Текст книги "Рыцари морских глубин"

Автор книги: Геннадий Гусаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

«Весёлые ребята»

Таким иронично–шутливым прозвищем на флоте называли матросов и старшин третьего года службы. Почему они «весёлые», расскажу несколько позже, а сейчас беспрестанно, как лётчик в воздушном бою, верчу головой – в поисках мыска, островка, клочка суши, где можно пристать, подкачать лодки, укрыться от надвигающейся грозы.

С утра, как отвалил от Каргаска, стояла хорошая погода, но с обеда небо на северо–западе почернело. Заблистали молнии с далёкими раскатами грома. Скоро ливанул дождь, переходящий временами в мелкую морось. К вечеру дождь прекратился, подул ветерок, подсушивая обильно политые кустарники, деревья и травы.

Закутанный в офицерский прорезиненный плащ, я понуро грёбу вдоль нескончаемых тальников. День на исходе, а я ещё не нашёл подходящего прибежища для привала. Лодки стали вялыми, катамаран еле держится на плаву. Если продолжать плавание на полуспущенных баллонах, очень запросто среди ночи притонуть где–нибудь в водяных кущах. Принятие освежающей ванны в кромешной темноте совсем не входило в мои планы. Я молил Бога дать мне хоть махонький пятачок земной тверди, но полузатопленные кусты нескончаемо тянулись вдоль края реки. Что там за ними, далеко ли, близко ли суша – неизвестно. Высоченные заросли тонких и прямых ив настолько густы и плотны, что абсолютно непроходимы. Куда там африканским джунглям до этих сибирских дебрей! Какие прекрасные удилища можно из них делать! Гибкие, прочные, лёгкие, длинные и прямые: не уступят бамбуку.

Не до удилищ сейчас. Всё чаще с тревогой посматриваю на впалые бока лодок. Подкачиваю их, сжимая резиновый насос между ладоней. Руки быстро устают, а баллоны наполняются воздухом медленно. Зато быстро его выпускают. В том, что лодки слабо держат давление, я заметил ещё в начале плавания. Странно: перед отправлением тщательно проверял, намыливая и смачивая водой. Даже мельчайших пузырьков не находил. Сутками лодки стояли накачанными и не травили воздух. На воде же я замучился подкачивать их каждый час. А растресканными пальцами отвинтить крышки клапанов – сущее наказание. Приходится сжимать зубы от боли. Вероятнее всего, пробираясь в узких протоках сквозь кусты тальников, я проколол лодки торчащими сухими ветками. Дохлые лодки хлюпают при каждом гребке и черпают воду через край. Плыть на них – всё равно, что ехать на спущенных шинах – далеко не уедешь. Я уже начал паниковать, спешно напяливая на себя спасательный жилет. Но, слава Богу, стена тальника оборвалась, обнажив узкую полоску песка, со всех сторон окружённую водой. Голый островок шагов на двадцать в длину, на пять в ширину, зеленел мелкой, редкой травой. Этакий кусочек пустыни среди обского бескрайнего половодья. Ни плавника на нём для костра, ни кольев для палатки. Всё это я успел заметить, быстро подгребая к островку. Выбирать не приходится. И за такой ночлег надо благодарить Господа – всё же суша под ногами, не вода. Вместо кольев приспособил гик и верхушку мачты. За вёсла, воткнутые в песок, натянул растяжки. Уже в темноте, удобно устроившись в палатке, я отдыхал, слушая любимое радио «Россия». Ах, если бы не горящие огнём нарывающие пальцы, дёргающие током и достающие адской болью до кончиков волос. Не умру, конечно. Перетерплю. И таблетка пенталгина заглушит физическую боль. Но искусство требует жертв. За всё надо платить. За созерцание красот путешествия тоже.

Ладно… Завтра будет день, будет пища. Займусь починкой лодок, давно пора найти причину их спуска, хотя для этого придётся разобрать весь катамаран. Подштопаю одежду. Перетрясу рюкзаки. Место для отдыха – не фонтан, но дальше плыть на дырявом катамаране без починки невозможно. А посему гулять так гулять…

Я вскрыл банку говяжьей тушёнки, вытряхнул мясо в котелок, сыпанул туда сухариков и отвинтил крышку фляги со своим любимым вишнёвым ликёром.

– Ваше здоровье, друзья! Храни вас Господь, как хранит Он меня! Хорошо то, что хорошо кончается. Сегодня мне опять повезло. Ангел–хранитель вовремя подкинул этот горбатый островок, очень похожий на перевёрнутую вверх дном лодку–плоскодонку.

Полкружки ликёра подняли мой и без того волчий аппетит. С жадностью голодного хищника я набросился на тушёнку с разбухшими в ней кириешками. Быстро покончив с ней, запустил руку в пакет с карамелью. Задел ранку на пальце, заойкал, дуя на него. Насытившись, надел на голову накомарник, забрался под пуховик и блаженно вытянул ноги. И всё было бы чудесно, прекрасно, замечательно, превосходно, отлично, если бы не проклятые пальцы. Их как кипятком облили. Я не знал, куда деть руки. Но ко всему человек привыкает. Даже к петле. Повисит, подёргается и затих: привык.

Пенталгин сделал своё дело: боль постепенно утихла. Спать не хотелось. Да и трудно заснуть, когда над ухом непрерывно нудит комарьё. Я включил фонарь, достал из планшета тетрадь, ручку и начал новую главу откровений странствующего идиота о плавании по реке–жизни. О плавании в Никуда. Ибо всё, что когда–то имело для меня интерес, теряет всякий смысл в конце его. А уж насколько лирично, романтично, драматично, прозаично или трагично оно – судить тем, кто, быть может, когда–нибудь откроет мои подмоченные, плесневелые тетради. Разумеется, смотря кто и с какой колокольни посмотрит на них. Да только мне до тех суждений…

В прошлый раз моё жизнеописание закончилось пребыванием на плавбазе подводных лодок «Саратов».

Главой «Весёлые ребята» продолжу рассказ о службе на флоте.

…Я снова в штате К-136. Команда громко обсуждает гибель американской атомной подводной лодки «Трешер», затонувшей в Атлантике у восточного побережья Соединённых Штатов Америки. На запредельную глубину провалилась во время ходовых испытаний. Раздавленная толщей воды, лопнула как орех, зажатый между дверью и косяком. Америкосы – противники наши потенциальные, а всё равно жалко парней – подводники ведь, родственные души.

Мы готовимся к выходу в море. На ракетные стрельбы на приз Главкома ВМФ. В учениях принимают участие подводные и надводные корабли всех флотов Советского Союза. Как назло полетела чугунная каретка–направляющая стальных тросов пускового стола. Переломилась надвое. И что её черти взяли?! Ни раньше, ни позже, а перед самым походом! В «зипе» такой нет. Завод в Комсомольске–на Амуре. Далековато с Камчатки на него сбегать за новой кареткой. Командир БЧ‑2 мрачнее тучи. Докладывать начальству? То ли ещё будет?! Ругается, на чём свет стоит:

– По башке бы настучать конструктору грёбаному, который её из чугуна отлил!

– Может, мы сами изладим её, товарищ старший лейтенант? – подаёт неуверенный голос Петя Молчанов. – Склепаем как–нибудь…

– Склепа–аем… – передразнил его Тушин. – А вдруг при старте сломается? Простите, киса, но рисковать кораблём не могу.

– Да нормально сделаем, не подведёт, – поддержал я друга.

– Добро… Один день вам даю. Больше, сами понимаете, никак. Или вы сегодня делаете каретку, или завтра я докладываю флагманскому о неисправности, и поход наш накроется медным тазом. Ясно?

– Так точно! Разрешите выполнять? – бодро вскинул Петруха руку к пилотке.

– Давайте, мужики! Надо сделать!

Мы спустились в ракетную шахту, развинтили болты лопнувшей каретки и прикинули, что называется, хрен к носу.

– Без электросварки не обойтись, – решили мы и потащились на береговую рембазу.

– Вы с какой деревни такие умные? – осмотрев каретку, ответил нам сварщик–матрос. – Это же чугуняка. Она только аргоном варится.

– Ну, так свари аргоном, – сказал я, не обращая внимания на подначку деревней. Не в нашем положении спорить. Чёрт с ним, пусть набивает себе цену. – У нас выход в море срывается. Без каретки этой нам никак не обойтись.

– Брось дуру гнать! Чтобы из–за такой хренатени? – матрос небрежно пнул неприглядную деталь, не отличающуюся какой–либо технической сложностью. Так себе чугуняка: «пэ–образная», с отверстиями для болтов по краям, с пазами для тросов. Треснутая посредине. А попробуй сделай такую за один день! Но матросу–ремонтнику до лампочки наш корабль и его боеготовность. У него своё понятие о службе.

– Сложное это дело – аргоном варить. Тут за просто так никто не возьмётся. «Спасибо» в карман не нальёшь. Думайте, салаги.

– Сколько? – коротко спросил Молчанов.

– Литряк спирта!

– Ты что, очумел? – не выдержал я. – Тут работы на пол часа.

– Как разговариваешь с годком, салага? – повысил голос матрос. – Не нравится – валите отсюда. Ищите, кто задарма вам заварит. Да только всё равно ко мне прибежите. У меня одного аргон есть. Да и что жмётесь? У вас, подводников, этого добра хоть залейся.

– Ладно, вари пока. За «шилом» дело не станет.

Оставили вымогателю каретку и бегом на корабль.

– Товарищ старший лейтенант! Сварной полтора литра спирта требует!

– Налью два! Лишь бы сделал.

Литр «шила» мы, понятно, отлили себе, а другой отнесли сварщику. Он молча взял бутылки, глотнул слегка из одной для пробы и спрятал их в железный ящик.

– Забирайте свою супер важную хренотень и отчаливайте. Мне работать надо.

Важная «хренотень», из–за которой – гарантия сто процентов – К-136 в море не вышла бы, валялась на куче металлического хлама. Мы подобрали её и подивились искусству матроса–сварщика. Каретка сияла аккуратным латунным швом. Мастер, что и говорить! Правда, Петруха для надёжности постучал по ней молотком.

– Себя по башке постучи, – снимая чёрные очки, сказал матрос. – В другом месте чугун лопнет, а сварка аргоном выдержит. Иди, не боись. Ну, салажня…

Мы управились с заданием за пару часов, привинтили злополучную каретку на тросы, и «бычок», довольный нами, облегчённо вздохнул, пожимая нам руки:

– Простите, киса, не ожидал от вас такой прыти! Молодцы! Отдыхайте сегодня. Возьмите лыжи на плавбазе, на сопку сходите, покатайтесь.

Мы последовали его совету и скоро неслись с сопки по хорошо накатанной лыжне. Внизу Петруха воткнул палки в снег, доверительно сказал:

– Однако, паря, что–то Гондурас меня беспокоит…

– Особенно, по ночам, – со смехом ответил я. – Не чеши и беспокоить не будет.

– Да я не чешу, а он всё одно беспоит… И где та девчонка, чтобы как в кино «Увольнение на берег», познакомиться?

– Побереги силушку для дембеля. Влындишь там по самые «не хочу»!

– То ещё когда будет? А здесь хучь каку–нибудь бы захудошну бабёнку сыскать…

– Где сыщещь? Разве что у тёти Моти отметиться? Да как? В море уходим скоро…

Старшего лейтенанта Тушина и лейтенанта Конашкова не видать, не слыхать. Запершись в каюте, сидят с логарифмическими линейками над таблицами счисления. Калькуляторы бы им! Компьютер, навороченный всякими программными прибамбасами! Да не знали ещё, не ведали, не предполагали о таком фантастическом чуде, что в недалёком будущем забудут инженеры о логарифмической линейке, и станет она раритетом, анахронизмом.

Главстаршина Бойко заменил уволенного в запас мичмана Голычева. Мы старались вовсю, горя желанием не подвести своих командиров и экипаж на предстоящих ракетных пусках. На сто рядов проверяли показания приборов, работу механизмов, состояние электрооборудования, гидравлических и воздушных систем.

На берегу в те дни какой–то офицер, в пьяном бреду заподозрив жену в блуде, застрелился из табельного пистолета.

– Вот дурень… Из–за бабы пулю в лоб пускать? – недоумённо пожал плечами Тушин. – Нашёл из чего стреляться? Из хлопушки. Я, если застрелюсь, то ракетой! – гордо заявил он.

И вот мы в море. Где–то у Командорских островов. Звучит долгожданная команда:

– Начать предстартовую подготовку!

Всё! Решающий момент настал. Перекачиваем горючее из резервуаров лодки в баки ракеты. Заправляем её баллоны сжатым воздухом. Этой операцией занят друг Петруха Молчанов, уже старшина второй статьи, командир отделения электромехаников. Николай Чепель и Валерий Конарев «колдуют» у «Марса», вводят рассчётные данные полёта в электронный мозг ракеты. Оператор Миша Горбунов и тоже «отделённый», «двухстатейный» – главный исполнитель пуска. Это у него на пульте кнопка старта. Под уверенными движениями его рук, щёлкающих тумблерами, вспыхивают светящиеся табло на пульте третьей шахты. Диким смерчем сорвётся ракета с пускового стола, прочертит небо тонкой струйкой белесого дыма и быстро исчезнет за горизонтом.

Моя задача самая скромная: когда откроется крышка шахты, поднять пусковой стол с ракетой, а после старта опустить стол.

Сижу. Жду. Засвистело в цистернах главного балласта. Всплываем. Сейчас! Сердце замирает в тревожном ожидании. Полетели команды:

– Открыть крышку!

– Поднять стол!

– Старт!

Пошёл отсчёт:

– Десять… девять… восемь…

Томительно тянутся секунды.

– Три… две… одна… Пуск!

Загрохотало, задрожало над головой. Словно песок посыпался на верхнюю надстройку. Прошуршало и стихло. Унеслась ракета в чукотскую тундру.

– Стол вниз!

От моей расторопности и выучки сейчас зависит время нахождения лодки в надводном положении. Чем быстрее опущу стол, тем скорее погрузимся, тем больше шансов не обнаружить себя.

– Закрыть крышку шахты!

– Срочное погружение!

Финита ля комедиа! То, ради чего потрачено столько сил, времени и средств, свершилось в одну минуту. Погружаемся на двести метров, уходим от условного противника.

На обратном пути в базу динамик корабельной «Нерпы» неожиданно объявил:

– Старшему матросу Гусаченко прибыть в каюту командира!

Это ещё зачем? Никакой вины за собой не чувствую, ничего предосудительного не совершил. Удивлённо и растерянно смотрю на Тушина, надеясь, что он объяснит причину вызова к командиру лодки, но тот лишь в недоумении смерил меня строгим, испытующим взглядом. Я пожал плечами, не находя ответа

Теряясь в догадках, я вошёл в тесную каюту командира корабля, доложил о прибытии. Александр Алексеевич Каутский указал на кресло, усадил в него, а сам, прислонившись к покатой переборке, устроился на узком диване, заложил руки за спину, прикрыл глаза. Передо мной на маленьком столике лежала раскрытая, прекрасно изданная книга с золотым тиснением на кожаной обложке, с белыми, тонкими листами отличной лощёной бумаги, с цветными вставками иллюстраций. Красный шёлковый шнурок–закладка дополнял великолепие полиграфии. То был том рассказов из собрания сочинений известного русского писателя Александра Ивановича Куприна. Кажется, мне стала понятна причина вызова.

Неделю назад, зайдя в четвёртый отсек, Каутский увидел на моём боевом посту затрёпанную книжку. «Всё, копец, – подумал я, – вздрючит сейчас командир за чтение на вахте». Но Каутский, пробежав глазами по названию книги, благосклонно улыбнулся:

– «Олеся…». Одно из моих любимых произведений! Как мастерски в нём природа описана! Какое богатство красок! Вам нравится Куприн?

– Очень… Ещё со школы увлекаюсь его творчеством. «Настоящий художник, громадный талант», – сказал о нём Лев Николаевич Толстой.

– Да, исключительного дарования писатель…Что ещё читали?

– «Поединок», «Антоновские яблоки», «Гранатовый браслет», «Суламифь», разные рассказы…

– Похвально… Как–нибудь побеседуем о творчестве Куприна.

И вот этот момент настал.

– Читай вслух рассказ «Листригоны», – сказал Каутский.

Я начал читать, искоса поглядывая на него. То ли он спал, то ли ушёл в себя со своими командирскими заботами? А может, в самом деле, внимательно слушал? Или вспоминал об отце, герое–подводнике, командире гвардейской Краснознамённой Щ-402, так нелепо погибшей в результате ошибки советского лётчика, забросавшего её бомбами?

Неожиданно в дверь каюты постучал радист Воробьёв. Он принёс бланк радиограммы. Командир встал, и я тотчас поднялся.

– Разрешите идти, товарищ капитан второго ранга?

– Идите… В другой раз дочитаем…

В той шифрорадиограмме, как позже всем нам стало известно, сообщалось: ракета уклонилась влево от цели на один километр с перелётом на два. Про такое попадание говорят: «Точно в кол!». В самом деле: что значит для термоядерного заряда отклонение от эпицентра взрыва на столь ничтожное расстояние?! Слава Богу, пока стреляем ракетами с боеголовками, начинёнными тротилом.

За сутки до прихода в базу случилось неприятное происшествие, косвенными виновниками которого стали я и Пётр Молчанов.

Ракетчики на лодке, понятно, не совсем пассажиры и дармоеды. Кое–что они значат! И это мы доказали точным попаданием в цель. Но в то время, когда у трюмных, мотористов, электриков, рулевых работы «выше крыши», мы просиживаем вахты в отсеке, скучаем над электрогрелками, пытаясь согреться, клюём в дремоте носами. Старший лейтенант Тушин несколько раз спускался на боевой пост «60», пытался застукать меня и Петруху спящими, но звенькающий трап под его ногами предупреждал нас о нежелательном визитёре. Мы продирали глаза, бестолково вскакивали с длинного ящика – «зипа», на котором дремали полулёжа, хватали ветошь и переноску.

– Спали… рыцари морских глубин? – вглядывается в наши мятые физиономии Тушин.

– Никак нет! Приборкой занимались…

– Простите, киса… Уши притирать будете своим мамзелям… Приборку они делали… А ветошь сухая. И альпак разостлан на «зипе». Ох, друзья, заловлю я вас… Будете иметь бледный вид и макаронную походку.

Командир БЧ‑2 поднялся палубой выше, а мы снова прилегли на «зип». Но Тушин разогнал сон, и мы тупо сидели, ожидая утра.

– Может, приборку в трюмах сделаем? – предложил Петруха. Я молча кивнул, зябко поёживаясь от мысли, что придётся лезть в сырую, холодную выгородку. По переборкам, оклеенным пробкой, скатывались капли конденсата.

– Открывай все три выгородки. Начнём с носовой, – разматывая кабель переноски, сказал Петруха. Свет в целях экономии электроэнергии аккумуляторных батарей был сокращён до минимума. Тускло светили аварийные фонари. Наши тени косматыми чудищами метались по стенкам ракетных шахт, по мокрым переборкам и корпусам электродвигателей.

Я снял дюралевые листы поёл с проёмов трюмов. Вдвоём мы забрались в первую выгородку, негромко переговариваясь и посвечивая себе переноской, принялись шоркать тряпками по вентилям кингстонов и покатым, крашенным суриком, бортам. Вдруг возле кормовой выгородки, расположенной напротив трапа, загремела дюралевая поёла. Мы сразу поняли, что кто–то, не разобрав в темноте раскрытую железную яму, влетел в неё. Протяжный, болезненно–тягучий то ли стон, то ли вой донёсся из неё. Кого черти принесли? Неужели…?

Мы выскочили из трюма и бросились на помощь пострадавшему. Наши худшие подозрения подтвердились: в выгородке корчился, наглаживая ушибленные, ободранные бока и ноги, наш уважаемый Николай Алексеевич Тушин. Мы помогли ему выбраться, чувствуя себя заподлянщиками.

– Простите, киса… Ы–ы–ы… О–о–о… А–а–а… – хромая к трапу, простонал старший лейтенант. – Вы, что, засони, специально подстроили мне ловушку?

– Как можно, тащ старшнант? Мы не думали, что кому–то взбредёт в башку среди ночи шарабориться у нас тут…

Обошлось… Но больше к нам командир БЧ‑2 не спускался.

Осенью мы ушли во Владивосток. На ремонт в 178‑й завод.

Жили в казарме–кубрике БСРК – бригады строящихся и ремонтирующихся кораблей. К радости годков из БЧ‑2 в соседнем кубрике ещё раньше обосновалась команда «Буки‑89» – подводной лодки, оснащённой парой ракет «Р-11 ФМ». Здесь я встретил сослуживца по «учебке», замечательного парня с Кузбасса Володю Пронина. Он приходил в большую комнату, заваленную всяким хламом. Разворачивал меха аккордеона, блестевшего малиновым перламутром, играл «Под небом Парижа», «Чардаш», «Цветы Дуная», «Вернись в Палермо», вальсы Штрауса, полонез Огинского и другие классические музыкальные произведения. Исполнял Вовка мастерски, виртуозно, вдохновенно. На «Буки‑89» во время приборки старпом усаживал его в центральном посту с аккордеоном у микрофона для создания экипажу приподнятого настроения. А здесь, в БСРК, в свободные от нарядов вечерние часы отдыха, Вовка настраивал на лирический лад всех нас. В запыленную комнату набивались матросы и старшины, молча слушали, думая о своём. Однажды, привлечённый звуками аккордеона, в комнату заглянул наш замполит капитан третьего ранга Зуев. Чихая, спросил:

– Пронин, и охота вам играть в этом пыльном и грязном складе? Шли бы лучше в кубрик с аккордеоном…

– Юрий Павлович! А что, если выбросить отсюда ломаные стулья и столы? Подмести, покрасить палубу – чем не комната отдыха? – предложил я, забыв одну из заповедей военной службы: инициатива наказуема!

– Старые стенды обновить – получится «ленинская комната», – хитро сощурился замполит. – И с улыбкой похлопал меня по плечу:

– Вот и займитесь серьёзным делом. Это не то, что в резервном экипаже боевые листки рисовать. Как? Справитесь? Материал дам. На время работы по оформлению комнаты от участия в ремонте корабля освобожу.

– Сделаем… Если ещё кого в помощь дадите.

– Не вопрос, выделю нужных вам людей. За пару месяцев управитесь, товарищ старший матрос?

– А чего тянуть? За один постараюсь…

– Так завтра с утреца и начнём? – обрадованно потёр замполит белые, ухоженные руки. Ещё бы! Он и думать не мог, что подвалит такая удача: всеми забытое помещение, загромождённое бочками с засохшей известью, краской, ржавыми койками, истрёпанными матрацами, фанерными щитами, превратить в «ленинскую комнату». Побелить в духе тогдашней моды с добавлением красителей: одна стена розовая, другая синяя, напротив жёлтая и зелёная. Навешать на них портреты членов Политбюро ЦК КПСС, стенды с фотографиями и журнальными вырезками, с картинками на военные темы, лозунги, плакаты, планшеты. У замполита дух захватило: приедет член военного совета флота вице–адмирал Захаров, посмотрит, оценит, поощрит: верная дорога в академию Генштаба.

– В таком случае, завтра и начнём? – окидывая глазами напослед неприглядную комнату, уточнил Зуев.

– Как скажете, тащ капитан третьего ранга…

Наша «сто тридцать шестая» стояла в доке. Грязной работы на ней невпроворот: соскрести ржавчину с наружной обшивки лёгкого корпуса, вычистить, покрасить цистерны главного балласта, ограждение рубки и ракетных шахт, поменять поршневые группы дизелей, отремонтировать трубопроводы масляных, воздушных и водяных систем, обновить приборы и механизмы, выправить погнутые штормами листы надстройки и ещё многое другое нужно сделать в 178‑м заводе. На многоярусных лесах, опоясавших подводный корабль, снуют заводчане в брезентовых робах. Визг, вой пневмотурбинок. Стук и скрежет скребков по металлу. Грохот кувалд. Треск электросварки. Шипение ацетиленовых горелок. Лязганье лебёдок плавкрана. Пылища. Мазутная грязь. Бьющие в нос едкие запахи растворителей. В отсеках путаются под ногами шланги маляров и газорезчиков, кабели электросварщиков и телефонистов. Проходы загромождены ящиками, бочками. Везде валяются болты, гайки, остатки электродов, куски стеклоткани, асбеста, резины, фанеры, пенопласта, линолеума. Толкотня и суета матросов, офицеров, заводских инженеров и рабочих, прикомандированных специалистов. Шум, гам, возня. Загазованность и собачий холод. Пронизывающие сквозняки гуляют по лодке через распахнутые переборочные двери и аварийные спасательные люки.

Нарисованная мною картина ремонта и докования корабля далеко не полностью отображает обстановку хаоса и бедлама в тот период. На самом деле всё гораздо хуже. Приятного мало, поёживаясь в шинелёшке, идти в морозное утро на корабль. Переодеваться там в грязную, извазюканную в тавоте и красках робу. Напяливать на лицо запыленный респиратор и скоблить ненавистную ржавчину. И потому на утреннем построении, перед уходом команды в завод, многие, особенно, молодые матросы, смотрели на меня с надеждой, упрашивая взглядами взять их в помощники для оформления «ленкомнаты». Некоторые ещё с вечера убедили меня воспользоваться их умением выпиливать, красить, выжигать по дереву. Чаще других я брал Игоря Ставицкого, того самого, чей пуховик спасает меня в холодные ночи на реке. Симпатичный, весёлый и общительный земляк из Новосибирска делал на стендах надписи красивым чертёжным шрифтом. Моторист Коля Пироговский отлично выпиливал лобзиком. Сексуальная мечта женщин Гена Терёшкин неизменно и сноровисто орудовал молотком и ножовкой. Торпедиста Ваню Герасимова я представил замполиту как умелого маляра, хотя тот о красках и кистях имел представление не больше моего. Зато играл на гитаре, пел блатные песни в то время, как мы работали. Своих годков из БЧ‑2 я взять в помощники не мог. Тушин не позволял. А мне выговаривал:

– Гусь лапчатый! Простите, киса, но знал бы, что у вас прорежется оформительский талант, не взял бы на лодку. Здесь в отсеке своей работы по самые «не хочу», так вы ещё замполитскую умудрились прихватить… Ладно, малюй, художник от слова «худо». Придём на Камчатку – поможешь панели в моей квартире покрасить?

– Ещё спрашиваете, товарищ старший лейтенант!

Как я и обещал, через месяц «ленкомната» открылась. Вдоль стен мы расставили рядами стулья, а для аккордеониста Володи Пронина ребята где–то умыкнули старое кожаное кресло.

Приехал грузный, с большой пузенью вице–адмирал Михаил Николаевич Захаров, начальник политуправления Тихоокеанского флота. Прошёлся по ленинской комнате, посмотрел бегло на портреты партийных кремлёвских бонз и к выходу направился. В дверном проёме остановился, как на косяк наткнулся. Не поворачиваясь спросил строго:

– Кто делал?

– Старший матрос Гусаченко, товарищ адмирал, – торопливо ответил Зуев, следуя по пятам за важной начальственной персоной.

– Поощрить… Десять суток отпуска, – небрежно, через плечо, бросил член военного совета флота, и пыхтя, удалился.

Зуев вскоре стал капитаном второго ранга, а позже поступил на учёбу в академию Генерального штаба.

К десяти «адмиральским» суткам командир корабля Каутский прибавил ещё шесть «за умелые действия во время ракетных стрельб на приз Главкома ВМФ». Ещё сорок пять «камчатских» положенного мне краткосрочного отпуска с выездом на родину. Плюс десять на дорогу. Гуляй, морячок!

Счастливый по уши хмурым ноябрьским утром 1963‑го года на самолёте «ТУ‑104» я вылетел в родной Новосибирск. Это было время, когда люди страны Советов вновь мёрзли в очередях за хлебом, с криком и галдежом давились в них за куском колбасы.

Вечером того же дня, выйдя из аэропортовского автобуса, я лицом к лицу столкнулся со своим бывшим «отделённым» Вячеславом Мосоловым. Уволенный в запас незадолго перед моим отпуском, старшина шёл в компании друзей. Модное пальто–реглан нараспашку. Бежевый бостоновый костюм, яркий галстук. Сверкают новенькие туфли. На чёрные, со смолью, кудрявые волосы сыплет мелкий снежок. Лицо красное, в зубах «беломорина». Таким он мне и запомнился: хмельной, весёлый, радостно–задорный. И всё с иголочки на нём, отглажено. Всё чики–брики! Моряк – он ведь и в Африке моряк!

– Привет, молодой! Вот так встреча! – изумлённо вытаращился на меня Мосолов. – Как там на лодке без нас, годков, управляетесь?

– Здравия желаю, товарищ старшина первой статьи! – привычно вскинул я руку к бескозырке. – Всё нормально. Справляемся.

– Не козыряй… Я уже гражданский. Да и ты не «молодой». По третьему году служите. «Весёлые ребята»!

– Так точно, товарищ старшина…

– Ну, заладил… В отпуск прибыл?

– Так точно!

– Желаю хорошо отдохнуть… А я в НЭТИ поступил, на заочное… Счастливо отслужить! Не забывай – «весёлые ребята» вы сейчас на лодке. Учите молодых уму–разуму как мы вас учили: строго, но справедливо!

Придирчивым взглядом, как на корабле, осмотрел форму на мне, изъянов не нашёл, гордо заметил приятелям:

– Мой бывший подчинённый. Ну, отпускник, держи «краба»! – подал Мосолов на прощание крепкую моряцкую руку. Его краткие слова напутствия нам, заменившим на лодке годков, уволенных в запас, и есть ответ на вопрос, кто такие «весёлые ребята». А «весёлые» мы от того, что в наряды реже ходим. За нас молодые матросы бачкуют, дневалят, в трюмах грязь убирают, в отсеках метут, круглое таскают, плоское катают. Но главная «весёлость» в том, что на третьем году матросы–срочники в отпуск едут.

Мы обнялись с Мосоловым и расстались. Я торопился в Тогучин, на электричку. Он к подруге на свидание.

– Вернёшься на лодку… – Мосолов придержал меня за плечо, глубоко вздохнул. Он был в гражданской одежде, но в душе ещё жил заботами дружного экипажа К-136, скучал по нему. Встреча со мной и обрадовала, и разволновала его.

– В общем, сам понимаешь, что сказать там…

К сожалению, больше я никогда его не встречал.

Как я провёл двухмесячный отпуск, рассказывать долго. Упомяну лишь некоторые эпизоды.

Из Новосибирска в Тогучин я приехал на электропоезде. В Тогучине навестил тётку Полю, переночевал у неё, а наутро двоюродный брат Петька Цыганков, работавший шофёром в «Сельхозтехнике», на грузовике «ГАЗ‑51» повёз меня в Боровлянку. На ухабистой, в стылых рытвинах и глубоких колеях, искорёженной тракторами дороге, «газик» задымил, и к звуку его двигателя добавилось неприятно–тревожное металлическое постукивание.

– Может, повернём назад? – понимая, что с машиной творится неладное, неуверенно предложил я, оглядывая припорошённые первым снежком поля.

– Как–нибудь дотянет последние мили мой надёжный друг и товарищ мотор, – вместо ответа пропел Петька, упрямо накручивая баранку, полный решимости порадовать дядю Гришу и тётю Фаю приездом сына–моряка. А «надёжный друг и товарищ» стучал всё сильнее и звонче. Когда мы подъезжали к воротам родительского дома, казалось, все поршни вот–вот повылетают из–под капота.

Вкладыши одного из шатунов выплавились, и обратно Петька отправился добивать неисправную машину со снятым с коленвала поршнем и с заткнутым тряпками цилиндром. В тогучинском гараже «Сельхозтехники» за эту горемычную поездку Петьку прозвали «безбашенным Цыганком». Но уехал он не сразу, а через неделю, остался гостевать у нас по случаю моего отпуска.

– А-а, семь бед – один ответ, – махнул он рукой.

В тот вечер в нашем доме собралась почти вся деревня. Местные парни смотрели на меня с завистью. Мальчишки с восхищением. Девчонки с восторгом. Старики с уважением. Отец ходил гоголем и всем повторял:

– Сын в морфлоте служит… Подводник!

Мальчишки шныряли во дворе, по очереди примеривая мою бескозырку. Пришли друзья детства: Артур и Витька Кольмай, Вовка Бахман – Розин. Моего приятеля, первым научившего меня скакать на лошади, звали по имени матери Розы: Вовка Розин. Он был хромой: левая нога колесом. Выпал из седла, зацепился ногой за стремя. Лошадь протащила его галопом по кочкам. Тогда и стал парнишка инвалидом. Вовка Бахман – Розин раздавал корм телятам на колхозной ферме, когда до него дошла новость: «Генка Гусаченко с подводной лодки на самолёте прилетел!».

Но вот уселись за столы. Народу набралось не меряно. Боровлянцы во все глаза смотрят на моряка. Ближе всех ко мне друзья отца: одноногий фронтовик дядя Петя Демидок, славный кум – киномеханик Иван Лященко, моторист маслозавода Иван Рязаев, физрук школы Николай Останин, шофёр Иван Кустаровский, заготовитель Геннадий Попов. Сидят чинно, степенно, негромко переговариваются, посматривая на меня.