Текст книги "Ради смеха, или Кандидат индустриальных наук"

Автор книги: Геннадий Толмачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Здравствуйте, я ваша тетя!

Здравствуйте, я ваша тетя!

Петя – хороший мальчик. Скромный, тихий, послушный. Однажды он пришел из школы и сказал:

– Мамочка, ко мне сегодня придет сын профессора. Ты приготовь, пожалуйста, черный кофе. Он любит кофе.

– Кто он? – спросила удивленная мама.

– Я ведь, кажется, сказал: сын профессора, – повысил голос Петя.

Потом мама узнала, что гостя зовут Саша и что он одноклассник ее сына.

Мальчики ушли в другую комнату решать задачки. У мамы задачка посложнее: с чего это вдруг ее Петя сделался сам не свой, пригласив в гости шестнадцатилетнего отпрыска профессора?

Когда она побеседовала с сыном, то поняла: потому Петя не в своей тарелке, что: а) имеются серьезные пробелы в его воспитании и б) Петя оставался бы самим собой, если бы Саша не использовал служебную машину папы в личных целях. Ну а сейчас пункт «а» мы оставим на совести родителей и педагогов, а сами перейдем к следующей проблеме: проблеме родного человека.

Профессор, отец Саши, – известный ученый, мудрый руководитель. Но ему, наверно, никогда не приходило в голову, что плохо и очень плохо, когда сын два квартала едет в школу на «Волге». Дети ему завидуют. Дети по-глупому набиваются в товарищи. Дети учатся быть услужливыми. Дети рады до полусмерти, когда они едут в сашин-папином лимузине.

Профессор – добрый отец. Сам он когда-то знал и окопы, и комнату в общежитии для трех семей. Сейчас он профессор, и, упаси боже, считает он, чтобы сын прошел эти тернии. Папа смиряет гордыню и через год звонит фронтовому товарищу: «Тут мое чадо в твой институт поступает. Присмотри, пожалуйста». Тот смотрит, и чадо чуть ли не строевым шагом попадает в институт. А потом папа еще куда-нибудь пристроит сыночка. Потом еще. Давно доказано, что человеку рейсфедер держать легче, чем, скажем, кайло. Ибо кайло имеет очень далекое отношение к любимой профессии. Но и инженер – не всегда любимая. Зато престижная, солидная, я бы сказал. И, конечно, папа старается. Да и как вроде бы иначе: враги мы, что ли, своим детям?

В нашей школе завучем работал Сергей Михайлович Крутой, скорый на расправу человек. Сын Сергея Михайловича, по прозвищу Балбес, учился вместе со мной. Как-то в шестом классе этот самый Балбес на манер Митрофанушки заявил:

– Не хочу учиться!

– Почему? – спросили мы.

– Не хочу. Все равно потоп будет. Всемировой. Подохнем, как кутята.

Ну, думаем, задаст ему жару отец. Но нет. Балбес тихо исчез из школы. Объявился он через многие годы. Неузнаваемым стал человеком. Грузный, с портфелем, а на лацкане пиджака «поплавок»– институтский значок.

– Где ты пропадал?

– Учился, трудился, – словоохотливо отозвался однокашник. – Мне ведь папаня аттестат раньше вас выписал. Ну, а в институт тогда поступить, да еще на заочный, – пара пустяков.

– Ловко! – И тут я вспомнил – Ну а потоп будет все-таки?

– Потоп? – Он шмыгнул носом, настороженно глядя в мою сторону – не подначиваю ли? – и задумчиво проговорил – Лично я думаю, хрен его знает. Он ведь нас с тобой спрашивать не будет.

Что тут скажешь? Покривил когда-то душой Сергей Михайлович, на преступление решился, чтобы порадеть родному человеку. А в итоге пошел гулять по миру Балбес – командир производства, поджидающий «всемирового» потопа.

Но это, так сказать, уникальный случай, где слепая любовь обернулась изрядным вредом для государства. А ведь совсем не редко, чаще, чем хотелось бы, мы сталкиваемся с менее яркими проявлениями проблемы родного человека. Сколько писано и говорено про то, как папа-начальник насаждает в своем учреждении родственников чуть ли не по седьмое колено. Им и работа поспокойней, и спрос с них поменьше, словом, дела идут, контора пишет, А дела идут плохо, контора беспринципная, семейная. Поэтому есть закон, запрещающий превращать учреждения в семейные кланы. Но ведь не запретишь Ивану Ивановичу разговаривать с Иваном Петровичем. И он звонит. Устраивает своего парубка к Ивану Петровичу и ждет ответного звонка. Все вроде бы в рамках приличий, чин чинарем: никаких подарков или – не приведи господь! – взяток. По дружбе. А если по дружбе, то, мол, и криминала нет. Есть криминал! Использование личных отношений в корыстных целях. Это про тех, кто не в силах уяснить границу, где он начальник, а где – глава семьи.

Он геолог. Она врач. Он работает в поле, она – в Алма-Ате. Он очень скучает, и она, стало быть, тоскует но мужу. Те, кто знает Виталия Алексеевича Зубова, считают, что страдания Вертера по сравнению с его любовью – не больше, чем вздох мальчонки на вечернем киносеансе. Ходит он себе целыми днями по полю, срывает с саксаула желтенькие цветочки, ставит в какую-нибудь тару и на листочке пишет: «Нина». На песке писал, па скалах. А однажды попалась под руку разлинованная бумага, и он начертил полностью: «Зубова Нина».

В конце месяца на Доске Почета экспедиции появилось новое имя: «Зубова Нина. План 262,7 процента». Это на доске. А в карман любящий супруг положил более двухсот рублей. И перестал с той поры Виталий Алексеевич ходить за цветочками в саксаульную рощу, перестал заветным именем размалевывать скалы. Все помыслы только об одном: самый родной человек должен работать лучше всех, ударнее всех, а главное, чтобы заработок крепчал день ото дня.

А Нина Зубова тем временем в Алма-Ате заглядывала в ухо, в горло, в нос и ничуть не беспокоилась о той далекой Доске Почета, где ее имя красовалось на первом месте. И ничего, кстати, не имела против махинаций мужа.

– Не пишите в газету. Мы ведь любим друг друга, – задушевно проинформировал нас В. А. Зубов. – Ведь Нина для меня самая родная!

Да, родная кровь – это не шутка. «Не порть мне кровь», – слышим мы подчас от своих родичей. И мы не портим. Для этого ломаем перед кем-нибудь шапку или сами, дабы угодить родному человеку, даем кому-нибудь по шапке.

Утверждать, что кумовство – опасная болезнь, безусловно, хватить через край. Это явление относится к той части докладов, которую мы начинаем со слова «однако» и в которой призываем, засучив рукава, бороться без пощады.

И кое-где следует начать со скромности. Однажды многие газеты с удовольствием напечатали заметку «За сеялкой… генеральша». Речь шла о том, что жена директора совхоза, генерала в отставке, в трудную для хозяйства пору стала работать сеяльщицей.

Спрашивается: ну и что? И где, давайте рассудим, быть генеральше в посевную пору? На океанском лайнере? На премьере в «Ла Скала»? Словом, зряшная шумиха. Просто это один из многих тысяч примеров, когда личные семей-пые интересы не заслонили общественных.

Когда я писал эти строки, раздался стук в дверь, и в кабинете появилась полная, пыщущая здоровьем дама.

– Здравствуйте, – сказала дама. – Я ваша тетя. В кабинете стало очень тихо.

– Чья т-тетя? – спросил я.

– Именно твоя, племянничек. – Дама разверзла объятия, и я поднялся ей навстречу.

Минут через десять я ничуть не сомневался, что роднее и ближе человека, чем моя распрекрасная тетя, в мире нет. Именно ей я обязан тем, что держу сейчас ручку не горстью, именно она выхолила, вырастила, выпестовала меня.

– Племянничек! – сказала она, – не мог ли бы ты за всю мою щедрость и доброту оказать мне маленькую услугу? Моя золовка подала документы на стюардессу…

– Тетя, какой разговор! – ответил я. И тут мой взгляд упал на недописанный фельетон.

Тетя стояла рядом. Она молчала.

– А будь что будет! – сказал я и…

Месть из колодца

Весело жилось предкам! Раньше как? То домовой ночью под кровать загонит, то покойничек зайдет побеседовать, а то, смотришь, и бабуся по своим нехорошим делам на метле мимо промчит. Чудеса кругом.

Сейчас не то. Сейчас дворники за метлы спокойны, потому как пенсионеркам они без надобности. Ну, а если и взбредет какой колдунье на метле почудить, то ускачет она недалече, до первой «скорой помощи».

Нет, чертей или привидений в нашем рассказе не будет. Но в столице, как заявил один во всем разбиравшийся милицейский работник, где-то что-то не то. Шкодит кто-то. Скрытно. Загадочно. Не щадя ни детей, ни стариков.

Поймать злоумышленника помог случай. Ближе к ночи вдруг откинулась крышка колодца, и оттуда выпрыгнул злоумышленник. Тот самый. Волосы всклокочены, весь в мазуте. Обратив свое хохочущее лицо в сторону огромного здания, он голосом магистра Фауста прокричал:

– Остановись, мгновенье, ты прекрасно!

И сразу в окнах дома, где проживает полтысячи трудящихся, замелькали странные тени. Картина точь-в-точь, как в предбаннике. Жильцам мгновение едва ли представлялось прекрасным. Потому что злоумышленник отключил горячую воду, и омовение пришлось довершить при помощи кастрюль и лоханок.

Злоумышленника схватили. И странно, он не пытался улизнуть и не проявил особого беспокойства.

– Руки прочь от директора! – когда ему все надоело, воскликнул он.

– Это кто тут директор? – не поверили ему.

– Я сам и есть директор, – сказал злоумышленник.

Предъявил документы – и правда. Вано Саркисян директор тепловых сетей города.

– Ну и ну! А в колодце-то что делали?

Вано сначала гордо вскинул голову и лишь потом ответил:

– Отмщенье, любопытные, отмщенье!

Вслед за этим оторопевших граждан окутал синеватый дымок из выхлопной трубы «Москвича» последней модели, и Вано Саркисяна не стало. Хорошо, когда инженер встает к станку, не менее приятно, когда агроном ведет комбайн, и очень плохо, когда директор Саркисян сам спускается в колодец. Потому что из колодца Вано Саркисян имеет привычку мстить.

Приходит он однажды на работу, снимает трубку, а телефон молчит.

– Отключили, товарищ Саркисян, – докладывают ему, – за неуплату.

– Что-о? Ну, они еще пожалеют об этом. И попляшут. Он садится в машину – и к колодцу. Распахивает крышку и, ругаясь, как простой сантехник, получивший производственную травму, директор приступает к акту мести. Думаете, он посадил на холодную воду работников городской телефонной сети? И не подумал. Много ли проку с сошкой связываться? На уличный обогрев В. Саркисян перевел работников Министерства связи: мол, знай наших! И в министерстве жалели, что кто-то зачем-то отключил грозному директору телефон. Жалели, ну и, само собой, плясали: холодно ведь.

– Дорогой Вана, мы ни при чем тут, поверьте, – увещевали его.

– То есть как пи при чем?! А кто при чем? Ему пояснили: абонентный отдел станции.

– Ай-я-яй!! – искренне расстроился Саркисян. – Простите, милые. Обмишурился я малость: не в тот колодец нырнул.

Ах, если бы Вано Саркисян мстил только телефонистам! Но нет. Воюет он с половиной города. Саркисян, чтобы не тратить слов попусту, и ругательство-то свое собственное придумал. Автобаза не прислала машину? Саркисян снимает трубку и звонит директору.

– Идите в баню, – заявляет он.

На другой стороне провода кто-то икает.

– Простите, не понял…

– В баню, говорю, идите!

Таинственный смысл этих слов раскрывается, когда работники автобазы возвращаются домой. Горячей воды нет, помыться негде. Делать нечего, приходится топать в баню. Па другой день Саркисяну в срочном порядке доставляются письменные извинения и грузовики.

Министерство финансов не утверждает штатное расписание? Снова загадочный звонок: «Идите в баню!»

Словом, нашему Вано ничего не стоит взять измором любую организацию. Увещевать лихого администратора бесполезно. Как-то на совещании старший инженер-инспектор Клавдия Сазонова попыталась урезонить не в меру мстительного директора. Саркисян критику воспринял весьма своеобразно: он согласно кивнул головой, улыбнулся и, задумчивый, склонился над своим столом.

– Где вы живете? – мягко поинтересовался он.

– У пас печное отопление, – без боязни ответила инженер.

– Какая жалость! – искренне расстроился директор. – Но ладно, что-нибудь придумаем.

И придумал. После совещания он зачитал приказ: «За влезание не в свои дела К. Сазоновой объявить строгий выговор». С приветом, Саркисян, дескать! После этого охотников приструнить директора явно поубавилось. Зато увеличилось число специалистов, пожелавших навсегда распрощаться с Саркисяном. «По собственному желанию», не своему, конечно, а Саркисяна, с работы ушли старший диспетчер, мастер цеха, начальник отдела, председатель местного комитета и многие, многие другие.

Представьте картину. Сослуживец заходит в кабинет директора, мнется у дверей. В общем-то ему не хочется бросать работу, он рассчитывает, что сейчас по-доброму объяснится с директором и не надо будет подавать заявление об уходе.

– Явился – не запылился, – рубит директор. – Я не вызывал.

– Я хочу сказать…

– Когда вызову, тогда и скажешь.

– В таком случае я хочу подать заявление.

– Заявление? – оживляется Вано. – Давай почитаем. Директор в предвкушении удовольствия потирает руки.

– Ага, я, значит, груб, – резюмирует Саркисян, – зазнался, не образован. И это все? Разрешите спросить: кто здесь директор?

– К сожалению, вы.

– Прекрасно! – Он нажимает кнопку и объявляет появившейся секретарше – Напишите приказ: за грубость, зазнайство, необразованность… Как фамилия? Ага, инженера А. И. Елкина уволить. С сегодняшнего дня.

– Я буду жаловаться!

Ваио Саркисян брезгливо морщится.

– Фи, какой глупый! А еще инженер.

Что тут скажешь! Увы, есть еще чинуши, про которых сказано: «Своя рука – владыка». Саркисян – редкий индивидуум этой категории. Никто из сотрудников не знает, что он сделает в следующую минуту: даст премию или уволит, согласится с разумным предложением или унизит. Чего, например, стоит один образчик эпистолярного жанра, принадлежащий перу Саркисяна!

Главный инженер тепловых сетей А. Кролов обратился к Саркисяну с письмом, в котором пишет, что, по-видимому, не стоит промывать трубы простой водой, ибо сеть засоряется. Письмо как письмо. Но появляется резолюция: «Пошлите его подальше с его рассуждениями… Не сети будут занесены песком, а его мозги, видимо, засорены, по чем, не знаю, а только догадываюсь. Саркисян».

Нечего сказать, посоветовались инженеры! Ну, а жители города подчас оказываются в роли потерпевшего, того самого, когда двое дерутся, а у третьего чуб трещит.

Жалобы идут густыми косяками. Однажды инженер Петров зачитал на общем собрании жалобу, в которой жильцы сообщали о том, что В. Саркисян ни за что ни про что отключил горячую воду. Инженер дочитал до этого места, набрал полную грудь воздуха и сказал: «А ведь они правы».

Вано Саркисян покрутил в руках карандашик и сказал:

– Ты что-то прокукарекал, Петров?

– Я сказал – они правы.

Получается, Петров, что ты авторитет мой подрываешь. Учтем. По какому адресу живешь?

– А это зачем?

– Иди ты в баню, Петров! – с чувством сказал директор и, после совещания захватив разводной ключ, отбыл к колодцу. На третий месяц инженер Петров публично запросил «пардону».

О художествах Саркисяна как-то прослышали его начальники, вволю посмеялись и чуть не объявили ему строгий выговор. Потом сошлись на простом. Узнал об этом Саркисян и страшно разгневался. Я, говорит, дайте срок, и до ваших колодцев доберусь.

И ведь доберется. А потому отменяйте свой грозный приказ, товарищи начальники. Иначе – жуткая месть. Месть из колодца.

В науку – через форточку

Молодой ученый Матай Утеулкин гулял среди древесно-плодовых насаждений. Флора стояла зеленая и молчаливая, а фауна радостно чирикала, перелетая с одного одревесневшего стебля на другой. И тут с молодым ученым случилось то, что произошло с Исааком Ньютоном тремя веками раньше. Перезревший плод перпендикулярно упал ему на голову. Потер ученый ушибленное место, задумался.

– А все-таки шлепнулось оно не зря, – суммировал он свои наблюдения. – Закон всемирного тяготения, конечно, давно открыт, но и тут пахнет по меньшей мере докторской диссертацией.

Едва он произнес слово «докторская», как план действий сразу созрел. Утеулкин поспешил в институт.

– А мне, коллеги, как и Ньютону, свалилось на голову яблоко.

– Не очень ушибло?

– Ничуть! Просто подсказало идею. А сейчас, простите, бегу писать книгу.

Вскоре Матай расположился за столом, заправил ручку чернилами и посмотрел в окно. По улице шел старый ишак. Шел себе и шел. Матай прикинул, что животина ступает параллельно земному меридиану. И если бы ее воля, она бы легко дошагала до Центрального Казахстана. Поэтому само собой напрашивался вывод: не относится ли Заилийский Алатау к Центральному Казахстану? Ведь они находятся на одном меридиане. Правда, и Диксон почему-то пристроился к этому меридиану… Итак, старый ишак помог заложить первый краеугольный камень в науку.

Изложив идею на бумаге, Матай Утеулкин с благодарностью помянул и ишака, и яблоко, которое, как нельзя кстати, свалилось ему на голову.

Но на одном открытии далеко не уедешь. Тем более, этот научный труд не что иное, как трамплин для получения степени доктора наук. Словом, требовались дополнительные открытия.

Ученый выглянул в окно. И опять – везет ведь людям! – открытие. Увидев яблоню, он настроился на лирический лад: «Скоро с одревесневших стеблей отделится лиственный покров и регулярно будут выпадать атмосферные осадки: в начале квартала в виде дождя, а потом в виде снега… И тут-то для яблони наступает состояние покоя. Потому что зима. А в связи с этим нельзя ли предположить, что у яблони имеются… зимующие части. Помилуйте, почему нельзя? Раз зима, значит, и зимующие части есть. Взять, к примеру, медведя, урсидэ по-латыни. Сам он зимует, а лапа все время в работе находится, сосет он ее, значит. И лапу, потому как она бодрствует, зимующей частью назвать просто смешно. А яблоня спит. Спит и зимующие части от всех ученых прячет. А я разглядел. Открытие? Открытие!»

Матай Утеулкин задумался: он почему-то все мелкие термины придумывает. А надо что-нибудь посолиднев, по-масштабнее, чтобы эдак и через тысячу лет потомки знали его труды и его имя. «Что, если мне по-другому взглянуть, скажем, на дерево? Дерево – что это? В конечном итоге – оглобля, дрова. А если дать свое, утеулкинское, определение дереву?» И следом он начертал: «Дерево состоит из дерева и корней». Вот так-то оно понадежнее будет. И с приветом, так сказать, Утеулкнн!

Тут Матай подвел первый итог. Открытий он, в общем-то, понаделал много, а исписано всего три десятка страничек. Самый раз привлекать источники. Утеулкин раскрыл книгу «Почвы Казахской ССР» и весьма добросовестно списал часть текста.

Рукопись медленно, но верно набирала вес. И тут Натай вспомнил о своих коллегах. Многие годы работают они в институте, корпят над экспериментами, по крохам собирают данные, сообщают наблюдения. А не позаимствовать ли ему кое-что из этих работ?

– С миру по строчке, а мне книжка, – рассудил он и принялся за дело.

Вооружившись ножницами, он легко обобрал своих доверчивых коллег. Много ценных наблюдений, данных перекочевало в рукопись Утеулкина. Получилось, что весь институт в поте лица трудится над тем, чтобы расчистить Утеулкину дорогу к докторскому званию.

Пришел, наконец, день, когда наш герой завершил свой труд. Отложив в сторону ножницы, он составил план действий. Представить рукопись на ученый совет Матай не решился – разоблачат и взгреют по первое число. И тогда он понес рукопись в издательство «Большая наука». Редакторы из «Большой науки» с благоговением подержали труд на руках, но читать не стали.

И вскоре готовая книга попала к одному из ученых института. Он полистал ее – по спине побежали мурашки. Почитал – па голове зашевелились волосы. Когда изучил ее всю, то издал крик, который на языке матросов прозвучал бы как «полундра».

Собрался ученый совет. И, конечно, не составило особого труда уличить Утеулкина в неблаговидных проделках. Когда предоставили слово Утеулкину, то гомерический хохот часто сменяло искреннее изумление:

– Да неужели этот человек – кандидат биологических паук?! Неужели он всерьез собирается стать доктором?!

Чего, например, стоит хотя бы этот «научный» довод, когда он во всеуслышание заявил:

– Заилийский Алатау я отношу к Центральному Казахстану, потому что они находятся на одном меридиане.

Говорят, лучше поздно, чем никогда. И хорошо, что ученые наконец спохватились: «Как попал в науку этот Утеулкин? Что он сделал для нее?» На последний вопрос ученые ответили с помощью кассира. За пять лет работы ь институте па проведение научно-исследовательских работ лаборатория Утеулкина израсходовала 47 тысяч рублей да еще заработная плата 10.423 рубля. Личный вклад М. Утеулкина в науку – нуль.

Побеседовать об этой невеселой арифметике Утеулкина пригласил в кабинет ученый секретарь. Он сказал:

– Ну и ну!

И хоть он сидел в своем кабинете, Матай, что называется, турнул ученого секретаря с кресла, потом догнал его в коридоре и спросил:

– Ну, кто ты есть? Тьфу! Ты вот такусенький человечишко. А сейчас наоборот – кто я? Я без пяти минут доктор, без десяти – академик и без пятнадцати, если хочешь знать, памятник самому себе. Понял? Ну и дуй отсюда!

Ученые – народ щепетильный. Но и они сейчас возмущаются, негодуют, требуют принять к Утеулкину самые строгие меры. И они правы: чванливость, зазнайство, бесчестность – черты, которые, прямо скажем, не красят ученого.

Директор научно-исследовательского института С. Мынбаев справедливо заметил:

В науку принято заходить через дверь. Для Утеулкина она не подходит. И он лезет в форточку.

Кстати, насколько нам известно, и из науки выходят тоже через дверь. Не правда ли?

P. S. В конце работы полагается приводить список литературы, использованной автором при написании труда. Не будем нарушать этой доброй традиции. Итак, литература.

23 рецензии на работу М. Утеулкина «Яблоко и его влияние на обоняние и осязание».

Протокол заседания партийного бюро.

Протоколы заседаний ученого совета института.

Стенограммы, акты, заявления, справки и др.

Но нет пока одного документа: приказа администрации института.