Текст книги "Рыцари морских глубин"

Автор книги: Геннадий Гусаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Напротив нас прижались к бортам плавбазы «Нева» – бывшего трансатлантического парохода – крейсерские подводные лодки–ракетоносцы проекта 629. Кодовое название «Golf» («Гольф»).

На одной из таких служить мне. На какой?

Хорошо бы на той, что блестит тёмно–зелёной краской и белой ватерлинией. На свежевыкрашенном корпусе алеют суриком ряды шпигатов. Словно два цветка на палубе – бело–красные спасательные буи. На рубке – гордость и доблесть экипажа – знак «Отличный корабль». Красавица лодка!

Лодки разных типов и проектов, стоящие пасмурным камчатским утром в бухте Крашенинникова – боевые единицы 15‑й эскадры Камчатской флотилии. На какой из них выпадет судьба служить недавним курсантам, уже считающим себя подводниками?

Среди нас рулевые–сигнальщики, штурманские и торпедные электрики, радисты и радиометристы, гидроакустики, мотористы, трюмные машинисты и турбинисты, электрики, торпедисты, операторы баллистических ракет, коки, химики, шифровальщики.

Я и Петя Молчанов ещё в «учебке» договорились пойти служить вместе на одну лодку. Но как получится. Прикажут: «Тебе – туда! А тебе – туда!». И ничего другого не останется, как разойтись по разным кораблям и кубрикам.

А с Петей мы давно как братья. Койки в «учебке» рядом стояли. За столом рядом сидели. В кино бок о бок на одну скамью усаживались. В наряд вместе ходили. Деньги, какие нам на табак и мыло выдавали – пополам делили, вместе на печенье и лимонад тратили. Друг о друге всё знали. И если Петруха письмо из Московского строительного института получал, непременно давал прочитать и мне. Там училась его первая любовь – Лида Мацаева, девушка–иркутяночка с богатой русой косой, удивительно внешне похожая на киноактрису Жанну Прохоренко. Когда смотрели фильм «Баллада о солдате», Петруха толкал меня в плечо, счастливо улыбался.

– Гляди, вылитая моя Лидка!

– Да и сам вижу… Точно как на фотке! Сёстры–близнецы!

Письма от Лиды–студентки приходили часто, и я был в курсе всех сердечных тайн моего друга. Как же разлучаться нам – страстным охотникам, любителям природы, выросшим в деревнях, имевшим так много общего?!

Мой отец – лесник. Его – ветеринар.

Мы спорили до хрипоты – кто из них в деревне важнее. Мы ссорились, доказывая один другому, как вставляются патроны в магазин охотничьего карабина, как ревёт изюбрь, как распознать след колонка от соболиного. Мы расходились в обиде, несколько дней молчали, не разговаривали, но долго не могли обойтись один без другого.

У Петрухи мать Наталья Аббакумовна из рода гольдов. Гордый таёжный народ. Петруха и лицом, и характером в мать. Глаза слегка прищурены, немного скуловат, как и положено потомку гольдов. Ну, и упрямец, конечно. Нос прямой, губы поджаты. Это материнское.

Зато волосы отцовские, вьющиеся, чубом из–под бескозырки выбиваются. И статью казацкой, даурской в отца Петька. Прямой, сильный, с горячей удалью в глазах. Ему бы скакуна порезвее да шашку поострее! Да не знает Петруха, что дороже ему – тайга байкальская, угрюмая, заснеженная, скалистая, с беличьим цоканьем и рёвом изюбриным? Или степь раздольная, даурская? И то, и другое дорого ему!

Своим гольдско–казацким происхождением Петька очень гордился. Старательно закручивал усы, держал осанку и любил, шутки ради, посыпать речь гольдскими и казацкими словечками.

– Амба–тигра тоже люди, только рубашка другой… И моя командира отделения – тоже люди, токмо моя шибко не понимай, почему опять в наряд на камбуз ходи…

Или:

– Чаво, паря, гутаришь? Ноне опосля наряду у мово куреня собирамся. Зараз вместе вечерять будем…

Его кумир гольд Дерсу Узала из одноимённой книги Владимира Клавдиевича Арсеньева. Его любимый герой – казак Роман Улыбин из фильма «Даурия».

Зная Петрухин упрямый характер, я как ни в чём не бывало, заговаривал с ним после размолвки. Он молча улыбался, от прилива радости хватал меня за грудки, давал тычину в бок. Сцепившись в жаркой схватке, как два молодых секача, мы отчаянно и беззлобно боролись, стараясь не уступить один другому. Выбившись из сил, распластывались рядом, тяжело дыша.

– Зря тогда, в Иркутске, когда мы с ней гуляли всю ночь, я не трахнул её. Была возможность да я, дурень, заскромничал… Письмо вчера получил, – делился сокровенным Петруха, едва переведя дух после нашей отчаянной потасовки.

– Чего же молчишь? Что пишет?

– Как всегда: «Люблю, целую…».

Никак нельзя нам с Петрухой на разные корабли идти!

С подводных лодок подходят офицеры, набирают нужных им специалистов, и наши ряды быстро редеют.

Но вот с понравившейся нам лодки вразвалочку сходит бравый коротышка старлей с повязкой дежурного по кораблю. В лихо заломленной пилотке, с чёрной кобурой, болтающейся на ремешках. Выпускник Ленинградского Высшего военно–морского училища подводного плавания имени Ленинского комсомола старший лейтенант Тушин Николай Алексеевич по прозвищу Помазок.

– Привет, рыцари морских глубин! Я – командир бэче два… Кто ко мне служить? – пыхнул сигареткой просоленный мариман.

Все видели, с какой лодки он явился. Вопрос потонул в криках:

– Я-я! Меня-я! Я хочу! Возьмите! Товарищ старший лейтенант! Я к вам служить! Я пойду! Я-я…

Офицер потушил сигарету о каблук, затоптал окурок в мокрый песок. Поправил на голове пилотку, сдвинув её ещё больше на затылок, чтобы казаться повыше.

– Так, моряки… Короче! Баянисты, гитаристы, фотографы, спортсмены–разрядники, художники, участники самодеятельности и прочие таланты есть?

У меня первый разряд по лыжам, у Петрухи разрядов нет. Я немного рисую. Петруха кисть в руках не держал. Но куда я без него? Других способностей, кроме как бить белку в глаз, выследить в тайге изюбра или поставить капкан на соболя, у Петрухи нет. К сожалению, его охотничьи навыки здесь ни к чему. Стоим, молчим.

Но не могут «бледнолицые» не наступить на одни и те же грабли дважды! Учёные уже все мичманом Загнибородиным! Вечная ему память! Так нет же! Орут:

– Есть таланты, есть!

– Таланты! Выйти из строя!

«Таланты» радостно сделали шаг вперёд, а бесталанные, вздыхая, остались на месте.

– Извините, товарищи таланты! Не сомневаюсь, что вы отличные парни и толковые спецы, но вас на корабле будет постоянно забирать у меня замполит для рисования стенгазет и боевых листков, для выступлений в матросском клубе, на тренировки для соревнований. А мне матросы нужны, работяги в отсеке, а не побегушники на сцену…

И он подошёл к нам.

– Корешки, что ли?

– Так точно! На одну лодку мечтаем попасть.

– Настоящая флотская дружба – это хорошо. Такое качество для подводников в особой цене. Чего ж такие бесталанные?

– Если понадобится сплясать по вашему приказу, товарищ старший лейтенант, мы так сбацаем…

– Понятно… Вижу – смекалистые ребята. Беру к себе.

Так я и Пётр Молчанов оказались на К-136. Вместе с нами на эту лодку, ставшую на три года родным домом, пришли электромеханик Александр Емцов и оператор Михаил Горбунов, электрооператоры Николай Чепель и Валерий Конарев.

Старший лейтенант Тушин не в лодку повёл нас, как думали мы. Он зашагал на плавбазу «Нева», легко взбежал по крутому высокому трапу, привычно козырнул флагу и вахтенному. Следом за офицером то же самое проделали мы, но с волнением и трепетом: первый раз в жизни корабельному флагу честь отдаём!

Командир БЧ‑2 завёл нас в просторный кубрик плавбазы. Познакомил с командирами отделений, со старшиной команды. Те радушно и понимающе улыбнулись:

– Голодные, как бобики? Ничего, в аккурат к обеду подоспели… А пока располагайтесь. Вот ваши койки и рундуки.

Бачковые принесли обед. Моряки с чашками, ложками расселись за столами по боевым частям. Молодые, мы то–есть, стесняемся, побаиваемся усатых, серьёзных подводников со старшинскими нашивками. Но те подталкивают к столу.

– Давайте, парни, смелее…

На столе – глаза разбегаются: белый хлеб, сыр, масло, консервы, плов, борщ, компот, печенье, галеты…

А самое главное – никто ничего не делит, как в учебном отряде. Наливай борща, сколько хочешь. Бери хлеба, сколько хочешь. Набирай в чашку плова, сколько хочешь.

– Ешьте, парни. Мало будет – бачковые за добавкой на камбуз сходят. Наваливайтесь!

Ну, мы навалились! За весь учебный год в учебном отряде подплава, за муторное плавание на «Балхаше» оторвались на борще, плове, сардинах, на компоте с печеньем!

Откинулись на койках: ух! Объелись с жадности. Обожрались, как дурни на поминках. Животы пораздуло.

Старшины смеются, чашки подпихивают, пачки с печеньем подсовывают:

– Рубайте, не стесняйтесь. Сами такими были, знаем…

После обеда – сон–час.

Виктор Деревягин, командир отделения электрооператоров, забираясь в койку, зевнул, пробормотал со смешком:

– После вкусного обеда по закону Архимеда полежать надо часок, чтобы жирок на пузе завязался.

Упал и тотчас захрапел. А мы, сытые как столовские коты, поднялись на верхнюю палубу плавбазы, откуда хорошо видна бухта, корабли у пирсов, дома на берегу. Бухта до недавнего времени называлась Тарья, но переименована в честь географа, исследователя Камчатки Степана Крашенинникова. Посёлок Лахтажный из полутора десятка панельных пятиэтажных домов для офицерских семей. Памятник Герою Советского Союза Николаю Вилкову рядом с матросским клубом и рубка подводной лодки – памятник погибшей в годы войны Л-16.

Плавбаза «Нева» – 1912‑го года постройки, некогда – суперлайнер Трансбалта, а ныне плавказарма экипажей подводных лодок–ракетоносцев. Об этом я узнал от мичмана–сверхсрочника, безделья ради размотавшего удочку. Сделав несколько лёгких, коротких рывков, мичман быстро начал сматывать лесу, размашисто выхватывая её из глубины. На крючке болталась большая ленивая камбала. Мичман снял рыбу с крючка, швырнул в воду.

– Плыви, родная! Мне ты не надо. Мне важен сам процесс…

Он посмотрел на часы, смотал удочку, похлопал меня по плечу.

– Вот здесь тебе и служить, парень! Родине и флоту советскому! Счастливо! Не опоздай на построение экипажа.

И, уходя, подал широченную, как та камбала, ладонь.

– Мичман Гусаров, боцман сто тридцать шестой.

«Ни фига тут порядочки, – подумалось мне, – мичман матросу запросто руку подаёт!».

Вдали, от посёлка Тарья взлетают гидросамолёты, проносятся над бухтой. Уходят на боевое патрулирование советских территориальных вод.

Может, на одном из них летит воздушный стрелок Иван Быков – земляк из Новосибирска, подбивавший меня на службу в авиацию.

Сейчас на том гидросамолёте мог лететь я.

Но я выбрал море…

Я уже забыл, как мучился от качки на развалюхе – «Балхаше», как, безучастный ко всему, смотрел на беснующиеся волны и стонал, сокращаясь в рвотных позывах:

– Ох, и зачем только я выбрал море?

Я снова лежу грудью на железном планшире борта, незыблемого как бетонная стена, и шепчу, неслышно, одними губами:

– Здравствуй, море…

«Заштатники»

Вчерашний пасмурный, с моросящим дождём день закончился страшенной грозой с оглушающими раскатами грома и ослепляющими молниями. В палатке, несмотря на полночный час, становилось светло. Дождь лил обильными струями всю ночь, но к утру прекратился.

Я выбрался из палатки, размял затекшее от долгого лежания тело. Под плёнкой, наброшенной на палатку, набилось столько задохшихся комаров, что я сгребал их горстями.

Неудачно готовил завтрак на костре. Сначала второпях опрокинул котелок с супом. Потом пролил кисель. Пока занимался катамараном, прозевал костёр. Запылала высохшая возле него трава, огонь подобрался к пакету с конфетами. Обёртки обгорели, конфеты обуглились, пришлось выбросить. Пропах дымом хлеб, купленный в Колпашево.

14.00. Волны на реке всё ещё ходят ходуном, но ветер стих.

14.15. Рискнул перебраться на левый берег под защиту высоких и густых тальников. Исполинские ветлы возвышаются над ними.

15.15. Я уже на левом берегу. Здесь спокойнее, но стоит перестать работать вёслами, как ветер тотчас относит на фарватер.

Лесистый берег сменился зелёной долиной. На ней разгуливают белые и гнедые лошади с жеребятами. На правом берегу виднеются какие–то избы. Чувствуется приближение большого населённого пункта. Верхушка мачты телевизионного ретранслятора, еле различимая в бинокль, подтверждает мои догадки.

17.00. Очень медленно иду левым берегом. Чёрные тучи застилают небо. Свежо. Накрапывает дождь.

17.30. Вхожу в протоку. Где–то слева село Парабель.

19.00. Ужасный ветер едва не утащил меня на фарватер, на середину реки. А там творится что–то невообразимое. Шторм как на море. Огромные волны катятся валами. Еле удержался, беспрестанно работая вёслами, чтобы не оказаться во власти стихии. Уцепился за ветку молодой ивы, торчащую из воды, привязался к ней и совсем обессиленный упал на дощатый настил, перевёл дух. На сильнейшем ветру простоял час, а точнее, проболтался, раскачиваемый и сотрясаемый разъярёнными волнами. От беспрерывного дёрганья ветка оборвалась и меня опять едва не унесло туда, где поджидала возможная гибель на неуправляемом плоту, уносимом штормовым ветром и волнами под огромные речные суда.

Ещё час безуспешно работал вёслами, выгребаясь против ветра, оставаясь почти на месте. От столь неравной борьбы я весь взмок и пал духом, потому что начинало темнеть, а я не смог до сих пор прибиться к береговым кустам, закрепиться за них и всё ещё оставался в опасной близости с фарватером.

Не огромные волны внушали страх, а то и дело идущие по середине взбесившейся реки широкие, гружёные песком баржи. На волнах «Дик» держится хорошо, но плот–катамаран в такую скверную погоду становится совершепнно непослушным и угодить под баржу – к бабке не ходи.

Обессилев, я бросил вёсла на волю Господа Бога: будь, что будет! Но неожиданно ветер стих, мне удалось подойти к пологому травянистому берегу.

23.00. Вдали, слева, светится огнями старинное село Парабель. Располагаюсь на привал. Нарвал охапки травы, настелил под себя, чтобы мягче и теплее спать. Пока ставил палатку, в неё набилось столько комаров, что не продохнуть. Проклятые насекомые такие злющие, что не спасает от них и сетка–накомарник. Застегнувшись на «молнию», долго воевал с ними, пока не перебил всех кепкой.

Смертельно усталый, не помню, как заснул, как спал. Просто вырубился, наповал сражённый глубоким сном.

Проснулся в десять часов утра. В палатке нудели комары, напитые кровью. Моей, понятно. Всё же пробились внутрь сквозь щели.

Я откинул полог.

Солнце яркое, тёплое резало глаза ослепительным светом. Переливаясь в его лучах тёмно–синими, зелёными, голубыми волнами, несла свои воды могучая Обь. Сибирская владычица тайги и болотистых равнин, неиссякаемый источник жизни, главная питательная артерия всей Западно – Сибирской низменности. Из века в век, из тысячелетия в тысячелетие, из эры в эру, не останавливаясь ни на мгновение, течёт она с юга на север, с гор Алтая в море Карское.

Так было здесь сотни миллионов лет назад, в кембрийский период, когда по дну реки ползали трилобиты, а болотистые берега заселяли причудливые растения, кишащие амфибиями.

Так будет и сотни миллионов лет после нас, и какие–нибудь невообразимые существа будут греться на солнце на этом самом месте.

Однако, некогда философствовать. День обещает быть жарким, ветра нет и надо попытаться войти в протоку Парабель, берущую начало левее, за мыском, в каких–нибудь двухстах метрах от меня. И это будет сделать не просто. Вдоль берега, повинуясь непонятным законам гидродинамики, течение здесь обратное. Брось в воду щепку, палку и вот уже они, подхваченные быстрым потоком устремляются назад, закручиваются водоворотом, плывут к фарватеру. Но, благо, нет ветра.

После трёх попыток справиться с противным мне течением, я, наконец, догребаюсь до мыска, обхожу его и облегчённо вздыхаю. Я в тихой, спокойной протоке Парабель. Идти по ней километров сто или больше – трудно высчитать расстояние по карте – протока на ней извилистой синей ниткой вьётся по бледно–зелёным пятнам топографических обозначений болот и тальниковых зарослей до Каргаска.

Прохожу селом. По обеим сторонам протоки, как на широкой улице, стоят дома. Ступени крыльца от каждой избы сбегают прямо к воде. Возле домашнего причала болтаются две–три лодки. Обласки–долблёнки, дощатые вёсельные, дюралевые моторки. Они во множестве снуют по протоке и её заливам, по проливам и плёсам. На некоторые лодки приделаны срезанные со старых автомобилей салоны. На их крышах табло с шашечками такси. Чудно! Чего только не придумают находчивые жители речных деревень! Нужда – мать изобретательности!

Вот самодельное речное такси, тарахтя дымящим двигателем, подвезло к полузатопленной барже, служащей причалом, гостей из близлежащего посёлка. А вот молодая мамаша с дочкой–первоклассницей, прикрываясь от утренней прохлады брезентовой накидкой, усаживается в лодку. Бородатый старик вставляет вёсла в уключины, готовится везти внучку в школу. Мимо проносятся моторки с прилично одетыми людьми. Они спешат на работу, в больницу, в магазин, по другим делам. Катер, гружёный сеном, простучал мотором навстречу мне. Лодочный транспорт, судя по обилию плавсредств, здесь также привычен, как в нашем городе автомобильный.

Венеция да и только!

После полудня скрылось село Парабель за поворотом, где слева в протоку влилась река Парабель, образуя в этом месте трёхустье.

Неторопливое, безмятежное плавание по тихой протоке вновь вернуло меня в хорошее расположение духа, подняло настроение, изрядно подпорченное на штормовой Оби. Над головой со свистом рассекают воздух быстрокрылые утки. Призывно трубя, пролетают журавли. В зарослях тальников надрывают глотки своим «падер–рись… падер–рись…» кулики. И словно крохотный вертолётик взмывает вверх и с жужжанием падает с высоты длинноклювый азиатский бекас.

Я выпил горячий кофе, достал из планшета толстую походную тетрадь, гелиевую ручку, и слегка подправляя плот веслом, полистал потрёпанные страницы.

Итак, на чём прошлый раз остановился?

На том, как впервые в жизни пробухал яловыми сапогами по верхней палубе подводной лодки.

Да, именно, пробухал. Потому что прочный корпус подводного корабля снаружи одет в лёгкую обшивку со множеством на ней овальных дыр–шпигатов. На прочном корпусе закреплены огромные баллоны с воздухом высокого давления, трубопроводы, механизмы гидравлики и другое оборудование. Листы металла в пять миллиметров прикрывают это нагромождение забортной аппаратуры, делают обводы корабля плавными, обтекаемыми. Прочный корпус подлодки без лёгкого всё равно что автомобиль без капота. А шпигаты нужны для того, чтобы на глубине тяжестью воды не раздавило, не прогнуло тонкое железо лёгкого корпуса. И когда идёшь поверху, шаги гулко, как по пустой бочке, отдаются по всей палубе и в надстройке. И про сапоги я упомянул не случайно. Именно в них, в сапогах из добротной кожи, большей частью ходят подводники на лодку и обратно с неё. Это уже потом, в отсеке или на плавбазе переобуваются в мягкие сандалии, в ботинки. А попробуй без сапог выйти на швартовку! Гиблое дело! При работе со стальными тросами, на погрузках и выгрузках торпед, ракет, аккумуляторных батарей, продовольствия, патронов регенерации воздуха, во время суетной беготни по трапам не обойтись без сапог.

Волнительная радость, испытываемая мною при первом восхождении на подводную лодку наверно сравнима с чувствами дикаря–туземца, обуреваемого восторгом от посещения парусного фрегата Магеллана. Легко взбежал я по трапу на борт К-136, козырнул флагу и вслед за всеми исчез за железной боковой дверью в ограждении боевой рубки. Там, внутри, быстро по ступеням трапа вверх, к открытому люку на верхнем мостике. Один за другим прыгают в него подводники. На какое–то мгновение опираются на крышку люка, но руки уже поймали латунные, отполированные до золотого блеска поручни вертикального трапа. Не задевая ногами перемычек, камнем падают вниз в узкой трубе люка, скользя ладонями по холодным поручням. Задерживаться нельзя. Иначе тебе на голову приземлится пара чьих–нибудь сапог. Мягкий соскок и ты в ослепленьи центрального поста, сверкающего хромом, никелем, медью и латунью, разноцветьем табло на приборных панелях.

Но камнем лететь вниз, слегка придерживаясь за поручни, это особый шик. На то тренировка нужна. И не одного дня. Так, что мы, салаги, в первый свой выход на боевой корабль мешками неуклюже вваливались в рубочный люк, цепко хватались за поручни, искали ногами лесенку, уворачиваясь от сапог спускавшегося тебе на голову товарища.

А спустившись в центральный пост, ошалело разинули рты от сияния, блеска и бесподобной чистоты в отсеке.

Мы растерянно столпились у колонки аварийного всплытия, не соображая в какую круглую межотсечную дверь нырнуть. Где нос? Где корма?

На помощь пришёл старшина команды БЧ‑2 Голычев.

Улыбается главный старшина, с пониманием смотрит на потерявшихся новичков: что с них взять? Известное дело – салажня!

– Что, заблудились? Пожалуйте за мной в четвёртый отсек!

Он приподнял вверх длинную рукоятку кремальеры – стального обруча, освобождая сферическую дверь в переборке от прижимающих её клиньев.

Межотсечные двери на подводной лодке всегда должны быть закрыты и задраены на кремальеру. Оставить не задраенной, открытой дверь на лодке – морская серость. То же самое, как ехать в автомобиле с распахнутой дверцей. Вы садитесь в автомобиль, и не думая, чисто машинально захлопываете за собой дверцу.

Так и подводник. Пройти из отсека в отсек и оставить за собой открытую дверь – оплошность, не позволительная даже зелёным салагам. И если в кино увидите раззяпанные настежь межотсечные двери в подводной лодке, особенно в подводном положении или по боевой тревоге – знайте! То наиглупейшая глупость, наитупейшая тупость дурака–режиссёра, пожалевшего деньги на консультации со специалистами.

Держать открытыми двери в отсеках разрешается только по команде с центрального поста, о чём делается соответствующая запись в вахтенном журнале. Так, например, открываются двери для вентиляции отсеков, для прохода бачковых во время обеда, в период ремонта в доке. В море проход из отсека в отсек допускается только с разрешения центрального поста и с обязательным задраиванием двери за собой. По боевой тревоге все находятся на своих боевых постах. И все переборки задраены наглухо на кремальеру. Так вот!

Привёл нас Голычев в четвёртый, ракетный отсек, по боевым постам распределил. Заштатно, конечно. Пока не сдашь зачёты на допуск к самостоятельному управлению боевым постом, в штатное расписание не зачислят. Осмотрелись мы в отсеке, призадумались: «Неужто всё это можно выучить?».

– Не только своего отсека, а всей лодки системы сдать! – наставительно сказал мне командир отделения электромехаников старшина второй статьи Мосолов, земляк из Новосибирска.

В четвёртом отсеке три ракетные шахты. Пока пустые. Ракеты в них загружаются перед учебными стрельбами или перед выходом в океан на боевое дежурство.

Верхняя палуба в отсеке жилая. По левому борту здесь тесная каюта командира БЧ‑2 и командира группы управления стрельбой. По правому борту ряд двухъярусных пристежных коек. На весь личный состав отсека их не хватает. Спят лишь те, кто сменился с вахты. Вахтенные, подвахтенные бодрствуют на боевых постах.

А хуже всех заштатникам. Новичков тоже берут в море для быстрейшего освоения техники, а спать бедолагам негде. Кто где примостится, тому месту и рад. Я, помнится, на первых порах, устроил лежанку на электродвигателе–преобразователе высоких частот. Агрегат тот был заведованием акустиков из второго отсека, но конструктора не нашли ничего лучше, как запихнуть это дико воющее на высокой ноте чудовище в наш четвёртый. Он включался не надолго, но очень часто и всегда неожиданно. Поначалу я подпрыгивал на нём от всё возрастающего воя, но потом привык. От агрегата исходило тепло, и это было кстати в холодное время года и невыносимо жарко в тропическую жару.

На средней палубе в нашем отсеке располагалась пусковая аппаратура, пульты управления запуском ракет, электронно–вычислительная машина «Марс», оборудование для заправки ракет воздухом и горючим.

Самая нижняя палуба предназначалась для управления подъёмными столами, на которых стояли ракеты. До модернизации запуски баллистических ракет производились в надводном положении. На подъёмном пусковом столе ракета поднималась на верхний срез шахты и до старта удерживалась четырьмя стойками с захватами, запираемыми гидравлическими замками.

В первый же день нам выдали листки–ведомости с перечисленными в них системами по устройству корабля для сдачи зачётов. Трюмная, масляная, воздуха высокого, среднего и низкого давления, топливная, гидравлическая и другие системы, электрооборудование, расположение аварийных захлопок, пожарных насосов, балластных цистерн, больших и маленьких вентилей, кранов, ручек и рукояток, кнопок, тумблеров, выключателей и ещё много другой хрени.

По незнанию устройства корабля, формально изученного в курсантской роте подплава, мы часто попадали впросак.

В «учебке» инструктора предупреждали: «Смотрите, не опарафиньтесь там… Найдутся хохмачи, отправят вас с поручением к командиру, который на клотике чай с мусингами пьёт… Или прикажут кувалдой кнехты осаживать… Отправят на камбуз макароны продувать. Дадут напильник и заставят якорь затачивать, чтобы поострее был…».

Нас такими штучками–дрючками не купишь. Ушлые мы. Наслышаны о всяких причудах над молодыми. И байку про боцмана знаем: на каком–то корабле старый боцманюга подшутил над салагой:

– Вот тебе, – говорит, – ножовка по металлу, отпили лапу у якоря.

Молодой матрос пошоркал ножовкой по чугуняке немыслимой толщины. Видит, тут и до пенсии не справишься. Пошёл, договорился с автогенщиками, выпросил у них на время газовую горелку. Размотал шланги на пирсе, на борт корабля перекинул. До призыва на флот парень в колхозе газосварщиком работал. Быстро управился с заданием боцмана, отхватил лапу резаком. Тот пришёл, глянул, за голову схватился: вот так подшутил!

Или в паровом флоте. Молодых матросов старослужащие за паром в котельную посылали. С серьёзным видом сунут салаге мешок в руки, говорят значительно:

– Сходи, салабон, к кочегарам, принеси пару. Да не выпусти, смотри, по дороге! И поспешай!

Молодому стыдно переспрашивать, показывать незнание своё. Думает, так надо, коли говорят. Моряки в летах, усатые, дядьки строгие, ослушаться нельзя. Идёт, подаёт мешок кочегару. Тот молча вентиль паровой откроет, мешок на него наставит, паром наполняет.

– На, неси, – подаёт пустой мешок. – Торопись, а то пар выйдет.

Нет, нас такой фигнёй не купить. Знаем про клотик, знаем про мусинги. Кнехты осаживать, макароны продувать, якоря затачивать не будем. А больше на лодке и одурачить нечем.

– Ну, парни, как зачёты продвигаются? – спросил меня и Петруху наш «отделённый» Мосолов. – Топливную систему заправки дизелей хорошо выучили, готовы зачёты сдавать?

– Нормально, – ответил я.

– А это мы сейчас проверим. Вот тебе обрез из–под тараньки, сгоняй в шестой дизельный, попроси у мотористов солярки поёлы почистить. Знаешь, где разобщительный краник находится?

– Знаю…

– Давай, тарахти сандалиями…

– Есть!

Довольный, что проверка на знание топливной системы оказалась такой лёгкой, я бегом в дизельный отсек. Чего проще?! Знаю, где сливной кран. Открою, наберу соляра и зачёт обеспечен!

Прибегаю в шестой, обращаюсь, как положено к старшине команды мотористов Сергееву:

– Товарищ главный старшина! Разрешите соляра набрать?

– Разрешаю… – равнодушным тоном ответил тот, занятый своими делами и, наклонясь над конторкой, чему–то усмехнулся.

А вот и кран. Подвешиваю обрезик под него, открываю вентиль. Тоненькая струйка соляра прожурчала и закончилась. На донышке в жестяном ведёрке чуть–чуть. Маловато для мытья поёл – дюралевых настилов. Я крутил вентиль туда–сюда. Не бежит соляр, хоть тресни.

Сергеев подошёл, озабоченно поинтересовался:

– Не бежит?

– Не-е, – помотал я головой.

– Подкачать надо, – отходя от меня, буркнул главстаршина.

– А где насос? – робко спросил я.

– Как же ты, дорогой, топливную систему сдавать собираешься? Даже не знаешь, где насос перекачки соляра… Ладно, пойдём покажу.

Сергеев завёл меня в узкий проход между дизелями. У одного из них снизу торчала большая тяжёлая рукоятка наподобие той, что путейцы костыли из шпал выдёргивают.

– Вот, – сказал он, – качай. Да смотри лишка не перелей через край. Подтирать потом сам будешь.

Я навалился на рычаг. Не тут–то было! Еле сдвинул немного. Всем телом даванул, рычаг до палубы опустился. Выдернул его из зацепа, переставил в верхнее положение, кое–как ещё разок провернул. Добрый качок получился! Не перелить бы через край!

Побежал, посмотрел. Немного прибавилось в ведёрке. Я опять к рукоятке, насилу пару раз придавил её до низу, на что дизель ответил сиплыми вздохами. Наверно, теперь хватит.

Пошёл, проверил. Немного добавилось!

Проклятый насос! Такими темпами качать – грыжу получить можно. Мимо мотористы проходят, через рычаг перешагивают: нет бы помочь! Так ещё подначивают:

– Что, молодой, мало каши ел? Силёнок не хватает?

И хохочут. Надо мной смеются. Слабаком, наверно, считают.

Опять навалился, выбиваясь из сил, несколько раз принимался за проклятущий рычаг.

В очередной раз возвратившись посмотреть, сколько соляра набралось, вдруг заметил, как Сергеев торопливо и со смехом закручивал какой–то вентиль. Заподозрив подвох, я проследил глазами по трубопроводу, идущему от подозрительного вентиля. Так и есть! Подходит к сливному крану! Я осторожно начал отворачивать вентиль. Злополучный кран зафыркал, зажурчал пенистой струёй. Я наполнил соляром обрез, смущённо спросил:

– А что тогда я качал тем рычагом?

– А то, мой друг, валоповоротка. Предназначена для проворачивания коленчатых валов у дизелей.

Сергеев нажал тангенту переговорного устройства.

– Четвёртый! Ответь шестому!

– Четвёртый слушает!

– Спасибо, Мосолов! Твой боец помог дизель провернуть. Что нам, маслопупам, свою силушку надрывать, когда не перевелись ещё на флоте олухи?

Сконфуженный, я вернулся в отсек с полным обрезом солярки.

– Ну, что, салабон, провернул дизелёк? – хватаясь со смеху за живот, спросил Мосолов. – Готов сдавать топливную систему?

– Нет, уж, дудки! Больше не прикупите! Лучше я ещё полажу по трюмам и выгородкам, пока досконально не выучу!

– Правильно! Ответ достойный! Иди, надраивай поёлы!

Каждый вечер на плавбазе после ужина демонстрировался фильм, а я и Петя Молчанов как одержимые шли на лодку. Лазали по отсекам, отыскивая согласно схемам, всякие вентили, манипуляторы, рубильники, кнопки, выключатели, записывали в блокноты маркировку трубопроводов, номера шпангоутов, аварийных захлопок, электрощитов, расположение механизмов, количество и вес аккумуляторных батарей и всякую другую заумную хрень, из которой состоит ракетный подводный крейсер.