Текст книги "Ради смеха, или Кандидат индустриальных наук"

Автор книги: Геннадий Толмачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

III

У Блинова была нелегкая служба. Вся его клиентура делилась на две части: те, перед которыми надо было угодничать, заискивать (торговые начальники, контролеры, ревизоры и т. д.), а другая категория, ну, скажем, – обыкновенные любители пива. Но и тут надо было держать ухо востро: знать, кому сказать «ты, кому «вы», кому недолить, а кому и через край плеснуть. Не сразу, не вдруг, а через страхи, выговоры, выволочки у Миши наметывался глаз. И с какого-то времени, наконец, глаз стал у Миши почти как алмаз. Безошибочно угадывал клиентов. Соответственно благодарности появились, премии. А однажды Блинова рационализатором назвали.

Дело было так. Миша в пору своего торгового мужания налил кому-то кружку пива. «Еще наливай», – подсказал клиент. Миша сбросил в кружку еще глоток пены. «Мало!» – отметил клиент. И тогда Блинов вспылил:

– Слушай, ты, скряга, – на рубль!

– Мне чужих денег не надо.

– Тогда налипай себе сам! – вскричал Миша, и через полминуты свершилось чудо. Привередливый клиент сам налил себе в другую кружку, и пива в ней было чуть больше половины. С видом победителя «скряга» отчалил от прилавка.

Миша не закричал «Эврика» только потому, что не знал ни самого слова, ни по какому поводу его надо употреблять. Но открытие состоялось. И со следующего дня он так переоборудовал пивные краны, что покупатели сами себя обслуживали. Подойдет человек, надавит кнопку, и пиво струится в кружку. Полное доверие. И не было случая – ни одного случая! – чтобы клиент налил себе норму. Ведь наш клиент, он не мелочный. А тут такое доверие. Палец отсохнет под взглядом Блинова или следующего в очереди, если он будет с отстоями, пока уляжется пена, жать на кнопку. Просто?

– Миша, это на грани гениального, – сказали ему в тресте. – Ты вырвал из лексикона ревизоров такое некрасивое слово как «недолив». Они его забудут. Держи премию, а мы побежим распространять твой передовой опыт.

Вот так Блинов стал рационализатором. К слову сказать, в чем ― в чем, а в наблюдательности Мише отказать было нельзя. Однажды, увидев у стойки непростого товарища, подкатившего на «Волге», Блинов ему без обиняков сказал:

– Вы куда смотрите, товарищи руководители?

– Не понял, – насторожился клиент с «Волги».

– Почему мер никаких не принимаете? – наседал Миша.

– Снова не понял.

Народу почти не было, а иначе Блинов не осмелился бы сердить такого посетителя. Он отпустил ему пива и без горлопанства пояснил свою мысль.

– Государство – оно, конечно, не дуро, – сказал он. – Но тогда чем объяснить, что появились какие-то часы «пик»?

– Это очень сложная проблема.

– А по-моему, нет. Давайте разобьем всех трудящихся на три группы: первая начинает работу в восемь, вторая – в девять, третья – в десять. И вся проблема.

– А детские сады, школы, магазины? – спросил солидный клиент.

– Детские сады пусть работают с восьми, школьник перейдет дорогу – не заблудится (вон сколько школ), а магазины, как работали, так пусть и работают.

– Это но так просто, – вздохнул клиент, отставляя кружку. – Ты думаешь, один такой умный?

– Один не один, – заскромничал Миша. – Но ведь можно так сделать?

– Попробуем, – загадочно улыбнулся посетитель. Вскоре Миша узнал, что такая система в городе внедряется. Блинов чуть не свихнулся от радости.

– Варит котелок у Блинова! – по десять раз на день втолковывал он постоянным клиентам. – Еще как варит! Но и тот гусь хорош: хоть бы грамоту прислал за идею. А ведь у меня этих идей невозможное количество.

И опять не соврал Блинов. Идей у него было хоть пруд пруди. Большинство, правда, таких, на которые можно было «Жигули» купить, мебелишкой обставиться, кое-что на черный день отложить. Но не верил Блинов в черный день в силу своей молодости, красоты и здоровья. А после встречи с Земфирой… Да, это должно было случиться.

Встреча произошла в полдень. Миша увидел Ее. Увидел и сначала не поверил. А когда поверил, то оказалось, что он стоит в фартуке рядом с девушкой и, растопырив руки, не пускает ее в трамвай. Очередь у пивного павильона приняла форму стрелы-стаи и с изумлением: взирала на труженика прилавка, с диким воплем покинувшего рабочее место.

Это она, товарищи! – зачем-то кричал Миша Блинов, в пять шагов настигая девушку. – Это она!

– Жена, что ли? – предположил кто-то в очереди.

– Какая жена? Ревизия! Слышали, как заблажил? Миша, убедившись, что трамвай отчалил, отпустил руки в исходное положение и как-то канюче спросил:

– Узнаете? Это – я. Миша-пивник. Помните, я еще «птичье молоко» предлагал?

– Какой пикник? Какое молоко? Это безобразие! – по тону почувствовав, что на правонарушение Миша не способен, вспылила девушка.

– Успокоитесь, – попросил Блинов. – И знайте, я не такой, как они, – он кивнул па очередь. – Я на диссертацию способен.

– Какую диссертацию? – поморщилась девушка.

– Обыкновенную. Индустриальную.

Честно сказать, до этой минуты Миша Блинов все еще сомневался: мол, стоит ли ему ввергать себя в пучину до удивления малознакомой науки, и, кроме того, требующей сил не столько духовных, сколько материальных, но… Миша по долгу службы был неплохим психологом, и он увидел, что когда произнес слово «диссертация», то в глазах девушки промелькнуло что-то вроде любопытства.

– Диссертацию? Вот бы никогда пе подумала! – тоном, близким к дружелюбному, проговорила девушка.

– Да я эту диссертацию за месяц сварганю, – вдруг раздухарился Блинов. – Степа Академик поможет, Лешка Губошлеп…

– Миша! – крикнул кто-то из очереди. – Иди сюда, поилец ты наш.

– Не переломишься! – сквозь зубы процедил Блинов и даже не посчитал нужным повернуть туда голову. – Не дадут с человеком поговорить, алкаши несчастные.

– Миша, ты на работе, – опять – напомнили из очереди.

– Вот жлобы! – поморщился Миша. – Надо идти, а то опять телегу накатают.

– Конечно, идите, – торопливо согласилась девушка. Миша было шагнул к павильону, но сразу спохватился: нелогичная получилась беседа. Не для того ведь он метеором вылетел с рабочего места, чтобы вот так непутево закончить разговор.

– Вы ко мне придете? – напоследок спросил он. – В пивную? Странное приглашение.

– Мы можем встретиться после работы. – И, пока девушка раздумывала над ответом, присовокупил. – У меня «Жигули» есть.

– Хорошо. Позвоните мне. Спросите Элю.

Мишу так обрадовало ее согласие, что он не заметил, когда она уехала. Словно в тумане трудился Блинов и в себя пришел, лишь завидев Степу Академика, лениво подплывшего к павильону. Академик – диссертация – Зем-фира. (Вот ведь как: не Земфира, а Эля.) По этой цепочке проскочила мысль Блинова. Он сразу пригласил Степу зайти в «гадюшник».

– Ну так вот, – сказал Миша, подавая Академику кружку, – я согласен быть кандидатом наук.

– Ишь ты, какой шустрый! – подивился Степа Академик. – Да знаешь ли ты, что такое кандидат наук? Бывает, что люди ноги до колен стирают, пока добьются этих корочек. А он: согласен…

– А таксу снизить нельзя? – думая о своем, спросил Миша. – Не наскребу я две тыщи.

– Наскребешь.

Академик прикрыл глаза, мысленно оценивая предстоящую работу, и понял, что отныне надолго лишится покоя. Суеты будет много.

Степа Академик вздохнул. И верилось и не верилось ему, что он, Степан Христофорович Чаплыгин, в свои-то годы пустится в аферы. Не так задумывалась жизнь. Не так… А винить некого. Эх, где мои семнадцать лет!

IV

Но присказка эта так, к слову. Потому что и в семнадцать лет Степа Чаплыгин к подвигам не готовился. Можно сказать, что еще тогда судьба уготовила ему свое место. На улице его звали тюфяком. Сколько помнит себя, столько и тюфяк. И откуда к нему такое прилепилось? Драчлив был в меру, учился – так себе, наперед ни словом, ни делом не заскакивал. Другие, мол, пусть высовываются.

Улица у них была хулиганская. А все потому, что отцов мало с фронта вернулось. Ни ласки мужской, ни ремня. И попятно, пацаны сами торопились стать мужчинами. А какие самые выпуклые признаки у мужний? В них хитрости нет: вставить в зубы папиросину подлиннее, ругнуться по-трехэтажному, а высший шик, когда какой-нибудь загулявший инвалид сто граммов водочки нальет. В колек и ванек словно бес вселялся: такие штучки отмачивали – никто не поверит. Да они и сами не верили, со смеху помирали, как в беспамятстве куролесили.

– Да неужели? Это я так сказал? А потом что, потом? – наседали кольки и ваньки на рассказчика, гордясь своей жуткой отвагой.

И ведь битыми были, с фингалами на физиономии, а все одно любовались собой: не в своей, в чужой жизни повали. В мужской.

Степа как раз был из тех, кто мог в лицах передать подвиги загулявших сверстников. И приврать, конечно, мог, что не возбранялось, а наоборот, придавало ему вес.

– А ну-ка теперь ты, тюфяк, расскажи.

Тюфяк рассказывал, потом пересказывал. До следующей потехи. Что любопытно, сам Степа в душе презирал пороки своих сверстников. Если он и курил, то только за компанию и «не в затяг», когда матерился, сам краснел, образно представляй предмет ругани, ну а чтобы к спиртному приложиться – тут Степа был кремень.

– Цирроз у меня изнутри, – таинственно объявлял он, вспоминая мучительную кончину деда.

Но почему все-таки тюфяк? И это ему как-то припомнилось. В те годы пацаны превыше всего предпочитали игру в войну. Ну а какая война без оружия? Вот и изготовлялись повсюду самопалы, луки, на худой конец – рогатки. Днем и ночью ухали выстрелы, свистели стрелы, звенели стекла и на разные голоса ревели участники сражений и безвинно пострадавшие прохожие. И вдруг в фанерных лавках-лотках, которых было полным-полно в городе, появились… пугачи. Да, пугачи, отлипающие серебром, с барабанами для патронов, с устрашающим громом выстрела. Все бы хорошо, но эти пугачи стоили денег. А откуда они в семьях, где каждой спичке вели счет?

Но ведь не зря улица была хулиганской! В чьей-то буйной головушке сопрела нехитрая мысль: ограбить. Но кого, где, когда? Да еще ведь надо так ограбить, чтобы денег хватило на покупку двадцати пугачей, для всей улицы. Идею, как ни странно, подал Степа. Он сказал:

– Петькина крестная завтра идет корову покупать.

– Откуда знаешь? – навострился Федька Брым, верховодивший на ихней улице.

– У колонки сам слышал.

– Это правда, Петька?

Петька поелозил на краю скамьи, размышляя что лучше: или корова у крестной, или личный пугач. Частнособственническая психология взяла верх:

– Правда. За три тыщи хочет сговориться.

Три тыщи! Никто из пацанов таких денег и не видел враз. Вот ведь, посмотрите, какая житуха бывает.

– Три тыщи нам ни к чему, – твердо сказал Федька Брым. – Ограбим, пятьсот рублей себе заберем, а остальные назад подбросим.

– Правильно, – с облегчением согласился Петька. – Пусть она корову попостнее купит.

– Грабить будем так, – заговорщически объявил Брым и по пунктам расписал, кому что делать. С тихим ужасом Степа Чаплыгин услышал, что ему отводится главная роль. Это ему предстояло внезапно выскочить из кустов, вырвать у тети Лизы сумку с деньгами и перебросить ее через траншею. Там сумку подхватит Колька, а все остальные будут лупить из самопалов, чтобы петькина крестная не смогла перелезть через траншею. План был изумительный, не подкопаешься. Степа выворачивал мозги и так и эдак, но страх был плохой помощник, чтобы найти в плане изъян. Степу начали похлопывать по плечу, благословляя его на завтрашний подвиг:

– Ты не дрейфь! Мы тебя артиллерией поддержим.

– Знаю я нашу артиллерию, – огрызнулся Степа. – Она у нас только в штанах стреляет,

Помощь пришла с неожиданной стороны – от Петьки.

– Ребяты! – заорал он. – Да-к ведь Степку тетя Лиза как облупленного знает!

Все замерли. Степа обалдело посмотрел на Петьку и, мигом поверив в свое спасение, радостно закивал головой:

– Ишо как знает! Лучше, чем Петьку, – подтвердил он.

Федька Брым высокомерно улыбнулся и ловко сплюнул через губу.

– Предусмотрено, – спокойно сказал он. – Мы ему морду глиной намажем.

Крыть было нечем.

Всю ночь Степа не сомкнул глаз. Сначала он молил, чтобы тетя Лиза захворала и не пошла покупать эту чертову корову, потом выглянул в окно и посмотрел, не загорелся ли случаем ее проклятый дом, ближе к рассвету он ждал землетрясения, селевого потока, тунгусского метеорита, ну а перед тем, как пойти на дело, он понял, что единственная и последняя его надежда – это внезапное нападение агрессора. Но и агрессор, гад, подвел Степку. Пришлось мазать морду глиной.

Вся ватага была в сборе. Каждый счел своим долгом пожать Степе «петушка», все как один помогали ему оборудовать место засады, а потом Федька Брым прижал его к своей груди и сказал:

– Ты сейчас такой страшный, что она тебе сама сумку отдаст.

– Ага, жди. Хрен с маслом она отдаст, а не сумку, – гукнул Степа в грудную клетку своего душегуба.

– Следи за моим сигналом, – деловито продолжал Федька Брым. – Как только я подниму самопал – вперед!

Степа залег на краю кукурузного поля, а напротив, шагах в трехстах, спряталась группа прикрытия. Прошел час, еще минут двадцать – сигнала не было. «Малость подожду и встаю, – решил Степа, – значит, она передумала». И только эта мысль пронеслась в его голове, как из проулка вывернула тетя Лиза и направилась в сторону Степы. А вот и сигнал Федьки Брыма. Степа весь подобрался и… захлопал глазами.

Сумки у тети Лизы не было!

А Федька Врым в открытую метался за траншеей, яростно жестикулируя руками. Наконец не утерпел, поджег затравку у самопала и бабахнул в небо. Степа понял: атаман взбешен и надо действовать. Пулей он выскочил из засады, в пять шагов нагнал тетю Лизу и жуткий голосом заорал:

– Хенде хох!

Тетя Лиза как-то странно дернулась и через плечо посмотрела на Степу.

– Фу, черт босоногий, напужал-то как! Ты чо тут разорался?

Степа смешался лишь на секунду. Пострашнее выпучив глаза, он сделал еще шаг и гаркнул:

– А ну выкладывай пиастры! Живо, а то всей жизни лишу! – И с облегчением увидел, как с пальбой на помощь мчится вся ватага. Тетя Лиза прищурилась и неуверенно спросила:

– Да никак это Степка Чаплыгин? – И, не обманувшись, перешла в наступление: – Ты с кем, поросячий хвост, игру затеял? Я тебе ровня, что ли? А ну, марш отседова!

Дело приняло неожиданный оборот. Ведь никто из нападающих не знал, что тетя Лиза узнала Степу. А намерения у нападающих были самые решительные. Один с ходу подкатился ей под ноги с тем, чтобы другие повалили ее наземь. Что было бы потом, трудно представить. И Степа снова завопил:

– Тетя Лиза, мы так шутим! Мы в войну играем!

– И-и-и-и! – испуганно и тонко заголосила тетя Лиза. – Убийцы!!!

Все замерли, словно на стенку наткнулись. У калиток появились любопытные физиономии. Пора было спешно ретироваться. Вот тогда-то Степа Чаплыгин услышал от насупленного Брыма:

– Тюфяк ты! Тюфяк.

По совести говоря, Степа ждал мер физического воздействия, но в тот раз обошлось. А вот кличка прилепилась надолго…

После школы Степа Чаплыгин завербовался в геологическую партию. Разнорабочим, куда пошлют. Деньги Степа получал хорошие, но вот распорядиться ими не умел: заработал – истратил. А то, бывало, или в карты продует, или за три дня в городском ресторане спустит. Заметил за собой Степа в ту пору черточку: что бы ни случилось, а он на вес – ну и фиг с ним! И ни расстройства тебе, ни переживаний. Силушка у него была, так что с работой он справлялся играючись. А через год, или чуть побольше, ему предложили работу экспедитора. Думал недолго: экспедитор так экспедитор. Фиг с ним! Не без дотошности вникал он в новую роль и вскоре убедился, что главный принцип в его работе – увы! – не нов: ты – мне, я – тебе. А если еще и на трезвую голову… Степан умерил себя в спиртном, завел сберегательную книжку и вскоре стал незаменимым человеком во всей экспедиции. Экспедиция, между тем, открыла мощнейшее месторождение, начальника перевели в город, ну и, конечно, никто не удивился, когда повышение получил и Степан Чаплыгин.

Ну, а дальше все получилось как-то само собой. Подошел срок, и на жизненном пути встретилась невеста – женился. Еще какое-то время прошло – Степан стал отцом. Лет через пять шефа Чаплыгина перевели в Академию паук – следом подался и Степан. С экспедиторскими замашками надо было кончать, и Чаплыгин, зорко присматриваясь к ученым хозяйственникам, в какой-то момент почувствовал себя степенным и уверенным в жизни гражданином. Все было бы ладом, если бы у Степана было побольше работы. Но ее было так мало и он за два-три часа так надоедал своим активным присутствием, что многие из его коллег чувствовали себя последними бездельниками и чуть ли не в приказном порядке заставляли его поберечь здоровье и немедленно идти отдыхать. А по пути к месту отдыха раскинули паутину – две пивных и замечательный винный отдел. И как-то незаметно Степан Чаплыгин вскоре раздобрел, потолстел и, есть предложение – принять за основу, был доволен выпавшей на его долю судьбой.

…Да, с сегодняшнего дня, похоже, у Степы Академика начнется другая жизнь.

И ведь надо сделать все так, чтобы Блинов ни на секунду не усомнился, что станет стопроцентным кандидатом наук. Значит, нужны помощники. Будут помощники! Но каков прыщ! Уверен, что все на свете продается. Есть, конечно, и в науке темные жучки. Но чтобы пивник – и кандидат? Извините… Итак, начнем.

Академик поднялся, подошел к пивной бочке, нажал кнопку и, до краев наполнив кружку, сел на свое место.

– Ты чо это тут раскомандовался? – с напускной строгостью спросил Миша.

– Не тарахти. Завтра после шести приготовь стол. Коньячок чтобы, водочка, закуска приличная… Нужные люди придут.

– А за чей счет, прошу пардону?

– За мой. – И таким холодом повеяло от этих слов, что Блинов понял, какую он сморозил глупость.

– Ладно, не разорюсь, приходите. Еще пить будешь?

– Нет, спасибо. Пойду заниматься твоим делом. Кстати, Миша, ты какой язык в школе учил?

– Английский, по-моему, – не очень уверенно ответил Блинов. – Гуд бай – это по какому?

– По-английски.

– Значит точно, английский.

– Ты полистал бы учебник. Кандидатский минимум сдавать придется.

– Еще чего?! – взъярился Миша. – Два куска и еще учебники читать. Сам читай, понял?

– Хорошо, завтра обсудим. – И приподняв на прощанье шляпу, Академик степенно удалился.

V

С утра у Миши было приподнятое настроение. Все его радовало: и то, что нисколечко не болит голова, и то, как забавно кувыркаются в небе облака, и даже очередь у пивной, куда он подъехал с опозданием, была сегодня на диво приветливой. Вырядился Миша, как на раут. Темный костюм в полосочку (200 рэ), переливающийся, как елочная игрушка, галстук и коричневые штиблеты «Made in Kaskelen». Набросив поверх парада белый халат, Блинов приступил к выполнению повышенных обязательств. Тугой струей било пиво, урча от удовольствия, таяла очередь, звенели и шуршали деньги. Миша думал и не думал о предстоящем свидании. Ему казалось, что все заботы, связанные с защитой диссертации, это не его заботы, а тех, кто получит деньги. По все равно выглядеть перед ними стоеросовой дубиной Миша не собирался.

– Мордой в грязь я не ударю! – твердо сам себе пообещал Миша.

С работой Миша закруглился пораньше. Надо было марафет навести, закуску приготовить, спиртное. Блинов глянул па стол как бы со стороны и по резкому притоку слюны понял, что гости будут довольны. К схожему умозаключению пришел и Степа Академик, посланный, судя но всему, па разведку. Одного взгляда хватило ему, чтобы сказать пророческие слова; «Ох и вздрогнем!» А вскоре Степа Академик начал представлять «пушных» людей. Первым, с кислой, едва ли не брезгливой миной, в пивную зашел Аполлинарии Модестович.

– Твой шеф, – шепнул Мише Академик. – Научный руководитель.

– Очень приятно, очень приятно, – глядя поверх Мишиной головы на стол, сказал Аполлинарий Модестович и от души потряс руку будущего соискателя.

Держался Аполлинарий Модестович, как и подобает ученому мужу, скромно, но с достоинством. Живот не выпячивал, чокался, чуть привставая, и, что особенно понравилось Мише, сигаретный пепел Аполлинарий Модестович стряхивал в свою ладошку. И внешностью бог не обидел научного руководителя. Тучный, крупноголовый, бородка клинышком, глаза маленькие, но не юркие – еще бы очки им.

– Я извиняюсь, Аполлинарий Модестович – профессор? – спросил Миша.

– Доцент, – склонил голову научный руководитель.

– Я так и думал, – обрадовался Блинов, хотя был глубоко убежден, что, если у ученого борода клинышком, значит, он профессор, а если без бороды да еще нескладный и тощий, то доцент.

– А в науке, еще раз извиняюсь, какие тайны открываете? – очень довольный своей культурной речью поинтересовался Миша.

Аполлинарий Модестович поймал рукой бородку и крепко задумался. Тут вмешался Степа Академик:

– Не скромничайте, Аполлинарий Модестович, ну мало ли ученых прошло через ваши руки?

– Много, очень много, – степенно согласился Аполлинарии Модестович. – Всего и не упомнишь. Ну, например, в последнее время я много уделяю внимания летающим тарелкам.

– Это почему же они летать стали? – удивился Миша, легко представив себе кухонную перебранку. «Неужели и этими делами ученые занимаются?» – с недоверием, но вместе с тем с гордостью за отечественную науку подумал Блинов.

– Под летающими тарелками я имею в виду, молодой человек, НЛО, – популярно разъяснил Аполлинарий Модестович. – А НЛО – это неопознанные летающие объекты. Извольте взглянуть! – Доцент протянул Мише тертую-перетертую вырезку из газеты. Заметка называлась: «Загадочное явление природы. Наш корреспондент передает из Петрозаводска…»

– Прочитав эту статью, я сделал неожиданный вывод. – От волнения Аполлинарий Модестович не знал куда девать руки. Но вот правая рука обняла стакан с коньяком и сразу успокоилась. – Я сделал вывод: мы не одиноки во Вселенной. Поэтому первый тост предлагаю поднять за инопланетян. Я всегда первый тост поднимаю за инопланетян, потому что вдруг они наблюдают за нами, Им будет приятно: вот, мол, отдыхают настоящие земляне.

– Вот это да! – вслух восхитился Миша, решив отныне во всех компаниях начинать с этого тоста. Выпили. Закусили.

– Аполлинарий Модестович, – почтительно привстав, обратился Миша к доценту, – а другие тарелки вам па жизненном пути не встречались?

– Как же, как же, молодой человек, встречались, – густо намазывая икрой булочку, сказал Аполлинарий Модестович. – Однажды всю ночь портвейн… Да-да, Степан Гаврилович, мы всю ночь глушили портвейн с голландской ассоциацией ученых…

– И они портвейн пьют? – не поверил Миша.

– Задарма все пьют, молодой человек. Так вот, где же мысль? Ага, вот она! Сидим, значит, отдыхаем, вдруг вижу: через форточку вплывает тарелка. На детскую юлу похожая, только без стержни.

– Аполлинарий Модестович, – осторожно вмешался Степа Академик, – быть может, нашему соискателю это не интересно? Не лучше ли…

– Это почему не интересно? – обиделся Миша. – Я, можно сказать, первый раз со светилой сижу. Не встревай. Степа!

Аполлинарий Модестович скрестил на груди руки и свысока, по без удовольствия выслушал Мишину отповедь.

– Я продолжаю, – сказал он. – Где же мысль? Ага! Влетает, значит, в форточку тарелка, тормозит над столом, а в бутылках еще кое-что осталось. Я наблюдаю. Ассоциация спит. Смотрю, веревочная лестница из тарелки вылезает. А по лестнице вот такие козявочки спускаются. – Доцент пальцем потрогал ноготь, чтобы показать, какими крохотными предстали инопланетяне. – Зелененькие все, лупоглазые. Я им: брысь! А они ноль внимания. Ну, думаю, одного-то я в плен захвачу. В научных целях. И как только первая козявка зависла над бутылкой, я ее хлоп – и в горлышко. А сверху пробкой.

– Захватили, значит?

– Захватил. Козявки сразу в тарелку – и на выход. А я спать улегся. Бутылку, между прочим, под себя подложил.

– А потом, потом что?

– Перевоплощение произошло, – горестно вздохнул доцент и развел руками. – Когда я козявку из бутылки вытряхнул, оказалось – сортирная муха. Зеленая такая, мерзкая. И заметь: сразу в форточку, за своими, значит.

Миша задумчиво разлил коньяк. От пришедшей мысли вскинулся:

– Аполлинарий Модестович, а как вы это с научной точки зрения объясните?

– Я ведь сказал: перевоплощение произошло. Мне бы, дураку, эту муху большому ученому отнести: он бы разобрался, что к чему, да еще и премию отвалил. Да… Упустил я свой шанс. Жалею. Ну что, друзья, то, что налито, должно быть выпито. Я правильно говорю?

Степа Академик и Миша молча поддержали доцента: звякнули стаканы, забулькал коньяк, и тут же заработали челюсти. Раздался стук в дверь.

– Это Михеич, наверное, – высказал догадку Степа Академик и, обращаясь к Блинову, присовокупил: – Твои первый оппонент. Войдите!

Распахнулась дверь, и в проеме объявилось несуразное коротконогое существо в белом парусиновом костюме и соломенной шляпе. Первое впечатление: шляпа прикрывала печеное яблоко. Морщины, как хотели, исхлестали смуглое лицо, самую малость оставив для глаз, рта и приплюснутого, но все равно в морщинах, носа. Он снял шляпу, озарив каморку седой шевелюрой, и сказал:

– Привет честной компании! – Увидев Аполлинария Модестовича, широко и радостно улыбнулся: – Здорово, вешалка!

Доцент скривил губы.

– Ну и шуточки у вас, Юрий Михайлович! Я думаю, молодой человек, пока не поздно, нам надо отказаться от такого оппонента.

– Не надо так строго, – попросил Миша. – Проходите. Юрии Михайлович шагнул в каморку и, увидев за спиной Блинова батарею бутылок, не мог сдержать душевного порыва.

– Е-мое! – всплеснул он руками. – Поговорим.

– Может, штрафную? – учтиво предложил Миша.

– Нет-нет, не стоит, – запротестовал от лица оппонента Степа Академик. Не сводя глаз с Юрия Михайловича, он со значением продолжал: – У ученых не принято напиваться допьяну. Верно ведь, Юрий Михаилович?

Юрии Михайлович понимающе покивал головой.

– Для разрядки, конечно, пе мешало бы, – не без сожаления сказал он. – Но если общество вытерпит… я хочу сказать, как общество, так и я. Ну, а чтобы быть на равных, я, пожалуй, от штрафной не откажусь.

– Юрий Михайлович! – осуждающе протянул Степа Академик.

Зато Мише Блинову этот жест поправился.

– Это по-нашему, по-простому! Юрий Михайлович случайно не доцент?

– Энэс он, – сказал Аполлинарий Модестович и сразу просветил: – Научный сотрудник то есть. И, молодой человек, он ваш первый оппонент. Все в его руках: напишет хороший отзыв на диссертацию – заказывайте банкет, плохой – и на защиту не ходите. Пустая трата времени.

– Сила! – уважительно сказал Блинов, поближе подсаживаясь к всемогущему оппоненту.

Степа Академик сделал вид, что не заметил льстивого перемещения Блинова. Однако создавать культ в их среде он посчитал излишним. Дожевав бутерброд, он сказал:

– Да, первый оппонент – фигура. Но самый главный человек, Миша, в твоей будущей карьере – это научный руководитель. Помни, Аполлинарий Модестович отныне твой отец в науке. Он ночей не будет спать, чтобы помочь своему питомцу подготовить хорошую диссертацию.

Миша посмотрел на первого оппонента, на научного руководителя, подумал, а потом вместе со своей табуреткой откочевал в сторону Аполлинария Модестовича. Тут самое время было поднять авторитет Степы Академика, и Аполлинарий Модестович, распорядившись разлить коньяк, предложил поднять стаканы за здоровье Степана Гавриловича.

– Если бы не он, молодой человек, мы бы и не знали друг друга. Пожмите его руку, молодой человек!

Миша послушно пожал руку, быстренько освежил на столе закуску и, сказав, что сбегает в магазин за «Боржоми», предложил гостям поговорить на научные темы. Покрасневший Аполлинарий Модестович взял слово первым.

– Ты зачем, Михеич, – сердито спросил он, – меня вешалкой обозвал?

– Да потому что ты гардеробщик, – бесхитростно ответил Михеич. – Я думал, хохма получится, а ты, видишь, обиделся.

– Гардеробщик! Нашел, что высмеивать. Я ведь, Михеич, в свое время, и всякие посты повидал. Да-да, и не скаль рожу-то. Ты еще «би-би» говорил, а у меня уже в то время персональная машина была. Вот так-то!

– Представляю. Небось, эта машина только по пивнушкам и шастала?

– Я тогда слова-то такого не знал. А был я в ту пору заместителем директора института но АХЧ, По административно-хозяйственной части значит. По-нынешнему, проректор. Понял? А ты – «вешалка»! Степан, какая у нас дальше программа? Ведь что-то сообразить надо.

– На двоих или па троих? – сразу встрял Михеич.

– Помолчи. Дай Степану высказаться.

Стена Академик поднялся с табуретки, на цыпочках подошел к двери и, прислушавшись, рывком распахнул ее. У ларька никого не было.

– Осторожность не помешает, – возвращаясь на место, сказал он. – Пивники – они народ ушлый, насквозь видят. Поэтому никаких хохмочек, Михеич. И речь должна быть, как на собрании; культурная, уважительная и всех по имени-отчеству. Вспомни, Михеич, ты ведь сам когда-то был аспирантом.

– Был да весь вышел, – грустно отозвался Михеич. – Это ведь надо: дедушкой назвали.

– Это он сослепу. Но и ты хорош! Рожу-то хотя бы на этой неделе сполоснул. Но давайте ближе к делу. В среду или в пятницу пусть он сдает кандидатский минимум.

– А почему не в четверг?

– В четверг – рыбный день. Мы ведь после экзамена пойдем в ресторан. Экзамен будет по иностранному языку. – Услышав за дверью тихие шаги, Степа Академик замер и приложил палец к губам. Затем нарочито громко продолжил: – Парень он с головой, денька два – три позанимается, ну, а остальное и беру па себя. Долго я уламывал Федор Федоровича – едва уговорил. Все-таки ученый ученого всегда поймет. Кроме тою, сегодня мы должны определить тему диссертации. Какие у вас предложения, Аполлинарий Модестович?

Аполлинарий Модестович вздрогнул. Степа Академик не без основания предположил, что он разбудил будущего научного руководителя.

– Что? – Аполлинарий Модестович резко крутнул головой и тут же вспомнил про чувство собственного достоинства. Подбоченился, сказал: – Ага. Но где же мысль?

– Тему диссертации нужно придумать, – повторил Степа Академик.

– Это мы в момент, – пообещал Аполлинарий Модестович. – Один член-корр забыл у меня…

В это время без скрипа отворилась дверь, и Миша Блинов тихо, бачком, чтобы не сбить ученых с мысли, проник в каморку.

– Где же мысль? Ага! Один член-корр забыл у меня па кафедре брошюрку. Я полистал ее и, по-моему, нашел тему для соискателя.

– Вот это, я понимаю, научный руководитель! – восхищенно отметил Степа Академик. И какая же это тема?

– Что-то связано с философией. Молодой человек будет кандидатом философских наук.

– Нет, нет, нет! – вдруг шумно запротестовал Блинов, вспомнив свой сон. – Я хочу быть только кандидатом индустриальных паук.

– А разве…

– Юрий Михайлович, здесь последнее слово за Михаилом.