Текст книги "Я дружу с Бабой-Ягой"

Автор книги: Геннадий Михасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

16

На следующий день в лагере случилось ЧП.

Двухступенчатое ЧП.

Первая ступень сработала утром, когда, к моему неудовольствию и к радости Давлета, Рая привезла связиста – устанавливать телефоны. Приведя его в штаб, шоферша как бы мимоходом сказала Филиппу Андреевичу, что везла еще и пополнение в лагерь, но где-то по пути растрясла его. Филипп Андреевич поинтересовался подробностями. И получилось так. На повороте с проселочной дороги проголосовали три паренька-старшеклассника и, узнав, что машина идет в «Ермак», попросили подвезти их, сказав, что они с опозданием получили путевки и теперь вот измаялись, добираясь пешком. Рая посадила их в будку, но у шлагбаума выяснилось, что будка пуста. Кто были эти пареньки и где они спрыгнули – неизвестно.

Давлет насторожился.

– Не нравится мне это, – сказал он. – Как они спросили точно: «Куда вы едете?» или...

– Они спросили точно: «Вы не в «Ермак»? – опередила Рая, задетая вниманием начальника. – И он вот слышал!

– Да, – подтвердил связист, молодой парень в темносинем берете, который казался притянутым к голове пушистым валиком тонких бакенбардов, сливавшихся с такой же тонкой бородой. – А точнее: «Вы случайно не в «Ермак»?

– Выходит, знали, куда надо, – заключил Давлет.

– Знали, – согласилась Рая.

– Мне это не нравится! – повторил суровее Давлет.

– Что не нравится?

– Что кто-то ехал в «Ермак» и не доехал, – пояснил Филипп Андреевич. – Сюда, за двадцать километров от цивилизации, просто так люди не являются! Это либо наши, либо не наши!

Задумалась и Рая.

– Один даже в тельняшке под курткой, и я сразу решила – наши! Правда, у них с собой ничего не было: ни рюкзаков, ни сумок, – с медлительностью вдруг припомнила она, наполняясь тревогой, которая мигом перешла в злость. – Вот черти! Нашли дурочку! – воскликнула она.

– Собственно, ничего пока страшного,– смягчился Филипп Андреевич. – Может, рыбачить собрались?

– Без ничего-то?

– М-да. За грибами рано. А больше зачем сюда? Ну, ладно, Рая, не расстраивайся! – успокоил он девушку, видя, что лицо ее пошло от волнения пятнами. – Но в следующий раз...

– В следующий раз я их подвезу! – пригрозила Рая. – Я их так подвезу, что они у меня забудут тот поворот! Или – на защелку и сразу на плац! Нате вам!

– Правильно!

– Бичишки! – проворчала Рая, уходя.

– Юнга Полыгин! – окликнул меня Давлет. – Срочно передай мичману Чижу: усилить пост на КПП!

– Есть!

– Хотя стоп! Я сам туда иду!

И Филипп Андреевич, объясняя связисту, сколько у нас на складе провода, аппаратов и батарей, повел его показывать, где нужно установить телефоны. И я сразу же забыл про каких-то пацанов, не доехавших до «Ермака», потому что не почувствовал тут ничего подозрительного – мало ли где шатается наш брат.

А в полдень, перед обедом, сработала вторая ступень ЧП: на верхней палубе раздался мотоциклетный треск, выкрики, топот ног по дощатым мосткам, лагерь всполошился и загудел. Выскочивший на палубу Филипп Андреевич прислушался к этому гуду, который, затихая, стал удаляться в лес, и кинулся к уже установленному телефону. Покрутив ручку и тщетно поаллокав, он бросил трубку и, бледный, сам поспешил на берег. Заметив, что я следую за ним, Давлет тревожно приказал:

– От штаба – ни на шаг! И следи за морем! Возможен десант противника! Чуть чего – стреляй! Сперва вверх, потом – по мотору! Ружье за печкой! Патроны в столе!

Я знал, что у Давлета за печкой стоит ружье двенадцатого калибра, а в столе лежат патроны – иногда, прибираясь в штабе, я тайком выдвигал ящик и ощупывал их, – но то, что мне разрешили, вернее, приказали вооружиться, было потрясением. Именно это, а не смутная суета на верхней палубе, означило для меня, что случилось ЧП. Достав ружье и натужно переломив его о край стола, я взял два патрона, один, «для воздуха», лихорадочно сунул в дуло, а второй, «для мотора», – в карман и заходил вдоль борта, обращенного к морю. И вспомнил вдруг Федю. Не знаю, дали ему там, в «Зарнице», винтовку или автомат, но ружье, настоящее, – вот оно! Сперва я плотно прижимал его к животу, потом, чуть привыкнув, стал подносить к глазам, несмело целясь и кхыкая в куликов и трясогузок, которые бегали по дрейфующим вблизи бревнам, и страстно желая, чтобы хоть какая-нибудь задрипанная моторочка вырулила из-за мыса и угрожающе двинулась к дебаркадеру.

Но залив был предательски пуст.

А вскоре лагерь оживился и как бы зажурчал, точно пересохший ручей, опять наполнившийся водой, и тут же из кустов вывалилась на урез гомонящая ватага, в центре которой были Давлет, мичман Фабианский и Ухарь. По общему возбуждению я понял, что все в порядке, и крикнул, потрясая ружьем:

– Э-ге-гей!

– Э-гей! – отозвался Димка, первым взлетел на палубу и хриплым шепотом сообщил, что Ухаря избили на горе и мопед чуть не отобрали. – Мы бегали ловить, но те пятки смазали! Война будет! Пушку бы скорей! – добавил он – уже для Давлета.

– С настоящими снарядами? – подыграл Филипп Андреевич.

– Ага!

– И тебя бы – пушкарем, ага?

– А-а! – заверещал Димка.

– Пушка едет!

Начальник взял у меня ружье, разрядил его и прошел в штаб. Я хотел по всей форме доложить, что за его отсутствие ничего не произошло, но понял, что сейчас не до этого, и протиснулся к Олегу. На его лице не заметно было ни синяков, ни царапин, а лишь пот да пыльные разводы. Филипп Андреевич сел за стол, сдвинул влево пишущую машинку, маленькую, черную, с нерусским названием, выдернул из стакана карандаш и вздохнул.

– Вот теперь рассказывай!

– Значит, так! Увольнение мое кончалось в четырнадцать ноль-ноль, поэтому из дома я выехал в двенадцать, с запасом, – мало ли что! – начал Олег.

И нарисовалась такая картина.

Поднявшись на перевал, к ретранслятору, Олег остановился, чтобы дать мопеду остыть и чтобы, по-моему, в последний раз вволю накуриться. Не услел он заглушить двигателя, как из кустов вышли трое парней Олегиного возраста.

– Привет! – сказал один, самый крепенький, в тельняшке под курткой и в газетной пилотке.

– Привет! – ответил Олег.

– Это «Ермак» там, внизу?

– «Ермак».

– Ты оттуда?

– Оттуда.

– Это у вас форма такая? Ничего форма, а, ребята? Нам бы такую! Махнемся? Он приподнял свою газетную пилотку, но Олег промолчал. – Не хочешь. Ну, дай закурить!

– Нету.

 – А если обыщем? – Олег опять промолчал, чувствуя, что назревают события, и прикидывая, какие именно и как из них выпутаться. – Не хочешь. Ну, дай тогда прокатиться! – продолжал наращивать нахальство парень в тельняшке.

И переходя от слов к делу – цап справа за руль, второй подступил слева, а третий встал впереди, у колеса. Олег понял, что если откажет, то с ним разделаются сразу – одному ему не устоять против троих, готовых к схватке. Оставалось только тянуть время, надеясь на случайную выручку – Рая, например, подоспеет с обедом. Олег мельком глянул на часы – двенадцать тридцать. Рая будет тут лишь через полчаса. Столько не протянуть.

– Прокатитесь, – сказал он, и парни, явно не ожидавшие такого жеста, как-то растерялись и расслабились. – И шлем нате, – заботливо добавил Олег, расстегивая пряжку под подбородком, – а то здесь круто и заносит на гравии.

Остальное произошло в считанные секунды.

Рывком сдернув шлем, Олег внезапно трахнул им по голове морячка, так что газетная пилотка на нем звучно лопнула, а сам он, отпустив руль, застыл в каком-то удивлении, высоко подняв плечи. Левой ногой двинув второму по голени, Олег почти одновременно резким поворотом колеса ударил по коленям третьего, и дал газу. И был таков! Только шлем, вырвавшийся из рук при ударе, остался там, да вслед неслись ругательства.

– Примчался, крикнул парней и – туда, а тех поминай как звали, – закончил Олег. – Конечно, с полчаса прошло, можно умахать. И шлем уперли, гады!

Во время рассказа Давлет молчал и даже не глядел на Олега, а, шевеля губами и бровями, старательно рисовал какие-то мелкие цветочки. И когда тот замолк, и все уставились на Филиппа Андреевича, ожидая его суждений, он некоторое время продолжал разводить на бумаге цветы.

– Ясно, – сказал он, наконец, стукнув плашмя карандашом. – Ну, во-первых, ты настоящий ухарь – разбросал трех молодчиков! Кличка оправдалась! А во-вторых...

– Филипп Андреевич, это же те, которых Рая везла! – воскликнул я. – И трое! И тельняшка!

– Да. А во-вторых, это те самые! И хорошо, что они быстро проявили себя – меньше головоломок!

Олег, а ты не почувствовал, что им было нужно: мопед или ты? – Олег пожал плечами.– Это очень важно, потому что если мопед, то хулиганье, а если ты, то... Совершенно незнакомые ребята?

– Совершенно.

– А счеты с тобой некому сводить?

– Вроде нет. Рэкс, не твои?

– Исключено, – ответил Рэкс. – Сирдар?

– Не знаю.

– Вы перед отъездом сюда говорили кому-нибудь о лагере? – обратился Давлет к ним троим.

Ухарь с Рэксом мотнули головами – мол, нет, а Митька ответил, что да, сказал кое-кому, но те сами разъехались по лагерям, так что они ни при чем.

– Придется патрулировать! – заключил Давлет.

– А можно сделать пост на самой горе. Там в кустах автобус валяется – в нем и сделать! – предложил вдруг Димка. – Чуть кто показался – р-р! – закрутил он воображаемый телефон, – и все известно! И ни одна муха не пролетит!

– Далеко, – заметил кто-то.

– Это по дороге далеко, а напрямик – раз плюнуть! – горячо возразил Димка. – Мы вон только что бегали – далеко разве? А провод не обязательно сюда тянуть, а только до КПП. А оттуда уж сюда позвонят! Зато надежно!

– А что, это идея! Надо посмотреть! – одобрил Филипп Андреевич и показал в окно.– И вот там надо поставить караул, на мысу. Связь – флажной семафор.– И поднял трубку телефона. – Мичман Чиж? Бей тревогу!

И тотчас зазвенела рында.

Нас как выдуло из штаба. Через минуту личный состав стоял на плацу, а через две – Давлет уже говорил в мегафон. Ответив, что в окрестностях лагеря появились чьи-то лазутчики, Филипп Андреевич коротко обрисовал стычку Ухаря с тремя неизвестными и подчеркнул, что наше безмятежное время кончилось.

И после паузы:

– Юнга Лалаев, по кличке Ухарь, три шага вперед! – Олег вышел. – Внимание, лагерь! Сми-ирно! За находчивость и мужество, проявленные в стычкес превосходящими силами противника, юнге Лалаеяу объявляется благодарность!

– Служу! – просто ответил Олег, считая, наверно, неловким добавлять остальные громкие слова в такой хоть и серьезной, но не очень взрослой обстановке.

– Кому служишь? – уточнил Давлет.

– Лагерю «Ермак».

– Ну, спасибо и за это! – лукаво сгладил остроту диалога Филипп Андреевич, поняв состояние Олега. – Встань в строй! – И с улыбкой проследил за четкостью его движений, и даже прищелкнул языком. – Кажется, в королевстве Монако вся армия состоит из трехсот человек, так что если один ермаковец бьет троих, то мы, стало быть, можем сразиться с целой армией!

Губы, глаза и брови постоянно жили на лице Филиппа Андреевича – шевелились, играли, складывались в какие-то замысловатые комбинации, и, зная символы этой игры, можно было бы в любой момент сказать, о чем он думает, что хочет произнести и что намерен сделать, но выучить его физиономию, как какой-нибудь точный прибор, было, конечно, невозможно.

– Мы мирные люди, но если нам угрожают, мы не будем сидеть сложа руки. Надо готовить отпор! – заявил Давлет. – Не скрою своей тревоги! Лагерь наш находится в шатком положении! Хоть нам и разрешили открыть его, но первая же неприятность может погубить нас! Поэтому, ребята, бдительность, бдительность и еще раз бдительность! В лес по одному не отлучаться! Только группами! Обо всем подозрительном немедленно сообщать своему командиру или мне, лично! А завтра мы, на зло врагам, проведем большой праздник – подъем военно-морского флага!

– Ура-а! – грянули мы.

И начались приготовления.

Наш экипаж, аборигены, так вылизал всю лагерную территорию, что, наверное, муравьи остались без работы. Варяги во главе с Ринчином размечали и подправляли футбольное поле и волейбольную площадку. Алька размалевывал своего Посейдона. Не знаю, случайно или нет, но сделанная и собранная по частям посейдоновская физиономия, около метра в диаметре, своей мясистостью очень напоминала давлетовскую. Большеносый, пухлогубый, лопоухий, с надутыми щеками, бог морей дул, казалось, на залив, желая вызвать бурю, и аж покраснел от натуги. Рук у него не было, и трезубец, пятиметровую жердь, Алька прибил прямо к туловищу.

В соревнования, кроме футбола и волейбола, Давлет включил строевую, шлюпочные гонки и стрельбу из воздушек. Со строевой аборигены справлялись хорошо, со стрельбой – терпимо, а вот шлюпки не давались нам совсем. Мало среди аборигенов было рослых и сильных парней, а весла – как свинцовые, я и Димка лишь вдвоем осиливали одно весло. Но духом мы не падали, а тем более, что вводились дополнительные очки за порядок в кубриках, а уж тут мичман Чиж и Юра Задоля не давали нам спуску.

Долго отрабатывали процедуру почтения памяти погибших моряков. У каждого в отдельности жесты получались, но в общем – так разнобойно, что Филипп Андреевич не выдержал:

– Вы живые люди или чучела?.. Неужели это так сложно: при слове «минутой» дружно снять пилотку, а при слове «молчания» опуститься на правое колено?.. А ну-ка снова! Слова «минутой молчания» я заменяю командой «три-четыре», чтобы зря не тратить святых слов на ваши дрыганья! Приготовились! И...

В любом празднике среди массы удовольствий всегда есть одно, которое ждешь особенно! Завтра таким особенным будет купание! Эх! Жить у воды и даже на воде, все время ее видеть, слышать, ощущать, изнывать от духоты и жары и не купаться – это была пытка! Не купаться потому, что не хватает двух градусов до нормы! Да какой нормы? Что за дохляк придумал эту норму? Мы хвостом ходили за Татьяной Александровной, уверяя ее, что вода давно прогрелась и что вот-вот уже начнет остывать, но врачиха, с самого начала напуганная рассказом о пацане, который чуть не утонул – и конечно же, из-за холодной воды, все тянула и тянула с разрешением. И вот прошел слух, что завтра свершится! И при этом уточнялось, что если врачиха и заартачится, то Филипп Андреевич разрешит своей властью – не зря же вон подводники стыкуют плоты для бассейна!

Вечером, отобрав шестерых юнг, в том числе Ухаря, Давлет ушел на катере в город.

А ночью ударила рында.

Спросонья мы сорвались с кроватей в чем были и, уверенные, что на нас напали, сбежались на плац, вооруженные ремнями. Но вокруг были покой и тишина. Ярко светила полная луна, ее серебристое отражение мерцало на заливе огромной, от берега до берега, рыбиной, и весь мир при лунном свете походил на аквариум, где мы, в тельняшках до колен, были всего лишь стайкой окуней, испуганно затаившихся в водорослях.

Посреди плаца, в окружении мичманов, кашляя и размахивая руками, кричал Егор Семенович:

– Фулиганы!.. Вредители!.. Живодеры!..

– Успокойтесь, Егор Семеныч!

– Не успокойтесь, а сейчас же сыщите мне этого подлеца! Я ему принародно голову оторву!

– Ведь не нарочно же!

– Нарочно!

– Да кто знал, что именно вы подвернетесь и черпнете сверху? Это просто совпало, поймите же! И не стоит горячиться! – утешали мичманы завхоза.

– Где тут с вами столкуешься! Сами еще зеленые!– сердито заключил старик и пошел прочь, но через несколько шагов остановился. – Бандитов прикрываете! Да-да! Погодите вот, скажу Давлету – он закрутит гайки и вашим, и нашим! А тс ишь! Развелось начальства, а кулаком пристукнуть некому! В кустах вон полотенца разбросаны, на берегу кружки валяются! А сколько мисок и ложек утопили! До людей добрались! Молодцы! А если бы я подавился?.. Для них же убиваешься, как бы что получше сделать, сети вон ставишь, а они?.. Тьфу, ты, мать честная! – И зло сплюнув, Егор Семенович отправился восвояси.

Мы окончательно поняли, что никакого противника нет, но кто-то что-то подстроил старику, и, когда его шаги и ворчанья утихли, дежуривший мичман Кротов сказал:

– Прошу прощения! Тревога была ложной! Юнга Сирдар принял Егора Семеныча за Наполеона!

– За кого? – отозвался Сирдар.

– Вернее, кашель Егора Семеныча за Бородинскую битву! – уточнил мичман Кротов.

Оказалось, что вечером в лагере объявился дядя Ваня-заика. Они с Егором Семенычем ставили сети на мысу, потом засиделись у костра, и старик приплыл уже за полночь – у него появилась своя лодочка, которую он, совершенно разбитую, обнаружил в заливе левой бухты и любовно отремонтировал. Поднявшись на плац, дед захотел пить. А тут, под балконом ГПК, стоял бачок с водой – для дежурных. Краник тек плохо, Егор Семенович черпанул сверху. А кто-то пустил в бачок малька, который возьми да и попадись в кружку. Старик как хлебнул, малек как забился у него во рТу – дед и реванул. Мичман Кротов проверял посты, оставшийся на ГКП Сирдар вздремнул и, разбуженный ревом, не раздумывая ударил в рынду.

Мы ознобно хохотнули.

– Кстати, а кто пустил малька? – спросил мичман Кротов. – Это не для Егора Семеныча, а так, для порядка.

– Я! – вдруг признался Земноводный. – Юнга Протченко!

– А зачем?

– Чтоб он жил, – просто ответил Миша. – Я вчера драил пол, носил воду из залива. Он и попал, дурачок, в ведро. Я заметил, когда на плацу делал передышку. Куда его? Пропадет ведь! Увидел бачок, ну и туда. Через кран, думаю, не проскочит, и всегда будет в чистой воде. Вот и все.

– М-да, – крякнул мичман Кротов.

– А пусть он сверху не черпает! Это не положено! – вдруг возмутился Земноводный.

– Юнга Протченко, к тебе у меня нет претензий, а вот к дежурному... – И мичман Кротов повернулся к балкону, откуда, облокотившись на перила, независимо поглядывал на нас Сирдар. – Юнге Сирдару объявляю выговор!

– Ага! – выпрямляясь, воскликнул тот. – Будут тут всякие старики ночами рыбу глотать, а мне выговоры?

– За сон на посту!

– За сон! А что я, железный? Таблетки тогда давайте против сна, а не выговор! У меня уже сто выговоров! Плюнул – выговор, дунул – выговор! Куда мне их, солить? – распалился Сирдар и, удаляясь в застекленное помещение, пригрозил: – Ну, дед! В следующий раз я ему сам, и не малька, а лягушку подпущу!

– Отбой! – крикнул мичман Кротов.

17

Около десяти часов, когда мы в ожидании катера толпились уже на плацу, он вырвался из-за мыса и, пользуясь тем, что ветер унес бревна к тому берегу, во весь дух понесся к лагерю. По команде мичмана Кротова юнги бегом образовали коридор от мачты до самой воды. Все было как на открытии, только тогда нас было пятеро и встречали мы сто двадцать охламонов, а сейчас нас было сто двадцать и встречали мы шестерых лучших.

Я и Димка стояли у мачты и не видели, как причалил катер и что там происходило. Только вдруг на балконе ГКП из транзисторного мага Ринчина грянул марш, и над тропой Посейдона показались пилотки, потом головы, плечи – юнги вырастали постепенно, как пушкинские тридцать три богатыря.

Первым на плац вступили Олег и еще один подводник. Руками в белых перчатках они прижимали к груди настоящие автоматы. За ними следовали флагоносцы, держа за углы бело-синее полотнище с красной звездой и красным серпом и молотом. В белых форменках и черных брюках, они четко протопали к мачте и, развернувшись, остановились. Последними поднялись на плац Давлет, в той же морской фуражке и кителе, и какой-то военный, сторонкой направившийся к кубрикам. Мичман Кротов построил нас, как обычно, буквой «П» к мачте и доложил начальнику о готовности,

Филипп Андреевич крикнул:

– Равнение на флаг!.. Флаг поднять!

Левый флагоносец быстрыми восьмерками смотал с гвоздей фал, ловко прицепил к нему какими-то крючочками флаг и стал поднимать его, остальные поддерживали полотнище до последнего мига, даже привстали на цыпочки. В руках людей флаг был как бы мертвым и на первых метрах подъема оставался обвисшим, словно еще не веря в свободу, но вдруг шевельнулся, плеснулся туда-сюда, пробуя вольность движений, и ожил, и чем выше поднимался, тем крылатее трепетал, а на самом верху заполоскался уже вовсю. Ожила сразу и сиротливая мачта.

– Все! – крикнул Давлет. – Ура-а!

– Ура-а-а!

– Отныне мы не просто лагерь «Ермак», а частичка флота нашей Родины! И теперь защищать мы будем не просто себя, а честь военно-морского флага, за который не раз проливали кровь наши отцы и деды! Почтим память погибших моряков... минутой... молчания! – Как одна порхнули пилотки с голов, и как один юнги опустились на колено, не шелохнулись лишь автоматчики, и Давлет снял только фуражку. – Встать!.. Зажечь Огонь Славы! – В репетициях этого не было, и мы насторожились. – Огонь зажжет... – Филипп Андреевич прошелся вдоль строя, вглядываясь в наши лица, и вернулся на середину. – У кого на войне погибли родители, шаг вперед! – Никто не вышел, и Давлет удивился: – Что, ни у кого не погибли ни мать, ни отец?

– Мой папа в войну только сам родился, – заметил кто-то.

– Ах, да! – спохватился Филипп Андреевич, хлопнув себя ладонью по лбу. – Как время летит!.. Тогда так: у кого погибли ближайшие родственники?

Выступило человек десять, и Димка в том числе, к моему удивлению, и Давлет стал уточнять:

– Кто погиб?

– Дедушка.

– Кто погиб?

– Бабушка.

– Кто погиб?

– Бабушка и дедушка.

– Еще шаг вперед! – приказал он потерявшему бабушку и дедушку, у других было так же – по одному, по два погибших, остался Димка. – Кто погиб?

– Оба дедушки и обе бабушки! – ответил Димка.

– Три шага вперед!.. Остальные, в строй!.. В память всех бабушек и дедушек, погибших на фронте, юнга Лехтин, зажечь Огонь Славы! – воскликнул Давлет.

Димка растерялся было, но к нему подошел мичман Фабианский, вручил ему палку, обмотанную ватой на конце, и подвел ко врытой в земле высокой трубе, с приваренными поперечинами и с металлической чашей наверху, метрах в пяти-шести от ГКП, как раз напротив Посейдона. Кто и когда вкопал эту штуку – я, вездесущая душа, не знал. Чиркнув спичкой, мичман Фабианский поджег вату, чем-то пропитанную, Димка взял палку в зубы, перекосил голову, чтобы не опалить ушей и волос, живо забрался по поперечинам и сунул факел в чашу. Там вспыхнуло На фоне солнечного неба пламя едва было заметно, а только – дым. Спустившись стремительно и чуть не сев при этом на шею фотографу, Димка разгоряченно вернулся в строй.

Перед Огнем Славы мы прошлись парадным маршем, стройность которого сильно хромала из-за того же проклятого гравия. Каждый вечер полдесятка штрафников выравнивали его граблями и дощечками, как опилки на арене цирка после выступления лошадей, но за неделю он не уплотнился и не умялся, а, по-моему, стал еще капризнее – крутился и выскальзывал из-под ног, как намыленный. Дождь ему нужен и асфальтный каток, чтобы вдавить его в суглинок и сцементировать – вот тогда хоть замаршируйся!

На этом официальную часть Давлет объявил законченной и приказал сдать оружие. Военный взял автоматы, сел в тут же подкативший газик и уехал. Перехватив наши недоуменно-огорченные взгляды, Филипп Андреевич заметил:

– Я понимаю вас! Я просил у военкома хотя бы один автомат, но... Зато нам дали два карабина, и с завтрашнего дня мы начнем изучать их! – бодро заключил он под наш радостный шумок. – Оружие юнги – флотская смекалка и хитрость! Я чувствую, что назревает какая-то стычка. Не исключено, что кто-то окажется пленником. Плен – это полбеды! Беда – если пленника доставят домой, папе и маме! Это будет бесчестием лагеря! Поэтому с сегодняшнего дня вы засекречиваетесь! Вы получаете кодовые имена! Вот для чего, а не для зубоскальства, уважаемый Сирдар, я придумывал вам клички, ясно?

Мороз лизнул мне лопатки.

– Под любыми пытками вы – такой-то из «Ермака»! Чтобы вас вернули сюда! А какой – сейчас узнаете! – Давлет вынул из кармана листки, развернул их, огляделся по сторонам – нет ли шпионов, и с сомнением остановил взгляд на крайнем кубрике, откуда с усмешливым интересом наблюдали за нами Алька, Егор Семенович и Шкилдесса, которые не относились к личному составу и поэтому не нуждались в подпольных кличках. – Документ под грифом «Совершенно секретно»! – огласил начальник.

И список пошел.

Все старые прозвища остались, а новые – чего только не наизобретал Давлет, чего только не наобыгрывал! Рост, цвет волос, походку, характер, что-то неуловимо таяющееся в фамилии, но внешне ничего общего с ней не имеющее и, наконец, просто необъяснимое или непонятное: Нилов – Араб, Толстобров – Твердохлеб, Гоголицын – Тега-Тега, Швов – Ахтерштаг. Одному волосатому досталось девчачье имя Мэри, и его тут же давай обнимать. Строй волнами ходил от смеха, но веселье не мешало секретности, и Давлет не строжился. А я усиленно думал – что же выпадет мне?

И вдруг:

– Полыгин – Ушки-на-макушке!

– А-а! – залился Димка, хватая мою руку. – Разрешите познакомиться, товарищ Ушки-на-макушкин!

Я растерялся, потому что ждал другого – яркого и броского, а тут что-то заячье-серое – Ушки-на-макушке! Да и сложно – в три этажа, хотя с долей правды – я всегда начеку, многое слышу, вижу, понимаю и чувствую, так что в этом смысле Филипп Андреевич, пожалуй, не промахнулся. А вот не звучит как Ухарь, например, или как Земноводный! Даже Ридикюль звучнее! Надо было тогда согласиться с Димкой! А теперь носи вот – Ушки-на-макушке! Пока выговоришь – проголодаешься! Но в этой усложненности мне вдруг почудилось что-то привлекательное – не такой, значит, я тяп-ляпистый, чтобы в одно словечко уместиться – три подавай! Как Берта-у-мольберта! И, смиряясь, я спросил у Димки:

– Ну, как моя кличка?

– Во!

– А ты хотел – Ридикюль!

Сравнил! То я, то Филипп Андреевич! – буркнул недовольно Днмка, но тут же рассмеялся. – А можно еще – Пушки-на-опушке! Или Клюшки-на-подушке!

– Или Сушки-на-вертушке! – улыбнувшись, подхватил я.

– Мушки-на-четушке!

– Хрюшки-на-петрушке!

Изнемогая и чуть не валясь с ног от полусдерживаемого смеха, мы сочинили еще несколько бессмыслиц.

– Кошки-на-гармошке! – ляпнул Димка.

– Э, не складно! – поймал я его.

Мы опять подключились к общему вниманию И теперь я уже переживал за то, чтоб ни у кого больше не оказалось трехэтажного псевдонима. И – не оказалось.

– Амба! – заключил Давлет.

Вот где началось столпотворение! Во время читки мало что запомнилось, а тут все давай знакомиться заново, потешаясь и хохоча друг над другом, хотя ни одной явно обидной клички не проскользнуло. Сто двадцать прозвищ придумать, и не каких-нибудь с бухты-барахты, а толковых – это вам не сто двадцать кроватных сеток перетащить, и даже не двести сорок спинок!

Дав нам малость отвести душу и сам чуть передохнув, Филипп Андреевич спросил:

– Все довольны?

– Все!

– Если не нравится, могу дать взамен порядковые номера: первый, второй, сотый. Хотите?

– Не-ет!

– Дополнения будут?

– Будут! – отозвался вдруг мичман Чиж, вышагивая из строя. – Вы как-то заикнулись,что не будете возражать, если и вам дадут кличку. Поскольку и вас могут взять в плен и отвезти к папе с мамой, то разрешите предложить!

– Пожалуйста!

– Саваоф!

– Саваоф?.. Са-ва-оф!.. Хм, тут что-то есть!.. Нет, тут все есть. – Филипп Андреевич хихикнул. – Браво, мичман Чиж! С меня шоколадка! Принимается! Все слышали? Я – Саваоф! Бог! – И подбоченясь, Давлет с довольной физиономией замер на балконе. – Заношу в список! – Он достал ручку. – Хотя... Посейдон и Саваоф – не слишком ли много богов для одного лагеря?.. A-а, была ни была!.. Отныне этот список, в алфавитном порядке, будет висеть на ГКП! И все переговоры с постами вести только на кодовых именах! Никаких Петек и Васек! Ясно?.. На этом полуофициальная часть кончается! Через десять минут игры и соревнования на воде! Форма одежды – нагишом! У кого есть – плавки! – пошутил Филипп Андреевич.

– Ура-а!..

Татьяна Александровна еще и тут поманежила нас: измерила температуру воды в трех местах и трижды недовольно хмыкнула, а петом целую вечность разглядывала дно – не натянуло ли в бассейн топляков, но – разрешила купание, почувствовав, наверное, что иначе мы ее съедим заживо.

Чтобы всем скорее насладиться, Ринчин установил поэкипажные пятиминутки. Аборигены шли вторыми. Скользивший по деревьям ветер, срываясь с них, как с трамплина, не сразу падал на залив – рябь начиналась лишь метрах в десяти за бассейном, но и в бассейне воду он хоть и не взбаламутил, но перемешал, уклонив от нормы ее температуру явно дальше двух градусов. Но нас эго не смутило. Эх, и набесились мы с Димкой, эх, и набулькались! Заметив что-то белесое на дне, я нырнул и вытащил чашку – кто-то мыл и выпустил, прав был Егор Семенович. А Димка достал еще кружку с ложкой – весь комплект.

А тем временем мичманы Фабианский и Чиж намылили сделанный еще вчера бушприт – пятиметровый березовый ствол, очищенный от коры, – повесили на его конец морской ремень – приз! – и предложили попытать счастья. И посыпались, полетели в воду наши тела – спиной, боком, животом, враскорячку, сжавшись – кто как, но и самый ловкий не добегал до ремня на целую треть. Срывались и мичманы, даже мичман Чиж, пропорхивавший почти все бревно. Они уже хотели придвинуть приз, когда кто-то выкрикнул, что этот трюк удастся только богу Саваофу. С ликованием десяток рук мигом взметнули на метровую тумбу стоявшего тут же в плавках начальника и, несмотря на его дрыганья и вопли, вытолкнули на бушприт.

Сделав шага три, Давлет поскользнулся и под общий хохот плюхнулся в воду. Но смеялись мы недолго – выпучив глаза и издав что-то вроде «ап-ап», Филипп Андреевич пошел на дно. Оба мичмана нырнули, поймали его и помогли выбраться на бревна. Все произошло так быстро, что Давлет не успел захлебнуться.

– Ой! Ой! Ой! – икая, отплевываясь и отчихиваясь, заойкал начальник, опершись на одну руку и второй растирая живот, словно там именно был центр всех волнений. – Я так и знал, что двух богов будет много для этой неверующей братии! Ой, сумасшедшие! Спутали Посейдона и Саваофа, черти полосатые! Это он подводный житель, а не я! Я не умею плавать!

– Как? – удивились мичманы. – Вы же флотский!

– Ну и что!

– Бывший подводник!

– Ну и что!.. То есть умел, конечно, а потом случилась одна штука и – как обрезало! Я боюсь воды. Оказавшись в воде, я становлюсь куском свинца. Даже дома только полванны наливаю, чтобы не утонуть! – Он улыбнулся, вздыхая, наконец, глубоко и облегченно. – Уф! Хотел утаить! Утаишь от вас!

Сидя перед Филиппом Андреевичем на корточках, я внезапно вспомнил его недавнее плавание на плотике, который легко бы мог опрокинуться от случайного шквала или от волны идущего порожняком буксира, и уже на том свете дожевал бы наш Саваоф Димкину серу от покойников. На моем лице выразилось, наверно, что-то странное, потому что Давлет спросил:

– Ты что, Ушки-на-макушке?

– Я?.. – я хотел узнать, зачем же он садился на тот плотик, зачем рисковал, не беря даже спасательного круга, но вдруг понял, что это детский вопрос, что если рисковал, значит, надо было, и что круг смутил бы Ухаря и Рэкса. И вообще взрослые рискуют, наверно, чаще, чем мы замечаем.