Текст книги "Шпион против алхимиков (авторский сборник)"

Автор книги: Геннадий Прашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)

Правда, это не мешало мальчикам ходить за Пат нежным веселым стадом.

Облако обожания. Вечный праздник. «Но с этим ты сама в противоречье, и далеко не так уж и проста твоя растущая от встречи к встрече нечеловеческая красота». Романы Патриции Хольт не раз становились предметом оживленного обсуждения в печати, но мальчики оставались в тени. Может, они и потеряли со временем часть прежнего буйства, но Широкобедрая – их ангел–хранитель, муза и кормчий – уверенно определяла путь.

Перед тобой вал мраморный кипит,

нагая, ты идешь, и целый мир в смятенье,

широкобедрая, тебе принадлежит…

Наверное, Камил прав.

Пат и ее мальчикам пора вернуться.

3

Джек Фостер

Дик Рэнд

Оба имени Куртис увязал краткой пометкой – Африка .

Никто не мог указать более точного местонахождения неразлучных друзей.

Джек Фостер и Дик Рэнд занимались социологией. Стиль их работы кое–кого смущал. Они внедрялись в гангстерские банды, провоцировали забастовки, устраивали несанкционированные митинги в бедных кварталах, выходили на ринг в подозрительных ночных заведениях.

Взгляд изнутри.

Они это называли так.

От чрезмерного недовольства властей Фостера и Рэнда не раз спасал Джинтано–старший. Но – взгляд изнутри! Только этим девизом друзья и руководствовались.

Занявшись исследованиями в одной из лабораторий Всемирного Социологического Центра, Фостер и Рэнд сблизились с неким африканским студентом, который, не окончив университетского курса, был срочно отозван в свою страну, где в скором времени возглавил правительство. Для Фостера и Рэнда короткое знакомство обернулось деловым приглашением попробовать свои силы в кипящих по–настоящему страстях и событиях.

Они откликнулись.

Их политическая карьера обещала быть нестандартной.

К сожалению, внезапный военный переворот привел к гибели африканского попечителя молодых социологов и весьма изменил политический курс страны. Никто больше никогда не слышал о Джеке Фостере и Дике Рэнде. Только однажды английский журналист Бертон, вернувшийся из джунглей Центральной Африки, рассказал Куртису о двух чудаковатых бородачах, подсевших за его столик в каком–то заброшенном тропическом аэропорту. Бородачи говорили на нескольких языках, один сильно косил. Оба были при оружии и чувствовали себя уверенно. Но что с ними сталось дальше, Бертон не мог сказать. Они даже записку не успели с ним передать. Неожиданная стрельба спугнула странных бородачей и они исчезли, бросив на прощание два непонятных слова.

Взгляд изнутри!

Найти и вернуть Рэнда и Фостера.

Уже ради одного этого стоило пойти навстречу Камиллу.

4

Норман Ликуори

Маленького математика Куртис выделил в особую группу.

Норман Ликуори весьма отвечал распространенному представлению о типичном математике. Узкие плечи, пепельные волосы, рассеянный близорукий взгляд, отсвечивающий просветленной оптикой очков.

Но тщедушный юнец, смахивающий на очкастую мышь, рос настоящим бойцом.

Славу очкастой мыши принесли глубокие работы, связанные с теорией чисел. Дискутируя с коллегами, узкоплечий юнец не употреблял всяких там уклончивых выражений типа спорная формулировка или неудачный подход . Нет, он всегда выражался ясно. Безграмотная формулировка! Невежественный подход! Надо признать, что кое–кто из коллег с нескрываемым облегчением воспринял неожиданный отъезд Нормана Ликуори в один из научных центров Австралии.

«Заниматься математикой можно и в стране сумчатых, – сказал Ликуори в одном из своих последних интервью. – Думаю, там спокойнее. Да и чистых математиков меньше. – И грозно блеснул очками: – Когда на тебя лает свора шавок, слишком велик соблазн ввязаться в драку».

5

Говард Ф. Барлоу

Ну, Говард и сейчас на слуху.

Он давно покинул Бэрдокк, но его помнят.

Знаменитый зоопарк Бэрдокка – детище Говарда. Издательский центр Джинтано – тоже его работа. Причудливый талант Говарда Ф.Барлоу породил целую библиотеку, востребованную уже много лет. Джералд Даррелл приглашал его в Британскую Гвиану. «Область крайних болот, тростниковый уют, – в огуречном рассоле и вспышках метана с незапамятных лет там лежат и гниют плавники баснословного левиафана… » Возможно, баснословный – не тот эпитет, который сразу царапает сердце, но это останавливает внимание. Книги Барлоу, посвященные «великим бессловесным» – зверям, птицам, рыбам, насекомым разошлись по всему миру. При этом никто не мог назвать Говарда писателем–анималистом. Рыхлый, но сильный человек, все движения которого сразу обрастали слухами.

Слухи часто обгоняли Барлоу.

Он приезжал куда–то, а его встречали совсем не так, как он ожидал.

Рыхлый сильный человек с мясистым носом доброго господина. Нет, даже не просто человек, а обитатель планеты. Всей планеты! В Бэрдокке Говарду было тесно. Он нуждался в пространствах. «Где саргассы развертываются, храня сотни мощных каркасов в глубинах бесовских, как любимую женщину, брали меня воспаленные травы в когтях и в присосках… »

Воспаленные травы…

Что делать Говарду Ф. Барлоу в Бэрдокке?

6

Дональд Реви

Пауль Херст

Сам доктор Гренвилл утверждал, что Дон Реви научился лечить людей, по крайней мере, понимать многие их мучительные недуги, раньше, чем родился. С непостижимым упорством Дон Реви штудировал труды разных медицинских школ, постигал йогу, выведывал секреты у колдунов и шаманов. Но объектом приложения своих недюжинных сил он все–таки выбрал психологию. Практику не вел, ограничиваясь консультациями, но приемная доктора Дональда Реви всегда казалась тесной от несчастных, жаждущих излечения. А Институт социальных проблем, основанный Дональдом, превратился в Мекку для страждущих.

«Если бы мне предоставили возможность провести повсеместную медицинскую курацию всей страны, – сказал однажды Дон Реви, – я начал бы с тех людей, кого называют практически здоровыми. Меньше всего меня интересуют состоявшиеся болезни. Я хочу видеть даже не зарождение болезней, я хочу предчувствовать их. Идеал, к которому должен стремиться медик – диагностика, указывающая возможность того или иного телесного или душевного поражения».

А Пауль…

Куртис улыбнулся.

Пауль Херст не блистал красотой.

Тигриное лицо. Короткие ноги. Всегда на лбу – полосатая бандана. На плечах мятая куртка. Драные джинсы. Не слишком уточенные, мягко говоря, манеры. («Меня простят!»). «Тигр, о тигр, светло горящий в глубине полночной чащи… » Уильям Блейк не думал, конечно, что пишет портрет Херста. Но так часто случается.

Газетчики любили дразнить Херста.

Он отвечал им тем же. А после травли, направленной против Дэйва Килби, во всеуслышание заявил: «Я за жестокое обращение с газетчиками!» В огромной мастерской, где постоянно звучал чудовищный хор учеников и поклонников, никогда больше не бывала камера журналистов.

7

Дэвид Килби

Уильям Фрост

Анри Лаваль

Инга Альбуди

Мученики.

Так для себя определил эту группу Куртис.

И сразу увидел перед собой неулыбчивое лицо Килби.

«Дэйв, тебе не кажется, что мир можно не только перестраивать, но и просто жить в нем?»

Дэйв не отвечал.

Он не опускался до таких проблем.

Он знал, что мир неуютен. Потому и хотел пересоздать сущее. Тень Большого старика его нисколько не пугала. Он готов был и Большого старика потаскать за бороду, почему нет? А уж дать пару советов…

Гебдомада.

В «Союз семи», организованный Дэвом, вошли (кроме него, Инги, Анри и Билла) Пауль Херст, Дон Реви и Куртис. Первая встреча состоялась на вилле Инги. Куртис только что вернулся из Индии, нищее величие которой несколько отрезвило его. Коринфская невеста тоже испугала его. «Она больна?» – шепнул он Реви. – «Как все мы», – загадочно ответил Дон. Но рядом с цветущим Дэйвом Инга действительно выглядела ужасно.

«Он – дитя языческого дома, а они – недавно крещены».

Странная паутина на лице Коринфской невесты проявились еще отчетливее, когда Фрост принес свечи.

…Чем больше шелухи способен отсеять наш мозг, чем плотнее он уминает рыхлую мешанину разнообразных фактов, чем целостнее воспринимает множество относящихся и не относящихся к проблеме фактов (в их взаимосвязи), тем сложнее задачи, которые он способен решать.

Молчаливость Дона Реви,

холодная сосредоточенность Дэйва,

сдержанность Фроста,

изысканность Лаваля,

яростное нетерпение Херста,

отсутствующий взгляд Коринфской невесты пока Куртис отсутствовал, с членами гебдомады явно что–то произошло.

Как на поверхности лазурного пруда, в душевной глубине мы видим иногда и небо, полное блистательных сокровищ…

Правда, о рое чудовищ никто в тот вечер не думал.

Когда Фрост заявил, что примет участие в концерте Альбуди, удивился только Куртис. Наверное, решил он, они уже проделывали что–то такое. «Жалко мучить мне тебя, но, ах, моего когда коснешься тела, неземной тебя охватит страх… » Он с изумлением смотрел на Ингу. Он уже знал к тому вечеру продолжение. «Не согреюсь я в твоих руках… »

– Вы будете играть в четыре руки?

– Нет, за инструментом будет только Инга, – Фрост не торопился с объяснениями. От него остро тянуло кислотами. – Но я буду рядом. Вы все увидите и поймете сами. Ваше дело – сосредоточиться и думать.

– О чем?

– О главном.

– Никогда не слышал фортепьяно в химическом сопровождении, – нетерпеливо и яростно рыкнул Херст. – Что это, Билл? Новая форма герметического искусства?

Фрост отмахнулся.

Он выставил на стол изящную кипарисовую шкатулку.

На крышку шкатулки водрузил высокую чащу из красной яшмы.

Голубоватые свечи уже стояли перед каждым членом гебдомады . Ноздри Инги вдруг дрогнули, будто она уловила знакомый запах, но лица это не оживило. И тут же погас свет.

– «Рождение Персея»…

Инга коснулась клавиш.

Медленно поплыл в темноте низкий речитатив Фроста.

– Тот–Гермес, направляющий Разум Вселенной…

– И ты, его земное воплощение – Гермес, именуемый Трисмегистом…

– Я здесь, в Астрополисе, вызываю вас… Я – Саптапарма, один из семи первых… Первый из семи!..

– Погружаюсь в эфир, творящий божественную Атму…

– Постигаю семь природ!..

В яшмовой чаше бесшумно вскинулось зеленоватое, почти прозрачное пламя. Осветив бледные лица, отбросило на стены колеблющиеся жутковатые тени.

– Соединяю семицветную палитру с семизвучной гаммой…

– Творю гармонию…

Низкий речитатив наполнял теперь всю комнату.

До Куртиса вдруг дошло, зачем новоявленный жрец Тота–Гермеса вытягивал из него тексты восточных заклинаний.

– Зажигаю семь звезд Ковша!..

– Погружаю умы в океан Истины!..

Призрачное сияние поднималось над чашей.

И вдруг сами собой вспыхнули голубоватые свечи, поставленные перед изумленными членами гебдомады . Нервное волнение, несомненно владевшее Фростом, передалось всем. В полной тишине глаза жадно устремились на прыгающее перед химиком пламя.

– Каждый из семи – в каждом!..

– Все в одном!..

– Семья!..

В такт произносимым словам из–под пальцев Инги лилась, низвергалась, врывалась в мир рвущая сердца мелодия.

Но уже не «Персей», нет.

Нежная призрачная импровизация.

Не осталось больше ни тумана, ни головокружения.

Тревоги и усталости не осталось. Осыпалась шелуха условностей, несообразностей, нелепостей. Предметы, люди, их отношения и связи обрели истинные имена. Пришла ясность. Все стало возможным. Еще одно усилие и нужное Слово будет угадано! Единственное необходимое всем Слово. Призрачный ключ жизни. Еще секунду, долю секунды и оно будет угадано!

Но музыка оборвалась.

Дверь в нирвану захлопнулась.

Даже быстрей, чем до этого открылась.

Только странные голубоватые свечи, погаснув, еще источали тяжелый запах.

– Черт возьми, это невероятно! – выдохнул вслух Лаваль. – Кажется, Билл, ты нашел то, что мы все искали! Если завтра мы и впрямь выиграем у ривертаунцев…

Глава девятая. Дети– птицы

1

Куртис не любил столицу штата.

Машину он бросил прямо на улице, на какой–то шумной парковке.

Пусть заберет полиция, лишь бы убраться с магистрали, затеряться в закрытых кварталах. Тем более, что на всех выходах к площади митинговали юнцы. Куда ни пойдешь, везде раздавались голоса. Слишком визгливые, чтобы отнестись к ним с вниманием. Даже в холле у Тигра орал какой–то бородач. Сыр и помидоры лежали перед ним на куске загрунтованного и уже подсохшего полотна, пузатая бутылка опорожнена. «Долой глобальные системы!» Наверное, это был тост. Пришлось повысить голос:

– Он здесь?

– Полифем?

– Тигр стал Полифемом?

– Почему нет? – бородач угрожающе потянулся за бутылкой.

– Зачем тебе Полифем? – по широкой лестнице, пошатываясь, спустилась тоненькая фемина. Распущенные волосы падали на голые плечи, нечто вроде ночной рубашки совсем не укрывало ее. – Идем со мной. Я порочная.

– Верю, – кивнул Куртис.

На лестнице тоже сидели юнцы.

Не похоже, чтобы они сильно интересовались искусством. Впрочем, Тигр ничего такого и не требовал.

– Ты к Тигру?

– Разве не похоже?

Фемина пьяно обрадовалась:

– Он тебя вздует.

Куртис не успел спросить – почему?

Двустворчатая дверь в конце длинного коридора распахнулась.

– Если ко мне приходит женщина, я хочу видеть в ней женщину! Прежде всего женщину! Ничего больше! – разъяренный рык отражался от белых стен, резонировал со стеклом, почему–то поставленным у стены. – Джоконде нечего делать в моей мастерской. Джоконда уже написана.

– Сейчас он кого–то выбросит, – обрадовалась фемина.

Но в широком проеме дверей появился сам Херст – в шортах, в нелепой меховой безрукавке. Голые волосатые руки уперты в бока, свирепый взгляд обращен на нежданных гостей.

– Пауль, тебе не приходило в голову написать свой голос? – рассмеялся Куртис.

– Я работаю с трагическими сюжетами! – Херст уставился на фемину: – Что за нежить? Откуда это?

– Внизу у тебя целые лежбища такой нежити.

– Вот и пусть спускается! – манеры Херста не менялись. – Меня нет! Ни для кого! Убивай всех, кто этому не поверит, – крикнул он вслед облегченно припустившей по лестнице фемине. – Отпускаю наперед все твои грехи!

– Все–все?

Даже снизу фемина крикнула:

– Правда, все?

Херст выругался.

И потащил Куртиса в мастерскую.

Огромный зал со световым фонарем.

Огромные гипсовые и мраморные скульптуры. Заляпанная красками Фемида валялась на полу. Кто–то пытался зубилом сбить ей повязку с глаз. Сладко пахло красками и растворителем. Над большим мольбертом, покрытым небрежно брошенным покрывалом, небрежно, даже чуть криво висело полотно – групповой портрет «бэби–старз», занимающий почти полстены.

– Давай, Рон, давай! Сооруди что–нибудь из этих своих дурацких алкогольных диковинок! – Херст нетерпеливо потирал руки, задирал бороду, вышагивал важно, как учитель танцев. – Не думаю, что Анри часто нас вспоминал, но мы помянем беднягу. Я не раз ему говорил: живи правильно. Но Лаваль ни разу не поинтересовался, как это – правильно? И прожил жизнь как хотел. Некоторым это дается.

– Тебе не кажется, что в последнее время он страдал от одиночества?

– Анри и одиночество? – бесцеремонно рыкнул Тигр.

И пригубил коктейль:

– Распускать хвост ты еще не разучился!

И уставился на групповой портрет:

– Анри и одиночество? Кто–нибудь нарисовал самолет до того, как на нем полетели братья Райт?

Куртис не ответил.

Он тоже смотрел на полотно, занявшее полстены.

Он не любил эту работу Херста. Все вещи Тигра, даже наброски, восхищали его, но не эта. Зубастая маслина собирается объединить бэрдоккских гениев, но Херст этому противится, это точно. Противится всем силами. Иначе не исключил бы Дэйва Килби из общего круга «бэби–старз». Никогда этот групповой портрет не выставлялся. Несколько репродукций – вот все, что о нем знают.

– Не спрашивай!

Херст яростно плеснул из бокала в полотно.

Прозрачные капли попали на бледное лицо Фроста. Казалось, химик заплакал.

Плачущее божество… Тот–Гермес, направляющий Разум Вселенной… Гермес–Трисмегист со слезами… Саптапарма, один из семи первых… Капли ползли все ниже, ниже – прямо на лицо Инги, сидящей у ног Лаваля. Рядом должен бы находиться Дэйв Килби, он смахнул бы слезы с глаз Коринфской невесты.

Но Дэйва не было.

– Хочешь знать, почему он выпал из гнезда?

Куртис не ответил. Он боялся лишним словом окончательно взъярить Тигра.

– Да потому, что Дэйв всегда лез в центр. Рассуждал о лабиринтах, но стремился в центр. Не лабиринта, а компании. Куда я не пристраивал его на холсте, он все равно оказывался в центре.

– Но Анри тоже в центре.

Херст, прищурясь, уставился на полотно.

Куртису даже показалось, что Инга поежилась, а Патриция наоборот – подмигнула.

С Широкобедрой бы сталось. Херст умел подчеркнуть текущую красоту. На какой–то вечеринке он рычал: «Скинь с себя все это, Пат! Я не люблю тебя одетой! » Широкобедрая нашлась моментально. «О, Тигр, пиши с меня поэму . – И подмигнула, вгоняя каждое слово. – Чего молчишь? Ну где твой стих? – И опять подмигнула: Никак не осознаешь тему?.». И дождалась, когда ее мальчики торжествующе закончили: «Пиши о прелестях моих! » – «Зачем тебе эти обмылки?» – разъяренно зарычал Херст. Он всегда был готов заменить мальчиков, но Пат знала им цену.

– Тебе не хватает Дэйва?

Херст бесцеремонно выплеснул на пол остатки коктейля.

– Напиши я его, сейчас он торчал бы в самом центре! Даже Дик с Джеком прислушивались бы к тому, что он бормочет. Он заплутал в своих лабиринтах! Я не люблю тьму. Меня бесит тьма. Я не люблю Минотавров, Рон. Говорю тебе, стоит Дэйву оказаться на полотне, как он всех собирает вокруг себя. Он сильней меня, ничего не могу с этим поделать! – Херст поражено выпучил черные глаза. – Вытолкнуть его на край холста невозможно. Лучше попросту не пускать!

– Но он один из нас, Пауль!

– Как ты назвал этот коктейль? – Херст нагло понюхал пустой фужер: – «Ловушка для дураков»?

И рыкнул:

– Из–за тебя я пью всякую дрянь!

– Но почему из–за меня? У тебя есть выбор.

– Тогда не спрашивай больше про Дэйва. Вы никогда не оставляли мне выбора. Или наоборот, припирали к стенке. Это полотно – casus belli . Отсутствие Дэйва говорит лишь о том, что я продолжаю любить его. Нет ничего трудней, чем любить придурка, – поражено пояснил он. – Мозг Дэйва казался мне бритвой. Однажды он спросил, могу ли я, конкретный художник Пауль Херст, по прозвищу Тигр, оказать какой–то совершенно конкретной работой столь же конкретное ясно выраженное воздействие на какого–то другого тоже конкретного человека? Понимаешь? Испугать! Или ободрить! Или даже унизить! Вообще вызвать некое конкретное чувство! Он правда, Рон, хотел знать, могу ли я картинкой припугнуть человека? Разве не придурок! – Херст изумленно мигнул. – Представляешь, он искусство перепутал с бритвой или ружьем! То есть видел его заведомо меньшим человека!

– Он мог попросту ошибаться.

– Какого черта! – Херст запустил фужер в угол. – С чего вы все взяли, что искусство необходимо человеку, как воздух и вода? Это же нелепо.

«Напущу я на вас неотвязные лозы… »

Херст, оглядываясь, пересек на цыпочках мастерскую. Взгляд у него стал испуганным. Он действительно чего–то боялся и оглядывался на Куртиса. Потом, решившись, сорвал простыню с мольберта.

Куртис замер.

По квадратному холсту летели птицы.

Прямо в голубое небо. Бездонное как время.

Все выше и выше. В бездонную голубизну. Не птицы, а дети. А может, именно так: дети–птицы. Не звездные гении, какие там звезды в солнечной голубизне? Просто дети–птицы. Они поднимались в небо, как падали в него. И было видно, как много они за собой оставляют. Чувствовалось, как много внизу в этой страшной закопченной скорлупе мира вони и грязи. Ослизлые стволы убитых испарениями растений, мешанина каменных стен, вздыбленные руки столбов с обрывками рваной проволоки, ослепшие светофоры, инверсионный след мелькнувшего истребителя и копоть, копоть, копоть…

– Ну вот, – рыкнул Херст. – Вся стая.

И пояснил, удовлетворенно кивнув:

– Здесь все. Дэйв тоже. Он возглавил клин. Я же говорил, его не спихнешь с холста.

– Но, Пауль… Что с Анри?

– А что с ним?

– Он падает. Ты так его написал, что он кажется падающим.

– На тебя никак не угодить, – обозлился Херст. – Я вообще не писал полет.

– А что же написано на холсте?

– Падение.

Херст нагло ухмыльнулся:

– Ты что же, решил, что нашел для нас удобную посадочную площадку?

2

Площадь Согласия все так же была забита юнцами.

Они не походили на поклонников Тигра. Разве что яростью жестов. Зеркальные стекла Института социальных проблем слепо глядели на кипящую площадь. Вот институт, усмехнулся Куртис, а вот и проблемы.

И вздрогнул от легкого прикосновения:

– Дон?

– А ты кого хотел увидеть?

– Тебя, конечно. Но к институту не подойти.

– А мы зайдем со стороны бульвара. Видишь, там полиция, – Дон Реви улыбнулся и легкая судорога чуть тронула уголки тонких губ. Куртис невольно перевел взгляд на его ноги.

– Не надо, Рон. Я прихрамываю только на холстах Херста.

Но хромота Реви целиком лежала на совести Куртиса. Однажды они проводили лето в Айрштадских горах. Непревзойденными чемпионами по части тарзаньих игр являлись, конечно, Рэнд и Фостер. Белые обезьяны. Это прозвище тогда и закрепилось за ними. Каждый пытался повторить подвиги Белых обезьян, даже Ликуори, смешивший всех несколько преувеличенным страхом перед прыжками.

Разве не смешно? Скачущая по деревьям мышь.

Только Реви держался в стороне. «Я знаю, у меня не получится».

«Это потому, что ты не хочешь попробовать, – напирал Куртис. – Ты же видишь, получается даже у Нормана».

Он зря так сказал. Дон Реви побагровел. Он тогда еще не умел справляться с собственными эмоциями. Он заставил себя взобраться на огромный дуб.

Итог – вывихнутое бедро.

– «Врачу, исцелися сам », – не без гордости процитировал Реви.

И передразнил:

– «Это потому, что ты не хочешь попробовать». У меня нет заметных изъянов, Рон. Если вдруг прыгает уголок губ, это всего лишь рефлекс. Поворачивай на бульвар. Полицейские нас пропустят.

3

Институтская берлога Реви, как он называл свою квартиру, состояла из нескольких гостиных и кабинета.

– Уютно, – заметил Куртис, – но пахнет клиникой.

– Это лучше, чем трущобой.

Реви поднял пульт и огромный экран, врезанный прямо в стену, осветился.

Фигурки игроков. Рев болельщиков.

– Бокс? В это время?

– Ребята с Си–Эн–Эн подкидывают мне нужную информацию.

– Интересуешься боксом? – Куртис не понимал.

– Я интересуюсь Симпси. Видишь его рожу? Он настойчив. Боюсь, Тромпу не устоять… Нет, точно не устоять…

– Какая разница? Этот Симпси противен так же, как и Тромп.

– Разница есть, – Реви озабоченно улыбнулся. – Разница в том, что Симпси выигрывает. А значит, уже сегодня по рабочим районам прокатится волна варварства. Там почти везде болеют за Тромпа. Он из низов. Считается, что именно Тромп должен набить морду Симпси, а не наоборот. Понимаешь? Вспышки варварства всегда связаны с простыми вещами.

– Я думал…

Реви угадал:

– Нет, Рон. Я болею за Симпси.

– Но зачем тебе это все?

– А спортивный катарсис?

– Час назад, – усмехнулся Куртис, – я выслушал лекцию о природе искусства. Теперь мне, кажется, предстоит лекция об очистительной роли спорта?

– Был у Тигра?

Реви произнес прозвище Херста с любовью.

– Не буду я читать никаких лекций, – выключил он экран. – И придумал я эту систему не ради спортивного катарсиса. «Мединформ» нужен мне для работы. Заметь, не медиа , а меди . С помощью ребят из Си–Эн–Эн я могу напрямую черпать нужную мне информацию. В любой час дня и ночи. Из любой части страны. Из любого уголка мира, если там, конечно, есть телевидение. Хочешь знать, сколько человек в Бэрдокке на данный момент болеет гриппом?

– Не хочу

– Тебе не интересно?

– Предпочел бы узнать, сколько подонков в Бэрдокке в данный момент готовы выйти на улицу и где проходят их маршруты.

– Увы, – развел руками Реви. – Этого и я пока сказать не могу.

– Пока ?

– Разумеется.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что нас учили заглядывать в будущее.

– Но никто его не предугадал, – покачал головой Куртис. – Ни Фрост, ни Килби, ни Анри…

– Так только кажется.

– Что ты хочешь этим сказать?

– А помнишь химический концерт Фроста?

– Тот, при свечах? У Инги?

– Ну да.

– Еще бы не помнить!

– А странную фразу Анри?

– Он произнес не одну фразу.

– Если завтра, – напомнил Реви, – мы и впрямь выиграем у ривертаунцев…

– Ну и что? Почему ты вспомнил?

Реви рассмеялся:

– А ведь наша команда на другой день действительно выиграла у ривертаунцев.

И удивленно уставился на Куртиса:

– Ты что, не понял?

– Что именно?

– В тот вечер Фрост не шутил. Химический концерт не был фокусом. Билл сказал нам: думайте! Он настаивал. Он несколько раз повторил это. Сосредоточьтесь! Думайте о главном! Он подталкивал. Инсайт. Есть такой термин. Означает озарение , если не знаешь. Фраза Анри истолковывается просто. На него действительно снизошло озарение. Он понял, что наша команда побьет ривертаунцев. У них не было шансов, но он сумел увидеть то редкостное стечение обстоятельств, которое и привело ривертаунцев к поражению.

– Значит, не я один ощущал тревогу?

– Конечно. Просто нам не удалось обсудить результаты. А Билл и Дэйв не успели разъяснить нам свои идеи. Но я догадался. Фрост уже тогда подошел к чему–то чрезвычайно важному… Божественный интеллект… Может, Фрост даже приблизился к какому–то принципиально новому способу воздействия на функции человеческого мышления… Заметь, к чисто химическому способу. Воздействующему напрямую на интеллект, без всяких там выходов на эмоциональные центры. Понимаешь? А чувство тревоги или радости провоцировалось музыкой. Думаю, Рон, что Фрост, не будучи хорошим психологом, в сущности нашел мощный способ ощутительно раскачивать коровую доминанту.

– То есть выявлять основную идею?

– Вот именно. Но подчеркиваю, не чувственную, как это всегда происходит с наркотиками, а интеллектуальную.

– Хочешь сказать, что в тот вечер доминантой Анри была эта вот мелкая мыслишка о возможном выигрыше у ривертаунцев?

– Почему мелкая? – удивился Реви. – Одних тянет к обобщениям, других к анализу, еще кого–то – к прогнозу. Прогноз, кстати, является в некотором смысле производным от первого и второго. Правильный прогноз, Рон, даже совсем уж мелких событий – вещь чрезвычайно трудная.

– Я читал об этом.

– У доктора Гренвилла?

– Разумеется.

– У него сложная терминология.

– Черт с ней, с терминологией. Что ты еще узнал о работах Фроста?

– Ничего достоверного… Так… Но и это позволяет мне думать о нем с уважением.

– Кто еще знал о его работах?

– Дэйв, конечно… Не мог не знать… Анри… В последнее время они были неразлучны. Готов допустить, что в курсе была Инга… Это ее странное превращение в старуху… Ей нынче сто лет. Она неспособна выражать простые мысли… Что–то там не так, Рон. Они не случайно держались вместе. Подпольная лаборатория, химический концерт, гебдомада , смерть Дэйва… Согласись, в последние годы они здорово отдалились от нас.

– Не только они.

– Но никто не получил таких плохих результатов. Даже Сидней Маури. Криогенный гроб оставляет ему какие–то шансы.

– Есть и другие новости… – Куртис выложил на стол письмо, полученное от Камилла.

– Нисколько не удивлен, – покачал головой Реви. – Камилл попал под пресс. Уверен, что все это звенья одной цепи.

– Что ты имеешь в виду?

– Слушай…

Реви наклонился через стол.

– Примерно через полгода после гибели Дэйва ко мне чисто конфиденциально обратился сотрудник одной известной промышленной фирмы. Самое жалкое зрелище, Рон. Почти не человек. Обломки человека. Оказывается, по предложению лиц, которых он не захотел назвать, этот человек принимал участие в закрытом эксперименте, сулившем весьма недурные дивиденды для организаторов. Ты удивишься, но речь шла о составлении регулярных экономических прогнозов при помощи, скажем так, «интеллектуального» допинга. Так сказать, точное прогнозирование будущего. И результаты этих прогнозов, Рон, оказались ошеломляющими! В течение весьма короткого времени мой пациент, принимая предложенный ему препарат, успешно решил ряд невероятно сложных задач.

– А в награду?

– В награду – нервный срыв, депрессия, провалы в памяти. И знаешь… – Реви опустил глаза. – По времени эти эксперименты абсолютно совпадают с известными событиями последних месяцев жизни Дэйва Килби…

– …и Фроста?

– Если бы только.

– Продолжай.

– Еще и Инга…

– Я подозревал.

– А я не решался.

– Почему ты хотя бы сейчас не заберешь ее к себе?

– Сперва этому противился Сидней Маури. Я не смог его переубедить. Потом этого не захотел Килби…

– …а потом Лаваль?

– Точно.

– А твой пациент? Где его можно найти?

– Думаю, на Северном кладбище. Не думаю, что он будет тебе интересен в этом качестве. Ты вообще–то знаешь бэрдоккскую статистику по наркоманам?

– Весьма благополучное местечко.

– Ну да, официально. Если верить властям.

– А если не верить?

– Ты еще не понял?

Куртис покачал головой.

– Думаю, у нас есть шанс взглянуть на все изнутри.

– Воскресишь моего бывшего пациента? – удивился Реви.

– О, нет. Хочешь сюрприз, Донни?

– Ну?

– Фрост вышел из Куинсвилла.

– Ты видел его? Он в Бэрдокке?

– Он прислал записку. Тот! Только он так подписывается.

– Но послушай, – глаза Дона Реви сузились. – Если он не пришел к тебе, значит, он направится в клинку Джинтано. Он явно слышал про смерть Анри и отправится к живым. За ним устроят охоту!

– Если охотники не плод нашего воображения.

Дон Реви вскочил:

– Где ты оставил машину?

Глава десятая. Инсайт

1

Встреча в салоне «Кентавр» окрылила инспектора.

Человек, в существование которого отказывался верить даже шеф Бюро, оказывается все это время жил в Бэрдокке.

Доктор Макклиф.

О, на этот раз я подцепил крупную рыбу!

Смотри, смотри, чтобы рыба не сорвалась с крючка, сказал себе Янг. Или чтобы тебя самого не утащила под воду.

Он ликовал.

Разговор, услышанный им три года назад на разгромленной полицейскими вилле все–таки не был плодом его больного воображения, на чем так настаивал капитан Палмер. Через этого доктора можно выйти на Блика. Янг ни на секунду не мог поверить, что загадочный Блик это всего лишь незаметный сотрудник фирмы.

Погруженный в мысли он чуть не прозевал очередную удачу.

Однако удача сама окликнула его с внешней стороны бульвара.

С удивлением и с удовольствием Янг узнал в улыбающейся высокой женщине дежурного администратора салона «Кентавр» – Еву Чижевски. Он тут же распахнул дверцу машины:

– Сегодня мне, кажется, везет.

– Мне тоже, – Ева Чижевски улыбнулась. Глаза ее смеялись. Блондинки не бывают непривлекательными. – Я здорово опаздываю, а у меня строгая массажистка.

– А ваш салон не предоставляет таких услуг?

– Настоящий массаж это не просто массаж, – улыбнулась Ева Чижевски. Она была полна женских тайн. – Настоящий массаж – это искусство. А мадам Жанэ моя близкая приятельница.

– Это правильно.

Янгу все нравилось в подтянутой блондинке. Тем более, что слова ее не отставали от ее же собственных жестов. – Сколько вы пробудете у массажистки? Час? Два?