Текст книги "Рыцари морских глубин"

Автор книги: Геннадий Гусаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

«Экипаж»

В обычном понимании этого слова трудно представить разношёрстную толпу прибывающих на сборный пункт флотских новобранцев. Убывающих на корабли и в береговые части. Между них снуют со списками призывников сухопутные и морские офицеры. Покрикивают на молодняк сержанты и старшины. Шныряют по своим служебным делам солдаты и матросы, проходящие службу в «Экипаже». Всё в суматошном движении как на большом вокзале. Перевал–база, одним словом. Пересортировка призывников. Здесь запросто из команды подводников угодить в писаря, в водовозы, в кочегары котельной, отапливающей дома офицерских семей. В солдатскую караульную роту, поставленную охранять какую–нибудь военно–морскую часть. Всё зависит от росчерка пера какого–нибудь офицера, прибывшего в «Экипаж» за пополнением.

– Товарищ капитан–лейтенант! – слышится удивлённый возглас. – А что здесь солдаты делают? Это же морской «Экипаж»!

– Экипаж машины боевой, – смеётся офицер. И серьёзно поясняет будущим «морским волкам»:

– Флот, парни, это не только плавсостав. На флоте много береговых частей. В них есть и солдаты. Погоны у них чёрные с буквами «ТФ» – Тихоокеанский флот.

Не успели поговорить о флотских сухопутчиках, как вот он, лёгок на помине, майор сухопутный. Командует:

– В две шеренги – становись!

Построились. Точнее – изобразили строй. Бык, поливая, пройдёт по пыльной дороге и то ровнее. Ропот недовольный:

– Мы в подводники идём. Чего тут майоришка раздухарился?

– Это лётчик морской. Видите, у него форма морская, а погоны с голубыми просветами. И нашивок на рукавах нет, – тихо замечает какой–то знаток в рваном тельнике, выменянном у моряка–дембеля за свою модную рубаху.

– А что, пацаны, не хило в авиации! Элероны, лонжероны, вираж, штопор! Я б в авиацию пошёл, пусть меня научат! – громко выкрикнул мой сосед по купе Иван Быков, потирая на лбу красную шишку – подарок усатого старшины, которому не понравилась строительная каска на голове новобранца.

– С метлой будешь в авиации в штопор входить. Аэродром подметать на вираже, – тотчас откликнулся другой острослов.

Майор коренастый, крепкий, разбитной. Молодцевато прошёлся перед нами. Глаза весёлые, но взгляд пристальный, орлиный. По всему видать – не робкого десятка мужик. Щерится в улыбке:

– Ну, что, соколы! Кто ко мне служить в морскую авиацию? Три года вместо четырёх в плавсоставе! Шаг вперёд! Минута на размышление. Время пошло!

Майор вынул из кармашка кителя часы на цепочке, поднёс к глазам, хитро поглядывая в нашу сторону.

Всего один шаг!

Как много значит всего один шаг!

От него перевернётся вся жизнь. Он, как один патрон в барабане револьвера, приставленного к виску. Крутнул и нажал спуск. Жить или не жить. Быть или не быть. Выходить из строя или не выходить?

Бегут секунды, удлиняя или укорачивая жизнь. Дают шанс продолжиться в потомках. Или, напротив, обрывают род по мужской линии. Делают счастливым или обрекают на беды и горести.

Всего один шаг!

Пол минуты прошло. Тикает секундная стрелка. Решается судьба тех, кому суждено быть или не быть на этом свете, родиться или не родиться, стать детьми, внуками, правнуками, праправнуками. И ещё многих других. Тех, у кого могут порушиться жизненные планы, и всё может перемениться. И быть может, кто–то сейчас не сделает нужного шага, и впоследствии, оставшись на сверхсрочную, погибнет на подводной лодке «К-129» в марте 1968‑го у Гавайских островов. А кто–то сделает роковой для себя выход из неровной шеренги, станет стрелком–радистом и разобьётся на одном из двух самолётов–ракетоносцев «ТУ‑16», столкнувшихся над Русским островом во время военно–морского парада летом 1963‑го. Всё сейчас зависит от решения каждого из нас. Какое из них правильное?

Это я сейчас философствую. А в ту минуту просто стоял, переминался с ноги на ногу, топтался в нерешительности. Авиация? Заманчиво. Но мне уже предлагал новосибирский военком службу в военно–воздушных силах. Да и кем там быть? А что, если и вправду аэродром подметать, хвосты самолётам затаскивать?

Майор глядит на часы. Он верен слову и не будет ждать ни одной лишней секунды. В принятии такого важного решения не должно быть колеблющихся, неуверенных в себе.

Кто вынашивал с детства мечту об авиации, тот не будет размышлять. Вот она удача! Жар–птица поднебесья подлетела так близко! Хватай за хвост! Стоит лишь сделать шаг вперёд и она в твоих руках. Ну, же, смелее!

Кто грезил морем, кто в мечтах своих видел парус, одиноко белеющий в море, тот не соблазнится трёхгодичным сроком службы.

Ну, а тем, кому что небо, что вода – абы домой скорей, тем, конечно, служить на целый год меньше – такая лафа подвалила!

– Пойдём, земляк! Всего три года и мы дома! – подтолкнул меня приятель из эшелона Иван Быков. – Решайся!

Я отрицательно покачал головой.

– Как знаешь, земляк. Прощай!

Из строя вышли пять человек.

Майор щёлкнул крышкой карманных часов. Удивлённо сдвинул брови, несколько разочарованный тем, что не все разделяют его стремление служить в авиации. Уже без бравады скомандовал:

– Нале–ево! За мной шагом – марш!

Я остался в команде подводников. И моя жизнь–река потекла такой, какая она у меня есть на сегодняшний день. А могла и другим руслом пойти, более широким и полноводным или заилиться узким ручейком в смрадных болотах.

На другой день с утра нас отвели в Тихоокеанское высшее военно–морское училище имени адмирала Степана Осиповича Макарова. Не учиться, а проходить испытание в барокамере.

Насильно в подводники не загоняют. Не верьте, если кто скажет, что его заставили служить на подводной лодке. В подводники подбираются добровольно, по собственному желанию, сознательно, и всегда можно найти причину для отказа, как сделали те, пятеро, ушедшие в морскую авиацию. Оттого и отличаются экипажи подводных лодок от прочих более высокой спаянностью, взаимовыручкой, стойкостью, надёжной дружбой, готовностью в любой момент, не задумываясь, задраить себя в горящем отсеке и спасти остальных. Такова столетняя традиция подводного флота.

Не хочешь в подводники – скажи в барокамере, что не можешь продуться и – свободен! От службы в подводном флоте. Никто не упрекнёт, не осудит, не будет доискиваться причин отказа. Не продулся в барокамере. Не прошёл проверку давлением. Не годен. Только и всего. Но были и такие, кто и рад бы служить на лодке, да уши не терпят. «Не прошёл барокамеру», – про таких говорят.

Засадили нас в металлическую сферическую ёмкость–цистерну. Внутри манометры, воздушные трубы, блестящие вентили, электрические кабели, выключатели, светильники, телефон. Мы уселись вдоль бортов на длинные деревянные сиденья друг против друга. В барокамере два отсека. Не выдержит кто – его в соседний отсек переводят. Дверь сферическую за ним задраивают и снижают давление до нормы. В нашей камере, наоборот, старшина–инструктор повышает давление, и мы дальше «поехали». Носы зажимаем, дуем в них изо всей силы, чтобы уши не заложило. Это и есть «продувка». Дунешь хорошо – в ушах – щёлк! Отлегло. Продулся. А если в одном щёлкнуло, а в другом нет, надо добиться, чтобы и в другом отлегло. А давление всё растёт, и нужно не прозевать, вовремя продуться. Не сможешь продуться – повышать давление в барокамере нельзя, барабанные перепонки лопнут. Из ушей кровь пойдёт. Оглохнешь.

Инструктор за всеми внимательно наблюдает, постепенно повышает давление, открывая вентиль сжатого воздуха. Остановки делает. Продувайтесь, салаги! Сжимаем носы, упорно дуем в них.

И опять проверка на выдержку. Воздух с оглушительным рёвом врывается внутрь сизой струёй, в барокамере туман. Тускло светят плафоны. Нервы на пределе. Вот кто–то поднял руку. Инструктор перекрывает клапан, терпеливо ждёт. Кандидат в подводники зажимает нос, напрягаясь всем телом, дует в него. В одном ухе отлегло, другое забито. Не получается у парня продуться. Инструктор снижает давление, травит воздух на атмосферу ниже. Опять ждёт. Продувайся! Сильнее! Ещё попытка. Получилось. Отлично. «Едем» снова до требуемого уровня. Стрелка манометра медленно приближается к красной черте на шкале. Всё! Постепенно «поехали» вниз, то есть давление в барокамере медленно снижается, чтобы азот, скопившийся в крови, успел раствориться и не вырваться наружу, как из быстро откупоренной бутылки с газировкой. Иначе баротравма лёгких обеспечена.

Но вот воздух стравлен. Испытание давлением благополучно завершено. В подводники годен! Но радоваться рано. Впереди – заключительная медицинская комиссия в «Экипаже».

Врачи послушали сердце. Глаза проверили, в уши посмотрели. На стульчике повертели для проверки вестибулярного аппарата. Здесь эскулапы дали маху. Если бы они видели, как впоследствии дикая качка выворачивала наизнанку мой желудок, они наверняка признали бы мой вестибулярный аппарат не пригодным для плавания. Впрочем, известные адмиралы Павел Нахимов и Горацио Нельсон страдали от морской болезни, что, однако, не мешало им быть великими флотоводцами.

Врачи проверили глаза. В уши посмотрели. В другие места.

Без хохмы на таких мероприятиях не бывает.

Подходит к венерологу парень. Атлет. Аполлон Бельведерский. Врач осмотрела его мужские достоинства и говорит:

– Татуировки опасны, молодой человек. Можно инфекцию занести, кожное заболевание получить. А вы на половом члене наколку «Валя» сделали. Более подходящего места не нашли, чтобы имя любимой записать?

– Она сама так захотела…

Мы чуть животы не оборвали. Не успели в себя прийти, как снова чуть не попадали. Офицерам даже вмешаться пришлось.

– Прекратить балаган! – кричат. А какой балаган? Просто ушастый, кучерявый, с приплюснутым носом и толстыми губами паренёк подошёл к венерологу для осмотра. Вылитый негритёнок! Сам ростом полтора метра без шапки, но детородный орган… Мутант какой–то! Из серии «ужастиков».

С пареньком этим через год мы на лодке встретились. Трюмный машинист Гена Терёшкин из Улан – Удэ. О нём на дивизии ракетоносцев легенды ходили. Кому–то такие подробности не этичными покажутся. В таком случае, посмотрите много нашумевший фильм Фёдора Бондарчука «9‑я рота». В этой кинокартине сынок известного советского режиссёра и актёра такую пошлятину с экрана показывает… Миллионы зрителей смотрели порнуху и плевались. Но то ж Бондарчук! Под громким именем да за большие деньги и похабщина за шедевр сходит.

А может он и прав, этот богатенький сынок классика советского кинематографа Фёдора Бондарчука, показывая неприкрытый и разнузданный секс в солдатской казарме. Ведь большинство людей только и думают о любовно–интимных связях, но не говорят об этом вслух, изображая из себя этаких целомудренных, благовоспитанных, пардонно–интеллигентных особ.

Однажды я был свидетелем, как любимец женщин, элегантный красавец, известный актёр театра и кино Юрий Мефодьевич Соломин, известный зрителям по фильмам «Адъютант его превосходительства», «Хождение по мукам» и многим другим, рассказывал похабный анекдот на съёмочной площадке. Коль уж коснулось, забегая вперёд скажу: в семидесятых годах в уссурийской тайге снимался фильм японского режиссёра Акиры Куросавы «Дерсу Узала», где Ю. М. Соломин играл исследователя Приморья В. К. Арсеньева. Мне в качестве корреспондента арсеньевской городской газеты многократно приходилось присутствовать на съёмках этого замечательного фильма. Готовясь к своему первому интервью с популярным киноартистом, я наметил несколько, как мне казалось, изысканно–умных вопросов. Юрий Соломин только что рассказал гримёрше и даме с хлопушкой неприличный анекдот, те неподдельно рассмеялись, и я решил, что момент для интервью самый подходящий. «Адъютант» сидел на стволе упавшего кедра и строгал ножичком ветку. Я подсел рядом и как можно тактичнее спросил:

– Юрий Мефодьевич! В журнале «Советский экран» я недавно прочитал статью о Станиславе Любшине. Он говорит о том, что работа над ролью Иогана Вайса в фильме «Щит и меч» наложила на него определённый отпечаток. Подражая разведчику, Любшин стал более наблюдательным, выдержанным, смелым. А как повлиял на вас создаваемый вами образ изысканного в манерах адьютанта, хладнокровного разведчика?

– Да как был Любшин м… (пик–пик), так он им и остался… Всё, извините, съёмка…

На этом моё интервью с секс–идолом «семидесятых» закончилось.

А сейчас по ходу дневниковых записей мне подумалось вот о чём: «Почему в устах именитых людей пошленький анекдот почитается за пикантное блюдо, поданное на десерт? А то же самое, напечатанное на белой бумаге чётким типографским шрифтом, воспринимается несъедобно–отвратительной гадостью?» Вот вопрос!

Наконец, все перипетии отбора в подводники позади. Нас усадили в грузовики и через весь Владивосток увезли в бухту Малый Улисс. Здесь, с видом на гору Дунькин пуп раскинулись корпуса 51‑го учебного отряда подводного плавания.

Кончилась вольная «гражданка». Началась военно–морская служба. Рассказывать о ней придётся долго. А мне пора в путь. В палатке уже и без фонаря светло.

Четвёртая рота

Прежде, чем начать рассказ о первом дне военно–морской службы, напомню, что сначала надобно продолжить моё одиночное плавание по Оби. Каким оно будет сегодня – неизвестно. И может случиться, не скоро вернусь к заметкам о времени почти полувековой давности, к годам молодости, к самым дорогим и памятным.

Пока умывался, готовил завтрак, собирал и укладывал на плот вещи, прошло два часа.

В 10.05 при слабом западном ветре отчаливаю. Солнечно. Кучи облаков на чистом голубом небе. Свежо.

Сверяюсь с картой. Основная Обь пошла левее. Иду правой протокой. Километров через пять слияние с рекой Кеть. Вдали виднеются высокие строения не то большого села, не то маленького города Тогур. Там живут кеты – немногочисленная сибирская народость, сродни хантам и манси. Сверкает на солнце позолота куполов православного собора.

Чтобы не попасть в водоворот на месте впадения Кети в Обь, выгребаю к левому берегу. С Обью меня разделяет остров Канеровский. Ветер крепчает. Волнение усиливается. Водяные валы с огромной силой поднимают плот, швыряют, бросают вниз, подхватывают, выносят на стремнину. Не успеваю поймать вёслами воду. Синие лопатки вхолостую шлёпают по ней, мельтешат в сверкающих брызгах пены. Плот мотает, подбрасывает как на кочках, и мне стоит трудов удерживать его против волны.

Куда–то вынесет меня нелёгкая?! Угомонился бы проклятущий ветер, враг мой злющий. То затихает, то с нарастающей силой срывает белые гребни с тяжёлых, свинцово–серых волн. Страшновато. А вдруг из–за острова нарисуется буксир с баржей? Мой неуправляемый плот неминуемо попадёт под него. От этой непрестанной жуткой мысли оторопь берёт, холодком пробирает.

«Господи! Храни меня как зеницу ока; в тени крыл твоих укрой меня». (Библия, псалом Давида 16, стих 8). Однако, как говорится: «На Бога надейся да сам не плошай». «Богу молись, но к берегу гребись».

В полдень миновал устье Кети. Теперь не закрутит в водовороте, как в прошлый раз перед Колпашево. На душе отлегло. Можно перевести дух после беспрестанной гребли. Густые ивы, высокие вётлы и тополя острова Канеровского сопровождают меня, но они скоро окончатся мысом. Я снова окажусь на середине Оби. И там опять придётся глотать адреналин лошадиными дозами при виде идущей на тебя махины, гружёной песком, лесом, нефтью. Пока есть время, надо уходить к правому берегу протоки. Подойти к нему не трудно. Достаточно не грести, бросить вёсла. Сильный ветер быстро утащит плот в нужную сторону, хотя ещё минуту назад я так упорно старался держаться подальше от неё.

17.00. Из–за плохой погоды делаю привал за лесопильным заводом. Развёл костёр, нагрел воды, вымыл голову и тело. Разогрел банку тушёнки, заварил чай. От нечего делать разобрал валявшийся неподалеку старый речной щит–створ. Узкие, гладко оструганные и покрашенные белилами дощечки хорошо сохранились, вполне пригодны. Выдернув из них гвозди, я уложил их на корме плота. Так, на всякий случай. Вдруг понадобятся.

К вечеру ветер стих. Волны улеглись. Река покрылась мелкой рябью. До темноты можно пройти лишний десяток километров.

19.00. Отправляюсь в путь. Через пару часов течение выводит меня из протоки на Обь. Прямо передо мной во всей красе проходит огромный белоснежный танкер «ТН‑6–10». Капитан смотрит на меня в бинокль. Машу ему приветственно шляпой–афганкой.

– Привет, капитан! Хорошо, что я не на фарватере. Проехала бы твоя громадина по мне, как асфальтный каток по лягушке.

Скоро совсем стемнеет. Прибрежные деревья и кусты становятся сплошной чёрной стеной. Подкачав лодки, подгребаюсь к ветвям, привязываюсь к ним накрепко и готовлюсь к ночлегу на плаву. Надеваю ватные брюки, свитер, куртку, вязаную шапку. Лицо прикрываю от комаров москитной сеткой. Закутываюсь в непромокаемую плащ–палатку и заваливаюсь спать на дощатый настил. Как приятно после долгого сидения распрямить ноги, раскинуть натруженные руки.

Река баюкала, плавно покачивая плот. Ночные птицы пели нескончаемую колыбельную песню. Я спал беспробудным, здоровым сном человека, не обременённого душевными тревогами и грязной совестью.

Поутру лёгкий шелест моросящего дождя заставил подняться, взглянуть на часы. Ого! Без четверти десять!

Сбрасывая с себя тёплые одёжные доспехи, я то и дело посматривал на реку. Пока тихо. Надолго ли?

Освобождаю катамаран от привязи и медленно отплываю. Всё дальше удаляюсь к морю. Там кончится река, а вместе с ней завершится плавание моей лодки по жизни–реке. Стоит ли спешить?

Накрапывает мелкий дождь. Перекликаются птицы. Пасмурно. Тихо. Спокойно. Однообразие густого тальника. Одиноко и грустно.

10‑е июня. Воскресенье.

Сегодня день рождения моего бескорыстного, верного, надёжного друга Вити Хлыстунова. Для меня он по–прежнему Витя. Для других – Виктор Георгиевич Хлыстунов, Нерюнгринский транспортный прокурор, полковник юстиции, Почётный юрист. Не одну тысячу миль прошли мы вместе на океанских широтах! Не одну бутылку армянского коньяка распили в лучших ресторанах Владивостока после возвращения с китобойного промысла! Немало страниц в моём дневнике я посвящу этому добрейшему человеку. Познакомились мы на борту китобойной плавбазы «Дальний Восток» почти сорок лет назад. И ни разу наша дружба не дала трещину. Это о таких, как он, поётся в песне из кинофильма «Путь к причалу»:

 
Здесь у самой кромки бортов
Друга прикроет друг.
Друг всегда уступить готов
Место в шлюпке и круг.
 

Срочную старшина второй статьи Виктор Хлыстунов служил на Балтике комендором десантного корабля. Закончил Тобольское мореходное училище и юридический факультет Дальневосточного государственного университета.

С днём рождения, дружище! Счастья тебе, твоим близким и всяческих благ!

Я отвинчиваю пробку на фляге и каждое пожелание сопровождаю добрым глотком вишнёвого ликёра.

За тебя, друг!

За твои шестьдесят лет!

Мы ещё многократно встретимся на страницах «Одиночного плавания». А сейчас, дружище, я мысленно вернусь в теперь уже далёкий 1961‑й год. В город нашей моряцкой юности – во Владивосток. В 51‑й учебный отряд подводного плавания…

…В «учебке», на вещевом складе нам выдали чёрные вещевые мешки, в которые каждый из нас сложил чёрные суконные парадно–выходные брюки, тёмно–синюю голландку, известную на флоте под названием «суконка».

К ним прибавилась фланелевая рубаха – «фланка», с отложным широким воротником.

Ещё выдали белую летнюю парусиновую форменку, две обычных тельняшки и одну зимнюю, с начёсом.

Толстый, красномордый мичман, пыхтя и утирая вспотевшую лысину носовым платком, продолжал нагружать шмутьём.

Мы еле управлялись запихивать в мешки выдаваемые нам вещи: кожаный ремень с латунной бляхой, нашейный чёрный воротник – «галстук» и пару белых подворотничков к нему, чёрную цигейковую шапку–ушанку и чёрные хлопчато–бумажные перчатки.

Две пары тонких носков и одну – шерстяных, тёплых. Ботинки рабочие из грубой свиной кожи с сыромятными шнурками.

Сапоги яловые и белые байковые портянки.

Чёрные хромовые, парадно–выходные ботинки с крючками для шнурков.

Две пары полотняного и одну бязевую – нижнего белья, пару тёмно–синих трусов и летнюю полосатую майку. Пачку туалетного мыла «Лаванда» и брусок хозяйственного.

Два вафельных белых полотенца.

Два носовых платка.

Чёрную суконную шинель с одним рядом пуговиц.

Два тёмно–синих воротника – «гюйса» с тремя белыми полосками по краям.

Чёрный суконный бушлат с двумя рядами латунных пуговиц.

Погоны и погончики.

И, конечно, предмет флотской гордости – бескозырку с рубиново–красной звёздочкой, чёрную муаровую ленту с золотыми якорями и надписью «Тихоокеанский флот». Ещё два белых чехла к ней.

В общем, заведующий вещевым складом, добросовестно обмеряя каждого и определяя нужный размер, выдал одежды столько, что если её всю на себя надеть, то из пушки не пробить.

Здесь же, на вещевом складе мы распрощались с остатками гражданского рванья. Вырядились в новые тельняшки и трусы, в пахнущую нафталинным складом синюю робу, обули тяжёлые ботинки из свинячей кожи с сыромятными шнурками. Надели на головы бескозырки без лент, чем стали походить на арестантов. Остальное моряцкое барахло столкали в походные вещмешки. Что в них не влезло, на себя навалили. Глянуть со стороны – барыги на толкучке. Толпа политзаключённых на этапе.

Обвешанные тряпками с головы до ног, базарно галдя, последовали вслед за белобрысым, прыщеватым матросом, неизвестно откуда взявшимся и картаво покрикивавшем на нас. Протащились через просторный асфальтированный, чисто подметённый плац и очутились у входа в четырёхэтажное здание. Проследовали мимо часового с автоматом и поднялись на второй этаж 4‑й роты. Мы ещё не знали, что первый этаж – кабинеты ракетной техники, предстоящей нашему изучению, а верхние этажи, отделённые от нижних кирпичной стеной, заняты молодыми индонезийскими наёмниками, прибывшими неделей раньше обучаться на подводников.

Рота, как я позже узнал, оказалась сверхсекретной, режимной. Просто так в неё не войдёшь. Часовой с автоматом, глазок в двери, звонок, переговорный телефон, пропуска, сигнализация – весь набор охранных средств тех лет. Здесь готовили подводников–специалистов баллистических ракет.

Когда за нами захлопнулась дверь в подъезде, и часовой, пропустив нас, заслонил её собой, мы поняли, что попали в иной мир. Часы вольности остановились за той дверью. А с этой стороны начался новый отсчёт жизни, зажатой в железные тиски дисциплины. Картавый окрик дал это понять:

– Пост, гоиться в две ше, генги! Я кому гово, гю? Шваб, гить палубу в куб, гик отп, гавить? Или гальюн д, гаить? Газоб, гались, носочки вы, говняли! Гавняйсь! Сми, гно! Гавнение на с, гедину!

Неожиданно перед нами предстал старый, морщинистый дядька в чёрных, поношенных брюках, заглаженных до блеска, в тёмно–синем кителе с жёлтыми широкими галунами на погонах. На седых волосах видавшая виды, может, ещё со времён войны, фуражка с белым чехлом и потускневшим «крабом» над лакированным треснутым козырьком. Прыщавый лихо вскинул руку к бескозырке.

– Това, гищ мичман! Пополнение ку, гсантов по вашему п, гиказанию пост, гоено. Доложил ста, гший мат, гос Петухов.

– Вольно, – лениво и нехотя приложил руку к фуражке старый мичман, оголяя её из короткого рукава, всем своим видом выражая нежелание видеть этот сброд африканских бабуинов. Оглядел равнодушно–усталым взглядом мятых, словно жёванных парней, испуганно–послушных, хитровато–насторожённых, хмуро–сосредоточенных, улыбчиво–насмешливых, вызывающе–дерзких. Всяких видел за многолетнюю службу. Все через год, к выпуску из «учебки», становились одинаково–образцовыми моряками. Станут и эти обалдуи, изображающие из себя нечто неординарное, серьёзными специалистами, стойкими моряками. А пока…

– О цэ, слухайте мени шо трэба робыть… Першим делом хворму у порядок зладить, шоб нема у строю неподшитых було. Разумие?

По шеренгам смешок. На печке древнему деду пора лежать, а не по–хохлятски лопотать здесь. Ну, замолол, старый: «трэба робыть»! И где выкопали этого «героя времён Очакова и покоренья Крыма»?

Поморгав блеклыми, выцветшими глазами, слегка тряся головой, мичман безразличным взглядом окинул новобранцев и молча удалился в вещевую комнату – баталерку. К нам тотчас подошли несколько старшин первой статьи, зачитали фамилии по спискам, распределили всех новичков по трём взводам. Первый взвод – электрооператоры. Второй – операторы. Третий, в который попал я – электромеханики. Светлолицый, улыбчивый сверхсрочник с гладко причёсанными назад волосами представился командиром нашего взвода Осинниковым. Он показался добрым, отзывчивым, обходительным человеком, внимательным и спокойным. Таким мы и знали его потом весь год.

В баталерке вытряхнули обмундирование из мешков и аккуратно сложили в ячейки. Каждый в свою. Сверху бирочка: «Курсант Гусаченко. 3‑й взвод».

За сохранность вещей отвечал баталер – старший матрос Бондарь. Его довольное жизнью лицо украшали гусарские усы, подкручиванию которых Бондарь уделял каждую минуту свободного времени. А поскольку делать баталеру было нечего, свободного времени у него было в избытке. До чего же удобно устраиваются некоторые люди! Просто диву даёшься. Ничего не делать, а только пинать балду. Именно этим и занимался в роте старший матрос Бондарь. Ещё он ходил в город за почтой. После вечерней поверки у него в баталерке собирались «годки» – моряки роты, служащие по четвёртому, последнему году. Курили, говорили о дембеле, делились планами будущей жизни на «гражданке», травили анекдоты. Втихушку выпивали. Эти подробности нас, салаг, не касались. Баталерка для курсантов после команды «Отбой!» – табу!

Но вернёмся из баталерки в кубрик, где мы расселись по своим койкам, не узнавая друг друга в форме. Некоторые даже развалились на койках: не служба – малина! Но тотчас словно из под земли между коек возник тощий, белобрысый старший матрос Петухов. Принёс и раздал всем нитки, иголки, приказал нашить на робу квадратные погончики с напечатанными на них охрой буквами «ТФ». Петухов согнал с коек и сидячих, и лежачих.

– Ст, гого накажу в д, гугой, газ!

Этот худой, невзрачный, прыщавый, белобрысый, картавый, горластый старший матрос оказался инструктором нашего третьего взвода. На круглом как репа лице Петухова, усеянном угрями, таращились рыбьи глаза с белесыми, поросячьими ресницами. Выкрикивая картавые слова, инструктор подёргивал подбородком, словно подпрыгивал. Разумеется, с первых минут он получил прозвище Петух и оправдывал его своим петушиным характером.

И первый день службы на флоте начался!

О чём мечтал, о чём грезил – вот оно! Нравится? Спрашиваете! Один Петухов чего стоит!

– Закончить подшивание погончиков, – раздаётся команда дневального. – Роте построиться!

– Быст, го! Быст, го! – кричит Петухов. – Койки зап, гавить! Т, гетий взвод – становись!

– Второй взвод, становись!

– Первый взвод становись! – как будто соревнуясь, кто кого перекричит, орут инструктора. В течение минуты рота построена. Разобрались по ранжиру, выровняли носки. Взяли дистанцию, интервалы. Но к чему такой ажиотаж? Что за переполох?

И здесь нашим глазам вновь предстала живая легенда подплава – мичман Загнибородин. Ветеран–подводник–североморец.