Текст книги "Ради смеха, или Кандидат индустриальных наук"

Автор книги: Геннадий Толмачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

В поликлинике

Дмитрий Щукин безусловно сегодня был в ударе. Вся их группа прямо животики надорвала от смеха. Бывает, что находит такое на компанию: палец покажи, а в ответ не смех студентов 21 группы 4 курса лечебного факультета, а ржанье конского эскадрона. Сами знаете, бывает такое.

Но больше всего Дмитрию Щукину нравился заразительный смех Ларисы Антоновой. Как засмеется – колокольчики вокруг затренькают. И сама вроде бы своих эмоций стесняется: ротик косыночкой прикрывает, а взгляд… Да какой там взгляд?! Не взгляд, а хирургическое вмешательство.

– Все, – окончательно решает Дмитрий Щукин. – Сегодня приглашаю Ларису в кафе, нет, лучше в кино. А там видно будет.

И в это самое время на весь коридор поликлиники, где 21 группа 4 курса лечебного факультета проходила практику, раздался до боли родной голос. Да уж куда роднее. То был голос брата Ванюшки, который приехал навестить его. Это, конечно, здорово, что брат приехал, но зачем орать на всю поликлинику, да еще со всеми этими деревенскими штучками-дрючками.

– Митяй, язви тя в душу! – Ванюшка широко распахнул объятья. – Да ты в этом халате вылитый ветеринар!

Сокурсники – они что: хохотнули и в сторону. А Дмитрию ведь надо авторитет держать. Он прокашлялся и спросил:

– Ты как меня нашел, Иван Федорович?

– А ну-ка еще раз, – будто не расслышал с первого раза, а потому наклонил ухо Ванюшка. Голос его был весьма недобрым, можно сказать, угрожающий голос.

– Я говорю, значит, Ванюшка, как разыскал меня?

– Вот теперь понял. Обыкновенно разыскал. Спросил в институте – сказали, здесь.

– Ну и хорошо, – заторопился Дмитрий. – Мы еще тут задержимся часика на полтора, а ты отдохни с дорога. Идем, я тебе ключ дам, он у меня в пальто, на вешалке. – И он потянул брата за рукав.

– Бывайте здоровы, хлопцы, – попрощался со всеми, помахав рукой, Иван Федорович. (Дмитрию показалось, что он помахал не рукой, а совковой лопатой.) – Коридоры-то как просеки: конца-края не видать, – уважительно отметил приезжий, когда они тронулись в путь. Чуть не у каждой двери он останавливался и неторопливо, даже нараспев, читал табличку на двери. А Дмитрий, сказать по совести, торопился спровадить брата: как бы какого конфуза не вышло.

– Орди-на-торская, – прочитал Иван Федорович очередную табличку и забеспокоился. – А что это за кабинет такой?

– Где? – поморщился Щукин-младший.

– Во, гляди! Орди-наторская.

– А, это! – легко отозвался Дмитрий, до конца еще не прогнавший свой шутливый настрой. – Ординаторская, брат, это где с покойников ордена снимают.

– Да вы что! Ополоумели тут в городе? – От возмущения Иван даже потерял дар речи. – Стоп! – остановил он сам себя и пристально посмотрел на Дмитрия. – Загибаешь ты что-то. У вас что, в орденах лечат?

– Нет, конечно, – решил не сдаваться Дмитрий. – Это для тех, кто попал в аварию или катастрофу.

– Ну это еще куда ни шло, – хоть с трудом, но согласился Щукин-старший.

С полкоридора они прошли молча. И спокойно бы дошли до гардероба, если бы не жадные глаза брата.

– Митяй, гляди! – В изумлении он за, мер у следующей таблички. – «Бокс» написано. Ха-ха-хаю Больница и бокс!

Зайдем, посмотрим.

Дмитрий, можно сказать, первый раз за эту встречу улыбнулся.

– Ну и темный же ты, Ванюшка! – сказал ни. – В жизни такой мудрый, рассудительный, авторитетный, а иногда посмотришь, как дитя. – И опять решил подтрунить над братом – Правильно, здесь «бокс». А рядом посмотри какой кабинет? Правильно: «Ухо, горло, нос». Да-к вот тут сидит такой колун, что если он тебя в этом кабинете звезданет, то после этого твое лицо на ухо, горло и нос раскладываются.

– Врешь! – не поверил Иван, но от двери не отступил. Только решительности в лице прибавилось.

– Да шучу, шучу я, – размагнитил брата Дмитрий. – Бокс – это палата для больных.

– Ну и написали бы, что палата. Че зря людям голову морочить? – он подхватил брата под руку, и они пошли дальше. – А ты знаешь, Митяй, за всю свою жизнь я ни разу в поликлинике не был. Не веришь? Ей-богу! Хвалюсь я сейчас налево и направо: Митяй, мол, наш скоро доктором будет. А про себя думаю: «А на кой ляд это нужно?» Вот если бы ты заведовал запчастями – цены бы тебе в наших краях не было!.. Нельзя переучиться-то? – с робкой надеждой поинтересовался Иван.

– Нельзя, Ванюшка. Да я и не соглашусь ни за какие коврижки.

– И то дело! – одобрил старший брат и, скользнув взглядом по очередной табличке, прямо остолбенел у двери. – Митяй! – жалобно воззвал он, – неужели и от этого лечат?

– От чего, от этого? – не понял сначала Дмитрий.

– От стоматологии.

– Как это?

– Да ты что, не помнишь? На току работал Гришка-стоматолог. Не помнишь? Как же ты! Его за то прозвали, что он в один раз мог сто матов из себя выбросить. Неужто забыл?..

– Помню, помню.

– Ну и как же от этого лечат?

– Сначала в бокс заводят, ну, а потом, если не поможет, в милицию сдают.

– Хватит заливать-то, а то ученый больно. Ты толком объясни.

– Стоматологи – это зубные врачи. Уловил?

– Уловил.

Вот, наконец, и гардеробная. Дмитрий взял из пальто ключ, вручил его брату, объяснил как проехать, пожал Руку…

– А все-таки, Митяй, я одну ошибочку засек.

– Какую?

– В слове ординаторская. Надо: орденаторская. – И он торжествующе посмотрел на младшего брата.

Укол

У Гали с утра было приподнятое настроение. Не просто хорошее, а приподнятое. Так бывает, когда что-то должно случиться. Галя в приметы не верила: ну, например, когда нос зачешется или ладошка. Смешно сказать, но есть и такие, которые в кошек верят. Перейдет киса дорогу, а ты стой, жди, чтобы кто-нибудь первым пересек кошачий маршрут. В общем, глупости это! А вот в приподнятое настроение Галя верила: сегодня случится необычное и обязательно приятное. Хотя, с другой стороны, что может произойти необычного и приятного у медсестры, которая на целые сутки уходит дежурить в инфекционное отделение?

Но так лили иначе, утречком Галя с особой тщательностью сделала прическу, самую малость подсинила веки и только для фона чуть-чуть оттенила алые губы черным карандашиком, а на щеке посадила аккуратную мушку-завлекалочку. Если бы Нинка ее увидела, то она бы сказала: «Ты сегодня, Галка, извини за выражение, как богиня».

По дороге на работу у Гали никаких происшествий не произошло, если не считать того, что какой-то двухметровый верзила чуть не наступил своими ластами на ее миниатюрную ножку. Таких надо по одному на дрезине возить, а не в общественном транспорте. Дылда, несчастный!

И в отделении ничего сначала не произошло. Галя приняла дежурство, расписалась, где положено, посмотрела в тетрадочку, кому какие лекарства положены, кому уколы и… Подменная вдруг без всяких эмоций объявляет:

– Галя в третью палату артист поступил. Балакин его фамилия. Слыхала про такого?

У Гали сначала в глазах стало темно, а потом разноцветные фигуры заплясали. Вот оно, предчувствие!

– Балакин?! Евгений Балакин! Боже мой! Слыхала ли я про Балашиха? А ты слыхала про Шаляпина, Смоктуновского?.. Вот кто такой для нашего Верхнепужнинска Евгений Балакин!

– Если он такая ценность, – сказала подменная, – ты бы хоть спросила, что с ним?

– Что с ним? Что с Евгением Балакиным? – вскричала Галя.

– Пищевое отравление. Спит он сейчас. Ну я пошла. Счастливого тебе дежурства!

Евгений Балакин лежал в отдельной палате. Галя вен издергалась, пока, наконец, начался утренний обход и она могла совершенно законно присоединиться к дежурному врачу. Балакин и на больничной койке выглядел, извините за выражение, как бог, и Галя с трудом сдержала себя, чтобы не зааплодировать, как это всегда с ней бывало, когда на сцене появлялся верхненужнинский кумир.

– Как себя чувствуем, Евгений Васильевич? – ласково спросила врач, присаживаясь на табуретку у изголовья Балакина.

– Спасибо, отвратительно, – хмуро отозвалась знаменитость и на чем свет стала поносить артиста Кустовского, который накормил Балакина протухшей севрюгой. – Я ведь перед тем, как закусить ей, – брезгливо говорил Евгений Васильевич, – говорю ему: «Кустовский, воняет», а он меня успокаивает: мол, она вторую неделю воняет, а я, как видишь, жив-здоров. Вот и закусил.

– А как же Кустовский?

– Что ему сделается? Он может хоть декорациями закусывать, – не то позавидовал, не то осудил Балакин.

В этот момент взгляд Балакина почему-то задержался на лице Гали. Впрочем, ясно почему. В глазах Гали посверкивали слезы, рука, обхватившая лацканы халата, была так сильно сжата, что стала белее материи, да и во всей галиной позе было столько решимости, что гнусный отравитель Кустовский, обладай он хотя бы зачатками телепатических способностей, должен был в этот момент купить билет на ближайший рейс самолета.

– Это паша медицинская сестра, – откуда-то издалека услышала Галя голос врача. – Зовут ее Галина Александровна.

– Очень приятно, – некстати сказала Галя и едва не протянула ладошку.

– Можно, я буду звать вас Галей? – совсем как на сцене попросил Балакин и лизнул медсестру глазами.

– Можно.

– Я думаю, через недельку мы вас поднимем, – заверила врач Балакина и кивком головы подала знак медсестре, чтобы та сопровождала ее дальше.

Балакину в палату занесли телевизор, подключили телефон, и поэтому Галя и думать-то не думала, что она увидится с артистом раньше того часа, когда ей полагалось разносить лекарства. А тут вдруг – бац! – над входом в третью палату замигала сигнальная лампочка. Это значит – звали ее, дежурную медсестру. Галя мельком посмотрелась в зеркальце, поправила шапочку и направилась к палате.

– Вызывали, Евгений Васильевич?

– Да, Галочка. Скукота у вас тут.

– А телевизор?

– Хм, телевизор, – хмыкнул Балакин. – Прокрутил три программы, и такое впечатление, что все ветеринары перешли на работу в телевидение. Посидите со мной, а?

– Но я ведь на работе.

– Полчасика хотя бы.

– Хорошо, – согласилась Галя и присела на краешек табуретки.

– Мне кажется, Галочка, мы с вами где-то встречались, – проникновенным, очень хорошо поставленным голосом сказал Балакин.

– Ну что вы, Евгений Васильевич! – засмущалась Галя. – Какие могут быть встречи у принца и золушки.

Это вырвалось так неожиданно и, наверное, глупо, что Галя тут же ладошкой прикрыла рот.

– Ой, извините!

– А вы, Галочка, не лишены… – Чего Галочка не лишена, Балакин так и не сказал, но зато так грустно и задумчиво посмотрел на девушку, что та, не будь при исполнении обязанностей, взяла бы и… и… и… позволила бы себя поцеловать. Да! В щечку!

– Вы были на последней премьере?

– Два раза. И еще на репетиции.

– Вот откуда мне знакомо ваше лицо! Ну и как вы находите мою роль?

– Я в средине третьего акта плакала и в эпилоге, – тихо призналась Галя.

– Эх, слышал бы это Матрасевич! – кулаком в ладонь ударил Балакин, и в глазах его полыхнули стоп-сигналы. – Ну ничего! Галочка, вы теперь на премьерах будете сидеть рядом с главным режиссером. Я об этом позабочусь. И не стесняйтесь своих чувств, Галочка: плакать так плакать, а если смеяться, то так, чтобы Мефистофель позавидовал. Нет, Галочка, вы явно не лишены. Ну, а вам известно, юная моя поклонница, что меня приглашают в Москву, во МХАТ?

– Да, – кивнула головой Галя, – я слышала, что вы прямо в лицо всем артистам сказали, что вас из Москвы телеграммами замучили. И только чувство патриотизма… Не уезжайте, Евгений Васильевич!

Балакин забарабанил пальцами по одеялу, выдержал приличествующую просьбе паузу и сказал:

– Ну ладно, я подумаю…

Как в тумане Галя вспоминает те минуты, когда артист Балакин стал рассказывать о своей чудовищно нелегкой творческой судьбе. Распределение ролей, репетиции, прогоны, гастроли…

– Аплодисменты, цветы – все это фигня, Галочка. Потому что за каждым хлопком в ладоши, за каждым лепестком розы – моя испарина, пот, ни с чем не сравнимый творческий нот. Который час? – без перехода, встревоженно спросил Балакин.

И только этот будничный «который час» вывел Галю из оцепенения. Молитвенно сложенные руки безвольно опустились на колени.

– Пять минут первого, – ответила она.

– А мне на двенадцать укольчик прописан. Но, я думаю, пять минут не страшно.

– Конечно, не страшно.

– Ох, и не люблю я эти уколы! – поворачиваясь на живот, пожаловался артист Балакин и чуть-чуть приспустил больничные штаны. – Потом неделю сидишь, как на еже.

Галя принесла шприц, отломила головку у ампулы и сделала укол.

– Ой, что это на лопатку попало? – спросил Балакин.

Ну не скажет ведь Галя, что это ее слеза капнула ему на спину…

Совесть

Жил человек. Не знал ни горюшка, ни забот. Работал. Получал, какую положено, зарплату. Однажды он заметил, что его сосед Пал Палыч палец о палец не ударит, а живет припеваючи. Человек полюбопытствовал: как это так? Наверное, жулик ты, Пал Палыч?

Пал Палыч оглянулся, достал из кармана деньги и прошептал:

– Возьми и помалкивай.

Человек повертел в руках деньги, пообещал:

– Буду молчать.

– А я не буду! – услышал он голос.

– Кто ты?

– Совесть. Иди в милицию и все расскажи. Человек думал-думал, а когда посчитал деньги, в милицию не пошел.

Совесть бесновалась всю ночь. Она бросала хозяина то в жар, то в холод – вскрикивала, больно стучала в грудь, словом, мучила. Чуть свет человек непечатно выругался и вернул деньги Пал Палычу:

– Совесть не позволяет.

– А ты ее заглуши. – Как?

– Стопкой!

После пятой стопки Совесть и впрямь заглохла. А утром человек понял, что Совесть теперь ни за какие деньги не назовешь чистой.

И что удивительного! Чем рьянее человек помогал Пал Палычу, тем слабее был ее голос. А если Совесть порою и пробовала орать благим матом, человек ее – стопкой, стопкой, стопкой…

Впрочем, это случалось все реже и реже. Совесть – грязная, как сто чертей – сама приходила к человеку и требовала:

– Заглуши!

Человек наливал стопку, еще одну, еще… А потом, обнявшись и обливаясь слезами, они вспоминали доброе старое время, когда чистыми ходили, уважаемыми.

Вскоре Совесть куда-то запропастилась. Человек поискал ее, поискал, плюнул и сказал:

– Проживу без нее!

И вот ведь, что странно. Об этом все узнали. Потому что когда человек показывался на улице, люди останавливались и говорили своим спутникам:

– Это тот самый, что совесть потерял…

Самый дорогой подарок

Аксакал приехал в субботу, к вечеру. Машина с шашечками по бортам затормозила прямо у подъезда, и шофер сказал:

– Это здесь. С чемоданчиком помочь?

Старик не издал ни звука, распахнул дверцу и степенно, заложив правую руку за спину, направился к подъезду.

– Ишь, какой гордый! – удивился шофер, но тем не менее подхватил чемодан и засеменил следом за пассажиром.

На площадке третьего этажа старик костяшками пальцев постучал в ближайшую дверь. Дверь распахнулась, и перед аксакалом, вытирая фартуком руки, предстала миловидная женщина.

– Здравствуй, айналайн!

– Здравствуйте, ата, – женщина поклонилась. – Проходите, пожалуйста, в комнату.

– Алдан, к нам гость! – крикнула опа.

– Здравствуй, сынок, – сказал старик и протянул руку.

Алдан почтительно пожал ее и посторонился, пропуская в комнату старика и шофера. Шофер поставил чемодан и сказал:

– Два шестьдесят.

Старик был на редкость немногословным. Когда Алдан предложил ему сесть за кухонный стол, гость поднял глаза и парень смутился.

– Извините, ата. – Алдан с кушетки сбросил на пол ковер, из кладовой извлек низенький столик, из подушек соорудил удобное сиденье и сказал:

– Сейчас будем пить чай.

Старик чуть поласковее посмотрел на Алдана и, покряхтывая, расположился у столика. Алдан бросился на кухню.

– Кто это? – спросил он у жены. Бахыт удивленно воззрилась па Алдана.

– Я думала, это твой родственник, – ответила опа и сразу предложила – А ты спроси у него?

– У нас это не принято. Гость – самый дорогой человек, прими его и слушай, что он пожелает сказать.

– М-да… Он, наверное, из твоего аула. Неужели ты не помнишь?

– Мой аул стал райцентром. Откуда мне знать всех стариков?! Я думаю, кто-то из наших дал ему адрес. Значит, он родственник. Заложи мясо в кастрюлю, я пойду к гостю.

Аксакал, скрестив ноги, величественно возвышался над столиком.

– Сейчас будет чай, ата.

– Рахмет.

– Здоровы ли ваши дети, внуки?

– Рахмет.

– Наш аул сейчас, наверное, очень красивый?

– Красивый. – Старик прикрыл глаза, давая понять джигиту, что его расспросы утомительны.

Алдан тихо ретировался на кухню.

– Не старик, а монумент, – вздохнул он.

Потом они пили чай. Бахыт и Алдан, развлекая старика, рассказали о своей работе, о своих планах. Старик изредка кивал головой, мудрющими глазами посматривал на молодых хозяев и вдруг спросил:

– Почему я не вижу детей? Бахыт ответила:

– Агай, у нас одна дочка, и сейчас она у моей мамы. Старик долго выдерживал паузу, мало заботясь, что молчание тягостно, и наконец проговорил:

– У нас в ваши годы было восемь детей.

– Так тогда было другое время! – оживился Алдан и словно наткнулся на взгляд аксакала.

– Я хочу спать, – сказал старик.

Слово гостя – закон. Алдан хотел было вслед за кушеткой вынести на кухню и телевизор, но почему-то не решился. А спать было еще совсем рано.

– Как думаешь: надолго он? – спросила Бахыт.

– По-моему, пока у нас не будет восьми детей.

– Ойбой? – У Бахыт было не то настроение, чтобы оцепить юмор мужа.

Ночь, в общем-то, прошла спокойно, если не считать, что в три часа гость снова пожелал чаю. И это было почти кстати, потому что Алдан выложил аксакалу план на воскресенье. Аксакал одобрил его одним словом: жаксы.

Это был удивительный день! Благодаря гостю, Алдан и Бахыт побывали в самых расчудесных уголках города: на такси «покорили» Медео, на канатной дороге – Кок-Тюбе и вконец ублажили старика, когда пообедали в белой юрте.

К дому подъехали в сумерки. Пока Алдан рассчитывался о шофером, гость и Бахыт скрылись в подъезде. Тут к такси подбежал Максут из соседнего дома.

– Привет, Алдан, – сказал он. – Машина освободилась?

– Что за спешка? – спросил Алдан.

– А! – Махнул рукой Максут, – вторые сутки родственника встречаю, а он как провалился. Телеграмма есть, а старика нету.

– Старика? – насторожился Алдан. – А ты его в лицо знаешь?

– В том-то и дело, что нет. Вчера приехал на вокзал, а там этих дедов, как в мечети. Может, в телеграмме напутали?

– Подожди, Максут. К нам вчера приехал один старик. Мы, честно говоря, его не ждали, но ты ведь знаешь наш обычай: самый дорогой подарок – гость. Может, это твой аксакал?

– А как я узнаю, что мой?

– Спроси его.

– Ты что, с ума сошел?! – вдруг взъярился Максут. – Разве у гостя спрашивают, зачем он приехал?

– Ну и что ты предлагаешь?

Максут поскреб пятерней затылок и сказал:

– Ладно, заберу старика. Теперь задумался Алдан.

– А вдруг это мой аксакал? – вслух засомневался он.

– Но ты ведь его не ждал?

– А твои гости всегда по телеграммам приезжают? – Алдан сам подивился изяществу этой мысли.

– Нет, конечно. И все-таки, я думаю, это мой старик. Алдан резко воспротивился:

– С чего ты взял? Ведь ты его и в глаза не видел. Теперь я уверен: это мой старик.

– А тогда куда мой девался?

– Откуда мне знать? Ищи!

– Нет, это мой старик. Давай его сюда!

– Не отдам. Он – мой.

– Нет, мой…

Долго еще будут препираться джигиты, и едва ли они установят истину. Оставим их, читатель. Аксакалу от этого не будет хуже. Так ведь?