Текст книги "Ради смеха, или Кандидат индустриальных наук"

Автор книги: Геннадий Толмачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Правильно, Степа! Деньги мои, а ваше дело: кем я хочу, тем меня и делайте. Согласны? Наливай!

VI

Когда Миша Блинов открыл учебник английского языка, то он здорово удивился, что во всей книге нет ни одного знакомого слова. «Ведь учил я его в школе, точно помню, – поражался своей непрочной памяти Миша. – И учителку помню: Агнесса Филипповна». Картинки из школьной жизни выстроились перед его мысленным взором. Он увидел журнал с четкими двойками по иностранному языку, свою нескладную фигуру у доски, когда он в конце четверти по шпаргалке читал английский текст, записанный русскими буквами. «Знал бы я тогда, кем буду, – запоздало посетовал Миша, – весь бы алфавит выучил». Блинов забросил учебник под кровать, твердо решив, что ту часть хлопот пусть делят между собой его ученые друзья, и сразу успокоился.

На другой день посетители пивного ларька были немало изумлены, когда вместо слов «ушел на базу» прочитали чистосердечное признание Миши: «Закрыто на кандидатский минимум». Не знал Блинов, мечущийся в этот час по зданию Академии, что к его ларьку подходила девушка его мечты Эля и, разомлев то ли от жары, то ли от многообещающего объявления, на всякий случай подложила под пломбу листок с номером телефона.

С Аполлинарием Модестовичем Миша разминулся. Он думал, что научный руководитель будет ждать его у Академии, но ученый почему-то решил, что встреча назначена у ресторана, где он с превеликим удовольствием заказал столик на пять персон. А Миша тем временем мотался по этажам, разыскивая аудиторию, где сдают кандидатский минимум. И представьте, нашел! Прикинув, что в порядке живой очереди времени уйдет уйма, Миша потеснил какого-то пузатого очкарика и пырнул за дверь.

– Я, конечно, айм сорри, – бодро сказал он, увидев за длинным столом трех хмурых преподавателей. – Но и думаю, джентльмены правильно поймут меня.

Джентльмены переглянулись. Миша ослепительно улыбнулся и вразвалочку подошел к столу.

– Я еще раз айм сорри, джентльмены. – Мише очень нравилось это благородное слово «джентльмены», и он перед зеркалом разучил, как изящнее отрывать его от своих губ. – Я – Блинов.

Комиссия безмолвствовала. Но тут один из ее членов исподтишка заглянул в листок и тихо сказал:

– В списках не значится.

Импозантный мужчина, который сидел посредине, с улыбкой предложил:

– Давайте отвлечемся на пяток минут. – И, сделав приглашающий жест рукой, сказал – Сит даун, плиз, комрад Блинов.

Миша догадался, что его приглашают сесть и ответил:

– Ничего, постоим. Не гордые. Впрочем, я ненадолго.

– Вы хотите сдать кандидатский минимум? – поинтересовался импозантный мужчина.

– Прямо в точку попали, – охотно согласился Миша и в свою очередь спросил: – Аполлинария Модестовича знаете?

Тот, который сидел посредине, посмотрел на своих коллег. Коллеги отрицательно покачали головами.

– А Степу Академика знаете? – с вызовом спросил Блинов.

– Степана Прокопьевича Огнева? – осторожно поинтересовался импозантный мужчина.

– Фамилию, честно скажу, не знаю, – рубанул рукой Миша. ― Но он мой мировой кореш. Вчера сидим с ним, отдыхаем, он мне и говорит: передай привет от Аполлинария или от меня лично. От Степы, значит, Академика. А они, мол, хорошую оценку соорудят.

Какая прелесть! – ласково удивился импозантный мужчина. – Ну, а язык-то вы, молодой человек, знаете?

Миша задумался только на секунду. Решив быть предельно честным, он твердо заявил:

– Откровенно говоря, джентльмены, ни в зуб ногой!

– Какая прелесть! – снова восхитился тот, что посредине, хлопнув в ладоши. – И па какую же оценку вы рассчитываете?

– Я думаю, четверка будет и самый раз. А вечерком, джентльмены, как говорится, прошу к столу. Отдохнем от трудов праведных. Ох, и отдохнем!

Крайние преподаватели заволновались. В два голоса они что-то быстро залопотали по-английски, Миша насторожился: тон не предвещал ничего доброго. «Поторопился я, видать, с приглашением, – переживал Миша спою оплошность. – Хотя, с другой стороны, что тут рассусоливать?» Вслух Блинов проговорил:

– Я, конечно, айм сорри. Но моей вины тут пет. Вы сами сказали, – Миша указал пальцем на импозантного мужчину, – что у вас пять минут. А прошло семь. Законно?

На этот раз Миша не услышал: «какая прелесть». Улыбчивый мужчина стер с лица и намек на добродушие. Он хмуро спросил:

– За кого вы нас принимаете?

– А что я такого сказал? Четверку попросил. Вы всем четверки ставите. А язык-то все равно никто не знает. Давайте на спор, джентльмены, что девяносто процентов кандидатов паук по иностранному языку – ни бэ ни мэ. Спорим?

Издав что-то похожее на рычание, отбросив стул, вскочил тот, что посредине. Мгновенно, как телохранители, стремительно взвились двухметровые крайние.

– Это поклеп! – крикнул который посредине. – Вон! Питекантроп!

Миша метеором вылетел из аудитории. Навалившись спиной на дверь, он вытер со лба испарину. Пузатый очкарик заботливо спросил:

– Ну как, спихнули?

– Стантарт, четверка, – ответил Блинов и, увидев у окна Степу Академика, показал ему кулак.

Степа был бледен. Просемафорив Мише глазами, дескать, следуй за мной, Степа Академик с независимым видом продефилировал в другой колец коридора.

– Правда, что ли, сдал? – спросил он у Миши.

– Ага, сдал! – злорадно отозвался Блинов. – Держи карман шире! Ну и зловредные канальи попались. И, по-моему, чокнутые. Кстати, Степа, как твоя фамилия?

– Чаплыгин, а что?

– А почему Академиком зовут?

– Работаю я здесь, поэтому и академик. А ты что, рассказал им про наше знакомство? – дрогнувшим голосом поинтересовался Степа.

– Привет передал.

– А они что?

– Положили мы, говорят, прибор на твоего Степу Академика имеете с Аполлинарием Модестовичем. Вот так и сказала.

Степа задумчиво поскреб затылок и, решив, что под кличкой Академик его вряд ли знают в научных кругах, успокоился.

– Ты сам во всем виноват, – жестко сказал он. – Зачем ты поперся в эту аудиторию? Тебе велено было ждать у входа в здание – вот и ждал бы. Мы с Аполлинарием тебе другого преподавателя подготовили.

– Ни за что! – вскинув руки, бурно запротестовал Миша. – На сегодня хватит.

Степа оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто их не слышит, поймал Мишу за галстук и, пригнув его голову, с жаром прошептал:

– Не валяй дурочку. Этот преподаватель наш человек. И он глухой.

– Глухой?! – не поверил Блинов.

– Как тетерев, – решительно подтвердил Степа Академик. – И тут самое главное, когда ты ему отвечаешь, не закрывай рта. Говори и говори…

– А что я ему буду говорить, – усмехнулся Миша, – если я три слова знаю: гуд бай да айм сорры, Ну еще о'кей и олл райт.

– И хватит! На разные лады повторяй эти слова, историю расскажи или сон какой-нибудь. Но главное – не молчи. И величай его по фамилии: товарищ Букин. Понял?

Степа Академик вызвался проводить Мишу и аудиторию, где глухой спец будет принимать экзамен. Не без робости Блинов перешагнул порог, но, отыскав глазами сморщенного старичка, на случай резкого похолодания прижавшегося к батарее, почувствовал необычайный прилив энергии. У старичка был вид, как будто его только что разбудили. Увидев Мишу, оп поманил его к себе пальцем и, когда Блинов приблизился, величественно протянул ему руку.

– Какой язык? – почти по шамкая, спросил он.

– Английский, товарищ Букин! – громко отрапортовал Миша.

– Впрочем, неважно. – Старичок чуть было не признался в своей глухоте, но вовремя спохватился. – Начинайте.

Миша прилежно подсел к столу и, заглядывая в глаза преподавателя, сказал:

– Гуд бай, олл райт, о'кэй…

– Прекрасное произношение! – похвалил старичок.

– О'кэй, олл райт, гуд бай, – назидательно повторил Миша и, увидев, что глаза экзаменатора остались несокрушимыми, с удовольствием продолжил:

– Олл райт, гуд бай, о'кэй. Гуд бай, о'кэй, олл райт. Молчишь, дедуля. Но я ведь эдак и заговариваться начну. О'кэй, гуд бай, олл райт. А может, тебе лучше сказочку рассказать? Жили-были дед да баба, о'кэй жили! Ели кашу с молоком…

– Продолжайте, я весь внимание.

Миша вздрогнул: уже не прорезался ли слух у старикашки? Пошел на попятную:

– Гуд бай, олл райт, о'кэй…

Глаза экзаменатора оставались равнодушными. Лишь изредка, видимо, в такт своим думам, оп барабанил пальцами по столу. А Миша – никто не поверит! – взмок от напряжения. Он рассказал старичку о своем детстве и отрочестве, о своей доходной и изнурительной работе, вспомнил пару приличных анекдотов и, наконец, перешел к песням. Миша был почти уверен, что один куплет каким-то образом проник в сознание старичка, потому что глаза его повлажнели и он, прервав Мишу, попросил:

– Это место еще раз.

Миша не мог отказать старичку в его просьбе и почти пропел:

– Где же папа, спрашивает мальчик, теребя в руках британский флаг, и стыдливо говорит японка – твой отец английский был моряк…

Но вот, наконец, настал момент, когда Мише вся эта процедура порядком надоела. Он не знал, о чем еще говорить. Да и устал, признаться.

– Долго ты еще меня будешь мучить, старая перечница? – из последних сил обратился он с монологом к глухому экзаменатору. – И что я тебе такого непоправимого сделал? Сидели бы сейчас в ресторане, я б тебе, дедуля, кефирчика купил и пил бы ты его столько, пока не обмарался. Пойдем, а? – Молчит. – Тут Мише на ум пришла детская считалка. – Эпики, бэники, сухэ, дэма, огель, фогель, гумаца, тики, пики, грамматики, граф.

– Еще раз, пожалуйста, – сказал старичок, жадно следя за губами Блинова.

– С удовольствием, товарищ Букин. Эники, бэники…

Когда истомившийся Степа Академик заглянул в аудиторию, то он увидел поразительную картину. Блинов н Букин сидели друг против друга, поочередно хлопали ладошками по своим и чужим коленям, очень ритмично выкрикивая:

– Эники, бэнпкн, сухэ, дэма, огель, фогель, тумана, тики, пики, грамматики, граф! – И заразительно смеялись.

Степа тронул за плечо Букина, и тот вмиг посерьезнел.

– За экзамен я ставлю четверку, – солидно сказал он.

– А почему не пять? ― обиделся Миша.

– Могут перепроверить, – быстро среагировал экзаменатор, чем серьезно смутил Блинова: глухой он или притворяется?

VII

Возле Академии Миша втиснулся в свои «Жигули» и поехал на работу. Подъезжая, он увидел, что у пивного ларька под сенью хлипких карагачей расположились три завсегдатая. При появлении Миши они дружно вскочили и весьма почтительно поздоровались.

«Уважают, – с удовольствием подумал Блинов, срывая листок с объявлением: «Закрыто на кандидатский минимум». То ли еще будет, когда остепенюсь».

Записка от Эли, торчащая из замка, привела Мишу в исключительно благодушное состояние. Чтобы как-то разрядиться от переполнившего его ликования, Миша нарочито хмуро крикнул:

– А ну, братва, подруливайте ко мне!

Робко, без видимой охоты завсегдатаи подошли к ларьку.

– Да мы, Миша, – печально сказал один, похлопав себя по карманам, – сегодня не при деньгах. Едва хватило на бутылочку портвея…

– Я угощаю! ― прервал излияния Миша и вручил каждому по кружке пива.

Дармовое угощение надо было отрабатывать. Надо было что-то такое сказать Мише, чтобы ему было приятно, чтобы он не пожалел о своей щедрости. Первым подал голос рыжий увалень в черном пиджаке, наброшенном на модерновую майку. На майке английский текст: «Kiss me». Рыжий сказал:

– Подходим мы, слышь-ка, к твоему кантарасу… Это еще до портвея было. Читаем афишу – хоть стой, хоть падай. Вот это, думаем, шагнул Миша: в кандидаты наук нацелился, слышь-ка. – Рыжий значительно потряс указательным пальцем: – Ты, Миша, когда наверх уйдешь, не забывай и про нас, грешных.

– Не бойсь, не забуду.

– Какой экзамен сдавали? – поинтересовался узколицый мужчина в синем больничном халате и до неприличия стоптанных башмаках на босу ногу.

– Английский. Четверку получил.

– О, итс файл! Май фейверит лэнгвидж. – Неожиданно он встал в позу и выкинул вперед руку. – Ту би ор ног ту би – зат из зе квесчеп…

Если бы на этом самом месте забил родник из чистого портвейна «777», то и тогда бы рыжий со своим приятелем-молчуном да и Миша Блинов удивились бы меньше.

– Слышь-ка, это ты по какому заблажил?

– По-английски. Мой любимый язык. А читал я монолог Гамлета.

– Во дает! Слышь-ка, а что на моем пузе нарисовано? – спросил рыжий, показывая на майку.

– Пошлость… «Целуй меня».

– Слышь-ка, правильно.

Миша почувствовал себя уязвленным: какая-то голь перекатная, а смотри, как по-ихнему шпарит. Кстати или некстати он придрался к слову.

– Вот ты сказал, – начал он, – что английский язык вроде бы твой любимый. Ты что, и другие, выходит, знаешь?

– Да. Французский и арабский. Немецкий похуже.

– Слышь-ка, во дает!

– А как тогда, мусье, понимать ваше обличье? – И Миша новел рукой от башмаков до проплешины незнакомца.

– Обычная история на почве алкоголизма. Пока язва. Ждем рака.

– Будешь еще пить? – спросил Миша у незнакомца.

– Спасибо, хватит.

Такое было хорошее настроение у Миши! А вот пообщался пять минут с… Подумалось: с алкоголиками. Но прогнал эту мысль. С несчастными скорее. И потускнело все вокруг.

Миша включил магнитофон, и в уши ударила густая медь оркестра и хриплые голоса. «Сейчас я позвоню Эле, – строил программу он. – Приглашу ее в ресторан и познакомлю с ученой братией. Пусть посмотрит, кто в друзьях у Блинова!» Миша круто повернул налево и в последний момент увидел, что нарушил правила. Час назад ГАИ умудрилось поставить новый знак, запрещающий поворот, и, конечно, для полного счастья рядом со знаком выставила бдительного инспектора. Жезл почтительно предложил припарковать машину к бордюру. «Предложу-ка я ему десятку, авось, клюнет», – промелькнуло в сознании Миши, и он аккуратно в водительские права вложил красную ассигнацию.

– Нарушаем? – небрежно отдавая честь, не то спросил, не то констатировал инспектор.

– Утром проезжал, никакого знака не было! – для порядка забунтовал Блинов, отлично понимая, что это не оправдание.

– Права, техталон… Гражданин, вы забыли деньги в правах. Немедленно уберите!

– Какие деньги? – округлил глаза Миша. – Это не мои, у меня и десяток-то не было.

– Хорошо, – спокойно сказал инспектор, и у Миши сразу отлегло от сердца. Инспектор посмотрел по сторонам и продолжал: – Сейчас пригласим понятых и оформим эти десять рублей как взятку при исполнении обязанностей.

– Это мои деньги! – крикнул Миша, выхватывая из рук милиционера злополучную ассигнацию. – Никакую взятку я давать не собирался.

– Тогда прокольчик сделаем.

– А может, пе надо, а? Товарищ сержант, возьмите штраф. Прошу, штрафаните!

Инспектор, нацелившийся сделать насечку, отвел руку и задумчиво проговорил:

– Не плохой ты вроде парень, а хотел взяткой оскорбить.

– Да я…

– Так и быть, – вынес окончательный вердикт инспектор, – учитывая, что от вас, нарушителей, голова раскалывается, принеси-ка мне из того кафе стаканчик коньяку.

Миша расцвел в улыбке.

– Золотой ты человек, товарищ сержант! Мигом сделаю. – Переступив через бордюр, Миша оглянулся. – А может, бутылку?

– Обижаешь, – поморщился инспектор, Блинов стремглав бросился к кафе, заказал двести граммов коньяка, пол-лимона и, прикрывая ношу полой пиджака, направился к месту происшествия. Инспектор сидел в машине. Он молча взял стакан и вмиг перелил содержимое в свое горло. Крякнул, смачно закусил лимоном и сказал:

– А ты взятку предлагал. Нехорошо. Поезжай!.. И Миша уехал.

VIII

…А сейчас давайте чуть поближе познакомимся с Элей, милой двадцатилетней девушкой, не прошедшей по конкурсу в медицинский институт. Она бы не попала на страницы повести, если бы хоть раз не послушалась мамы. Но сделать это она не могла да и не хотела. Потому что мама у Эли была всезнающей и всевпередугадывающей.

– Мамочка, я познакомилась с Володей, – сказала как-то Эля.

– А кто его родители?

– Я не спросила.

– Надо было спросить. А кто он сам?

– Он учится в техникуме.

– В техникуме? Забудь о нем, дочка, это не наш вариант.

– Но, мама…

– Я свое мнение сказала.

Были и другие варианты. Да почему бы им и не быть у симпатичной девушки, модной и, заметим, строгих правил? Но – увы! – варианты были не «наши». Мама на десять, а то и на двадцать лет вперед по месяцам, по годам расписывала будущую семейную жизнь Эли с очередным горемыкой. Жизнь, по-маминому, получалась жалкая и тоскливая. Понемногу у Эли выработался стереотип жениха, который бы смог удовлетворить запросы мамы, ну и ее, конечно. Он должен быть элегантный, интеллектуальный, с престижной профессией и… возраст не имел значения. Желательно, чтобы был разведенный, а если есть дети, чтобы были взрослыми.

– Поверь мне, дочка, лучше прожить жизнь в гостиной, чем на кухне.

Однако интеллектуальные и элегантные на жизненном пути Эли не попадались. А если и попадались, то разводиться почему-то не торопились. И тогда за дело взялась мама.

Однажды она влетела в квартиру и рассыпала на столе кучу конвертов.

– Что это, мама?

– Сейчас все узнаешь.

Мама разорвала первый конверт и вытряхнула из него фотокарточку. Бравый и лысый, как бильярдный шар, мужчина, томно закатил глаза и разве что только не мурлыкал. Мама отодвинула фотографию и вспорола следующий пакет. На этот раз на женщин воззрился пятидесятилетний разбойник с таким носом, что мама перевернула фотографию, отыскивая там его продолжение. Продолжения не было. Был текст:

«Дорогая! Я вас буду лубить!»

– Какой кошмар! Мама, объясни, наконец, в чем дело?

– Погоди, – отмахнулась мать. – Впрочем, никакого секрета нет. Я от твоего имени дала объявление в газету. Ну, мол, ищу спутника жизни и все такое прочее.

– Мама!

– Что, мама? Помоги лучше распечатать письма. Я ведь не думала, что откликнется весь паноптикум, – брезгливо отбрасывая следующую фотографию, сказала мама.

– Покажи, мама.

– Нет-нет, дочка, не смотри, а то ночью плохо спать, будешь.

Но как бы то ни было, из тридцати писем два весьма заинтересовали и маму, и дочку. И слог культурный, и люди, судя по всему, самостоятельные, и на фото, если не красавцы, то и не рожи, прости господи!

Но и от этих потенциальных женихов проку было мало. Один, как выяснилось, уговорил своего внука составить любовное послание, а другой готов был предложить руку и сердце только в том случае, если Эля и мама разрешат ему поселиться вместе с двоюродным братом.

Мама на какое-то время сникла. И случилось так, что в эту пору Эля познакомилась с Мишей Блиновым. Что он торгует пивом, Эля благоразумно промолчала, а вот про «Жигули» маме было доложено во всех подробностях.

– Делай как знаешь, – флегматично отозвалась мама и, устремляя взгляд в никуда, присовокупила: – Но, смотри, чтобы нашу дверь не испачкали дегтем.

– Мама, сейчас ведь двадцатый век! – всплеснула руками Эля.

То-то и оно, – многозначительно вздохнула мать.

Оставляя для Миши номер телефона, Эля и у кульмана на работе, и вечерами у телевизора вырабатывала тактику будущих отношений. Тактика была весьма гибкой: вольностей – не позволять, но и дурочкой не прикидываться. Третьего, как говорится, не дано…

Эли но стала отнекиваться, когда Миша предложил ей познакомиться с его учеными друзьями. Не протестовала она, узнав, что встреча состоится в ресторане,

– Подъезжай в пять, – сказала Эля и назвала адрес.

И выпорхнула из подъезда ровно в семнадцать ноль-ноль – изящная, улыбчивая. Миша с ходу поведал ей о своей первой победе, принял поздравления, но сказать что-нибудь по-английски отказался:

– Противно! Я стал ловить себя на мысли, что и думаю по-ихнему.

Так получилось, что Блинову нужно было снова миновать злополучный перекресток, и то, что он увидел, повергло его сначала в изумление, а потом Миша глубоко задумался. А увидел он, как инспектор, промокая губы платком, вылазил из «Москвича».

«Интересно, какой это стакан по счету? – прикинул Миша. – Допустим, третий, это как минимум. Но ведь от трех стаканов коньяка ему в самый раз танцевать лезгинку на перекрестке, а он как огурчик».

Какая-то хитроумная тайна скрывалась за всем этим. Миша, как торговый работник, не мог в силу своего служебного положения допустить, чтобы какая-то афера осталась неразгаданной. Иначе прогресса в его работе не будет. Так сказать, духа времени. Миша извинился перед Элей, не поленился заехать во двор кафе и занять позицию наблюдателя у стойки буфета. Минут через пять в кафе появился испуганный счастливей.

– Двести коньяка, – сказал он. – И шоколадку. Не возражаете, если я со стаканом отлучусь на минутку?

– Пожалуйста, – милостиво согласилась буфетчица. За стакан десять копеек. А всего семь тридцать.

Стакан уплыл за двери кафе, а Мише понадобилось всего три-четыре минуты, чтобы уточнить нижеследующее. Первое: буфетчица наливала в стакан не коньяк, а крепкий чай. Второе: буфетчица единственная и законная жена инспектора ГАИ…

Не в правилах Блинова было делиться чужими производственными секретами, но на этот раз он все рассказал Эле, и они нахохотались до икоты. А как известно, совместные радости… сближают. Так что в ресторан они приехали почти как молодожены.

За столом собралась знакомая компания. Степа Академик, научный руководитель Аполлинарий Модестович, оппонент Юрий Михайлович, старичок-экзаменатор товарищ Букин и Миша Блинов с Элей. Когда Миша представил Элю, Букин нежно сказал:

– Точь-в-точь как моя третья жена. Копия.

– А где она сейчас? – тактично поинтересовался Миша, написав вопрос на салфетке.

– Тоже утонула, – горестно вздохнул товарищ Букин. Тут подошли два официанта и аккуратнейшим образом расставили на столе холодную закуску и спиртное.

– Е-мое, – не удержался Юрий Михайлович и налил коньяк в фужер.

Степа Академик холодно посмотрел на сотрапезника, и тот, правда, с неохотой, отмеряя дозы пальцем, разлил фужер по рюмкам.

– Слово Аполлинарию Модестовичу, – объявил Степа Академик.

Аполлинарий Модестович был краток. Он сказал:

– Разрешите наше собрание считать… откупоренным. Гм… Простите, где же мысль? Ага! Так вот, наше собрание считаю открытым и первый тост предлагаю поднять за товарища Букина. До дна!

– До дна – это хорошо, – вновь овладел слухом товарищ Букин и хищно посмотрел на рюмку.

Враз, как по команде, застучали ножи и вилки, с недозволенной скоростью сметая с тарелок холодную закуску. Лишь товарищ Букин не вооружился прибором и тоскливо поглядывал на компанию.

Закусывайте, товарищ Букин, – спохватился Миша, простирая над столом руку.

– Хочу, – чуть не плача, пожаловался старичок, – но не могу. Я такую закалку выработал.

– Хозяин-барин, – философски рассудил Блинов, вгрызаясь и куриную ножку.

Настало время разлить еще по одной, но тут из-за соседнего стола раздался такой душераздирающий текст, что пить было просто грех. Текст принадлежал угрюмому экс-импозантному существу с горящими глазами.

– Я – поэт, – сказал он, – Вы это все знаете.

– И не только мы, – польстили ему за столом.

– Вам, своим друзьям, я хочу раскрыть свою душу.

– Говори, Николя, говори.

– Я скажу, вам я все скажу. Так вот: мне изменила жена. И с кем вы думаете? Стыдно признаться, друзья. Изменила… с прозаиком.

– Это ведь вандализм!

– Да, вандализм, – быстро согласился Николя. – В тот день я написал потрясные стихи. Она плакала, кикимора, когда я прочел их. Вот они: «Ты меня и любишь, и жалеешь, ведь и я немножечко красив»…

– Какой ритм! Какая глубина!.. Официант, еще бутылочку.

– Да и нам пора выпить, – будто со сна встряхнулся Блинов, близко к сердцу принявший беду поэта.

Аполлинарии Модестович предложил тост за Мишу Блинова.

Затем подняли тост за Элю, за Аполлинария Модестовича, Степу Академика, Юрия Михайловича, – обычное застолье. Перед тем как приступить к новому витку, Степи Академик начертал дальнейшую программу.

– Другие экзамены, Миша, сдавать не будешь, – объявил он. – Юрий Михайлович сдаст под твоей фамилией. Это в науке практикуется.

Товарищ Букин доверительно склонил голову к Мише и пожаловался:

– Вторая жена долго тонула. А третья – Буль и нету. – Слезливо глянув на Элю, он подытожил: – Вылитая копия. Плавать умеете?

– Успокойте товарища Букина, – распорядился Степа и, когда тот замолк, продолжал: – Думаю, возражений нет?

– Мы не согласны! – вдруг сказала Эля. – Мы подготовимся и сами сдадим экзамены. Ведь кандидат наук – это великолепно грамотный специалист. Разве не так? Миша, почему ты молчишь?

– Вот те на! – удивился Степа.

– Е-мое – прошептал Юрий Михайлович.

– Оно, конечно, так, – прокашлявшись, солидно начал Аполлинарий Модестович. – Но, милая девушка, Михаил, как бы это помягче сказать, не совсем с парадного хода желает попасть в науку. И мы, ученые, иногда разделяем эти стремления. Пусть он сегодня не внес своей лепты в науку, но зато завтра, когда он будет получать приличную зарплату, пользоваться заслуженным авторитетом в обществе, он вернет этот долг государству с лихвой.

– Да-да, – подтвердил Миша.

– Где же мысль? Ага. Только такая политика, когда мы делаем многих кандидатов наук почти ни за что, как бы авансом, принесет нечервивые плоды в эпоху научно-технической революции.

– Е-мое! – вновь изумился Юрий Михайлович. – Рехнуться можно.

Черту под разговором подвел Степа Академик:

– Детали обсудим завтра у Миши на работе. А то здесь… – Степа покосился на Элю. – Возражений нет? Возражений, спрашиваю, нет, товарищ Букин?

– До дна – это хорошо! Эпики, бэпики, сухэ, дэма…

Когда поднимались из-за стола, то снова обратили внимание на экс-импозантного поэта. Он не то чтобы твердо, но как-то самоуверенно высился над столом, лишь в последний миг удерживая свое тело от падения. Колебался он в такт классическому хорею.

– А сейчас, ― провозгласил он, не отрывая горящих глаз от официантки, – я прочту стихи, которые называются очень просто: «Письмо из пионерского лагеря». Это из цикла «Цветы в чужом палисаднике». – Поэт откашлялся, выстрелил вперед рукой и почти запел:

Получил от внука

Письмецо Федот

Внук его прекрасно

В лагере живет.

Что-то до боли знакомое почудилось Мише в этих стихах. Может, в школе проходили? Но ведь тогда это очень известный поэт. А ведь, посмотрите, как он прост, как любит своих друзей…

– Миша, ну пойдем, – потянула его за рукав Эля. – Что ты стал как вкопанный?

– Да вот думаю: поставить, что ли, поэту бутылку?

– Ну что ты?! Они такие гордые; возьмет да и бросит бутылку в тебя.

– Тогда пойдем.

…В четверг состоялось заключительное заседание штаба по подготовке Михаила Блинова к защите диссертации. Председательствовал Степа Академик.

– Экзамены сданы? – спросил он.

– Е-мое – сколько пришлось помучиться, – запричитал Юрий Михайлович.

– Я спрашиваю: экзамены сданы? – поднажал голосом Степа Академик.

– Сданы, – ответил первый оппонент,

– Пойдем дальше. Диссертация готова? Аполлинарий Модестович утвердительно кивнул головой и сказал:

– Готова. – Он поерзал на стуле, решая, стоит ли говорить о том, каких трудов ему стоило чуть ли не на блюдечке поднести Блинову готовую диссертацию. Шутка ли: умыкнуть чью-то диссертацию из подвала библиотеки, очистить ее от мышиного помета, перепечатать, сменить титульные листы, приблизить к сегодняшнему дню библиографические источники, наконец, переплести диссертацию. Аполлинарий Модестович устало махнул и подтвердил:

– Готова.

– Оппоненты подготовили отзывы? – снова спросил Академик.

– Подготовили. Но… – «но» принадлежало Юрию Михайловичу. – Я хотел спросить: рефераты разосланы?

Степа Академик нахмурился, но тут ему на выручку поспешил Аполлинарий Модестович:

– Давным-давно, – бойко соврал он.

Степа Академик улыбкой поблагодарил коллегу и, перечеркнув на листочке все пункты жирным крестом, сказал:

– Ну, а сейчас давайте проэкзаменуем нашего соискателя. И подшлифуем его речь. Ты знаешь, Миша, что такое защита диссертации?

– Как сказать… – заметался мыслью Блинов.

– Тогда слушай, – торжественно продолжал Степа Академик. – Защита – это пятнадцать минут позора. Да-да, пятнадцать минут позора, но зато потом всю жизнь хлеб с маслом.

– Я не хочу позориться, – насупившись сказал Миша.

– Миша, не ты первый, не ты последний. Ты выучил стенограмму?

– Выучил.

– Тогда проверим. Что надо сказать первому оппоненту?

– Пожалуйста. – Миша поднялся со стула, наморщил лоб и вдруг каким-то не своим голосом заверещал: – Прежде всего я хотел бы сердечно поблагодарить первого оппонента, уважаемого Юрия Михайловича, за внимательное прочтение моей работы и те ценные замечания, которые он сейчас высказал и которые, безусловно, помогут мне при дальнейшем изучении данной темы,

– Хорошо, – похвалил Степа Академик. – Только ты зенками-то не блуди, а смотри на Юрия Михайловича и поклонись ему. Дальше.

– Но вместе с тем, ― чудным голосом продолжал Блинов, – я хотел бы не то что не согласиться с уважаемым оппонентом, а как бы дополнить мою мысль, которая, видимо, не совсем точно нашла отражение в моей диссертации. Итак, Юрий Михайлович отметил…

– Молодец, Миша! И тут ты ему выскажешь все, что о нем думаешь. – Стена Академик поднялся со стула, заложил руки за спину и, словно рассуждая вслух, заговорил: – Оппоненты – они кто? Они, как правило, крупные ученью и им, конечно, некогда читать всякую белиберду. Рефератик полистает – и то ладно. Поэтому замечания для оппонента, как правило, пишут сами соискатели. Но надо, чтобы они были солидные и вместе с тем не по главным вопросам, а так, сбоку. И – упаси бог! – обидеть оппонента. Поэтому в конце что ты должен скапать?

– Я еще раз от всего сердца благодарю первого оппонента, уважаемого Юрия Михаиловича…

– Глаза, следи за глазами! – скомандовал Степа Академик.

– …за внимательное прочтение диссертации и весьма ценные замечания, которые он сделал, – докурил фимиам Миша Блинов.

Надо было видеть Юрия Михаиловича: он млел, с удовольствием поддакивал и, не сдержавшись, зааплодировал:

– Е'мое! – с чувством сказал он. – Какая глыба идет в нашу пауку!

Степа Академик сложил на этот раз руки на живот и, переступив с пяток на носки, игриво поинтересовался:

– Ну, а что мы скажем второму оппоненту?

– Слово в слово, что и первому! – выпалил Миша. – Только но перепутать имя-отчество.

– Садись, Блинов, пять, – удовлетворенно потирая руки, подытожил Стена Академик.