Текст книги "Новочеркасск: Книга третья"

Автор книги: Геннадий Семенихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 32 страниц)

– Не знал, что в таком хлипком теле такой боевой дух пребывает, – насмешливо сказал ему вместо выговора потом на земле комдив Наконечников. – Да ведь в тебя, ленивца, в воздухе какой-то бес вселяется.

И на самом деле, в боевом полете Проушкин становился дерзким. Но как только завершалась успешная атака, прекращал преследование напуганный фашистский летчик, опять в наушниках у того, кто пилотировал «ильюшин», раздавался спокойный голос стрелка:

– Кажись, отстал непутевый, не понравилось… Нервенный пилот на «мессере» попался, аж теперь челюсти от скукоты ломит.

Еще говорили, что в родном селе Игоря Проушкина фашистские танкисты сожгли хату, расстреляли мать и двух братишек и, наполненный ненавистью, он всегда рвется в бой.

Вот почему Бакрадзе остановил на нем свой выбор, узнав, что Якушев заболел и лежит с высокой температурой. «Эх, Венька, Венька, до крайности жалко, что не будет тебя сегодня со мной», – думал Вано. Мысленно он уже помирился с Якушевым прочно, с грустью самому себе сказав: «Э, да что там, все было близко к истине, дрогнул я волей и рассудком дрогнул, и прав был Веня».

Боевой вылет в этот день снова был назначен на раннее утро, и в связи с этим завтракали на целый час раньше, чем было положено. Только им: четырем летчикам и четырем воздушным стрелкам – повара досрочно приготовили по бифштексу с яйцом, овощную закуску и пирожки с вареньем к какао.

Как это часто бывает перед опасным боевым заданием, ели быстро и молча. Потом шли к своим самолетам с такой же деловитой сосредоточенностью.

Утро с заблестевшим в разрывах кучевки солнцем не предвещало легкого захода на цель, потому что ветер быстро разносил облака. «Хоть бы тучки наплыли, – подумал Бакрадзе, – как хорошо было бы маскироваться. И нырнуть в них можно, и выскочить неожиданно, так что „эрликоны“ и крупнокалиберные зенитки не успели бы пристреляться».

Цель оставалась прежней: тот самый аэродром, на который он не спикировал вчера, поддавшись мгновенной душевной расслабленности. Сейчас звено Бакрадзе шло в правом пеленге, чуть растянувшись, так что он уже никак не мог видеть задние машины и только по докладам Игоря Проушкина мысленно мог представлять, как идут они к цели.

Полет шел точно по расчетам, сделанным на предварительной подготовке. Слитно гудели моторы, внизу просматривалась земля, уже одетая здесь, на западе, в жгуче-зеленый цвет наступающей весны. «У нас в это время зеленый цвет травы, кустов и деревьев, он мягкий и нежный, а у них какой-то раздражающе-пронзительный, будто ядовитый», – отметил Вано.

В этот день позывные летчикам его звена выдали: «Кит-первый», «Кит-второй», «Кит-третий» и «Кит-четвертый». Внизу блеснуло небольшое озерцо, к берегу которого примыкала ромбовидная рощица, и, взглянув на стрелки часов, Бакрадзе коротко оповестил ведомых:

– Приготовиться к атаке, ребята.

Он уже увидел впереди контуры фашистского аэродрома и суетившихся на темной от леса оконечности летного поля фашистских зенитчиков. Они спешно поднимали стволы орудий. Взлетная полоса была пустой, на рулежных дорожках не было ни одного реактивного «мессершмитта», и Вано подумал о том, что немцы решили изменить тактику и расстроить их четверку одним только мощным зенитным огнем, не поднимая своих истребителей. Ромбовидная рощица, казавшаяся чопорной и строгой, как вся природа чужого этого края, вдруг озарилась желтыми огнями, и тотчас же со всех сторон четверку «илов» стали окружать все плотнее и плотнее черно-серые шапки разрывов.

Самолеты подходили к цели в их огненном кольце. Строить по-другому заход было уже поздно. Бакрадзе приказал ведомым бомбить летную полосу, и внизу, разметая бетонные плиты, всколыхнулись взрывы.

– Отлично, ребята! – прогремел в наушниках его голос у каждого идущего в пеленге летчика. – Теперь ни одна сволочь не взлетит с этого аэродрома!

Но в ту же минуту штурмовик будто бы чей-то неимоверно сильной рукой сначала мощно подбросило вверх, а потом кинуло вниз, так что Вано еле-еле успел удержать свой «ил» рулями. Его голова наполнилась звоном, стало горячо и сухо во рту. Запах дыма, в происхождении которого Бакрадзе уже ни на секунду не мог сомневаться, опахнул лицо. И снова блеснула за плексигласом кабины вспышка, и целый столб огня и дыма поднялся над капотом мотора.

– Командир, мы горим! – крикнул по СПУ Игорь Проушкии сухим напряженным голосом. – Какое решение, командир?

– Прыгай, Игорь, прыгай, может, еще выкрутишься!

– А вы, командир? – быстро спросил стрелок.

– Остаюсь с машиной. Прыгай!

Бакрадзе старался скольжением сбить пламя, розовым растрёпанным шлейфом потянулось оно за невидимым летчику хвостом «ила». Радиостанция еще работала, и Вано крикнул ведомым сквозь огонь и дым:

– Ребята! Атакуйте их, гадов. Идите на новый заход!

– А вы? – пробился сквозь удушливый дым голос его верного ведомого Славы Овчинникова.

– Остаюсь с машиной… Проушкин, выпрыгивай, приказываю!

– Я тоже с вами, командир, – послышался твердый голос Игоря. – Не могу я вас покинуть. Вместе так вместе.

Бакрадзе разглядел капониры, в которых стояли забросанные ветками реактивные «мессершмитты».

Отвечать он уже не мог, все кружилось перед глазами, одеваясь розовой пеленой слабости.

…Говорят, что минута – это короткий отсчет времени. Но сколько можно за нее увидеть, пережить и передумать, если она последняя в твоей жизни! Разорванным вихрем проносились перед глазами Бакрадзе мысли и воспоминания. В одно мгновение он представил родное селение в далеких горах Сванетии и отца, всегда учившего заповеди: «Если ты сын горца и сам горец, то будь до конца мужчиной, сынок, пока бьется пульс и отсчитывает удары твое сердце». «Прыгать? – обожгла его и другая мысль. – Попасть в руки фашистов на пытки при слабой надежде на побег и быть в конце концов замученным в самые последние дни войны?..» Как мало этих скользящих в памяти мгновений, оставшихся лишь для того, чтобы он, Бакрадзе, мог доказать всем, всем, кто его знал, что не трус он и не зря носил пятиконечную Звезду Героя, которую всегда так старательно скалывал, прежде чем садиться в кабину «ила» и улетать в бой!

А дымный след все ширился и ширился за хвостом «шестерки», и уже злые искры мелькали в нем.

Еще работало самолетное переговорное устройство, и он, уже ни о чем не моля воздушного стрелка, соглашаясь с его решением как с суровой неотвратимой правдой, жестко выкрикнул:

– Выхода нет, Игорь. Пусть знают, сволочи, военнопленных Бакрадзе и Проушкина у них не будет.

Вторая кабина не сразу ответила слабеющим голосом воздушного стрелка:

– Командир, простите… истекаю кровью… я ранен. Борт самолета не покину. Я с вами!

И тогда из последних сил отжал от себя ручку Вано Бакрадзе. А дымный шлейф все пушился и пушился за его обреченной машиной. Земля стремительно рванулась навстречу вместе с плоской крышей длинной постройки, окруженной штабелями зенитных снарядов и капонирами с видневшимися в них реактивными истребителями с белыми кругами на крыльях и свастикой, заключенной в них.

«Тут у них склад боеприпасов», – пронеслось в слабеющем рассудке Вано Бакрадзе, и это была его последняя мысль…

Берлин был взят. Над рейхстагом теплый майский ветер колыхал алое знамя с серпом и молотом, поднятое советскими богатырями русским Егоровым и грузином Кантария. Дивизия Наконечникова перебазировалась на новые аэродромы, расположенные южнее фашистской столицы.

«Виллис», в котором кроме водителя, мрачноватого полтавчанина Семена Гриценко, ехали только Якушев и Тося, мчался по автостраде. Так уж случилось, что последнее свободное место было в нем занято коричневым несгораемым сейфом. На протяжении всего пути молодожены не переставали держать друг друга за руки и обменивались короткими улыбчивыми взглядами, за которыми ой как много стояло только им одним понятного.

Несмотря на то что в его планшетке была довольно убедительная карта-двухкилометровка, Веня ухитрился заблудиться и на целые пятнадцать километров отклониться на север от маленького городка, близ которого находился аэродром, куда передислоцировался их полк. Стали сгущаться сумерки. Опрокинутое над всей Германией молчаливо-черное небо сеяло нудный дождь.

Надо было бы еще один раз уточнить дорогу, но, как назло, ни одна армейская машина их не обогнала и ни одна не попалась навстречу. Потеряв всякую надежду восстановить ориентировку, Веня приказал шоферу затормозить на окраине города, возле серого особняка с балконом и овальными окнами, в которых горел свет.

– Слава богу, дожили до победы, – сказала Тося, – даже и в Германии уже отменена светомаскировка.

– Дожили, да не все, – печально заметил Веня, и она сразу поняла, кого он имел в виду.

– Не надо… Его уже не воскресишь, – прошептала она, склонившись к его щеке. – Может быть, это и жестоко, но я женщина, Веня, и жизнь любимого для меня дорога. Если бы не приступ малярии и не запрет врача появляться на аэродроме, тебя бы не было со мной рядом.

– Подожди, Семен, – сказал Якушев водителю. – Я схожу сейчас на разведку.

– А я тебя одного ни за что не отпущу, – решительно восстала Тося. – У меня ведь тоже в кобуре заряженный ТТ.

– Ну пойдем, – согласился Якушев, но шофер неожиданно запротестовал:

– У меня все-таки автомат, мало ли к каким немцам попадем. Если что, очередь из него понадежнее прозвучит.

– Спасибо, Семен, лучше машину покарауль, потому что в сейфе документы. Мы и сами управимся, – проговорил Веня, и они пошли.

В тишине гулко прозвучали их шаги по цементным ступенькам парадного входа, над которым нависала облупившаяся от ветров и дождей серо-цементная фигура атланта, удерживающего балкон бельэтажа. Веня поискал глазами звонок и, не найдя, постучал в дверь с резными украшениями рукояткой пистолета ТТ. Не прошло и минуты, как где-то в коридорной глубине послышались легкие шаги и старушечий голос нараспев произнес, как это делают одни только немцы:

– Мо-о-мент.

Защелкали затворы, и дверь со скрежетом отворилась. Не выразив никакого опасения, страха или даже удивления, худая старая женщина в черном платье, с седыми буклями на голове, распахивая дверь, равнодушно сказала:

– Битте шён, вас воллен зи?

– Битте, фрау, штрассе нах флюгплац?

– О! – закивала, улыбаясь, немка. – Коммен… дорт майн манн.

И, освещая свечой дорогу, стала подниматься по винтовой деревянной лестнице. Потом она открыла на верхнем этаже массивную дверь, и через обширный холл они увидели большой зал с картинами в позолоченных багетах и старомодной, очень затейливой и, видимо, довольно редкой мебелью, письменный стол, украшенный на углах гривастыми львиными барельефами, вместительный книжный шкаф и портрет женщины на стене, чем-то похожей на сопровождавшую их старую немку, только молодой и красивой.

В этой высокой комнате со сводчатым потолком казалось безнадежно затерянным плетеное кресло-качалка, в которой сидел худой, высохший старик с жидкими седыми волосами и розовой лысинкой, проглядывающей сквозь них. Рядом у его ног лежал на ковре посох с серебряным набалдашником. Пристально посмотрев на вошедших, он вдруг проговорил ясным и твердым голосом на чистейшем русском языке, без всякого акцента.

– Здравствуйте, храбрые воины Красной Армии. Честь имею приветствовать вас в своей скромной родовой обители. – Старик без восторга, но и без ненависти пристально поглядел на них. На его худощавом голубоглазом лице была только боль, грусть и усталость. – Разрешите представиться. Бригадный генерал в далеком прошлом барон фон Флеминг. За Гинденбурга воевал, скрывать не стану, к Гитлеру и его вермахту никакого отношения не имею. Готовя меня к войне с Россией царя Николая Второго, мой папаша изрядно позаботился о своем сыне. Русскую литературу от Карамзина до Маяковского включительно знаю безупречно. Русский язык так же. К большевикам больших претензий никогда не имел, потому что они шли своей дорогой, так же, как я своей. Сущность мировоззрения этого безграмотного ефрейтора Гитлера и его клики всегда понимал, иначе бы не оплакивал этот портрет. – И старик кивнул на черный багет, заключавший в своем прямоугольнике увеличенную фотографию фашистского генерала с эсэсовскими эмблемами.

Якушева приковал к себе поворот головы, крутой лоб, рассыпанные над ним чуть вьющиеся волосы и глаза, дерзкие, вызывающие.

– Как видите, – продолжал старик, – паралич мешает мне приветствовать вас стоя, господин офицер.

– Старший сержант, – поправил Веня.

– Ничего, еще будете и офицером, – улыбнулся старик. – У вас все впереди. У вас будущее и, если верить крылатой фразе Наполеона, маршальский жезл в вашем ранце.

– Когда же случилось это несчастье? – спросил Веня, глазами указывая на траурный портрет молодого генерала, чтобы хоть как-нибудь заполнить паузу, назревшую в их разговоре.

– Паралич меня разбил двадцатого сентября сорок третьего года, когда я узнал о расстреле моего сына генерала СС Вальтера Флеминга.

– Вашего сына расстреляли? – удивился Якушев. – За что же?

– За то, что он был среди тех офицеров и генералов, которые пытались совершить покушение на Гитлера, после вашей победы в Орловско-Курской операции. Они уже тогда видели печальную перспективу краха нашей армии, оказавшейся под владычеством Гитлера, этого зарвавшегося дилетанта и психически ненормального человека, хотя и не лишенного дарования.

Веня усмехнулся, но оставил без внимания последние его слова. «Бог с ним, поздно перевоспитывать этого странного старика».

– Флеминг, Флеминг, – озадаченно, но не убежденно, еще не доверяя своей памяти, повторил Веня. – Скажите, а не служил ли ваш сын в сорок втором году в Новочеркасске в гестапо?

Водянистые глаза человека, сидевшего в кресле-качалке, неожиданно вздрогнули, и синие веки над ними поднялись выше.

– О да! – воскликнул старик. – Мой сын действительно служил в этом городе. Но откуда вы об этом знаете?

– Я родился в Новочеркасске, – заволновался Веня. – Я был там после изгнания оккупационных войск… Отец… мой отец Александр Сергеевич Якушев вызывался к нему на допрос и потом уверял меня, что ваш сын был благородным человеком. Вот как, господин Флеминг, оказывается, пересекаются людские судьбы.

Старик пожевал сухими бескровными губами, лоб его покрылся мучительными морщинами.

– Да-да, – заговорил он вновь, не в силах преодолеть беспокойства. – Вы правы, мой сын действительно писал о каком-то старике педагоге, с которым ему было крайне интересно беседовать. Его, кажется, действительно звали Александр Сергеевич. А вы? Вы, значит, его сын? Марта, Марта! – закричал он, волнуясь, и, когда старенькая немка приблизилась, потребовал, чтобы она принесла кофе и четыре рюмки ликера. – Мы вместе выпьем за то, что отгремели последние залпы этой страшной войны… Ко мне уже не возвратятся силы, и недолго осталось ходить по земле, но, когда я уйду в лучший мир, обещай торжественно, Марта, что ты обязательно побываешь в Новочеркасске, чего бы это ни стоило, чтобы поклониться тем улицам и площадям, по которым ходил наш сын, мечтавший об уничтожении Гитлера и гитлеризма. Обещай же, Марта, исполнить мой завет при этих славных ребятах.

Вместо послесловия

Вот и закончена книга об этой суровой большой войне. Вот и поставлена в конце последней строки последняя точка. На земле нашей воздвигнуты памятники и обелиски героям, поросли бурьяном могилы злодеев и давно уже распаханы тракторами.

Здесь бы и поставить автору точку, если бы не один маленький эпизод.

Прошло десять лет. В один из майских дней на новочеркасском вокзале из скорого поезда Москва – Ростов сошли три пассажира. Старушка в черном платье и легкой черной шляпке, из-под которой выбивались седые букли, и в таком же черном легком плаще, сразу обратившая на себя внимание людей своей нездешней внешностью, несколько располневшая женщина с добрым взглядом чуть выпуклых светло-серых глаз и примерно таких же, что и она, лет, офицер, на плечах у которого золотились погоны подполковника с летными эмблемами.

Было жарко. Сняв с головы фуражку и зорко оглядев уже успевший опустеть перрон, он недоуменно развел руками:

– Не понимаю, а где же встречающие?

Но тотчас же к ним подошел худощавый юноша в светлом летнем костюме с рассыпавшимися от ветерка волосами на непокрытой голове, с легким плащом-пыльником на левой руке. Отрекомендовавшись переводчиком, по-немецки сказал:

– Фрау Марта Флеминг из Германской Демократической Республики? Прошу вас к автомобилю. У собора нас уже ожидают супруги Якушевы и вдова погибшего героя Новочеркасского подполья Ивана Мартыновича Дронова Олимпиада Дионисиевна с сыном. Мы должны поехать на кладбище, а дальше по протоколу беседа у председателя горсовета, встреча с воспитанниками интерната, ужин у Александра Сергеевича Якушева, экскурсия на наш гигант – электровозостроительный завод.

– О нет, – улыбнулась седая немка, – если можно, то, пожалуйста, я бы хотела подняться на ваша соборная площадь, увидеть всех этих людей, обнять их, а потом уже все остальное.

– Так и будет. Гут, гут, – согласился переводчик.

– И мы еще купим здесь у вокзала цветы, я вижу здесь сидят старушки с очаровательными цветами. Я хочу нести эти цветы на кладбище и положить на могилу вашего героя Ивана Дронова, которого мой сын Вальтер не мог спасти от рук палачей, да и сам вскоре погиб от этих же самых рук, хотя и был генералом СС.

– Ваша просьба – ваша воля, – тихо сказал переводчик, и они пошли.

Пешком поднимались они в гору, а голубая «Победа» медленно ехала рядом, словно подчеркивая значимость этих минут.

И это было похоже на похоронную процессию.

Да, они и действительно хоронили прошлое, только каждый свое… Веня, Липа и Тося – ясное и героическое, фрау Флеминг – горькое и полное сомнений, но в которое два самых близких ей человека – два немецких генерала, муж и сын, – ушли несломленными.

Светило солнце, еще только-только набиравшее дневную силу, поднимаясь над площадями и улицами старинного Новочеркасска. Пели паровозные гудки. Звенели в иссиня-голубом небе реактивные «миги».

Жизнь продолжалась.

Май 1982 г. – апрель 1984 г.

Москва – Новочеркасск.