Текст книги "Рыцари морских глубин"

Автор книги: Геннадий Гусаченко

Тетрадь четвёртая. Подводные мили

«Надежда и желание взаимно подстрекают друг друга, так что когда одно холодеет, то другое стынет, и когда одно разгорается, то закипает другое».

(Франческо Петрарка, «О презрении к миру», 1343 г.)

В сумерках угасающего дня размытый закатом горизонт обозначился в западной стороне тонкой полоской берега.

В очертаниях строений угадывался Каргасок. В переводе с языка коренных жителей–селькупов – Медвежий мыс. Обширный залив отделял меня от этого старинного сибирского села бывших царских и советских ссыльных. О том, что сюда насильно завозили на баржах политических осуждённых и без средств к существованию оставляли в тайге на «выживаемость», я узнал совершенно случайно. И вот как.

Когда, потеряв надежду добраться до Каргаска засветло, я уныло шевелил вёслами, удерживая плот носом к берегу, позади послышался надрывный вой моторной лодки. Он всё нарастал, и скоро моторка пронеслась мимо, развела волну. Вдруг развернулась, подрулила ко мне. Двигатель заглох. В вечерней тишине ещё шумела вода, вспененная её винтом, а лодка уже качалась у борта «Дика». Двое здоровяков в рыбацких куртках сидели в ней.

– Куда, старина путь держишь? – услышал я уже ставший привычным для меня вопрос. – Не надо ли чего?

– На Север иду. Хотелось бы до темноты в Каргасок добраться…

– Взять на буксир?

– Не откажусь. Да только потише, а то мой плот встречной волной зальёт.

Я подал рыбакам носовой швартовый конец, и моторка легко потащила «Дика» в сторону городка, смутно белеющего зданиями и портовыми сооружениями.

После стольких дней изнурительной работы вёслами так приятно оказаться в роли пассажира!

Раскинув руки, свободные от надоевших вёсел, я блаженствовал, наслаждаясь быстрым ходом, шумом встречной волны и беззаботностью. Но приятное путешествие «на халяву» быстро окончилось. Рыбаки подвели мой плот к берегу, сплошь заставленному лодками, катерами, ялами, буксирами самых разнообразных конструкций и модификаций. Справа высилась белоснежная громада речного толкача.

Готовясь к ночлегу на гостеприимном каргасокском берегу, я принялся разбирать вещи.

Рыбаки, неожиданно оказавшие мне услугу, оказались очень приветливыми, радушными братьями Зайцевыми, офицерами, недавно ушедшими в запас. Вячеслав Анатольевич – подполковник. Николай Анатольевич – капитан, бывший лётчик–штурман. Страстные охотники, любители природы, они добровольно избрали Медвежий мыс постоянным местом жительства. Полюбили этот некогда глухой таёжный край, а ныне обжитой, электрифицированный, с автомобильным, речным и воздушным сообщением.

Увидев на мне камуфлированную куртку, братья тотчас распознали во мне «в доску своего парня». Пригласили на чашку чая, в баньку, предложили переночевать у них. Я отказался, не желая без необходимости стеснять хороших людей. Огорчённые моим отказом погостевать, братья Зайцевы на прощание подарили прекрасную книгу «Земля Каргасокская» издательства Томского университета. Вот она, передо мной, с памятной надписью:

«Геннадию Григорьевичу от аборигенов Севера».

Роскошный подарок! В этой жизни мне уже ничего не нужно. Кроме скромной еды и пищи духовной. И был у меня пробел в знаниях края, по которому иду. И душа требовала их. И на зов её, как по волшебству явились братья Зайцевы и преподнесли книгу очерков о Каргасокском районе. Лучшего подарка они просто не могли сделать! Так в пустыне глоток воды дороже денег.

Бесконечно вам признателен, дорогие Вячеслав Анатольевич и Николай Анатольевич! Ещё раз спасибо!

Вот из этой самой книги я и узнал, что Каргасок – Медвежий мыс. Карга – по–селькупски – медведь.

История земли Каргасокской не является особенной. Её жителям пришлось пережить все те же невзгоды и невероятные трудности, что были и в других местах Сибири, Урала, Поволжья.

Каргасок – приобское село на севере Томской области. Первое упоминание о деревне Каргасокской на крутом берегу реки Панигатки датировано 1640‑м годом. В трёх километрах от впадения Панигатки в Обь, более чем три века назад, обосновались первые поселенцы – служилые «государевы» люди, основавшие Нарымский и Томский остроги.

Освоение Среднего Приобья – территории от устья Иртыша до устья Томи – в те времена шло медленно. Тайга, болота, суровые зимы, короткое лето с гнусом, с заморозками, неудобные почвы мало привлекали переселенцев, шедших в поисках лучшей доли и плодородных земель всё дальше на восток. Нарымским краем именовались заболоченные, таёжные непроходимые места Среднего Приобья. Крестьяне, ремесленники, купцы обходили стороной васюганские дебри. Шли в Минусинский край, на Алтай, на благоприятные земли с благодатным климатом. В Нарымском крае оставались на поселение служилые люди по «государеву указу». В 1720‑м году деревня Каргасокская насчитывала 22 двора казаков и церковных служителей. Однако, не они первыми начали рыбачить здесь, охотничать, собирать клюкву, грибы, орехи, строить жильё. До пришлых из Московии «государевых» людей здесь жили и поныне живут коренные жители – селькупы. Они и есть основатели Каргаска. Лишь преследуемые властями кержаки–староверы, подневольные «ссылочные» да пришлые «служилые люди по приказу» селились здесь по соседству с хантами и селькупами.

И цари, и советские тираны были не дураки: знали, куда ссылать неблагонадёжных. В Нарымский край! Отсюда не убежишь. Кто пытался вырваться летом – погибал в непроходимых болотах и топях, сжираемый комарьём и мошкой. Кто уходил зимой – в трескучий мороз замерзал на льду рек под завывание волчьих стай. Вниз по Оби и её протокам беглецам бежать некуда. Разве ещё дальше, в неизведанное. Вверх, ближе к родной стороне, против течения на вёслах не подняться.

В 1836 году в Нарымский край привезли первых ссыльных. Высадили их на левом высоком и крутом берегу Панигатки неподалеку от её устья. Правый берег – заливные луга. Всё! Живите как хотите. Уцелеете – счастье ваше. Помрёте – горя мало. И за то спасибо скажите. Не верёвку вам на шею накинули, не в каменоломни отправили на вечную каторгу. Цените царскую милость. Никто вам не виноват, господа ссыльные. Не баламутьте честной народ бредовыми призывами к революции и пустыми байками построения справедливого общества. Утопия это! Вы–то, господа ссыльные, конечно, понимали, что идеи всеобщего равенства, братства и благоденствия – чистый фарс. Но вы знали и другое: «свергнем царя – сами править будем!». За что и боролись. На то и напоролись.

Прижились в Нарымском крае господа ссыльные. Всё бывшие дворянчики, интеллигенция. Простому–то люду не до революций. Крестьяне в полях, работяги на фабриках с потными, неразогнутыми спинами не помышляли власть ухватить. А всё дворянчики да интеллигентики подбивали их «зажечь сыр бор», заварушку устроить, чтобы самим потом стать новыми князьями и боярами. За те нездоровые мыслишки и дурные делишки и оказались господа ссыльные в Нарымском крае. Прижились, однако. А что? Места окрест живописные, хотя и дикие: сразу за огородами тайга глухая, необъятная. И тайга, и река – кормилицы. Грибы, ягоды, орехи, дичь, рыба – к столу господ ссыльных. Бери, не ленись и не пропадёшь. Одно плохо: агитировать за свержение самодержавия некого. Селькупам до революции – как до шишки кедровой, расклёванной кедровкой. К казакам, староверам и церковникам не сунешься с идеей восстания против батюшки–царя. Вот и собирались ссыльные в какой–нибудь избе, до хрипоты спорили, сами себя убеждали. Ещё и пособия за это получали на квартиру, на питание. К примеру, в 1906 году ежемесячное пособие ссыльного составляло 3 рубля 30 копеек.

Такое вот «жестокосердное» царское правительство. Врагов своих явных не на виселицу, а на лоно природы отправляло. Ещё и подкармливало.

В начале прошлого века Нарымский край переполнили ссыльные. Местные жители их не жаловали. Смутьянами называли, «варнаками».

В тридцатые годы сталинских репрессий сюда хлынули потоки спецпереселенцев. Раскулаченных деревенских богатеев и прочих врагов советской власти высаживали с барж на необжитые места в любое время года. Пароходик уходил, а ссыльные, цепляясь за жизнь, рыли землянки, заготавливали и сушили грибы, ягоды, обустраивались как могли. Только на реку Васюган сослали сорок тысяч осужденных!

И царское, и советское правительства ссылали в эти гиблые места людей с целью удаления из центра страны наиболее беспокойных возмутителей общественного порядка, смутьянов, саботажников, вредителей, коррупционеров, всякого рода дармоедов, тунеядцев, паразитов. Попадали сюда, конечно, осужденные по наговору, клевете по принципу: «Лес рубят – щепки летят». Так всегда было. Хоть в древнем Риме, хоть в средневековой Франции. Хоть в цивилизованной фашистской Германии, хоть в социалистической советской стране. И всегда так будет. Ничтожество будет завидовать более умному, более успешному и при удобном случае сдаст конкурента с потрохами. А ничтожества были, есть и всегда будут. Стало быть, никакому обществу и никогда не избавиться от тюрем и лагерей. Кстати, в наше время в нашей России они переполнены. И кто знает, сколько там безвинно отбывают срок?

И тюрем, и наказаний, и других несчастий можно избежать, если следовать заповедям Божиим. Ведь что говорил Христос? Не сотвори себе кумира, чти отца и матерь твою, не убий, не прелюбодействуй, не укради, не клевещи на ближнего твоего…

Но вернёмся в Каргасок. Сейчас это красивый городок. Почти каждый дом – памятник деревянного зодчества. Затейливая резьба наличников, фронтонов изб, навесов над воротами, крылечками, колодцами придаёт Каргаску особый колорит северного таёжного городка. И глядя на замысловатые резные узоры любой приезжий сюда с восхищением скажет: «А не перевелись ещё на Руси мастера пилы, топора, рубанка, бурава и стамески!».

Нет, не узнать сегодня того Каргаска, что смотрит со страниц «Земли Каргасокской» серыми фотографиями чёрных изб, юрт хантов и селькупов. По нарядным чистым улицам нынешнего Каргаска снуют многочисленные автомобили. У причала порта грохочет якорными лебёдками паромный буксир. Идут по своим делам прилично одетые люди. Многие среди них, как братья Зайцевы, приезжие в последние годы по доброй воле ради красивой природы. Многие – и это большинство – потомки политосужденных, царских и советских ссыльных. Ничем не выделяются среди каргасокцев и обрусевшие селькупы: ни разговорной речью, ни одеждой, ни особым образом жизни. Разве чуть заметная скуловатость лица, раскосость глаз выдадут вам настоящего аборигена – ханта или селькупа.

Такое вот узнал я о Каргаске – Медвежьем мысе, из книги, любезно подаренной братьями Зайцевыми. Особенно мне понравились в ней заметки В. Г. Рудского о природе Каргасокского района. Вот несколько строк из этого замечательного очерка.

«Знаете ли вы, что наше Васюганское болото – самое большое в мире? Его площадь – пять миллионов гектаров. В этом болоте находится несколько сотен кубических километров воды. Во всём мире пресная вода стала на вес золота. А здесь её – целое море… Однако, главное богатство болот – торф. А это и химическое сырьё, и газ, и удобрение. А кто утверждал, что наши болота – гиблое место? Только тот, кто не бывал на них, когда цветёт андромеда. Надо хоть раз увидеть её бело–розовое цветение, чтобы навек перестать плохо говорить о болотах. А ведь есть ещё и не менее красивая кассандра… А что за прелесть багульник в пору цветения! Нет, стоит сходить на болота даже вопреки сложившемуся ореолу мрачности вокруг них. А ведь мы не сказали ещё о сфагнуме – растении, из нижних листьев которого образуется торф. Сфагнум – мох, а без него на Севере не строится ни один дом… Но ведь есть ещё и клюква. «Северным лимоном» называют её северяне. Клюква – прекрасное лекарство, лечит болезни желудка и печени, при смешивании с мёдом великолепно помогает от кашля. Клюкву рекомендуют при гипертонии, атеросклерозе, при болезнях почек. Клюквенный сок утоляет жажду. Не ягода, а целая аптека!».

С такой вот любовью рассказал о своём Каргасокском районе преподаватель географии и биологии, участник Великой Отечественной войны Валентин Григорьевич Рудский.

Рассказ о недолгом пребывании в Каргаске будет неполным, если не упомяну о мастере буровых работ Олеге. Не знаю фамилии этого длинноволосого небритого мужчины средних лет с перебинтованной рукой. Он ввалился ко мне в палатку с двумя бутылками пива и пакетиком подсоленных сухариков.

– Извини, друг, за вторжение… Не ночевать же мне на улице… Стражи порядка за бомжа примут, а я прямо с вахты, с буровой. Да вот на томский автобус опоздал, а в гостиницу в таком виде, сам понимаешь. Неписанный закон туристов, охотников и геологов обязывает делиться местом у костра и ночлегом с запоздалым путником. Надеюсь, найдётся и мне пристанище в твоей походной обители? – объяснил незнакомец своё беспардонное появление.

Я ещё хлопал от изумления глазами, огорошенный тирадой нежданного гостя, а тот бесцеремонно отодвинул мои рюкзаки, откупорил бутылки. Высыпал в чашку сухарики и непринуждённо, как давнишний приятель, придвинул мне.

– Пей пиво. Свежее, «Жигулёвское». По телевизору всякую рекламу гонят, а я такое люблю… Чего это ты пишешь?

Он вёл себя так, словно мы сто лет знакомы, и не виделись ровно столько, сколько нужно, чтобы сбегать за пивом.

– Да так… Веду дневниковые записи путешествия. Самосплавом иду вниз по Оби.

– Смелый мужик. А мне в больницу в Томск надо. Пальцы травмировал, тросом передавило. Болит, зараза…

Он покачал замотанной, видимо, наспех, правой рукой, подул на неё. Зубами от боли поскрипел.

– На вертолёте прямо с буровой и сюда, – повторил он. – На десять минут и опоздал всего. Теперь ночь терпеть и ещё день ехать. До утра у тебя перекантуюсь… Не возражаешь?

Ну, что оставалось делать? Не гнать же его, в самом деле. Человек с миром пришёл, пивом угощает. Мне стало жаль его. Я порылся в рюкзаке, достал аптечку.

– На вот, проглоти таблетку пенталгина. Сильно действующее обезболивающее средство. И с собой возьми упаковку.

– Думаешь, полегчает?

– Испытано.

– Спасибо, друг.

– Нефтяник?

– Упаси, Бог! Нефть – кровь земли. Сосать кровь кормилицы нашей матери–земли – кощунство. Я нефтяной изыскательский факультет геолого–разведочного института закончил. Инженер–нефтяник по специальности. Нефть принципиально не ищу, не добываю.

– Что же тогда буришь?

– Воду. Бьём водяные скважины для газовиков, нефтяников, лесозаготовителей, в рабочих посёлках, в деревнях. Был когда–то начальником да сняли с должности.

– Пропился?

– Что, заметно по физиономии? Не скрою, друг, употребляю. Видал бы ты какая у нас работа… Тайга, гнус, болото, духота, в грязи возимся по уши. Зимой холодрыга, пальцы прилипают к трубам стальным, белым от мороза. Вернёшься в балок – печурка дымит, не согреешься. А накатишь стакан – и приятная теплота по телу разольётся. Не подумай, не за пьянь меня с начальников сняли. За несчастный случай на производстве. Рабочий погиб с нарушением техники безопасности. Ну, меня и турнули. Благо, не судили. Теперь я мастер. Стыдно представляться… С моим–то образованием. Жена скурвилась. Я же весь Союз исколесил по командировкам. Теперь по России с бригадой мотаюсь. Кому такой муж нужен? Другого нашла. Разошлись… Оставил ей квартиру в Томске. Сын при ней был. А подрос – ко мне ушёл. Комната у нас с печным отоплением. Вместе живём. Он студент. Тоже в геолого–разведочном. Я дома редко бываю. Завтра навещу парня. Денег дам. Так и живём… Кстати, мы не познакомились: Олег!

– Геннадий Григорьевич!

Мы пожали друг другу руки. Откровенность, дружелюбность и общительность буровика, привыкшего к походной жизни среди неприхотливых вахтовиков, импонировала мне. И давно не стриженные волосы, несколько дней не бритое лицо незваного гостя уже не вызывали во мне антипатии. Напротив, я всё больше проникался уважением к человеку мужественной и романтической профессии, к истинному, но незаметному герою нашего времени. Он пробивал скважины в калмыцких и забайкальских степях, в пустыне Кара – Кум, в таёжных дебрях Урала и Якутии, на Курилах, Камчатке и на Сахалине, на болотах Приобья и Ямала.

– Мотаешься по свету, деньгу, наверно, приличную зашибаешь.

– Не всё деньгами меряется. Что меня тянет в тайгу комаров кормить, сам не знаю. Одно точно – не деньги.

– И всё–таки, если не коммерческая тайна, сколько зарабатывают буровики в твоей бригаде?

– Не секрет. Полторы штуки баксов.

– Ого!

– Для кого: «Ого!». А для нас копейки. Половина денег на билеты, на пропитание уходит. Раньше–то на самолётах бесплатно мы летали. Теперь свои денежки выкладываем. А что семьям остаётся? Гроши! Скажи честно: ты бы стал месить грязь на болоте, где не продохнуть от комарья, за двадцать тысяч нынешних деревянных рублей, сжираемых инфляцией?

Я неопределённо пожал плечами.

– Вот–вот… Работяги в бригаде, которые пришли заработать, часто меняются. Не каждому по нутру за эти копейки кормить гнус, выдёргивать из себя клещей, мокнуть в дождь, в снег в вонючей болотной хляби, месяцами дома не бывать… Хлебнут романтики и дёру дают. Остаются те, кого не деньги сюда влекут, а что–то другое, самому себе непонятное. Вот тянет в тайгу и всё тут. Как в той песне:

А я еду, а я еду за туманом,

За туманом и за запахом тайги.

Правда, песню эту вахтовики уже давно переиначили:

А я еду, а я еду за деньгами,

За туманом ездят только дураки…

Вот я такой дурак и есть. Посижу дома после вахты месячишко и сам не свой делаюсь. В тайгу мне надо, в степь ковыльную, в пустыню, в тундру… Знаю: ничего хорошего там нет, трудно будет, мерзопакостно, а ничего с собой поделать не могу. Рюкзак давно готов, схватил и опять на месяц скитаний в балках, палатках, зимовьях, юртах, ярангах, чумах, на заимках…

– Мне это чувство знакомо по работе на морях. В путине судьбу проклинаешь, а вернёшься и как магнитом опять в океан тянет. Знаю: рыгать буду от качки, выть от тоски собачьей: по восемь–десять месяцев только небо и вода, а с нетерпением жду ухода в новое плавание… Я тебя понимаю, сам такой…

Олег подложил под голову свою куртку, улёгся на голом брезенте. Я набросил на него плащ. Сам накрылся пуховиком. Не столько от прохлады, сколько от нудящих по углам комаров.

– Спасибо, друг, не стоит беспокоиться, – устало пробормотал Олег. – Я привык спать где придётся. Да и ночь тёплая…

– Слышь, Олег, ты севернее Каргаска бывал?

– Спрашиваешь… До самого Салехарда и ещё дальше черти носили… В Амдерму даже как–то хрен занёс…

– Как там природа?

– А нет там никакой природы. Сплошная задница. Тальники, ивняки, лозняки, залитые водой… Карликовая берёзка кустится по склонам – разве это природа?

– А народ?

– Дерьмо! До села Александровское – путёвые люди, как здесь. А дальше вахтовики пошли… Стрежевой, Нижневартовск, Сургут… Скверный народец там: временщики, рвачи, хапуги…

– Ты и твоя бригада тоже вахтовики…

– Мы – томичи! Понял? Сибиряки, одним словом. А сибиряки – они и в Африке сибиряки. Добряки. А там хохлы, прибалты, азиры, урюки. Сброд всякий. Шелупонь… Козлы, короче. Впрочем, сам убедишься. Вообще–то, я бы не советовал тебе плыть дальше. Ничего нового не увидишь. Вода, кусты, плёсы. Поезжай на Тым, на Чулым, на Подкаменную Тунгуску. Вот где красотища!

– Мне до моря дойти надо. Мечта с детства.

– Блажь! Сомневаюсь, что дойдёшь. Забьёт где–нибудь в непроходимую протоку. Обратно против течения не выгребешься. Сгинешь. Или будешь куковать до зимы, пока лёд не станет. Кто тебя найдёт там? Давай спать, – сонно вздохнул Олег. – А рука перестала ныть… Спокойной ночи!

Невесёлую перспективу нарисовал мне бывалый геолог–изыскатель. Ладно. Поживём – увидим. Отступать поздно.

С подавленным, пессимистическим настроением я потушил фонарь.

Сон долго не шёл ко мне. Мешали комары и равномерное, с лёгким храпом, дыхание утомлённого соседа.

Утром, когда я проснулся, рядом со мной в палатке никого не было.

В испуге я хватился вещей. Бинокль, рюкзаки – всё на месте. Одиноко лежал аккуратно свёрнутый плащ. Я облегчённо вздохнул.

Прости, Олег, за чёрные мысли.

Солнце светило ярко. На реке гудели моторы. Грохотал портальный кран.

С затаённой грустью покидаю этот удивительный край неповторимого и очаровательного облика. Посему свой кратенький экскурс в его историю закончу на лирической ноте – песней «Медвежий мыс» на слова поэта Николая Якушева, опубликованной в книге «Земля Каргасокская».

 
Пролетая над рыжею ширью болот,
Встретить хочется след человека,
И когда на посадку идёт самолёт,
Промелькнёт городок на двух реках.
Пусть домами своими не очень высок,
Но для многих он близок и дорог,
Был Медвежий мысок – городок Каргасок,
Завтра будет большой светлый город.
Проплывая по глади обской синевы,
Рыбаки здесь встречают рассветы.
Над причалом портальные краны видны,
И спешат к ним на крыльях «Ракеты».
Здесь, в тайге, в буреломе сохатый,
Обходя тут и там буровые пройдёт,
И нарушит столетний покой вертолёт,
Выполняя дела трудовые…
 

Прощай, Каргасок – Медвежий мыс!

Иду дальше навстречу мне неизвестному, мною неизведанному, а куда, и сам не знаю. В Никуда! Впереди устье широкой и полноводной реки Васюган – левого притока Оби. Как–то пройду его?