Текст книги "Бельский: Опричник"

Автор книги: Геннадий Ананьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

Глава десятая

Утро выдалось солнечным, и ничто не мешало москвичам покидать свои дома и спешить туда, где еще несколько дней назад лилась кровь русских ратников, но более того – татар-разбойциков. В те роковые часы все ужасались при мысли, что крымцы одолеют в сече, и тогда конец всему. Сегодня же – великая радость и возможность полюбоваться крестным ходом, который пройдет от самого Кремля до места, где шла сеча: там будут заложены краеугольные камни фундамента церкви Богоматери и Донского монастыря. Ему определили это имя в честь святой иконы, которая была с князем Дмитрием на Куликовом поле и вот на этой битве под Москвой, благословляя воинов на победу.

До отказа заполнены были и улицы Китай-города, Белого города и Скородома, по которым пройдет крестный ход. Наиболее же расторопные заполнили в Кремле площадь у храма Успения, оставив лишь место для ожидаемых подвод.

Вот и они – две пароконки. Обитые сафьяном и устланные персидскими коврами, на которых покоились гладкотесанные гранитные плиты с выбитыми на них крестами и надписями: «Благодарим тебя, Господи, что даровал ты победу рабам твоим».

Кони белые. С серебряной сбруей. На дугах вместо привычных колокольцев – кресты серебряные.

Следом за подводами подвели ослицу под мягким седлом. Попона – белая, расшитая Жемчуговыми крестами. Над головой не султан, а сверкающий самоцветами крест.

Толпа замерла в ожидании самого торжественного момента – выноса иконы Донской Божьей Матери. Некоторые мужи загодя сняли головные уборы, а жены принялись потуже подвязывать косынки и яркие цветастые платы.

А из храма продолжало доноситься пение псалмов.

Но вот последняя славица Господу, и по ступеням паперти начали спускаться по трое в ряд благообразные юноши с большущими восковыми свечами в руках. Повозки с краеугольными плитами тронулись тихим шагом, юноши пристроились к ним, а из храма уже выходили священники с высокими хоругвиями, с кадильницами, с иконами, а за ними высший клир – иереи (более сотни) в великолепных ризах, осыпанных, как звездами, жемчугами. Вышагивали они осанисто, с гордо поднятыми головами и выпяченными увесистыми животами. За клиром – тоже в праздничных нарядах – окольничии, думные бояре и дворяне, сановники Государева Двора. И вот, наконец, государь, митрополит и правитель Годунов – площадь склонила головы, насколько позволяла теснота, однако, не возгласила здравицу государю, а молча созерцала, как он пособлял митрополиту взгромоздиться в седло, как Годунов подал владыке Евангелие, окованное золотом, и тот, положив его на колено и придерживая левой рукой, правой осенил склонившийся народ.

– Благословляю вас, рабы Божьи, с победой над агарянами.

Ослицу повел за узду боярин, а царь Федор Иванович держал одной рукою длинный повод недоуздка, справа же от государя величаво вышагивал Годунов, великий боярин, весь в бархате, шитом жемчугом и самоцветами, с массивными перстнями на пухлых пальцах.

Замыкали крестный ход настоятели приходских церквей с крестами и иконами, вместе с которыми шли еще и более низкие чины Государева Двора.

Медленно двигалась величавая процессия среди молитвенно крестившихся горожан, которых время от времени митрополит благословлял, поздравляя с великой победой. Лишь через несколько часов повозки остановились, каждая в определенном ей месте. Землемеры и зодчие уже распланировали все, а землекопы вырыли углубления для краеугольных камней.

Их укладывали поочередно, сам митрополит окроплял их святой водой и возносил хвалу Господу, прося его благословить строительство обителей, а когда все закончилось, крестный ход проследовал в прежнем порядке до Успенского собора, где начался торжественный молебен во славу победы над магометанами-разбойниками.

Такие же службы справлялись во всех приходских церквах Москвы.

Но время для Господа Бога, время и для веселья души: по воле царя Федора Ивановича и великого боярина Бориса Федоровича Годунова на площадях Москвы, во всех торговых рядах были выставлены бочки с хмельной брагой, вынесены яства, а всем питейным заведениям, называемым в народе монопольками, независимо от национальности хозяина, всем харчевням и трактирам велено было кормить и поить желающих безденежно. Загудела Москва, зашлась в хмельной радости.

В Кремле тоже пир. Царский. Званый. По правую руку от царя – Борис, по левую – не главный воевода всей сражавшейся рати князь Федор Иванович Мстиславский, как бы надлежало быть, но назначенный Военной думой на возможную оборону царского дворца князь Иван Михайлович Глинский, кому в сече не удалось ударить палец о палец. И только справа от Годунова сидел князь Мстиславский, за которым размещалась вся остальная Воинская дума. Первые, вторые и третьи воеводы полков восседали на местах согласно с родовой честью.

Все ждали ласкового слова Федора Ивановича, ждали его милостей. Вот он поднял руку с кубком фряжского вина.

– Я, с благословения Господа Бога нашего, доверил великому боярину Борису Годунову заступить путь ворогам, и он оправдал царское доверие. Дарую ему русскую шубу со своего плеча с золотыми пуговицами (тут же слуги внесли шубу и накинули ее на плечи Борису), цепь свою золотую царскую, кубок Мамаев, славную добычу Куликовой битвы (слуги поставили поднос с дарами на край стола перед лицом Годунова), дарую в наследованное владение три города на Волге-реке и титул ближнего слуги.

Вот это – щедрость. Один приклад к шубе, хотя самой ей не менее тысячи рублей, чего стоит! Земли. Деньги. А ближний слуга?! Титул этот имели лишь князь Семеон Ряполовский, спасший Ивана III от шемякинской злобы, князь Иван Воротынский – за взятие Казани.

По грандиозности и значению те победы не сравнимы с нынешней битвой, да и ковали получившие заслуженные титулы победы своими руками, а не чужими, как Борис Годунов.

Ну, да простит Господь Бог заблуждение царское, если, к тому же, остальным тоже достанутся почести по их заслугам.

Увы, следующие слова царя Федора Ивановича разочаровали всех.

– Первый воевода Большого полка достоин самого серьезного наказания за неуважение великого боярина. Он не исполнил его приказа, проявив непослушание, а когда отписал мне причину, отчего не стал преследовать крымцев, не упомянул даже имени великого боярина, поименовав по титулам только меня. Иль не известно было ему, что я взвалил на плечи кравчего все заботы борьбы с Казы-Гиреем? Но сегодня я не стану никого наказывать, а вручу князю Мстиславскому, как и всем членам Воинской думы медали – золотые португальские монеты (тут же слуги поднесли португалки на подносах), первым воеводам полков – карабельники, вторым и третьим – червонцы венгерские.

Вот и вся милость. Швырнуть бы позорную награду в лицо Годунова, ибо по его слову такая вот милость, но он прикрыт царем Федором Ивановичем, а против помазанника Божьего, против самодержца разве скажешь поперек хотя бы одно слово?

Каждый, сидевший за столом, произносил монолог только мысленно.

После пира к Богдану подошел, улучив момент, князь Мстиславский. Спросил с усмешкой, в которой чувствовалось оскорбленное достоинство:

– Не вытошнит ли Годунова от всех царевых милостей?

Бельский пожал плечами. Зачем говорить слово сыну, который, несмотря на то, что Годунов насильно постриг отца в монахи, не отказался быть первым боярином в Думе и, как считал Богдан, вполне подобострастен в отношениях с правителем.

«Не все, выходит, однозначно», – оценил вопрос Мстиславского Бельский, но все же не поддержал беседы. Князь Мстиславский, однако, не успокоился:

– Ты, как оружничий, сможешь донести на меня, но я все равно скажу свое мнение: успех сражения предопределил ты, настояв собрать полки под Москвой и укрыться за китаями, а не за городскими стенами. Довольно сил приложил и я, чтобы твой план осуществить, хотя далось мне это не так уж легко. А Годунов спрятался в монастыре, изъяв из рати две тысячи лучших мечебитцев. Пусти он их в сечу на исходе дня вслед за подмогой добровольцев, тогда бы Казы-Гирей был разбит и бежал бы в панике. Вот тогда можно было бы и преследовать. Я лично просил Годунова пустить в бой свою охрану, которую он хитро поименовал резервом, но он не дал. А потом, когда крымцы снялись, велел преследовать. Рать не разбита, она не в панике, она может так огрызнуться, что ноги не унесешь, а ему наплевать на все. Вот за все это наплевательство он и огреб столько милостей! Пруд ими пруди. Но, думаю, куда ему столько добра, хворому изрядно. В могилу не унесет!

– Слова и поступки государя нам, холопам его, неподсудны, – смиренно ответил Богдан, а сам определил: «Вот товарищ в борьбе с Годуновым».

– Ну-ну, – хмыкнул князь Мстиславский, и Бельский еще более убедился, что князь вполне может стать добрым товарищем. Протянув ему руку, заверил:

– Настанет скорое время, когда мы сможем смело друг другу смотреть в глаза.

Не оговорился в порыве признательности о скором времени. Слова Мстиславского о том, что Годунов серьезно болен, осенили его. Он, как оружничий, уже разобрался в делах Аптекарского приказа. Выслав из Руси Иоганна Эйлофа, но оставив сына Конрада в заложниках, который тоже был весьма сведущ в делах лечебных, Годунов все же не посмел обращаться по врачебным делам к заложнику, а вручил судьбу своего здоровья аптекарю Габриэлю, имевшему докторский диплом, но более искусного в составлении зелья, нежели врачевания. Но пока никого лучше Годунов не подыскал, смирился с тем, что есть. Тем не менее, думая о будущем, принял меры для приобретения хорошего врачевателя.

Английское купечество, с кем великий боярин заигрывал, продолжая политику Грозного, расстаралось, и в свите английского посла прибыл в Москву медик Кристофер Рихтингер. Борис Годунов сразу же зачислил его на службу в Аптекарский приказ, а вскоре даровал ему, конечно, именем царя, чин придворного доктора, чем весьма огорчил Габриэля. На этой обиде и решил сыграть Бельский и определил поговорить с Габриэлем, не откладывая в долгий ящик. Прощупать сразу же глубину его обиды, и если появится возможность – вести откровенный разговор, не уходить от него.

Непростительная ошибка. Богданом руководило скорее возмущение несправедливостью (он-то ожидал по меньшей мере боярского чина, а золотых монет у него самого – бочки), чем трезвый расчет. Он жаждал мести, завидовал Годунову, сумевшему так ловко подмять под себя слабоумного Федора Ивановича, страстно желал покончить с Борисом Федоровичем и занять его место у престола, оттого рискнул на опрометчивый шаг, не взвесив хорошенько, какие это будет иметь последствия.

Поначалу разговор вполне устроил Бельского. Да, Габриэль, считавший себя хорошим врачевателем, обойден чином и воспринимает это с великой горечью.

– Кристофер на голову ниже меня, как доктор, а царь пожаловал ему чин придворного доктора, а не мне.

Габриэль жаловался оружничему, своему начальнику, надеясь, что тот замолвит о нем слово царю, и тот одарит его чином придворного доктора, Богдан же не раскусил этой простенькой хитрости.

– Не государь очинил Кристофера Рихтингера, а Борис Годунов. Он лишь лукаво прикрывается именем царя, решая все сам.

Габриэль промолчал, но Бельский не придал этому значения и продолжил:

– Борис Федорович болен. Ты это хорошо знаешь. Болезнь его весьма затяжная. Но ее можно возбудить.

– Нет-нет! – воскликнул испуганно Габриэль. – Я на такое не способен! Мне не нужны чины за нарушенную клятву Гиппократа!

– Тогда забудь о нашем разговоре, – отступил Богдан, понявший, в какую лужу сел. – Хочу сразу добавить: это – не просьба, это – строгий наказ. Не станешь им руководствоваться, лишишься жизни, оказавшись окованным в пыточной! В моих руках, известно тебе, не только Аптекарский приказ, но и сыск!

– Слово чести!

На этом они расстались, и Богдан, поразмышлявши, направил свои стопы к аптекарю Конраду, упрекая себя, что зря потратил время на Габриэля.

Но только ли время?

С Конрадом разговор проще и понятней. Тому известно все про своего отца Иоганна Эйлофа, и имел он тайное желание отомстить коварному Годунову, который так жестоко отплатил верному слуге за преданность.

– Да, я готовлю зелья для великого боярина по указанию Рихтингера. Но с добавками, какие нисколько не улучшают здоровье ненавистного мне.

– Я пришел просить тебя, тоже желая мести, изменить добавки, чтобы болезнь возмутилась до предела.

– Такой подмены сделать невозможно. Нужен совсем иной состав. Но я боюсь этого делать. Рихтингер очень знающий доктор. Он сразу же заметит подмену.

– Приготовь зелье и отдай его мне.

– Хорошо. К завтрашнему утру будет готово.

Из Аптекарского приказа, где прошли его разговоры с Габриэлем и Конрадом, Бельский направился к тайному дьяку, чтобы узнать о новостях из первых рук, но его перехватил ближний слуга Годунова.

– Великий боярин именем царя Федора Ивановича просит к себе тебя, оружничего.

Просит! Через слугу! Не слишком ли?! Возмущайся, однако, сколько угодно, но идти придется. За отказ по головке не погладят. Недавний пример – князь Мстиславский.

Встретил Борис соперника дружески. Сели они на одну лавку, поговорили сперва о делах домашних, о здоровье жен и детей, и лишь после этого Годунов, приняв официальный тон, сообщил то, ради чего позвал к себе оружничего:

– Через три дня – царская охота. Как продолжение торжества по случаю победы над крымцами. Федор Иванович по моему, конечно, слову определил тебя к своей руке.

Да, почет знатный. Даже на охоту с царем приглашали не каждого думного боярина, тем более к руке царской. Похоже, пытается оправдаться Борис за столь унизительную милость внесшему заметный, если не основной, вклад в победу над разбойным войском. Но это пустая примочка к зияющей душевной ране, и воспринята она Бельским не с удовлетворением и гордостью за столь высокую честь, а с еще большим возмущением:

«Не выйдет, дорогой свойственничек! Не поддамся! Через три дня не выезд на охоту, а твои похороны!»

На следующий день, сразу же после обеда, Бориса так скрутило, что хоть священника зови исповедовать и причащать.

Его действительно позвали, но он не понадобился: Кристофер распознал, каким зельем отравлен великий боярин и дал противоядие, которое отвело смерть от великого боярина, хотя не вдруг восстановило прежние силы.

Расстроен Бельский, но понимает, что сидеть сложа руки он не может, ибо с него, как начальника Аптекарского приказа, спросится. Не сейчас. Не до приказа начать розыск сейчас Федору Ивановичу – он не выходит из своей домашней церкви, бьет беспрестанно поклоны, моля Господа Бога сниспослать благодать на раба его, Бориса Федоровича и спасти его от преждевременной смерти. Разбирательство начнется, когда сам больной поднимется на ноги. Разбирательство и – казни. Вот Бельский и решает опередить события.

Ежедневное питье, принимаемое Годуновым, как всегда готовил Габриэль, вот с него и спрос. По приказу тайного дьяка (Бельский решил действовать через него) доставили Габриэля в пыточную, куда спустился почти следом за ним и Богдан лично чинить допрос. Он сразу же предупредил Габриэля:

– Твоя жизнь в твоих руках.

Габриэль понял все: из него выжмут те самые показания, какие нужны коварному оружничему. Вид пыточной подавлял волю к сопротивлению. Особенно угнетал вид лавок, на которых толстый слой запекшейся крови, и очаг, где пока еще на медленном огне разогревались железные прутки разной длины и толщины; косился Габриэль и на двухвостки со свинцовыми звездочками на концах, тоже в запекшейся крови, которые пока мирно висели на стене; поглядывал на дыбу, и у него холодело сердце лишь от мысли быть вздернутым на нее; а в дальнем углу сидел подьячий Сыскного приказа за столом, покрытым красной скатертью, с заостренным пером в руке, которое время от времени макал в чернильницу, словно не терпелось ему начать запись на допросном листе – Габриэль вполне понимал, что писать подьячий станет только угодное оружничему.

Подьячий голосом, полным благожелательности и даже сочувствия, советует:

– Не заставляй, доктор Габриэль, прибегать к пытке. Выкладывай без насилия все как на духу. Спасешь этим себя от мук.

– Верное слово подьячего, – подтвердил Богдан. – Только сказанная тобой правда, только признание вины, умышленной либо по оплошности, освободит тебя от пыток.

Хитрый оружничий подал ему спасительную мысль.

– Я никогда никому не делал зла. Я давал клятву Гиппократа не вредить людям, а только лечить их. Я лишь мог ошибиться, составляя лекарство. Не по злому умыслу, а по оплошности.

– Так и запиши в допросный лист, – велел Бельский подьячему. – Габриэль признал свою вину, свершенную по оплошности, а не по злому умыслу. – Потер лоб, словно успокаивая свои мысли, огладил бороду и уж после этого вопросил Габриэля: – Ты подпишешь допросный лист с твоим показанием?

– Да.

– Оплошность не карается казнью, но лишь темницей. Думаю, великий боярин, выздоровев, смилуется и вернет тебе прежнее твое положение. Если, конечно, поверит, что сотворенное тобой не имело крамольного начала. Но я не оставлю тебя без своей опеки. Помни это всегда. Твоя жизнь в твоих руках.

Не лишнее, конечно, еще раз предупредить Габриэля, чтобы держал язык за зубами, но не лучше ли было обвинить его в злом умысле и доложить о найденном крамольнике царю Федору Ивановичу, минуя Годунова? Государь так расстроен покушением на своего любимца и незаменимого советника, что согласился бы на казнь без всякого сомнения. На это, однако, Бельский не решился. Забыл уроки, которые преподавал ему дядя и наставник Малюта Скуратов, не последовал и примеру своего врага Годунова, который всегда доводил дело до конца. Уверен был Бельский, что Габриэль не проговорится, опасаясь за свою жизнь.

Зряшная вера. Позже он поймет это. С великим сожалением. Пока же мог вздохнуть с облегчением, донести царю о проделанном розыске и получить его согласие не казнить виновного за оплошность, тем более, что великий боярин поправляется. Получив такое согласие, а он твердо был уверен, что царь смилостивится, навестить и самого больного.

С ним разговор иной.

– Я провел розыск. Виновный найден. Габриэль. Он уверяет, будто без вины виноват. Ошибся. Царь Федор Иванович не велел его казнить. Но у меня есть подозрение на сговор. Кристофер, считаю, знал о составленном зелье, оттого так уверенно определил противоядие.

– Чего ради?

– Повысить свой авторитет как доктора. Но не только. Намерились навести на кого-нибудь подозрение в крамольном замысле. Хорошо, что я провел розыск по горячим следам, иначе все могло бы так запутаться, не продраться через чащобу.

– Верно поступил. Верно и то, что не казнил Габриэля.

С двойным смыслом фраза. Не сказал виновного, а назвал лишь имя доктора. Но Бельский не придал этому значения, ибо был доволен, что неудача его так ловко завершена, без всякого следа, без всякого подозрения на него, истинного виновника. Вместе с тем его голова была занята поиском новых способов соперника, и это лишило его необходимой проницательности. И напрасно: Борис не поверил Бельскому, так стремительно проведшему розыск, но главное – чего ради он сразу же заручился согласием государя – именно в этом Годунов увидел умысел, однако, решил до времени ничего не предпринимать, ибо ему в общем-то была выгодна версия не о покушении, а о промашке составителя зелья. Он верил, что, когда наступит подходящее время, Габриэль расскажет всю правду. Пока же пусть сидит в оковах. Через год-другой, когда обстоятельства смогут круто измениться, начнется иной разговор, а если потребуется, то учинится и новый розыск.

И еще он решил для себя действовать стремительней по намеченному им долговременному плану. Но это – тайна даже для самых близких, не Бельскому же о ней знать. После малой паузы заговорил о делах насущных:

– Думаю, через недельку выздоровлю совсем, и тогда выедем на охоту. Царскую. Не на однодневную.

Бельского осенило: засада на охоте. Пойди разберись, кто устроил засаду, если лишь ранив великого боярина ядовитой стрелой, лучник исчезнет в чащобе?

«Позвать Хлопка? Нет, его нельзя трогать. Он – с царевичем Дмитрием».

Но разве нет у оружничего надежных, верных ему боевых холопов, которые умеют держать язык за зубами? Есть, конечно. Узнать бы только загодя, в каком месте намечена охота. Если не на один день, стало быть, не в районе Щукинской поймы.

Впрочем, к месту охоты должны уже быть посланы слуги, чтобы подготовить все нужное для удобства царя и его свиты, а тайный дьяк наверняка присовокупил к ним своего соглядатая. Встреча с тайным дьяком нужна еще и ради того, чтобы узнать, кто соглядатай, и при случае к нему обратиться, либо дать ему необходимое поручение. Этот разговор с тайным дьяком Бельский наметил через несколько дней и, не предполагая даже, поступил очень верно. За эти дни произошло то, что в общем-то Богдан ожидал давно, но все равно оно оказалось для него совершенно неожиданным. Как гром с ясного неба. И не зайди он к тайному дьяку в намеченный день, тот вряд ли сам поспешил бы оповестить своего начальника о событии великой важности. Более того, он мог бы вообще о нем умолчать.

А случилось вот что. Борис Годунов в постельном безделии только тем и был озабочен, как в дальнейшем уберечь себя от возможных покушений. Он подозревал несколько семей: Нагих, Шуйских, Романовых и, пожалуй, в первую очередь Бельского. Слишком споро провел он розыск и нашел виновного без вины. Странно. Очень даже странно.

Выход великий боярин видел в еще большей осторожности (это бесспорно), но не только. Он считал очень важным как можно скорее избавиться от царевича Дмитрия и его матери, которые в любой момент могут стать знаменем для недовольных им, Годуновым, князей, бояр и дворян; а нет наследника – нет повода поднимать бунт.

Исполнителей своего замысла, как он считал, найти не так уж и сложно – он многих приблизил к себе милостями, подняв их из последнерядных в перворядные в Государевом Дворе. Таких, например, как Владимир Загряжский и Никифор Чепчугов. Они согласятся на все. Но не ему же самолично просить их убить царевича. Решил привлечь себе в помощники близких родственников, кого он осыпал благодеяниями. Заговорил с ними с полной откровенностью.

– Многие недовольны моей близостью к государю, моим влиянием на него. Многим угодна моя смерть. Вам я могу открыться: не ошибка Габриэля при подготовке лекарства едва не привела к отпеванию, но злой умысел. А не станет меня, судьба тут же повернется к вам спиной. Пора пресечь род Владимиров и начать новую династию – династию Годуновых. Свершиться великое, однако же, может только после того, как почиет в бозе царевич Дмитрий. Нам предстоит помочь ему в этом.

Все согласились с этим, только Григорий Годунов воскликнул:

– Грех на душу! Безвинная смерть! Избавьте меня от этого!

– Хорошо – со змеиным шипом произнес Борис. – Избавим. От всего избавим. Можешь уходить. Только больше на глаза мне не попадайся. Отныне ты – не дворецкий!

Несогласный изгнан, и Годунов продолжил:

– Боярыня Василиса Волохова и сын ее, Осип обещали дать Дмитрию и матери его смертельное зелье, но у них по сей день ничего не выходит. Оправдываются, будто мать, царица вдовая и кормилица Дмитрия, Ирина Жданова очень осторожны. Но отныне ждать долго удобного для них момента уже непозволительно. Предлагаю послать специальных людей сотворить несчастный случай. У меня на примете Загряжский и Чепчугов.

– Озадачим их, – пообещали в один голос собравшиеся на сговор. – Сегодня же получим от них согласия и, благословя, в путь.

Пообещать – проще простого, но не все обещанное исполнимо. Ни Владимир Загряжский, ни Никанор Чепчугов не согласились на столь страшное злодеяние, заявив, что готовы сами принять смерть от руки палача, нежели самим стать палачами.

Борис не слишком расстроился отказом, попросив ближних своих постараться поскорее найти согласных. Со рвением они взялись исполнять волю великого родича, но успех сопутствовал только окольничему Андрею Луппе-Клешнину: он представил правителю дьяка Михаила Битяговского.

– Назначаю тебя правителем всех земских дел, – заговорил не об убийстве Дмитрия напрямую, а вроде бы о повышении по заслугам, – и заведующим хозяйством вдовствующей царицы. Особый твой надзор за царевичем Дмитрием Ивановичем. Гляди в оба. Хотя, если с ним случится какое несчастье, не спрошу с тебя. Обещаю, что никто другой тоже не спросит.

– Понял. Мы с сокольничим обо всем договорились.

– Вот и ладно. Управитель мой выдаст тебе денег, сколько попросишь.

– Благодарствую. Но дозволь челом ударить.

– Слушаю.

– Дозволь, великий боярин, взять с собой сына своего, Данилу и племяша Никиту Качалова.

– Если уверен в них – бери. Не сболтнули бы чего прежде времени. Да и потом не распускали бы языка.

– Не сболтнут. Не глупые же. Тут светит жизнь припеваючая, если все с понятием произойдет. Так я считаю.

– Верно считаешь. А взять если хочешь – бери. Пособники не станут лишними.

Соглашаясь, Борис хорошо знал, что произойдет с ними, когда исполнят они его волю. Следом за первыми поедут в Углич еще несколько человек и тоже с тайным заданием.

Через кого обо всем этом стало известно тайному дьяку, знал только он один. Он даже вообще не собирался докладывать о заговоре своему начальнику, не впутывая себя в это страшное дело, считая, что лучшая поза – не знал, не ведал. Тем более, что ни по каким сведениям соглядатай при Годунове не числится. Когда же Богдан вошел к нему почти сразу же после получения столь важного доноса, раскинув умом, тайный дьяк посчитал приход оружничего не случайным.

«А что если тоже пронюхал о заговоре? Вполне возможно».

Решил не играть с огнем и подал донос начальнику и очень удивился совершенному спокойствию оружничего, словно тот читал рядовую отписку о каком-либо незначительном разговоре в третьеразрядной княжеской семье.

«Все знает. Верно, что не утаил я донос».

Но и другая мысль перечила первой: раз помалкивает о мерах, какие нужно принять срочно в противодействие, стало быть, не доверяет, а это – плохо. Очень даже плохо!

А как мог Бельский довериться тайному дьяку? Ему было жаль невинного мальчика, но он взят был для жертвы и от этого никуда не денешься. Конечно, если удастся покончить с соперником раньше того, как его подосланные свершат злодейство, тогда все получит иной оборот. Тогда придется срочно принимать иные меры, пока же ничего менять не следует. Ни в коем случае не изменять того, что уже подготовлено: после убийства Дмитрия Углич возбуждается до бунта (об этом все обговорено с Афанасием Нагим), а сделать это несложно, ибо вся прислуга в основном его, оружничего, люди, кроме боярыни Волоховой и ее сына Осипа. Следом за Угличем возбудится и Москва, подогреют которую князья и бояре, противодействующие Годунову. Через своих слуг это сделают. Требование одно: вон из Кремля Бориса Годунова, убийцу царевича Дмитрия.

Конечно же, всего этого не произойдет, если удачной окажется засада на охоте. Тогда можно будет сразу же объявить настоящему Дмитрию, кто он такой, а тот, кто сейчас заменяет его, получит достойную жизнь. Но к этому тоже нужно готовиться. При любом развитии событий пора поведать послушнику Чудова монастыря о его истинном происхождении, после чего увести от греха подальше, хотя бы в Иосифо-Волоколамский монастырь, а то и в свою полутайную Приозерную усадьбу.

Возможен и такой расклад: после гибели Годунова раскрыть царю все о покушении на брата и поведать ему всю правду о подмене. Однако же, на такой риск вряд ли Бельский решится. Слишком опасно. Как еще царь отнесется к подобным действиям его и Нагих, определить трудно, вернее, невозможно. Может обернуться все так: Федор Иванович вынужден будет признать своего истинного брата наследным великим князем, а Бельского и Нагих казнить.

«Стоит ли, не подумавши подставлять свою шею под топор палача?»

Решил в конце концов посоветоваться со старцем Дионисием. У того хватит мудрости найти самый надежный и безопасный ход.

Все эти мысли, однако, не помешали Богдану выяснить то главное, ради чего он пришел к тайному дьяку. Охота намечена между Истрой и Волоколамском. Основной стан – берег Тростянского озера. Оно изобильно рыбой, в его тростниковых заливчиках в достатке водоплавающей дичи, которая уже собирается в стаи, поставив на крыло молодняк и готовясь к перелету на юг. В чащобах по берегам Малой Истры и Рузы множество боровой птицы, изобильно кабанов, лосей и оленей, а по протокам этих речек – выдры и бобры.

Бельский возликовал душой, считая, что ему повезло: те охотничьи угодья он знал довольно хорошо, ибо не единожды охотился в тех местах с воеводой Волоколамска. Знали их и боевые холопы, которые сопровождали его на те охоты. Теперь ему легко будет выбрать исполнителей, а соглядатай тайного дьяка, сам того не ведая, станет извещать его, Бельского, о том, в какой день и в каком месте будет Годунов определять для себя места охоты.

Что Борис Федорович не прилипнет к царю Федору Ивановичу, Бельскому было совершенно ясно.

Действовать оружничий решил без проволочек. Уже вечером, как раз к вечерней молитве, посетил Чудов монастырь. Терпеливо отстояв с настоятелем долгую службу, объявил ему, что желает побывать в келье у старца Дионисия, чтобы, как он сказал настоятелю, укрепить дух в мудрой беседе со святым.

– Плох он, – со вздохом сообщил настоятель. – Почитай, на ладан дышит. Но не прекращает писать отчет души своей, как назидание потомкам. Какой день ни крошки в рот не берет, питая тело свое лишь сочивом.

«Очень не ко времени. Очень».

Если старец отдаст Богу душу, царевича Дмитрия нужно будет обязательно увозить из Чудова монастыря. Но что гадать, сейчас все станет ясным.

В самом деле, Дионисий лежал бездвижно на жестком ложе с тонким волосяным матрасом. Он казался уже умершим: лицо восковое, нос заострившийся. Но стоило Бельскому подойти поближе к умирающему, тот сел и, осенив себя, а затем и вошедшего крестным знаменем, спросил, словно не признал вошедшего:

– Оружничий?

– Да, святой отец.

– Выйди, – повелел старец послушнику Григорию, который смиренно склонивши голову, стоял под образами, прервав при появлении гостя молитву. – Оставь нас одних.

Когда послушник исполнил волю наставника своего, тот спросил, не таясь:

– Что стряслось?

– Пока не стряслось. Но злодейство грядет.

И Богдан начал пересказывать старцу все, о чем узнал у тайного дьяка, когда же излил душу, сказал откровенно:

– Пришел послушать твоего мудрого совета. Как ты скажешь, так и поступлю. Мои мысли раскорячились.

– Не мудрено.

Он долго молчал, опустив седую голову, словно не в силах держать ее прямо, наконец, вздохнувши, заговорил: