, но мы, чтобы не затягивать время, отказались и сразу – за дело. Услыша просьбу, дядя Ваня охотно согласился взять Федю с собой.

– А мне-то что! – брызнул он юшкой. – Тых-тых, даже веселее будет! Тут час ходьбы-то! Да вот ноги потеют, зараза! И ведь средство, тых-тых-тых, знаю – напарить лиственничной коры и принять три сеанса – и как рукой снимет! – а все некогда. Советую! – Ткнул он в плечо меня, подсевшего к нему справа.

– А у меня не потеют, – сказал я.

– Еще запотеют! Или мамке с папкой передай! Тых-тых, три сеанса – и никакой заботушки!

– Ладно.

– Мы пока приготовим, – шепнул мне Димка. – Тайник тут рядышком, под корнем.

Братья скрылись в кустах, а я после некоторой нерешительности вдруг спросил:

– А средство от заиканья вы знаете?

– А зачем?

– Чтобы вылечиться.

– Разве я, тых-тых, заикаюсь? – весело удивился рыбак, опять настаивая, чтобы я смотрел на него. – Слышь-ка, вот дед мой заикался так заикался! Он с утра начинал говорить «есть хочу» и только к вечеру выговаривал. Чуть, тых-тых , с голоду не помер!.. А что, лечат?

– Да. Шоком.

– Чем?

– Ну, это... неожиданностью!

– A-а, испугом! Знаю! Нет, тых-тых, не к чему мне уж лечиться, да и опасно – я житья не дам с разговорами ни дома, ни соседям, ни на работе! Видишь, какой я болтун! – затормошил меня дядя Ваня. – А так пока, тых-тых-тых, раскочегарюсь – человек и улизнет!.. Но за болтовней, если честно, от меня можно мно-ого полезного взять! – проговорил он, таинствено понижая голос и намекая, очевидно, на средство против потливости ног.

Усмехнувшись, я перевел взгляд на Бурана. Он сидел перед дядей Ваней столбиком, держа у груди передние лапы, и хозяин складывал ему в пасть рыбные кости, укроп, лавровый лист – подряд все отходы, не разбирая, съедобные они или нет. Собака сама сортировала – живая помоечка да и только.

– Смешной, – заметил я.

– И главное – породистый: смесь дворняги с осетром, тых-тых-тых, то есть с сеттером!

– А что он еще умеет делать?

– Зевать.

– Как?

– А вот тых-так!

Оставив пустую чашку, дядя Ваня потянулся, заламывая руки за голову, и зевнул со смачным кряком. Буран вдруг упал на все четыре лапы, вытянул передние, простер по ним голову и тоже зевнул, открыв черную пасть с белыми зубами.

Я рассмеялся и попросил:

– А ну-ка еще раз!

– Погоди, дай накопить! Хотя все, тых-тых, нам уже некогда зевать – прозеваем работу! – глянув на ручные часы, спохватился дядя Ваня и поднялся. – Захотите ухи – вот, я ее в яму суну, в холод. – И он полез в перекошенный шалаш, залатанный кусками коры, бересты и досками – всем, что можно подобрать на берегу. – Хотели мы с Семенычем вам рыбки добыть, да не вышло, – приглушенно донеслось до меня.– Я ему, тых-тых-тых – давай сети слева поставим, а он уперся – на самом мысу! Ну, и остались без рыбы! Тых-тых, с десяток окушков несу вот домой!

Он выполз из шалаша с телогрейкой и рюкзаком, уже в кепочке, натянул на ноги что-то считавшееся, наверно, носками, обул пятнистые сапоги и молодцевато вскочил.

– Мне собраться – что голому намылиться!

– Дядя Ваня, тых-тых... Ой! – испуганно воскликнул я, закусывая нижнюю губу. – Извините! Это я не н-нарочно, ой, честное слово! Само выскочило!

Тых-тых! – довольно щурясь, успокоил меня Дядя Ваня. – Не волнуйся! Я знаю, что это штука заразительная! Не ты первый, не ты последний! Дома меня все, тых-тых-тых, как будто передразнивают! Со мной пять минут побудь – и все, начнешь заикаться, как пить дать! Ты еще долго продержался!

Я помолчал, наблюдая, как дядя Ваня, поднимая клубы пепла, старательно затаптывает костер. Потом спросил, жестче и медленнее двигая губами, чтобы не обмолвиться:

– А звери тут есть?

– А как же! Как ночь – так слышу!

– Кого?

– Ондатру.

– Ондатру? – удивился я.

– Н-да. Ондатра тут живет.

– А медведи?

– Ну-у, тых-тых! – протянул рыбак. – Медведи!.. Как начали ГЭС, считай, уже, тых-тых, лет двадцать тому, так мы и забыли, кто такие медведи и с чем их едят!

«Э, нет!» – чуть не возразил я, но воздержался. Похоже, что дядя Ваня, бывая здесь лишь раз в неделю и ничем, кроме рыбы, не интересуясь, сам толком не знал тайги. А вот залезет к нему как-нибудь мишка в шалаш и скажет «подвинься» – живо узнает, кто кого и с чем ест! Будет ему средство сразу от заиканья и от потения ног. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно!

Подоспели Федя с Димкой, вместе неся за лямку увесистый рюкзачок, и мы отправились.

Дядя Ваня немедленно, тыча Федю в плечо, начал рассказ о том, как он нынче зимой на рыбалке выменял за десяток окуней новехонькую кроличью шапку, у мужиков, которые приехали на машине, но ничего не поймали.

Я вдруг с какой-то грустью понял, что дяде Ване совершенно безразлично, кому и что рассказывать – лишь была бы живая душа рядом! Он, по-моему, и с Бураном разговаривает. Вот уж наслушается Федя за час! Вот уж наберет полезного! До синяков истычет ему плечо дядя Ваня и наверняка обратит в заику!

Против лагеря мы помогли Феде вскинуть рюкзак на спину и простились. Едва путники скрылись за кустами, как до нас долетело нетерпеливое тыхтыханье о новом приключении.

19

Как я и предчувствовал, шлюпочные гонки мы проиграли. Проиграли, увы, и в футбол с волейболом и даже – строевую. Только по стрельбе заняли второе место. И хотя за порядок в кубриках нам присудили главные очки, в общем мы оказались в хвосте. Это было печально, но поскольку все проходило весело и интересно, мы не очень-то горевали. Праздник заканчивали у костра. Прокаленный солнцем и, для бурного старта, обрызганный бензином, четырехметросий бревенчатый конус вспыхнул и затрещал так, что на соседнем берегу очнулось эхо. Дебаркадер, ближайший лес, подтопленная листвяшка и «Крокодил», начавшие тонуть в сгу-щавшемся сумраке, мигом осветились и как бы при-бшо лись, но впечатление ночи под низким, в тучах, небом усилилось.

Расселись на уложенных полумесяцем . бревнах. Мичман Чиж принес баян, и Филипп Андреевич воскликнул:

– Просим лагерный гимн!

– Гимн! – подхватили мы.

– Гимна нету, братва! Не сумел! – без особой скорби признался мичман Чиж. – А вот припев есть!

 
Океан от пенных волн
Поседел —
Так и бродит Посейдон
По сей день!
 

– пропел он. – Братва, запоминай слова! – Дал переборчик и пропел еще раз. – А ну-ка вместе! Три-четыре! – И мы дружно грянули этот простенький бодрый мотивчик.

– Филипп Андреевич, а почему у вас везде Посейдон, а не Нептун? – спросил мичман Кротов.

Давлет пожал плечами.

– Не знаю. Дело, наверно, вкуса. Для меня в Посейдоне больше русского. Что сделай? Посей! Посеяли девки лен! Посею лебеду на бережку! А мы просо сеяли, сеяли!.. Сейте разумное, доброе, вечное! Прекрасный глагол! А что Нептун?.. Болтун, свистун, хвастун! – Филипп Андреевич поднялся и обернулся к нам. – А ну, посейдончики! Давайте-ка хором. Про нашего предка, чье имя носит наш лагерь, – про Ермака! Мичман Чиж, три-четыре! – И, взмахнув руками, сам же затянул:

 
Ревела буря, дождь шумел.
Во мраке молнии летали...
 

– Ну, ермаковцы, поддай!

 
И беспрерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали...
 

Но слов никто, кроме мичманов да подсевших ближе к баяну Раи с Татьяной Александровной, не знал и после двух куплетов песню оборвали. Давлет возмутился:

– Марсиане вы, а не сибиряки – не знать таку песню!.. Эх, нет комиссара! Не с кем кашу сварить!. Мичман Чиж, каждый вечер петь с ними «Ермака»

– Есть! А может, ее и сделать гимном?

– Гимном – нет, слишком печальная, а вот фирменным блюдом – пожалуйста! Тут есть соль! – сказал Филипп Андреевич. – Что, и «Славное море, священный Байкал» не знаете?.. Ну-ка, проверим! И пуст они только мне не подпоют!

Но эту песню мы подхватили довольно уверенно по крайней мере, начало, но и дальше пошло. Ее угрюмость и протяжность хорошо сплетались с огнем, ночью и с сознанием того, что частица байкальской воды, о которой пелось, шевелилась у наших ног, а ветерок, то и дело завихрявший пламя, можно было считать частицей баргузина... Филипп Андреевич прохаживался, наблюдая, кто разевает рот и как – не сачкует ли. После слов: «в дебрях не тронул прожорливый зверь» Димка, оравший во все горло, осекся и шепнул:

– Интересно, как там Федя?

– Где?

– Да в лесу.

– Он уж дома давно!

– Да? – с надеждой переспросил он. – А звери прожорливые? Ты же говорил, что зверей тут полно!

– Я не говорил, что полно!

– А сколько?

– Может, всего один!

– Феде и одного хватит.

– И тот бродит ночью.

– А днем он что, испаряется? – не унимался Димка. – Это ночью он ближе к лагерю подбирается, а днем сидит где-нибудь в глубине. А Федя как раз через глубину и пошел!

– Он же с дядей Ваней!

– С дядей Ваней! —со вздохом передразнил Димка, полуобернулся к лесу и прислушался, точно немедленно хотел получить какие-то сведения о брате. – У дяди Вани самого такая зверская рожа, что ай-да-ну!.. Может, он и есть тот зверь, который к тебе на костре ломился? Может, он этот, который оборачивается?

– Оборотень?

– Ну?

– Сам ты оборотень! Наплел тут! – сердито прошептал я, но Лесная темнота окрест сразу наполнилась враждебным придыханием каких-то голодных я скользких существ, в приглушенном стуке электростанции за камбузом почудилось сдавленность, а в легкий подсвет невидимого фонаря на плацу вкрался таинственный намек.– Дядя Ваня – нормальный человек, только заикастый! Он вон даже советовал, как чтобы ноги не потели! Будет тебе оборотень советовать! Ему все равно, какие у тебя ноги – ам! – и нету, вместе с потными ногами!.. И еще уху разрешил поедать!

Димка проворчал:

– Черт меня дернул с этими бутылками! Лежи они тут сто лет! До увольнения! А там бы я сам! Пусть бы они звенели в машине – мне все равно! Я санитар леса!

– Пой давай, а то вон Филипп Андреевич зырит! – И под самым носом Давлета, который из-под ладони грозно вглядывался в нашу массу, мы перекосили рты, якобы надрываясь от усердия, хотя со слов уже давно сбились.

Когда кончили, он довольно заключил:

– Ну, то-то!

– Расскажите лучше что-нибудь, Филипп Андреевич! – попросил кто-то, и все подхватили просьбу.

– Что рассказать?

– Про войну!

– К сожалению, я не воевал, – сказал начальник. – К сожалению, я причисляюсь к вашим отцам, которые во время войны сами под стол пешком ходили.

– А у вас есть дети?

– Есть. К сожалению, дочь.

– Почему «к сожалению»?

– Будь это парень, я бы из него сделал моряка!

– Вот и расскажите про море!

– Ну, хитрецы! – усмехнулся Давлет. – Вы же видели в бассейне, какой из меня моряк получился!.. А впрочем, есть одна история! Она и нас касается... Стояла как-то наша подводная лодка в Филиппинском море. Была жуткая жара – пекло. Мы – к командиру. «Разрешите искупаться!» «Нет!» Чуть погодя – второй раз, и опять нет! Наконец, в третий. Он нахмурился и приказал: «Построиться на палубе! Форма одежды – плавки!» Мы обрадовались, построились, ждем. Командир поднялся. «Где кок? Кока сюда!» Кок явился. «Принеси кусок мяса!» Кок принес. «Брось в воду!» Кок бросил. И тут же появились две акулы и заходили вокруг лодки, высунув плавники. «А теперь купание разрешаю!» – сказал командир.

Филипп Андреевич замолчал, и некоторое время слышался только шелест огня в костре.

– И все? – спросил кто-то.

– Все.

Опять помолчали.

– И никто не искупался? – уточнил Задоля.

– Ну, если бы там находился Мальчик Билл, он бы, конечно, искупался! – под общий смех заключил начальник. – Но среди нас не нашлось Мальчика Билла.

А я подумал, что а вдруг нашелся? Вдруг этим Мальчиком Биллом оказался сам Филипп Андреевич? И уж не после этого ли происшествия он стал бояться воды?

И я спросил:

– А почему это касается нас?

– Потому что и у нас купаться опасно.

Вся братва, как один, повернули головы к заливу. Было понятно, что купаться у нас опасно из-за холода и топляков, но мне невольно вообразились и утопленники, и водяные, и те же скользкие и голодные существа, которыми я перед этим населил лес. Не верилось, что днем мы тут купались, во всяком случае сейчас я бы и за его рублей не прошелся по «Крокодилу», не говоря уже о том, чтобы побулькать с него ногами в воде! И я спасительно перевел взгляд на костер. В дровах были какие-то пороховые щели или волокна,которые крепятся-крепятся до времени, а потом вдруг – пш-ш-ш! – и несколько секунд свистит яростная огненная струя, словно чурбак ракетой хочет вылететь из костра.

Я вдруг увидел, как из леса бесшумно прилетела сова, уселась метрах в пятнадцати от нас на березу, повертела своей глазастой головой и так же бесшумно провалилась в низовую черноту берега. А ты гадай – сова это была или привидение, или связной между водной и лесной нечистью.

Сидевший за мной и прерывисто-шумно дышавший мне в затылок Земноводный хлопнул меня по плечу.

– Ушки, пропусти-ка меня вперед, там теплее, а то меня что-то познабливает! Как бы это...

– Иди.

Кого-то выдавив и получив за это по шее, он устроился и тотчас потребовал:

– Еще историю!

– Еще-е!

– Пусть вон Егор Семеныч расскажет! Он, наверно, прошел огни и воды и медные трубы! – обрадованно проговорил Филипп Андреевич, заметив приближающегося от дебаркадера завхоза, с какой-то белой тряпкой и кружкой в руках.

– А что я им расскажу? – пожал плечами старик.

– Про Конную Армию! – вырвалось у меня.

– Про кого?

– Про Конную Армию!

– Это про какую же?

– В которой вы сражались!

– Ни в к^ких Конных Армиях я не сражался – серьезно и даже с обидой возразил Егор Семенович, и я престыженно умолк, спохватившись, что это всего лишь кавалерийские ноги старика внушили мне уверенность, что он служил в Конной Армии. – Я вообще ни разу, к счастью, не воевал! Всю жизнь – по хозяйству! Руки везде нужны! Да и с вами опять: вы воевать – я хозяйствовать, вы ломать – я сколачивать, вы разбрасывать – я поднимать! Вот, – показал он тряпки, – умывались и полотенце на плоту оставили. И кружка опять же! Даже ночью хожу подбираю за вами! Я уже в небо разучился смотреть, все в землю! В мире всегда две силы: одна туда гнет, вторая – обратно, поэтому он и прямо стоит! А как же! – наладился было Егор Семенович пофилософствовать, но сам же, кажется, понял, что ни к чему нам сейчас его наставления. – Вот и весь мой сказ-рассказ: соблюдайте порядок – порядок и будет!

В костре что-то сдвинулось, и он как бы присел на корточки, пустив в небо столб искр. У «Крокодила» сильно плеснулось, и чей-то настороженный голос заметил:

– Щука!

– Ондатра! – поправил я. – Тут ондатра живет.

Мичман Чиж рванул меха и запел:

 
Живет моя ондатра
В подводном терему,
И в терем тот подводный
Нет хода никому.
Я знаю, у ондатры
Есть маленький ондатр,
Ах, будьте вы неладны,
Подайте-ка попить!
 

– Семеныч, зачерпни там! Ты с кружкой!

– Муть у берега, – ответил старик.

– Дайте я! – сказал подскочивший Ринчин, беря кружку. – Я тоже хочу пить! – Он легко, не балансируя руками, прошел на конец «Крокодила», как будто повиснув в темноте, напился там, крякая, и принес полную кружку мичману Чижу.

– Малька не подцепил? – усмехнулся мичман, заглянул в кружку и обмер. – Мамочка!

– Что? – смутился физрук.

– И ты пил такую воду?

– Какую?

– Посмотри!

Оказалось, что в кружке черным-черно от бормашей, головастиков и прочей живности, которая всегда вьется и вертится вокруг теплых бревен. Ринчин икнул,выпучил глаза и, схватившись одной рукой за живот, прошептал:

– Спирту! Я их убью!

– Ну-ка! – К кружке сунулась Татьяна Александровна. – Ужас!.. Тут действительно нужен спирт! Минутку! Я сейчас!

Она торопливо, натыкаясь на кусты и охая, поднялась к хозкорпусу, где был медпункт, и быстро вернулась со склянкой. Выплеснув муть, она налила в кружку спирту.

– Чистый! Пей!

Ринчин залпом выпил и принялся растирать живот в разных направлениях, приговаривая:

– Сдыхают!.. Сдыхают!..

– Тебе бы сейчас стекло в брюхо вставить, аквариум был бы – во! – рассмеялся мичман Чиж.

– Подождите, они у него еще там заквакают! – предупредил Филипп Андреевич.

А Егор Семенович рассудил:

– Посмеялись надо мной в тот раз – бог и наказал! Не все мне пакость глотать, – серьезнее добавил он.

– Ну, как? – тревожно спросила врачиха.

– Кажется, порядок, – ответил Ринчин. – Не заквакают!

– А-а! – проржал Димка.

Давлет прыснул:

– Вот уж что я люблю, так это как юнга Баба-Яга смеется! Помирать буду, а вспомню его смех – и не помру! Баба-Яга, не в службу, а в дружбу, посмейся еще! – подходя к нам, попросил Филипп Андреевич. – В честь праздника!

Но Димка уже и без просьбы еле сдерживался. Зажав рот обеими ладонями, он мотался и дергался между мной и Задолей, пока, наконец, не прорвало его заглушку, и он выдал во все горло свое «а-а». Давлет закатился в кудахтанье.

Но личный состав холодновато поддержал этот хохочущий дуэт – слишком уж много внимания уделил начальник одному юнге. Уловив это, мичман Чиж тронул кнопки баяна и запел про усталую подлодку, которая из глубины идет домой. И все мы вдруг почувствовали, что тоже устали, и притихли.

Дрова осели еще раз, плотнее, и, подпустив темноту и прохладу к нашим спинам, притухли, чтобы чуть погодя, накопив жару, дыхнуть последним пламенем.

– Ну, юнги... – сказал Филипп Андреевич.

– На горшок – и в постель! – продолжил кто-то.

– Золотые слова!

– И вовремя сказанные! – дополнил тот же голос.

– Правильно!