Текст книги "Рыцари морских глубин"

Автор книги: Геннадий Гусаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Наградой за матросские труды было увольнение на берег в выходные дни. Представлялась возможность ознакомиться с достопримечательностями.

Мы побывали на сопке Любви. Видели чугунные пушки 3‑й батареи лейтенанта Максутова, геройски оборонявшей Петропавловск – Камчатский в 1854 году. Сфотографировались у памятников «Слава» и «Часовня», после чего в кинотеатре «Камчатка» смотрели кинофильм «Увольнение на берег» об однодневном приключении матроса–черноморца в исполнении актёра Льва Прыгунова. Фильм в тему, да жаль: такой хорошенькой девчоночки, как в том фильме, не подвернулось.

Петропавловск – Камчатский – город моряков. Здесь флотской формой никого не удивишь. Впечатление на девушек бескозыркой не произведёшь. Заелись в женихах. Им офицерскую фуражку с «крабом» подавай или «мицу» комсостава. «Мица» – мичманка, фуражка штурманов и механиков гражданского флота, а их здесь – как собак нерезанных. Плюнь налево – в капитана торгового судна попадёшь. Плюнь направо в капитана рыболовного сейнера. Плюнь прямо – в командира военного корабля угодишь. Первые валюту имеют, шмотки заграничные привозят. Вторые деньгу зашибают немалую.

Ну, а третьи, помимо приличной зарплаты, ещё и льготами пользуются, на государственном содержании. Хорошие женихи. Выгодные. Выходи за такого замуж – горя не имей. Всем обеспечит, сам на полгода в торговый рейс, в рыбацкую путину, в боевой поход свалит. Житуха-а! Вот питерские красавицы и норовят оторвать муженька с шевронами на рукавах, с погонами на плечах. Упал бы им с печки бравый орёл–матрос с лихими усами и грудью колесом! Ни отдельной каюты у него, ни хрустящих бумажек в карманах. Мы это быстро поняли. Ловить нечего, кроме как продолжать знакомиться с … историческими памятниками.

Вот, к примеру, на четырёхугольой тумбе, опоясанной цепями, камень с якорем и надписью: «Памяти Лаперуза». Трагична судьба этого отважного мореплавателя. Французское правительство назначило его руководителем экспедиции по исследованию почти всего Тихого океана. Жан Франсуа Голуп граф де Лаперуз – военный моряк с опытом плаваний в открытом океане. Ему было 44 года, когда фрегаты «Буссоль» и «Астролябия» отправились в 1785 году с научными целями к далёким азиатским берегам. Через два года корабли Лаперуза вошли в Японское море, посетив перед этим Аляску, Калифорнию, Гавайи, Филиппины. Пройдя проливами, отделяющими Сахалин от материка и Японии, Лаперуз доказал, что это остров. Обследовав Курильские острова, экспедиция прибыла на Камчатку, откуда Лаперуз отправил во Францию почтовое донесение через Сибирь о проведённых исследованиях. В 1788 году «Буссоль» и «Астролябия» достигли Австралии, покинув которую исчезли бесследно. Лишь в 1827 году были обнаружены обломки погибших кораблей на рифах острова Ваникоро. Их команды, как стало известно от туземцев, благополучно добрались до берега. На этом уединённом острове французы прожили всю жизнь, зажигая костры, пытаясь привлечь внимание проходящих вдали парусников. Никто их не заметил. В память о плавании Лаперуза пролив между островами Сахалин и Хоккайдо назван его именем. И по праву.

А вот ещё памятник: «Витусу Берингу». Мне, как русскому человеку горько и обидно, что пролив между Азией и Америкой назван Беринговым. Мало того, море, разделяющее на севере эти материки, тоже Берингово. Несправедливо!

Известно, что первым в 1648 году из Северного Ледовитого океана в Тихий прошёл казак–мореход Семён Иванович Дежнев. За 80 лет до Беринга открыл пролив, отделяющий Азию от Америки.

Датчанину, состоящему на флотской службе в России, не удалось пройти всего пролива, а пришлось ограничиться плаванием только в его южной части. Капитан–командор Витус Ионссен Беринг был храбрый и опытный моряк. Участвовал в Азовском походе Петра Первого, в победных баталиях на Балтике. Экспедиция Первой Камчатской экспедиции, проводимая Берингом на боте «Св. архангел Гавриил» в августе 1728 года, обогнула Чукотский нос и находилась в Чукотском море. Сильный туман не позволил участникам экспедиции увидеть вершины гор на американском материке и убедиться, что они достигли пролива и даже проникли к северу от него. Беринг усомнился в целесообразности дальнейшего пути на север и решил повернуть обратно к Камчатке. Его помощник лейтенант Алексей Ильич Чириков настаивал на продолжении плавания вдоль берега, но убедить капитана–командора не смог.

В 1730 году Беринг возвратился в Петербург, где в 1732 году была организована Вторая Камчатская экспедиция, которую вновь возглавили В. И. Беринг и А. И. Чириков.

Вторая Камчатская экспедиция, которой были поручены поиски северо–западного побережья Америки, четыре года добиралась от Петербурга до Охотска через сибирское бездорожье и таёжные дебри. Ещё четыре года строились экспедиционные корабли–пакетботы «Св. Пётр» и «Св. Павел».

Несмотря на то, что Адмиралтейств–коллегия и Сенат совершенно точно определили курс от Камчатки через океан к Америке, Беринг из тщеславных соображений отправился на юг, до 46‑й широты, на поиски несуществующей земли Гамы, сооблазняясь кладами и сокровищами, которые найдёт на ней. Напрасно Алексей Чириков отговаривал его от авантюрного замысла. Мнения капитанов разошлись, как их корабли. «Св. Павел» Чирикова ушёл на север курсом, определённым заданием экспедиции. «Св. Пётр» Беринга ушёл на юг.

Два месяца бури и штормы носили пакетбот по океану. Многие моряки умерли от цинги. На третий месяц «Св. Пётр» приблизился к безлюдному острову, ошибочно принятому Берингом за Камчатку. Штормом пакетбот перебросило через камни в лагуну, откуда выйти в море не представлялось возможным. Здесь, в мучительных страданиях окончил свои дни в декабре 1741 года капитан–командор Витус Ионссен Беринг.

Алексей Чириков достиг северо–западных берегов Америки, доказав тем самым существование пролива.

Переждав зиму в Петропавловске – Камчатском, Чириков отправился на поиски Беринга. На расстоянии видимости прошёл острова (ныне Командорские), не предполагая, что на одном из них бедствуют моряки «Св. Петра».

Таков конец Беринга, заплатившего жизнями экипажа за свою авантюрную попытку отыскать несуществующую землю Гамы. Высокая колонна на мраморном постаменте, увенчанная шаром, напоминает петропавловцам и гостям города о величественном мореплавателе, некогда ступившем на землю Камчатки.

Петропавловск – Камчатский – самый старинный город из всех существующих на Дальнем Востоке. Овеваемый солёными ветрами Тихого океана, растянулся он вдоль побережья лазурной Авачинской губы.

Город–порт окружён горами, над которыми гордо возвышается курящийся конус Авачинского вулкана. Улицы ступеньками поднимаются одна над другой.

Современен вид Петропавловска – Камчатского: благоустроенные многоэтажные дома раскинулись на живописной зелени холмов.

Идём, не торопясь, по скверу, набредаем на медную пушку, установленную рядом с обелиском, воздвигнутым в честь Витуса Беринга и Алексея Чирикова. В 1740 году эта пушка находилась на борту пакетбота «Св. Пётр», ставшего на якорь в дикой и безлюдной тогда Авачинской губе. Её нашли на одном из Командорских островов, у берегов которого потерпел крушение корабль Беринга.

Ещё мы видели обелиск «Слава» и памятник «Часовня» с выставленными перед ней старинными пушками.

Потолкались на морвокзале, выпили по стакану лимонада.

На том культурная часть увольнения в город закончилась. Тихим вечером морской буксир увёз нас на плавбазу «Саратов».

Сопки, окружающие бухту Крашенинникова, радовали глаз буйством осенних красок. Дубняк на склонах, тронутый первыми заморозками, казался мягким ворсистым платком, наброшенным на огромные крутые плечи.

Заходящее солнце освещало далёкие вершины холмов, пожелтевших под свежим дыханием сентябрьских холодов. Короткое на Камчатке лето.

На «Саратове» я узнал приятную новость: из боевого похода вернулась «сто тридцать шестая».

Возвращение на К-136

Проснувшись среди ночи, я пытался вспомнить, что снилось, но приятный сон уже угас в памяти, и мною завладели мысли об ушедших годах…

В канун Нового 1963 года в каюте замполита рисовал я стенную газету. Воплощая в красках фантазию «зама», изобразил деда-Мороза, стоящим на палубе подводной лодки с военно–морским флагом в руке.

– Нос у твоего деда-Мороза синий как у алкоголика, – ткнул пальцем в моё художество заместитель командира резервного экипажа капитан–лейтенант Солодовников.

– Так ведь говорил вам, тащ кап–нант, гуаши красной нет, – объясняю ему. – И не синий нос вовсе, а лиловый…

– Ладно, малюй, – равнодушно отмахнулся Солодовников. – Я вздремну чуток.

Снял засаленную, в перхоти, тужурку, швырнул в шкаф и плюхнулся на диван. Как был: в форменных, не знакомых с утюгом брюках, в кремовой, не первой свежести, сорочке. Ботинки, скучающие по сапожной щётке, тоже не потрудился снять. Придвинул ногой кресло, выставил на обозрение пару растоптанных подошв и предался храпу с приятными сновидениями. Жирные, забытые ножницами волосы на лысеющей голове «зама» слиплись космами. Нестиранные неизвестно сколько дней носки источали далеко не фиалковый аромат. В чмокающих губах воспитателя матросов пузырилась слюна.

Неведомо нам, простым смертным, где политотдел дивизии раскопал это нечёсанное, храпящее чудо, неопрятное, жёванное и никчемное. Всегда заспанное, оно выползало из каюты лишь к завтраку, обеду и ужину. Раз в месяц проводило формальные заседаловки, именуемые в отчётах партийными и комсомольскими собраниями, и снова залегало в каюту–берлогу.

После обильного принятия пищи замполит обычно подзывал меня, с одышкой, с отрыжкой напоминал:

– «Боевой листок» надо выпустить… Собрание прошло… Подсуетись…

– Так это ж когда было, тащ кап–нант…

– А-а, ну, тогда матроса Пушкарёва отобрази карикатурно… Он из увольнения в нетрезвом виде явился. Нет, погоди… Этот момент оглашать не будем… До политотдела дойдёт, наши показатели в боевой и политической подготовке снизятся. А мне поставят на вид за плохую воспитательную работу. Ты лучше про матроса Разгуляева что–нибудь нарисуй… Он первым из мотористов на классность сдал… Давай, подсуетись…

– Есть, подсуетиться, тащ кап–нант!

– Во–во… А пока суть да дело я вздремну чуток…

За глаза в экипаже Солодовникова звали «Ни рыба–ни мясо».

Ни жарко от работы такого замполита, ни холодно. Есть Солодовников или нет его – никак не заметно. Такое–никакое отношение «зама» командира к заботам и нуждам экипажа, возможно, многих устраивало. А что? Не вмешивается, ни во что не вникает, нравоучениями, наставлениями не докучает, нотациями не досаждает. Экипаж – сам по себе. Замполит – сам по себе. Не служба у него – мёд липовый! Лежи, в подволок каюты поплёвывай. Выслуга идёт, зарплата бежит. И ни до чего дела нет. Красота! Напьётся матрос в увольнении – пожурит его командир экипажа. Постыдит старпом, гауптвахтой пригрозит. Отчитает хорошенько командир боевой части. Даст взбучку старшина команды. Крепко вздует командир отделения. По полной программе выпивоха получит.

И зачем заместителю командира по воспитательной работе вмешиваться, нервишки трепать? Без него разберутся. Зато когда всё устаканится, позабудется, «зам» заявит на очередном собрании «О проделанной определённой работе». Важно встанет за столом президиума, прислюнявит нечёсанные волосы и речугу задвинет. Не своими словами, конечно. Казёнными. Из газеты списанными. Все чинно сидят, слушают белиберду. Каждый про своё думает. Кто носом клюёт, кто украдкой книжку почитывает. А «зам»: рука за отворотом тужурки, с пафосом речь толкает:

– Центральный Комитет КПСС поставил перед нами, товарищи, задачу… больше дать стране шерсти, молока и мяса… Выполняя решения съезда партии, советский народ под руководством КПСС добился определённых успехов в сельском хозяйстве… Как сказал Леонид Ильич Брежнев…

С полчаса замполит переливает сначала из пустого в порожнее, потом наоборот – из порожнего в пустое. У кого–то нервы не выдерживают, выкрикивает с места:

– Виктор Иванович, может быть, о задачах нашего экипажа поговорим… О подготовке к выходу в море…

– Да, действительно, – соглашается Солодовников. – Пора, товарищи, дать решительный бой нарушителям воинской дисциплины. Как сказал министр обороны маршал Советского Союза Малиновский, «надо выжечь пьянство калёным железом». А в нашем экипаже, товарищи подводники, ещё имеются недостатки. Матрос Пушкарёв явился из увольнения в нетрезвом виде… А как подчеркнул Леонид Ильич Брежнев в своём выступлении на Ивановской сапого–валяльной фабрике, необходимо повысить роль коллектива в воспитании молодёжи… Пленум ЦК КПСС, товарищи, в своём решении по укреплению трудовой дисциплины…

И Остапа понесло!

Посмотреть со стороны – не Солодовников зачуханный, а Цицерон! Шпарит, невпопад, газетными штампами, но о чём талдычит – поди и сам не знает.

В море выйдем, там и подавно без замполита обойдёмся. Всё равно ни бельмеса не смыслит в подводной службе. Уж лучше ему, действительно, не вмешиваться не в своё дело. Солодовников так и делал. По отсекам пройдёт, с картинной значимостью напомнит о своём существовании.

– Вы кем были до призыва на флот, товарищ матрос?

– Каменщиком…

– Фу-у… Каменщиком… – насмешливо протянул Солодовников. – А вот матрос Пушкарёв был помощником машиниста экскаватора. Шагающего! А то – каменщик…

О том, кем я работал на «гражданке», меня ещё в «учебке» комвзвода главстаршина Осинников спрашивал, заполняя графу «специальность до призыва».

Я на стройке кирпичи таскал, постеснялся сказать, что не имел профессии. Вот и ляпнул, что на ум пришло.

А мог представиться, к примеру, сталеваром, шахтёром–забойщиком, монтажником–высотником. Или глюкольщиком, каковым назвался баламут Полищук. Осинников в его служебной книжке так и записал: «глюкольщик».

– Это что за профессия такая? – спросил я однажды Полищука.

– Пустых консервных банок насобираю на берегу и в воду бросаю. Они тонут и – глюк, глюк, глюк… пошли ко дну, – расхохотался Полищук.

Вот и мне надо было глюкольщиком записаться. Или, на худой конец, выколотчиком–доводчиком. И непонятно, и звучит. И не посмеялся бы надо мной Солодовников.

А тот дальше по отсекам двинулся, разговор «по душам» повёл.

– Так вы, значит, товарищ Петров, вахту стоите на боевом посту?

– Иванов я, товарищ капитан–лейтенант…

– Да–да… Как же, знаю… Лучший гидроакустик дивизии…

– Радиометрист я, товарищ капитан–лейтенант…

– А-а… Ваш почин освоить смежную специальность должны поддержать и другие члены экипажа.

– Вы меня с Петровым спутали, товарищ капитан–лейтенант…

– Н–да–а… Не забывайте: гидроакустик – уши корабля.

– Радиометрист я…

– Вот–вот… Радиометрист – глаза корабля. Помните об этом всегда, товарищ Петров.

– Иванов я… Извините, тащ кап–нант, мешаете.

Старшина первой статьи Иванов вежливо отодвигает замполита в сторонку и припадает к экрану локатора. А тот, выполнив таким образом миссию по воспитанию личного состава экипажа, удаляется в свою каюту досматривать сон, прерванный учебно–боевой тревогой.

Безмятежно дрыхнувший «партиец–ленинец» Солодовников как нельзя лучше походил на образ замполита из армейских анекдотов. Из такого, например:

Сидит замполит в кабинете, от нечего делать мух бьёт линейкой.

Только замахнулся на одну, а она ему пропищала:

– Не бей меня, три желания исполню.

– Ладно, – говорит замполит. – Первое: хочу море водки.

Глядь: он уже на благоуханном острове под пальмой сидит. Море у ног плещется. Зачерпнул ладошкой – точно, водка!

– Второе желание, – кричит. – Всех красивых женщин сюда! Пусть целуют меня и обнимают…

Не успел молвить – девицы облапали, ласкают, прелести свои ему показывают. Тащится замполит от блаженства. Спохватился:

– Третье желание! Хочу сидеть и ничего не делать…

Только сказал, как снова очутился в кабинете. Сидит, мух бьёт линейкой…

Я стенгазету рисовать закончил. Солодовников проснулся, пробормотал:

– Нос деду-Морозу перекрась. Безыдейный получился. В политотделе неправильно поймут. Чего доброго, на вид мне поставят. Скажут: «Куда смотрел?» В отсутствии соцреализма обвинят. Дуй на берег в магазин. Вот, возьми на баночку гуаши.

И сунул мне смятый рубль.

У борта «Саратова» постукивал дизелем катер.

Я выбежал на верхнюю палубу и у трапа лицом к лицу столкнулся с командиром БЧ‑2 с К-136.

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! – бодро и радостно приветствовал я Тушина.

– Простите, киса, не надоело вам гарсонить на «Саратове»? – вместо ответа на приветствие строго спросил Тушин. Подражая Остапу Бендеру, он частенько обращался так: «Простите, киса…».

– Так меня же в медсанчасть сюда определили, а вы в автономку без меня ушли, – начал я оправдываться.

– Слиняли вы, киса, а то бы взгрел я вас за нарушение техники безопасности при работе с ракетным топливом. Впредь, киса, заправку горючим приказываю делать в резиновых перчатках. И не увлекайтесь игрой в карманный бильярд. А сейчас, киса, живо в кубрик за манатками! Катер в Лахтажный через десять минут отходит. Приказ о твоём переводе на К-136 у меня в кармане. Командир резервного экипажа в курсе. Всё! Тарахти, боец, сандалиями да поживее, чтобы до спины доставали!

Не чувствуя под собой ног от радости, я опрометью ломанулся в кубрик за вещмешком со своими матросскими пожитками. По пути заглянул в каюту Солодовникова. Шлёпнул на стол бумажный рубль, ошарашил «зама» новостью:

– До свидания, тащ кап–нант! На сто тридцать шестую возвращаюсь! Тушин за мной приехал…

Солодовников в недоумении заморгал сонными глазами, а я уже пулей летел на спардек, где меня поджидал боевой старлей. Дед – Мороз на стенной газете резервного экипажа «40041» так и остался с лилово–синим носом.

Ракетчики Петя Молчанов, Миша Горбунов, Валера Конарев, Коля Чепель, торпедисты Ваня Герасимов, Саня Моисеев, мотористы Коля Пироговский, Слава Скочков, трюмный машинист Гена Терёшкин, электрик Ваня Замула, кок Боря Пирожников и другие мои годки уже знали о моём возвращении на «К-136», с нетерпением ожидали прибытия катера.

И вот я на борту «Невы». Со всех сторон возгласы, восклицания.

– С возвращением, Генаха!

– Отъел ряшку в резервном экипаже! В объектив не влезет!

– Признавайся, сколько тёлок огулял в Начиках?

Я смеюсь, еле успеваю пожимать дружески протянутые руки.

– Картошку мы там огуливали!

– Эх, меня бы в совхоз отправили! Хошь на один денёк, – притворно вздыхает Гена Терёшкин, самая известная личность на 15‑й эскадре, снискавший славу «сексуального маньяка», «полового гиганта», «полового хищника», «полового гангстера», «полового рзбойника» – во всех экипажах его именовали по–разному. Своими прозвищами Терёшкин чрезвычайно гордился.

Наконец, после долгих распросов о моём житье–бытье в камчатском Питере – так многие здесь зовут Петропавловск – Камчатский – мы остались с Молчановым одни. Я угостил друга варёной сгущёнкой, прихваченной с буфета «Саратова». Петруха плеснул в кружку из маленькой самодельной фляжки грамм сто разведённого спирта.

Мы выпили за встречу, и я спросил:

– Трудно было в автономке?

– Жарища и духотища в отсеках неимоверная стояла… Мы же в тропиках шарились… Где–то возле острова Гуам шарились… На нём база америкосовская…

– Мы тоже наморячились… Но я бы лучше вместе с вами в автономку сходил. Твоя–то как? Пишет?

Не сразу ответил Петруха. В глазах грусть. На лице печаль. С наигранной весёлостью достал из кармана затёртое письмо.

– На–кось, паря, прочти. Чуть дуба не дал с тоски… За братуху мово родного ить замуж вышла, окаянная! – переходя на любимый казачий говор, вздыхая, делится со мной тяжким горем Петруха. На карточку Лидки смотрит, чуть не плачет. Я письмо от Мацаевой прочитал. Последнее её письмо из далёкой Москвы. Лидия с извинениями сообщала в нём, что вышла замуж за родного брата Петра, студента того же строительного института, где училась она.

Сидим, молчим, горюем. Старшина команды электриков Соловьёв мимо проходил. Здоровенный кудрявый парняга с кулаками–кувалдами, любитель выпить и подраться в увольнении. Фотографию увидел.

– Дай на фотку взглянуть.

Посмотрел, языком поцокал.

Хороша собой Лидка, что и говорить. Одна коса через плечо чего стоит!

– Замуж вышла… Не дождалась, как обещала, – забирая у Соловьёва фотографию, грустно сказал Петруха. Соловьёв с пониманием молчит, потом сочувственно спрашивает:

– Любишь её?

– Да…

– Очень?

Молчанов головой удручённо кивает:

– Очень…

– А ты представь её в гальюне. Представил?

– Ну…

– Сейчас любишь?

– Не–ет…

– Вот, видишь, какое простое лекарство от неразделённой любви.

– Идите вы… с вашим советом! – отмахнулся Петруха от Соловьёва, однако, скоро повеселел, и уж если мы в оставшиеся годы службы и заводили разговор о Мацаевой, то непременно с иронией.

– А ведь, надо признать, паря, и верно: как представлю на минуту Лидку, сидящую по нужде, всё – никакой любви! Как бабка пошептала! От–ить Соловей! Психо–олог! В мою башку такое вжисть бы не пришло!

Мой друг пригладил свой казачий чуб и круто переменил тему:

– Слыхал про Колю Черноусова?

– Без понятия… А чё?

– Боцману под краску бочка понадобилась… Коля на берегу пустую нашёл. Заглянул в неё – ничего не видно. Решил спичкой посветить… В лазарете сейчас на тральщике. Всё лицо опалил себе. Бочка–то из–под бензина была…

Скрытно от постороннего глаза растворялась в ночной темноте подводная лодка К-136, уходящая в одиночное автономное плавание.

Неприметно и одиноко плыву неизвестно куда я – странствующий отшельник, ненормальный чудик, вынужденный прервать повествование о флотской службе: слева, за тальниковым мысом, на берегу обширного залива показался Каргасок.

Пора заглянуть на чашку чая к аборигенам Севера.

Я спрятал дневик в планшет и налёг на вёсла.