Текст книги "Диалоги с шахматным Нострадамусом"

Автор книги: Геннадий Сосонко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

С того дня прошла жизнь. Сегодняшние турниры сплошь состоят из людей, по возрасту годящихся мне во внуки. На сцене новые герои, как и положено в шахматах и в жизни. Фамилию мою помнят только люди в возрасте, хотя бывают и исключения, конечно. Совсем недавно, когда я примерял очки с понравившейся оправой и попросил отложить их на несколько дней до принятия окончательного решения, продавец, записывая мою фамилию, поинтересовался, не из семьи ли я известного шахматиста. Услышав, что я и есть тот самый шахматист, молодой человек очень удивился, полагая, что Сосонко давно умер. Я счел это нехорошим знаком, очков не заказал и вообще больше не заходил в тот магазин.

Я привык к латинскому написанию своего имени, видел его напечатанным на китайском, иврите, индонезийском. Но самое лестное упоминание его относится к 19 февраля 1976 года, когда оно появилось в рубрике знакомств еженедельника «Свободная Голландия», и этот пожелтевший от времени номер журнала я храню до сих пор. Вот это коротенькое объявление, набранное очень мелким шрифтом:

«Молодая женщина тридцати шести лет из хорошего общества принимает мужчин за вознаграждение. Предпочтительнее тип Генны Сосонко и Нила Даймонда».

Увидев свое имя рядом с именем исключительно популярного американского певца, чьи пластинки заполняли витрины всех музыкальных магазинов, я понял: какие бы вершины мне ни удалось еще покорить, выше этого пика мне уже не подняться. Несмотря даже на то что после наших имен в тексте была еще одна фраза: остальные тоже не будут отвергнуты...

Х.Доннер. Агрессия

Должно быть, это произошло зимой 1942/43года. Я выступал в роли полузащитника третьей команды ПУШ, хоккейного клуба[ 22 ]22
  Речь идет о хоккее на траве.


[Закрыть] гаагской протестантской гимназии, и, когда мы играли против четвертой команды ВСЛ, мне представилась уникальная возможность.

После скоростного дриблинга я выхожу один на один с вратарем команды соперников. Он в отчаянии бросается мне навстречу, но спотыкается и падает, и я легко обвожу его. Ворота пустые, достаточно легкого щелчка, чтобы забить гол, но внезапно налетевший порыв, которому я не могу сопротивляться, заставляет меня принять мяч на клюшку и элегантной дугой послать его выше ворот. Жест законченного благородства: такой гол я забивать не хочу.

Зрители, стоящие у кромки поля, в смятении, но как только они понимают – дрожит от аплодисментов холодный зимний воздух, а немного позже рука учителя классических языков на моем плече только усиливает сознание собственного огромного благородства. Дважды благословленный, предвкушение небесного блаженства.

Мои товарищи по команде думали об этом, разумеется, совершенно по-другому. Результатом моего эгоцентризма явилась ничья против ненавидимой и презираемой ВСЛ, а это не понравилось никому. Они не сказали ничего, но их ворчание было слышно в тех же сферах, где я купался в эйфории.

Моя хоккейная карьера закончилась быстро: я был выведен из состава клуба за неуплату членских взносов, – но жизнь в суровом мире профессиональных шахмат научила меня: там, где должно свершиться правосудие, милосердие неприемлемо.

Недавно что-то похожее произошло в турнире на Бермудский Кубок, чемпионате мира по бриджу. Итальянцы – Беладонна и Питтала оказались при заключении контракта в катастрофической ситуации: один не расслышал, что сказал другой, и представитель Венесуэлы Хамаои мог на последней руке просто спасовать, чтобы обеспечить солидный выигрыш. Но он понял причину этой ужасной ошибки и дал своему сопернику возможность все-таки продолжать игру и в итоге заключить правильный контракт.

В бюллетене турнира этот жест бьш оценен очень высоко: «Для всех бриджистов Стив Хамаои – настоящий спортсмен и герой», но вслед за комплиментом были высказаны и совершенно противоположные мнения, и такое поведение Хамаои расценили скорее как «неэтичное». Американцы и итальянцы конкурировали в борьбе за первое место, и Хамаои нанес ущерб не столько себе, потому что его команда все равно не имела никаких шансов, сколько американцам.

В его жесте, бесспорно, было что-то высокомерное. Даровать пощаду – прерогатива царей, но спорт – демократичен, шансы равны у всех, и каждый должен расплачиваться за свои собственные ошибки. В этом жестокость любого спорта, и в тех его видах, где человек использует свой мозг, жестокость может восприниматься еще болезненнее, чем там, где для победы требуется прилагать физические усилия. Пощада же привлекательна, а выигрыш всегда, в сущности, некрасив.

Сам я всегда испытывал трудности, когда надо было добить: почему я должен еще выигрывать, если я уже доказал, что сильнее? За такое отношение всегда приходится расплачиваться, особенно встречаясь со слабыми игроками.

Почти каждый шахматист сталкивался с этим явлением. «Нет ничего труднее, чем выиграть выигранную позицию», – сказал Тарраш, и у многих, даже выдающихся чемпионов мира, можно заметить эту слабость. Карпов может отпустить соперника, не использовав всех шансов, то же самое может быть сказано о Ботвиннике. Этот недостаток свойствен и Тимману.

Я знаю только одного чемпиона, для которого эта проблема была совершенно чужда: Бобби Фишер. Абсолютная точность в добивании поверженного соперника была даже наиболее ярко бросающейся гранью его таланта, и именно этим он запомнился многим.

Объяснялось это очень просто: противник для него попросту не существовал. Я думаю, что шахматы были для Фишера не состязанием, а чисто деловым занятием в этом искусственном мире, где имел место быть только он, он сам, его эго. При таких обстоятельствах добивание уже не является больше банальностью и выигрыш даже приобретает красоту.

Но великодушие в спорте – не добродетель. Где же тогда? В литературе!

Усилие настоящего писателя не направлено на то, чтобы выиграть. Писатель – это споткнувшийся вратарь, оставивший позади себя незащищенные ворота. И это он – не расслышал, что было сказано при заключении контракта в бридже...

«Ханделъсблад», январь 1980

Г.Сосонко. Инстинкт убийцы

Старинная китайская мудрость гласит, что не все люди есть в зверях, но все звери есть в людях. Из этого, однако, вовсе не следует, что «зверь в человеке» с самого начала являет собой нечто злое и опасное, по возможности подлежащее искоренению. Выдающийся австрийский ученый Конрад Лоренц дал своей книге «Агрессия» подзаголовок: «Так называемое „зло“». Он утверждает, что агрессивность является древним врожденным инстинктом, свойственным всем высшим животным, включая человека, и доказывает это на множестве примеров. Само понятие агрессивности нельзя рассматривать односторонне. Да, агрессия может быть отрицательная, переходящая в озлобленность и жестокость. Но агрессия может быть и позитивная, созидательная, помогающая добиваться высоких результатов.

Известно, что соревнования, к какому бы виду спорту они ни относились, предотвращают социально вредные проявления агрессии. Спорт дает выход эмоциям, сдерживаемым в повседневной жизни, и наибольших успехов в спорте добились люди азартные, стремившиеся, опередив конкурентов, во что бы то ни стало добиться своей цели. Спорт не может искоренить агрессию, но учит людей сознательному контролю над своими естественными боевыми инстинктами.

Случается это, увы, не всегда. В физических видах спорта агрессия и эмоции нередко выходят из-под контроля. Чаще всего это бывает в игровых дисциплинах, где имеется непосредственный контакт с соперником. Иногда такое случается и в шахматах. Каждый шахматист может припомнить состояние, когда ему стоило больших трудов сдержать свои эмоции, а некоторым это не удавалось вовсе.

В своем труде «Человек играющий» Йохан Хейзинга пишет о «нередких в 15-м веке ссорах юных принцев за шахматной доской, где, по словам Ла Марша, "и наиразумнейший утрачивает терпение"».

Перенесясь в ту же Францию 20-го века, можно припомнить партии с участием международного мастера Жиля Андруэ, нередко заканчивавшиеся потасовками, как это было, например, с Башаром Куатли или с Жан-Люком Сэрэ. Из самых свежих примеров – происшествие на чемпионате Европейского союза в марте 2005 года в ирландском Корке. Че-тырнадцатилетний международный мастер из Англии Дэвид Хоуэлл, узнав, что приз лучшему юниору будет вручен не ему, вызвал директора турнира «на разговор». Не удовлетворившись объяснением, что приз (175 евро) по положению должен быть присужден участнику без титула, Хоуэлл отправил директора в нокдаун мощным апперкотом справа.

Слово «агрессия» происходит от латинского aggressio – нападение и означает враждебность с угрозой нападения. На страницах газеты «Правда» советского времени термин «агрессивный» встречался нередко в контексте: «американские агрессоры, грозящие войной всему прогрессивному человечеству». Неудивительно поэтому, что в словаре русского языка тех лет в качестве примера агрессии тоже приводилось «вооруженное нападение одного или нескольких империалистических государств на другие страны с целью захвата их территорий и подчинения своей власти». Но и в обычной, обиходной речи это слово носит очевидный негативный оттенок: он разговаривал в агрессивном тоне, не веди себя так агрессивно и т.д.

Совсем другое значение приобретает этот термин в спорте. «Агрессивная игра» в отчете о любом спортивном состязании звучит очень положительно. Стереотипная фраза из отчета о шахматном турнире: «Агрессивно проведя всю партию, белые развили сильнейшую атаку и заставили своего соперника сложить оружие уже на 29-м ходу» – очевидный комплимент победителю.

«Обладающий агрессивным стилем, уличный забияка, всегда готовый вступить в драку, он является украшением любого турнира», – писали, характеризуя манеру игры Тони Майлса, охочие до цветастых сравнений журналисты. А попробуйте назвать уличным забиякой и драчуном кого-нибудь в обычном контексте.

К состоянию подъема, воодушевления, агрессии один шахматист должен готовиться до начала поединка, другому это дано от природы и переход к такому состоянию естествен. Понятно, что речь идет о настрое на игру, а не о пинках ногами под столом, уничижительных гримасах и ударах по часам во время партии. Это состояние постоянной заряженности на борьбу каждый шахматист поддерживает своим собственным способом. Одному нужна аутогенная тренировка, у другого это является чертой характера. В конце 70-х, в годы безоговорочного царствования Анатолия Карпова, он, проигрывая на каком-то турнире коллеге-гроссмейстеру в одну из скоротечных карточных игр, все время стремился к реваншу – и в конце концов добился своего.

Зачем тебе это было надо? – удивлялся столь нелепой, как он полагал, трате времени и сил секундант тогдашнего чемпиона мира Михаил Подгаец.

А затем, – ответил Анатолий Евгеньевич, – чтобы ему не казалось: сегодня я выиграл у Карпова за карточным столом, а завтра одержу победу и в турнирной партии.

Вспоминаю, как в Тилбурге тот же Карпов мог часами играть во флиппер, а когда не было партнера, сражался с машиной в одиночку, стараясь побить собственный рекорд, установленный предыдущей ночью. Пустая трата времени? Как сказать. Соревнуясь, он еще более оттачивал игровой момент, поддерживая боевой настрой, необходимый для игры в шахматы.

Постоянную нацеленность на победу, агрессивную манеру ведения борьбы шахматисту следует, если это не дано от природы, тренировать с детства. Четверть века назад перед одним из турниров в Тилбурге Борис Спасский сказал мне: «Ты же понимаешь, что происходит на доске, ты получаешь сочные позиции. Дай слово, что ни в одной партии ты не предложишь ничью, за исключением, разумеется, очевидных случаев. Где-то ты потеряешь пол-очка или даже очко, но в конечном итоге приобретешь больше». Я обещал. Но манеру мышления, выработанную за долгие годы, оказалось невозможно изменить: до сих пор помню дискомфортное состояние, в котором я играл тот турнир, один из самых худших в моей карьере.

В своем рассказе Доннер касается очень важного компонента шахматной партии: умения добивать. Действительно, переиграть соперника – еще не значит положить его на лопатки. В истории шахмат можно найти немало замечательных игроков, успехи которых не соответствовали их огромному природному таланту именно из-за отсутствия этого умения.

Для того же чтобы стать чемпионом мира, доказать, что ты не просто один из лучших, а единственный, умение добивать абсолютно необходимо. Неслучайно Спасский говорит: «Чемпион мира должен быть немножко варваром, у него должен быть развит инстинкт убийцы». Этим инстинктом обладали все без исключения чемпионы, независимо от их характера и стиля игры. Когда они достигали позиции, где победа была близка, в них просыпался запах крови, и они, как правило, уже не отпускали свою жертву.

Неверно было бы думать, что Михаил Таль, милый и симпатичный вне шахматной доски, не обладал этим качеством. В шахматах ему было совершенно не свойственно милосердие, и добряком, как это может показаться человеку, далекому от игры, он не был. Выражение «у картишек нет братишек», услышанное им в детстве, Миша запомнил накрепко. «Братишек» нет и в шахматах, а если нет – значит, есть только ты, ты сам, кто должен победить, потому что шахматы – это соревнование двух людей, в котором задействована немалая часть эго, а передвижение деревянных фигурок по доске на самом деле означает борьбу характеров, где должно торжествовать твое собственное я.

«Талантов много, мало характеров», – говорил Фрейд. Это утверждение относится, без сомнения, и к шахматам: недостаточно иметь природный талант, надо обладать постоянным желанием доказать, что ты лучше, сильнее своего соперника. Очевидно, что одним из компонентов успеха является и наличие агрессивности, и, может быть, разница в уровне игры мужчин и женщин объясняется именно различной степенью агрессивности, свойственной им от природы.

В борьбе двух эго порой обнаруживаешь в себе чувства, о существовании которых раньше и не подозревал. Ханс Рей вспоминает, как однажды, сделав сильный ход и отойдя от столика, стал наблюдать за партнером, погрузившимся в раздумье. К своему удивлению, Ханс вынужден был признать, что озабоченный вид соперника, состояние нервного беспокойства, его охватившее, покрасневшее лицо, тревожные взгляды, которые тот время от времени бросал на часы, наблюдая за стрелкой, приближающейся к роковой отметке, доставляли ему глубокое удовольствие. Уверен, что это чувство в той или иной степени знакомо каждому шахматисту.

Макиавелли советовал государям и политикам «научиться не быть добрыми». Уинстон Черчилль тоже знал кое-что о достижении цели, когда – так ли уж с улыбкой? – советовал: «Если вы хотите достичь цели, не старайтесь быть деликатным или добрым. Пользуйтесь грубыми приемами. Бейте по цели сразу. Вернитесь и ударьте снова. Затем ударьте еще – сильнейшим ударом сплеча...»

Те же советы применимы и к шахматам, если, конечно, речь идет не о пляжной партии в перерыве между купаниями. Опытный профессионал знает, что на время партии о доброте, предупредительности и радушии надо забыть и что понятию «милосердие», означающему готовность помочь кому-то, проявить сострадание, сочувствие, не должно быть места в спорте.

У Набокова имеется персонаж, у которого слишком добрые глаза для писателя; слишком добрых глаз не должно быть и у шахматиста. «Писатель должен быть сукиным сыном», – говорил Эзра Паунд, но «сукиным сыном» должен быть и шахматист.

Борис Гулько дает время от времени уроки шахмат своему знакомому, врачу, пожилому интеллигентному человеку, любителю музыки и шахмат, играющему на клубном уровне. Тот нередко получает хорошие позиции, но добивание дается ему с трудом; ничего, напоминающего инстинкт убийцы, в нем не просыпается. Желая помочь ученику преодолеть недостатки стиля, Гулько сказал ему однажды: «Поймите, шахматы – это игра для хулиганов». Доктор внял совету гроссмейстера, заиграл в следующих турнирах чрезвычайно агрессивно, и успехи его резко возросли. Вспоминается Зощенко, говоривший, что жизнь устроена проще, обиднее и не для интеллигентов. Может быть, шахматы тоже устроены проще, обиднее и не для интеллигентов.

Еще в девятнадцатом веке, когда правила джентльменства играли значительно большую роль, чем сегодня, Эммануил Шифферс писал: «В серьезной партии (когда замешан крупный или денежный интерес) любезности должны ограничиваться строгой справедливостью и взаимным уважением партнеров, без всякого ложного великодушия». А один из пунктов программы петербургского турнира 1909 года гласил: никто не вправе оказывать снисхождение своему противнику при нарушении последним правил игры.

В десятом туре чемпионата Европы 2003 года игралась партия Малахов – Азмайпарашвили. Оба гроссмейстера боролись за лидерство, и спортивное значение встречи было очень велико. В благоприятном для себя окончании Зураб взялся за слона и намеревался сделать им ход, забыв предварительно разменять ладьи. Малахов вспоминал: «Увидев, что ладьи еще находятся на доске, он сказал что-то вроде: «Ой, сначала же, конечно, размен...», поставил своего слона обратно, взял мою ладью, и партия продолжалась. Не знаю, как в такой ситуации поступили бы другие – кто-то на месте Азмайпарашвили, может, сразу бы сдался, кто-то на моем месте потребовал бы сделать ход слоном, – я же не хотел нарушения логичного развития поединка и поэтому не возражал, чтобы Зураб переходил: ошибка была явно не шахматного свойства! Когда уже подписывали бланки, Азмайпарашвили предложил мне считать партию закончившейся вничью. Но... в тот момент я уже сдался, и признавать ее ничьей было поздно. После партии у меня остался неприятный осадок, но связано это было главным образом с моей игрой».

Этот инцидент вызвал большой резонанс. Кое-кто говорил, что на месте Азмайпарашвили тут же сдал бы партию, как поступил Корчной в аналогичной ситуации с Багировым на чемпионате СССР 1960 года. В сложной позиции, где многие отдавали предпочтение Корчному, произошел размен, и будущий чемпион страны должен был сделать очевидный ход слоном, побив неприятельскую ладью. Погрузившись в раздумье, Корчной импульсивно взялся за другого слона и немедленно сдал партию.

Многие утверждали, что поступок Малахова, давшего фактически переходить своему сопернику, не имеет ничего общего с fair play, и надо не хвалить Малахова, а осудить его за нарушение правил игры, которые следует строго выполнять. Они резонно напоминали, что от исхода партии зависит не только твой конечный результат, но и классификация остальных участников соревнования.

Такого рода инциденты, как в партии Малахов – Азмайпарашвили, по моему наблюдению, почти никогда не отплачиваются сторицей. Более того, они наносят немалый психологический урон стороне, проявившей милосердие, слабость или нерешительность, внося дискомфорт и оставляя неприятный привкус и саднящую рану в разбереженной душе. И не только оттого, что возможности «вернуть свое» почти наверняка никогда не представится, но главным образом потому, что такое поведение противоречит принципам самой игры.

Наказуемы должны быть не только ошибки, совершенные на доске, но и любые другие – «не шахматного свойства», как их охарактеризовал Малахов. И кто знает, может быть, успехи московского гроссмейстера после того случая стали менее впечатляющими потому, что Каиссе не понравилось, что ей предпочли какую-то другую богиню. Каисса этого не любит. Она любит тех, кто полностью переходит в ее царство и живет по ее времени. Времени, отсчитываемому шахматными часами и не имеющему ничего общего с настоящим. В этом царстве действуют свои правила и законы, которых надо придерживаться неуклонно, и только после партии возвращаться в обычный мир, узнавая о нем так же, как рыба узнаёт про воду только тогда, когда оказывается на суше.

Целиком уходил в мир шахмат Роберт Фишер. Отличавшийся безукоризненным поведением во время партии, он с юных лет неукоснительно придерживался правил. Играя с Вольфгангом Унцикером на турнире в Буэнос-Айресе (1960), он дотронулся до пешки, полагая, что она стоит рядом с доской, и тут же заметил, что это его собственная пешка «h» и что любой ход ею ведет к катастрофе. Будущий чемпион мира, которому было тогда только семнадцать, мог сказать: «Поправляю», как сделали бы очень многие на его месте, тем более что, кроме Унцикера, наблюдавшего за происходившим со стороны, этого не видел никто. «Я бы даже не решился протестовать, если бы Фишер сделал другой ход», – вспоминал потом немецкий гроссмейстер. Бобби сделал ход пешкой и, разумеется, проиграл партию. Возможно, если бы американец не закалил свой характер с юных лет, ему не удалось бы стать сильнейшим и бескомпромиссней-шим игроком в мире.

«Отец кибернетики» Норберт Винер говорил, что «правила игры, в корне отличные от норм доброжелательства, просты и безжалостны. Эго не вызывает сомнений даже у тех одаренных детей, которые способны уловить дух этих правил, мимолетно прослеживая события, развертывающиеся на шахматной доске. Игрок порой может испытывать сильные сомнения относительно выбора лучшего пути к победе, но у него нет ни малейших сомнений в том, нужно ли выигрывать или проигрывать».

Еще более категоричен писатель Юрий Нагибин: «В игре необходимы ожесточение, беспощадность в использовании любого преимущества, умение подавлять порывы благородства и жалости, выдержка и хоть маленькая толика жульничества, ну хотя бы не отводить глаза, если противник дает возможность заглянуть в свои карты...»

Далеко не всем нравятся эти качества. Альберт Эйнштейн, например, говорил, что ему «чужды присущие шахматам формы подавления интеллекта и дух соперничества».

Духом соперничества проникнуто любое спортивное соревнование, и если уж ты решил участвовать в нем, необходимо полностью следовать правилам, не пренебрегая любой возможностью, пусть случайной.

В жизни ведь тоже почти всегда человеку представляется случай, хотя далеко не каждый может его распознать. И пока в шахматы играют люди, случай представляется не так уж редко: подставленная соперником фигура, которую надо тут же забрать, грубая ошибка, которой следует воспользоваться без зазрения совести. Всё это встречается и на высшем уровне, и осознанное пренебрежение такой возможностью идет вразрез с духом шахмат. Потому что если в морали важны лишь намерения, то в спорте принимаются во внимание только результаты.

У римлян была поговорка: победители любезны богам, а побежденные – сердцу Катона. Теперь Катонов нет. В наши дни мы видим безоговорочную капитуляцию перед победой и безграничное восхищение успехом у публики и прессы. В конечном итоге всё решает очко – победа в турнире, в матче, завоевание титула, приза. Поэтому старинный философский постулат: предпочтительнее сетовать на свою судьбу, чем стыдиться победы, – на спорт 21-го века, увы, не распространяется.

В 2005 году перед встречей с Ллейтоном Хьюиттом на Нью-Йорк-опе-не американский теннисист Тейлор Дент жаловался: «Он ведет себя неспортивно: откровенно радуется двойным ошибкам при подаче соперника, равно как и его невынужденным ошибкам». «Меня совершенно не интересует, что Дент думает об этом, – отвечал австралиец. – Я всегда стремлюсь к победе, и на пути к ней дозволено многое...»

Известно, что перед последней партией матча на первенство мира 1935 года Эйве, которому ничья гарантировала чемпионский титул, сказал Алехину: «Доктор, в любой момент я согласен на ничью...» Когда после 40-го хода партия должна была откладываться в позиции, где у Алехина не хватало двух пешек, он принял предложение голландца. По общему мнению, проигранный матч-реванш Эйве играл не хуже, чем первый матч, но, может быть, от него просто отвернулась Каисса, припомнив то «неспортивное» предложение двухлетней давности.

Владимир Григорьевич Зак рассказывал, как Алексей Суэтин, молодой тогда кандидат в мастера, полностью переиграл его в четвертьфинале первенства страны. К победе вело много путей, но Суэтин, разволновавшись, зевнул качество и тут же заметил это. Слезы навернулись ему на глаза, и Зак дал сопернику взять ход назад. Через несколько ходов Суэтин выиграл прямой атакой. Можно ли удивляться после этого, что Зак так никогда и не стал мастером.

Закончив свою партию в женевском турнире 1977 года, я подошел к столику, за которым играли Ульф Андерссон и Роман Джинджихашвили. Джин имел уже две лишние пешки, вдобавок соперник находился в сильном цейтноте. В этот момент Джин подставил слона, и его позиция сразу стала совершенно безнадежной. Пока он пытался осознать весь ужас происшедшего, Андерссон предложил ничью, которая, разумеется, тут же была принята.

«Я просто не мог выиграть эту партию...» – сказал Ульф, после того как соперники подписали бланки. Излишне говорить, что, какие бы чувства ни переполняли симпатичного шведского гроссмейстера, такой поступок противоречит самой природе игры. И как иначе мог поступить Бронштейн, который безжалостно забрал ферзя Петросяна на турнире претендентов в Амстердаме (1956) в позиции, где он оказался почти в цугцванге, на протяжении последнего десятка ходов ходя конем взад-вперед?

В Рождественском турнире 2004/05 года в Реджо-Эмилии украинский гроссмейстер Дмитрий Комаров, играя с итальянским шахматистом, значительно уступавшим ему в рейтинге, добился большого преимущества, но в поисках форсированного выигрыша попал в цейтнот и на контрольном ходу просрочил время. «Хочешь ничью?» – предложил он сопернику, который за несколько ходов до этого не мог и мечтать о таком результате. Тот, поколебавшись, согласился, хотя по всем законам безжалостного спорта должен был подозвать судью, чтобы тот зафиксировал поражение своего партнера.

Вывод ясен: всё, что не понял бы скучающий раджа, когда визирь пришел объяснять ему правила открытой им замечательной игры, должно быть исключено из практики современных шахмат. Как бы далеко ни отстоял от нас шатрандж и то роскошное время, неторопливо просыпавшееся сквозь песочные часы.

Напор и агрессия – прерогатива молодости. И это проявляется не только в спорте и не только у человека. У некоторых коралловых рыб кричаще-яркая окраска бывает только в совсем юном возрасте. Например, «самоцвет» и «синий черт» с наступлением зрелости превращаются в тусклых сизо-серых рыб с бледно-желтым хвостовым плавником. Еще более примечателен факт, что эти коралловые рыбы демонстрируют такую же корреляцию между окраской и агрессивностью: в молодости они яростно защищают свою территорию, но с годами становятся несравненно более спокойными, уживчивыми и покладистыми.

В определенном смысле это проявляется и в спорте: с возрастом исчезает агрессия, мотивация; много чаще, чем в молодые годы, случаются дни, когда пропадает желание играть. У профессионала, занимающегося физическим видом спорта, есть мощный союзник – физиология, которая подсказывает, а порой и вынуждает к уходу из активного спорта. Шахматисту труднее: нередко создается иллюзия – еще рано, еще могу. В шахматах старение означает в первую очередь потерю энергии, агрессивности и снижение реакции. Нервная система истощается, так как расход энергии – чудовищный. Шахматист, проведший десятки лет за шахматной доской и накопивший огромный опыт, должен, тем не менее, постоянно следить за собой, чтобы не допустить сбоя в процессе мышления, просмотра, нелепой ошибки.

Утрате напора, агрессивности очень часто сопутствует появление страха. Страх оступиться, совершить ошибку был бы, возможно, не столь велик, если бы шахматист не понимал, как безжалостно его ошибки будут оценены другими. Проигравшие получают клеймо неудачников, безжалостно подчеркивающее, что они относятся к категории людей, которые не могут рассчитывать на симпатии окружающего мира (в лучшем случае им могут сострадать). В шахматах, как и вообще в спорте, такое отношение окружающих еще более заметно, чем в других областях человеческой деятельности.

Чемпионат США 2005 года выиграл шестнадцатилетний Хикару На-камура. В интервью, данном им сразу после турнира, одно из наиболее часто встречающихся слов – агрессия. «Да, я играю очень агрессивно и всегда стремлюсь к победе», «у меня агрессивный дебютный репертуар», «желание выиграть, быть агрессивным – вот менталитет, который мне нравится». Действительно, переигрывая партии молодого чемпиона, первое, на что обращаешь внимание, – это колоссальная энергия и агрессивная, нередко связанная с немалым риском, манера игры. В конечном итоге это явилось более важным фактором, чем понимание позиции и опыт более умудренных и значительно превышавших его возрастом соперников.

Эпикур полагал, что при философской дискуссии больше выигрывает побежденный – в том смысле, что он умножает знания. К шахматам, увы, это не относится. Сегодня! Слова «завтра», придуманного для детей и нерешительных людей, просто не существует. Завтра – нет! Вот принцип шахмат 21-го века.

Настоящий профессионал, обдумав положение на доске, действует со всей решительностью. Он знает, что во время партии не должно быть места ни сомнению, ни жалости, потому что мысль, не претворенная в действие, мало чего стоит, а действие, не проистекающее от мысли, не стоит вообще ничего.

В госпитале, куда попал бравый солдат Швейк, врач, подозревая в каждом больном симулянта, прописывал всем одинаковый курс лечения: обертывание в мокрую холодную простыню и строгую диету с обязательным употреблением аспирина, дабы уклоняющиеся от военной службы пропотели; хинин в лошадиных дозах, чтобы не думали, будто военная служба – мед... Но самой действенной процедурой считался клистир из мыльной воды и глицерина. От этого выздоравливали и просились на фронт даже самые закоренелые симулянты. Когда очередь дошла до Швейка, он держался геройски. «Не щади меня, – подбадривал он санитара, со страдальческим лицом ставившего ему клистир, – помни о присяге. Даже если бы здесь лежал твой отец или родной брат, поставь ему клистир – и никаких. Мы победим!»

Совет бравого солдата надо помнить каждому, кто садится за шахматную доску.