Текст книги "Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца"

Автор книги: Гай Гэвриел Кей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 67 страниц)

Его рука каждый раз оставалась твердой, снова и снова. Это его долг перед ними, за то, что они его выбрали. Обмен в лесу призраков, думал он. Молот положили на землю в одном лесу, чтобы можно было достать из-под валуна меч в другом. Жизнь Торкела за жизни его и Ательберта и множество жизней других людей на том склоне холма сегодня.

Он не представлял себе, сколько времени прошло и прошло ли в действительности.

Он опустил взгляд на последнюю из стоящих на коленях душ, некогда взятую и отвергнутую царицей фей. Вознес за нее молитву, вонзил меч, и услышал крик, и увидел, как эта последняя душа сверкнула и исчезла из виду, как и остальные. Больше ничего зеленого и мерцающего на поляне не осталось. Итак, подумал Алун, это был последний обмен, завершение.

Он тоже был молод. Ему можно простить эту ошибку, как и все другие.

Он услышал музыку. Поднял глаза. У него за спиной Брин начал тихо молиться.

Свет пролился на воду, бледный, словно лунный. А затем этот свет (который не был лунным) обрел очертания, форму, и Алун увидел, во второй раз, фей, скользящих над поверхностью озера под звуки флейт, колокольчиков и неизвестных ему инструментов. Он увидел царицу (снова), которую несли на открытых носилках, очень высокую, стройную, одетую в нечто напоминающее шелк или в еще более тонкую ткань серебристого оттенка (как его меч). Феи, проходящие мимо.

Нет, не мимо. На этот раз – нет. Музыка смолкла. Он слышал, как у него за спиной Брин непрерывно читает молитву свету, первую, саму простую молитву. Пес молчал, стоял неподвижно. Алун посмотрел на царицу, потом заставил себя посмотреть на того, кто находился рядом с ней.

Там был Дей, как и прежде (для них, наверное, прошло так мало времени, подумал он). Он ехал на белой кобыле с ленточками в гриве, и царица держала его за руку.

Тишина над водой. Тихое бормотание Брина было единственным звуком на поляне. Алун смотрел на эту сверкающую компанию и на своего брата (на отнятую душу брата). Он не собирался этого делать, но опустился на колени в траву. Теперь его очередь преклонить колени. Они так далеко зашли в полумир; лишь милосердие поможет им выйти обратно, а феи никогда не славились милосердием в сказках.

Однако они заключали сделки со смертными, к которым благоволили, и могло наступить окончательное равновесие, хотя мы его могли и не ожидать и не знать, когда оно наступит.

Стоя на коленях и глядя на высокую, бледную, изящную царицу в серебристом свете над водой, он увидел, как она взмахнула длинной, тонкой рукой, и ту, что вышла вперед, послушная, покорная, и подошла к повелительнице. Безмолвие. Он осознал, что Брин замолчал.

Серьезная, неулыбающаяся, до боли прекрасная царица фей снова махнула рукой, дважды, глядя прямо на него, и Алун понял наконец, что возможно снисхождение, милосердие, даже благословение, перемешанное со всеми горестями (чаша, из которой мы пьем). Она вытянула одну руку, как преграду, перед маленькой стройной фигуркой той, которая вышла вперед. Той, которую он знал, с которой беседовал, с которой занимался любовью в лесу.

«Ты вернешься обратно в лес?»

«А ты будешь горевать, если я не вернусь?» – спросил он тогда.

Ее волосы у него на глазах меняли цвет, от золотистого к темно-лиловому, а в конце стали серебристыми, как у царицы. Он знал эти перемены, знал это о ней. Из-за преграждающей путь руки, из-за запрета она смотрела на него, затем отвернулась в сторону и взглянула на фигуру по другую сторону от царицы. Алун проследил за ее взглядом и теперь тоже заплакал.

Последнее равновесие. Царица фей отпустила руку брата. И той же рукой, жестом плавным, как падающая вода, предложила Дею пройти вперед, если он пожелает.

Если пожелает. Он все еще был окутан, как одеянием, своей фигурой смертного, он не стал зеленым и не деформировался, как остальные. Он был слишком новым, все еще ее фаворитом, ехал на белой кобыле рядом с ней, держал ее за руку под звуки их музыки над водой, в ночном лесу.

Если пожелает. Как можно все это оставить? Уйти от этого сияния? Алуну хотелось (очень хотелось) позвать брата, но слезы текли по его лицу, а горло перехватило от горя, поэтому он мог лишь смотреть, как его брат (душа его брата) повернулся и посмотрел на царицу рядом с ним на носилках. Он был слишком далеко, и Алун не видел выражения его лица: печаль, гнев, страх, тоска, недоумение? Освобождение? Давно говорят, что такова природа сингаэлей: посреди самого яркого, сверкающего веселья они носят в себе предчувствие грядущих печалей, конца, который их ждет. Это в их обычае, источник музыки в их голосах, и, вероятно, это позволяет им уйти от этого сияния в положенный срок, когда другие этого не могут. Если известно, что дары посланы не навечно, их больше ценят.

Дей дернул повод коня и двинулся вперед, один, через озеро. Алун услышал, как Брин у него за спиной опять начал читать молитву. Он на короткое мгновение (которое могло бы продолжаться целую жизнь, если бы его удалось четко удержать в памяти) перевел взгляд на фею, пришедшую к нему, его личный подарок, его сияющий мир, который придется покинуть, и увидел, как она подняла руку из-за плеча царицы. Последнее прощание.

Дей подъехал к краю воды, спешился. Зашагал по траве. Он не парил, как другие, пока нет, он все еще был заключен в ту форму, которую знал его брат. Алун заставил себя стоять смирно. Он держал меч Вольгана. Дей остановился перед ним. Он не улыбнулся, не заговорил с ним: никакие слова не доходят через эту границу. И он не опустился на колени, старший, убитый сын Оуина Кадирского. Ведь это его младший брат. Можно было бы даже над этим посмеяться позже. Дей пошире расставил ноги, словно для того, чтобы стоять устойчивее. Алун вспомнил то утро, когда они ехали на север из дома, направляясь сюда. За этим воспоминанием нахлынули и другие, волнами. Да и как могло быть иначе здесь? Он смотрел в глаза брата и видел, что они изменились (и сейчас менялись). Ему казалось, что в них видны звезды, это было так странно.

– Да будет для тебя Свет, – прошептал он, едва шевеля губами.

– Да свершится это с любовью, – произнес за его спиной Брин, мягко, как благословение, слова, которые, казалось, взяты из какой-то древней молитвы, неизвестной Алуну.

– Как может быть иначе? – ответил он Брину, Дею, светлой царице и всем ее феям (и той, которую он сейчас терял), темной ночи и звездам. Он в последний раз занес меч и вонзил его в грудь брата, чтобы принять в дар от королевы его душу, равновесие и отпустить эту душу на свободу, чтобы она обрела покой в конце концов.

Когда Алун снова поднял взгляд, Дея уже не было, и феи исчезли, все это сияние. На воде и на поляне стало темно. Он судорожно вздохнул, почувствовал, что дрожит. Послышался какой-то звук. Пес подошел и ткнул его носом в бедро. Алун опустил дрожащую руку, погладил Кафала по голове. Еще один звук. Принц сингаэлей молча повернулся и позволил Брину ап Хиулу заключить его в объятия, как сделал бы отец, только его отец был так далеко отсюда.

Они так стояли долго. Потом Брин снова завернул меч в ткань, как прежде, и они пошли, и Брин положил его в то углубление, где меч лежал раньше. Затем он поднял глаза. Было темно. Факелы догорели.

– Поможешь мне, парень? – спросил он. – Этот проклятый валун вырос. Он тяжелее, чем был раньше, клянусь.

– Я слышал, что с ними это бывает, – тихо ответил Алун. Он понял намерение Брина. Подарок другого рода. Вместе навалившись плечом на большой камень, они снова сдвинули его и накрыли меч Вольгана. Потом они покинули лес, Кафал вместе с ними, и вышли под звезды выше Бринфелла. Фонари горели внизу, показывая им дорогу к дому.

А ближе к ним горел еще один факел.

Она ждала у калитки в прошлый раз, когда ее отец поднимался наверх. На этот раз Рианнон выскользнула со двора среди хаоса, вызванного возвращением. Ее мать распоряжалась приготовлением ужина, чтобы накормить всех, кто пришел им на помощь: призванных и явившихся неожиданно с запада, где кто-то – кажется, одна девушка – заметил едущих мимо эрлингов, побежал домой и поднял тревогу.

Таких людей надо уважать. Рианнон понимала, что она нужна, что ей следует быть рядом с матерью, но также знала, что отец и Алун аб Оуин опять ушли в лес. Брин сказал жене, куда он идет, но не сказал зачем. Рианнон места себе не находила, пока они не вышли из леса.

Стоя на склоне выше двора, неподалеку от леса, она прислушивалась к суете внизу и думала о том, что может и чего не может сделать женщина. Ожидание, думала она, занимает так много места в их жизни. Ее мать, отдающая быстрые и точные приказы внизу, могла бы назвать это чепухой, но Рианнон так не считала. Ее гнев уже угас, как и стремление к неповиновению, но она понимала, что ей не следует стоять здесь, наверху.

«Необходимо, как наступление ночи», – сказала она тогда в зале, в конце весны, полностью понимая, какое впечатление это произведет. Тогда она была моложе, думала Рианнон. И вот она здесь, после наступления ночи, и не может сказать, что именно ей необходимо. Завершение, решила она, того, что началось в ту ночь.

Она услышала шум. Двое мужчин вышли из леса и остановились там, серый пес рядом с Алуном. Она видела, как они оба смотрели вниз, на дом и огни. Потом ее отец повернулся к ней.

– Благодарение Джаду, – произнесла Рианнон.

– Воистину, – ответил он.

Он подошел и коснулся ее лба губами. Он заколебался, оглянулся через плечо. Алун аб Оуин остался на месте, на самой опушке, у последних деревьев.

– Мне необходимо выпить и… выпить, – сказал Брин. – И то и другое одновременно. Увидимся внизу. – Он подошел, взял под уздцы коней и повел их вниз.

Она неожиданно успокоилась. Та весна казалась такой далекой. Ветер стих, дым от ее факела поднимался почти вертикально вверх.

– Ты?..

– Мне так нужно…

Она оба замолчали. Рианнон коротко рассмеялась. Он не смеялся. Она ждала. Он прочистил горло.

– Мне так необходимо, чтобы ты меня простила, – сказал он.

– После того, что ты сделал? – спросила она. – Снова вернувшись сюда?

Он покачал головой.

– То, что я тебе тогда сказал…

С этим она могла справиться.

– Ты сказал это в горе от потери, в ту ночь, когда погиб твой брат.

Он покачал головой.

– Это было… нечто другое.

Она тогда стояла у калитки, видела, как ее отец уводит коней. Они оба только что вышли из леса. Она кое-что об этом знала. Сказала:

– Значит, это было другое. И тем более тебя необходимо простить.

– Это большая милость, чем я имею право…

– Никто из нас не имеет права на милость, – ответила Рианнон. – Иногда она приходит. В ту ночь… я попросила тебя прийти ко мне. Чтобы петь.

– Я знаю. Помню. Конечно.

– Ты споешь для меня сегодня?

– Он колебался.

– Я… я не уверен, что я…

– Для всех нас, – осторожно поправилась она. – В зале. Мы хотим поблагодарить тех, кто пришел к нам на помощь.

Он потер подбородок. Она видела, что он очень устал.

– Так будет лучше, – тихо ответил он.

«Так будет лучше». Некоторые дороги, некоторые двери, некоторые люди никогда не станут твоими, хотя самые слабые перемены в волнах времени могли бы сделать их твоими. Брошенный камушек падает немного раньше, немного позже. Она смотрела на Алуна, стоящего так близко, они были наедине в темноте, и она знала, что никогда полностью не переживет того, что произошло с ней в ту ночь в конце весны, но это ничего. Все должно быть в порядке. С этим можно жить, можно жить с гораздо худшим.

– Ты идешь вниз, мой господин? – спросила она.

– Я последую за тобой позже, моя госпожа, если можно. Я не… совсем готов. Мне станет лучше, если я побуду несколько минут один.

– Это мне понятно, – ответила Рианнон. Он побывал в полумире, и ему предстоит вернуться издалека. Она отвернулась от него и пошла вниз.

У самой калитки во двор какая-то тень отделилась от ограды.

– Моя госпожа, – произнесла тень. – Твоя мать сказала, что ты на этом склоне и вряд ли обрадуешься, если кто-нибудь пойдет за тобой. Я решил рискнуть и прошел до этого места. – Свет ее факела упал на Ательберта, который ей кланялся.

Он прошел через лес призраков, куда не ходил никто из людей, чтобы предупредить их. Они даже не союзники его народа. Он – наследник короля англсинов. Он вышел сюда и ждал ее.

Тут Рианнон увидела картину своей будущей жизни, ее бремя и возможности, и ей она не показалось неприемлемой. Будут радости и горести, как всегда, привкус горечи всегда присутствует в вине того счастья, которое позволено смертным. Она может столько сделать для своего народа, подумала Рианнон, а в жизни существуют определенные обязательства.

– Моя мать, – сказала она, глядя на нее снизувверх при свете поднятого факела, – в основномбывает права, но не всегда.

– Ужасно, – ответил с улыбкой Ательберт, – когда родитель всегда прав. Ты должна увидеть моего отца, чтобы понять, что я имею в виду.

Они вместе вошли во двор. Рианнон закрыла и заперла за собой на засов калитку, как их всегда учили делать, чтобы защититься от того, что может находиться за ней в ночи.

Он был не один. Он сказал, что ему необходимо побыть одному, но это была уловка.

Сидя на траве над Бринфеллом, недалеко от того места, где он в первый раз подошел к фее (он видел то молодое деревце слева), Алун принялся формировать у себя в мозгу и посылать мысль, снова и снова.

«Все закончилось. Все начинается. Все закончилось. Все начинается».

Он понятия не имел, как далеко простираются эти границы, сумеет ли она почувствовать и получить от него что-нибудь так же, как он оказался столь болезненно открытым для образов, посланных ею. Но он остался там, и его пес рядом с ним, и мысленно формировал эти слова, изумляясь.

Потом изумление ушло и началось еще большее изумление, так как он снова ощутил ее присутствие и поймал (беззвучно, внутри себя) нотку смеха. «Все закончилось. Если тебе очень повезет и я буду щедрой, все начнется».

Алун громко рассмеялся в темноте. Он никогда теперь не будет совсем один.

Он встал, и пес тоже. Внизу горели огни, там еда и питье, дружба, защищающая от ночи, люди, ожидающие его, со своими нуждами. Он может сыграть и спеть для них.

«Возвращайся ко мне», – услышал он.

Радость. Другой привкус в чаше горя.

Глава 17

Через девять ночей после того, как они покинули Бринфелл, когда гребли против ветра обратно на восток, держась ближе к Фериересу, чтобы оказаться как можно дальше от кораблей англсинов, Берн понял, что отец все же сказал ему свое последнее слово.

Стояла ясная ночь, обе луны сияли на небе, света оказалось даже больше, чем полезно для их безопасности. Он продолжал размышлять ночью, налегая на весло. Тело его раскачивалось назад и вперед, толкая корабль по морю, он чувствовал вкус соленых брызг и воспоминаний. Потом громко позвал Бранда.

Теперь к нему относились иначе. Бранд немедленно подошел. Он выслушал мысли сына Торкела Эйнарсона, которые, как считал Леофсон, были посланы ему под двумя лунами духом покойного (похороненного со всеми положенными обрядами на берегу Льюэрта), благосклонно заботящегося об их судьбе.

На рассвете они связали корабли вместе в бурном море и держали совет. Они были наемниками из Йормсвика, их боялись на всем севере, и они в этом походе вытерпели унижения, которые невозможно вынести. Есть шанс вернуться домой с почетом, а не с позором. Есть смысл рискнуть. Сейчас осень, сезон набегов окончен; их никто не ждет. Они все еще могут высадить почти сотню людей, а у Карломана в Фериересе полно забот на востоке с каршитами (как напомнил Гар Ходсон), которых теснят в его сторону конники Валески.

И большинство из них слышало – и теперь все считали, что поняли, – последний крик Торкела Эйнарсона, который проиграл поединок нарочно, чтобы спасти им жизнь. Бранд Одноглазый оставил всякие попытки утверждать обратное.

Никто не высказался против.

Они вытащили ладьи на берег в мелкой бухте к западу от устья реки Бриенны. Они примерно знали, где находится Кампьерес, хоть и не точно. Со времен походов Вольгана никто не возвращался в эту скрытую долину, где обретали вечный покой короли Фериереса под молитвы святых монахов. В прежние годы они знали бы, что она охраняется, после того что произошло. Но после Кампьерес как бы стал пользоваться священной неприкосновенностью у эрлингов в память о Сигуре.

Ну, всему есть предел, не так ли? У нового поколения свои потребности. В этом случае им хватило знаний, чтобы найти долину за рекой, вытянутую с востока на запад; в нее можно было проникнуть с востока. Не слишком недоступные места для тренированных, опытных мужчин.

Дальше, три ночи спустя, случилось то, что всегда происходит, когда появляются эрлинги. Они разграбили королевское Святилище Неспящих, подожгли его, убили три десятка священников и стражников (здесь теперь осталось мало воинов, Гар был прав насчет каршитов). Эрлинги потеряли всего восемь человек. И унесли – нагрузив коней и сами нагруженные – мешки с серебряными и золотыми предметами искусства, монетами, свечами, курильницами и солнечными дисками, королевскими драгоценностями, мечами с рукоятями, усыпанными камнями (ни одного из серебра на этот раз), шкатулками из слоновой кости, сундуками из сандалового и черного дерева, пряностями и манускриптами (за них дают хорошие деньги), и даже пригнали к кораблям десяток рабов, которые должны будут служить им в Йормсвике или будут проданы в торговом городе.

Такого удачного, триумфального набега никто и не помнил.

Его даже можно счесть эхом того, что совершил Вольган. Они награбили достаточно, чтобы каждый из них стал богатым, даже после того как отдаст в казну положенную долю по возвращении домой.

И к тому же эту историю будут рассказывать у зимних очагов. Так и слышишь песни скальдов! Последнее слово умирающего героя, соратника Вольгана, которое он выкрикнул громко, но которое понял только его сын однажды ночью, в море. Это слово послало их в Кампьерес, где отец побывал двадцать пять лет назад или еще раньше. Видит Ингавин, одно это могло стать сагой!

Два дня и две ночи им в лицо дул штормовой ветер, после того как они набили трюмы и продолжили путь домой. Молнии раскалывали небо. Волны высотой с мачту с ревом накатывали на палубу, они промокли до нитки, несколько лошадей смыло за борт. Но они были эрлингами, владыками морских дорог, какие бы штормы на них ни бушевали. Это была их стихия. Игнавин и Тюнир посылают бури, испытывая людей на прочность. Эрлинги смахивали воду с глаз и бороды и сражались с дождем и шквалом, бросили им вызов, ни один другой народ не смел этого делать.

Они приплыли в гавань Йормсвика суровым, холодным днем и пели, сидя на веслах. Они потеряли один корабль – ладью Ходсона, и тридцать два человека. Каждый из них будет оплакан, ему воздадут почести, но море и боги требуют своей доли, и разве можно завоевать славу, в конце концов, если задача слишком легко выполнима?

Эта зима в Йормсвике была очень хорошей.

Так же считали в Эсферте и Рэдхилле и на всей земле англсинов. Король Элдред, его супруга и двор отправились на север, в Реден, на торжества по случаю свадьбы их дочери Джудит с принцем Калумом. Рыжеволосая принцесса была необыкновенно красива и еще отличалась необыкновенно сильной волей; она явно приводила в ужас своего супруга, который был младше ее. Этого следовало ожидать, согласились ее братья и сестра. Почему принц должен отличаться от всех остальных?

Среди церемоний и развлечений на свадьбе отнюдь не был забыт тот момент в обрядах зимнего солнцестояния, когда Уитгар Реденский преклонил колени перед королем Элдредом, поцеловал его кольцо и принял из его рук диск Джада под пение священнослужителей, возносящих хвалу живому Солнцу.

Приходится платить за слияние своего рода с более могущественным, и Реден понимал, что Эсферт теперь почти в полной безопасности от эрлингов, учитывая рост числа крепостей и строительство флота. Трудно угадать, куда может упасть взгляд Элдреда. Лучше устроить свадьбу и превратить риск в преимущество. В конце концов, они – один народ, не так ли? Не то что эти черноволосые низкорослые угонщики скота – сингаэли, обитающие по другую сторону от Стены.

Между тем незадолго перед отъездом из Эсферта на север король англсинов обдумывал (вместе со своими клириками) официальные условия еще одного брака. Уитгару Реденскому не сообщили об этих планах, не было причин делать это. Многие переговоры о свадьбах срывались.

Эти, однако, вряд ли сорвутся. Дочь Элдреда Кендра. Обычно самая мягкая и покорная из его четырех детей (и самая любимая, между прочим) имела личную беседу со своим отцом и со священником из Сингаэля вскоре после определенных событий, случившихся в конце лета неподалеку от поместья под названием Бринфелл в Арберте.

Об этих событиях они знают слишком много благодаря ей и юному принцу Кадира, уцелевшему сыну и наследнику Оуина, человеку, за которого она намерена выйти замуж. Об этом она и заявила отцу.

Элдред, о котором говорили, что он предвидит почти все возможные события и планирует их, совершенно не был к этому готов. Он также не мог дать немедленный ответ на твердое заявление дочери, что она последует за матерью прямо в святилище Ретерли, если этот союз – явно такой подходящий – не будет одобрен.

– Он вполне приемлем, я тебя уверяю. Но ты хотя бы уверена, что он этого хочет? Или что принц Оуин его одобрит? – спросил Элдред.

– Он этого хочет, – миролюбиво ответила Кендра. – И ты уже давно думаешь о союзе с западом.

Это, конечно, было правдой. Его дети слишком много знают.

Король посмотрел на Сейниона, ища поддержки. Поведение священника очень изменилось в последние дни, после того как пришли вести о событиях в Бринфелле. Все дни и вечера он был веселым и жизнерадостным. С ним даже трудно стало затеять интересный спор по поводу доктрины.

Он улыбнулся Элдреду.

– Я в восторге, мой господин. Знаешь, я надеялся на такой союз. Оуин будет польщен, после того как я с ним поговорю, что я и собираюсь сделать.

С этой стороны помощи ждать не приходилось.

– Это не имеет значения, – произнесла Кендра с внушающим тревогу благодушием. – Алун сам справится.

Мужчины заморгали, пристально глядя на нее. И это его застенчивая, почтительная дочь, подумал Элдред.

Она закрыла глаза. Они решили, что от смущения, под их взглядами.

Она снова посмотрела на них.

– Я была права, – сказала она. – Он будет здесь через две недели, вместе с моим братом. Они поедут по дороге вдоль побережья. Сейчас они направляются в Кадир, чтобы поговорить с его отцом. – Она мягко улыбнулась им обоим. – Мы договорились не делать это слишком часто до свадьбы, поэтому не волнуйтесь. Он просит сказать Сейниону, что снова начал сочинять песни.

С этим почти ничего нельзя было поделать, хотя явно стоило помолиться. Кендра прилежно посещала церковь, утром и вечером. Этот брак действительно будет полезным. Король вспомнил, что было какое-то короткое обсуждение насчет Ательберта и дочери Брина ап Хиула. Ну, его не стоит продолжать теперь. Не женить же двух детей, чтобы получить один и тот же результат.

Сейнион Льюэртский сделал от себя королю два свадебных подарка. Первый был обещанием, которого король так долго добивался, проводить часть каждого года при дворе Элдреда. Второй был совсем другим. Он появился после беседы между верховным священнослужителем Сингаэля и чрезвычайно набожной королевой англсинов. В результате этой откровенной, разъяснительной беседы, проведя две ночи в молитвах в своей часовне, королева Элсвит однажды ночью пришла в спальню мужа и была допущена.

После того как завершилась весьма удовлетворительная интимная часть их встречи, королева миролюбиво сообщила своему царственному супругу, что в результате размышлений и посоветовавшись со священнослужителями она пришла к выводу, что ему не грозит настолько серьезная опасность, чтобы ей было необходимо удалиться в святилище сразу же после свадьбы Джудит. Она согласна подождать, пока Кендра в свою очередь выйдет замуж за принца с запада. Может быть, в конце весны? Элдред и Осберт, по ее мнению, не сумеют должным образом справиться со второй свадьбой без ее руководства. Далее, теперь королеве кажется разумным по-прежнему проводить какое-то время при дворе, даже после того как она удалится в святилище. Все это можно как-то уравновесить, как постулаты веры рекомендуют поступать во всех делах. Кстати о равновесии, охранять земное благополучие короля, несомненно, входит в ее обязанности.

Его питание, например, ведь приближается сезон зимних пиров (а перед ним свадьба Джудит в Редене), явно избыточно. Он прибавляет в весе, рискует получить подагру или кое-что похуже. Ей необходимо время от времени находиться рядом с ним, чтобы следить за его потребностями и оценивать их.

Король, у которого не случилось ни одного приступа лихорадки со времени некой беседы с Сейнионом на обратном пути от побережья после погони за эрлинга-ми (и больше он никогда не будет страдать от них), с радостью предложил ей начать такую оценку прямо тут же. Королева объявила это предложение неприличным в их возрасте, но позволила переубедить себя в этом.

– Ты сильно задерживаешься.

– Ты знаешь почему. Мне пришлось сначала съездить к отцу, и я не мог сразу же уехать. Я ведь почти с тобой. Еще три дня. С нами едут послы. Мы привезем твоему отцу предложение о нашем браке. Я попрошу Сейниона помочь. Думаю, он поможет.

– Неважно. Мой отец согласится.

– Откуда ты знаешь? Это очень…

– Я с ним поговорила.

– И он просто сказал «да»?

– В данный момент, мне кажется, он скажет «да», о чем бы я его ни попросила.

Короткое молчание в их общем мысленном разговоре.

– Я тоже, знаешь ли.

– О, это хорошо.

* * *

Она принесла свою жертву в честь жатвы, двух ягнят и козленка. Анрид прибавила к церемонии козла, назвав это подношением Фулле, в основном чтобы увидели, что она делает то, чего не делала старая вёльва. Перемены, стремление оставить свой собственный отпечаток на событиях, как печать на письме. Она носила на шее проклятого змея. Змей становился все тяжелее. У нее мелькнула мысль, что, если весной снова придет корабль с юга, будет предусмотрительно договориться о доставке еще одного змея. А может, у них на борту будет змей, возможно, об этом уже был договор.

Когда она посоветовалась с Фриггой, та тоже согласилась, что это возможно.

Урожай оказался богатым, а зима на Рабади выдалась мягкой. За нового правителя и вёльву провозглашали тосты в тавернах, и поселок женщин получил свою долю даров после жатвы. Анрид взяла себе только темно-синюю накидку, позволив женщинам поделить между собой остальное. Нужно, чтобы они остались довольны. И немного побаивались.

В этом змей ей помог. Ранка на ее ноге превратилась в пару маленьких шрамов. Она время от времени позволяла другим их увидеть, будто случайно. Змеи представляют силу на земле, и Анрид перепала частица этой силы.

Зима оказалась достаточно мягкой, и некоторые молодые мужчины отправились на лодках в Винмарк за приключениями. В суровую зиму пролив замерзал, хотя лед не бывал достаточно прочным, и Рабади мог быть полностью отрезан. В этом году пришло много известий, хотя зима обычно новостями не богата. Кровная месть в Халеке, шестеро мужчин погибли после того, как была похищена женщина. Оказалось, что женщина сама дала согласие, поэтому ее тоже убили после возвращения в семью. Люди живут слишком тесно, когда ложится снег. Весной дороги и море снова открывались, и сдерживаемое насилие получало выход во внешний мир. Так было всегда. Их жизнь зависела от зимы; ожидание зимы, нетерпеливое ожидание ее конца, новая подготовка к зиме.

Однажды, когда весна еще не наступила, к острову причалила небольшая гребная лодка. В ней сидели три моряка, вооруженные, с копьями и круглыми щитами. Они сошли на берег с сундуком и ключом, вполне учтиво поговорили с мужчинами, высланными им навстречу. Они искали одну женщину. Их послали за городские стены, и они пересекли ров и покрытые снегом поля и добрались до поселка вёльвы. Полдюжины мальчишек, обрадовавшись развлечению, сопровождали их.

Сундук предназначался Фригге. Когда его открыли в комнате Анрид (только они вдвоем видели, как повернулся ключ в замке), там оказалось достаточно серебра, чтобы купить любое поместье на острове, и еще много осталось бы. Внутри лежала записка.

Из них двоих Анрид умела читать.

Сын Фригги Берн слал матери свое почтение и надеялся, что она пребывает в здравии. Он сам жив и здоров. С сожалением вынужден сообщить матери, что ее муж (первый муж) умер на земле сингаэлей в конце лета. Его гибель была славной, своей смертью он спас других людей. Там его сожгли с соблюдением всех обрядов, как подобает. Серебро должно позволить ей начать новую жизнь. Трудно объяснить, говорилось в записке, но оно в действительности от Торкела. Берн пришлет еще весточку, когда сможет, но, наверное, не рискнет вернуться на Рабади.

Анрид ожидала, что Фригга заплачет. Но она не заплакала – когда Анрид была рядом. Сундук с серебром спрятали (здесь были места, куда можно спрятать такие вещи). Фригга уже и так начала новую жизнь. Ее сын не мог этого знать. Она совсем не была уверена, что ей хочется покинуть поселок, купить дом, и она не хотела уезжать к дочерям в Винмарк, пусть даже теперь она сама богата. Это не жизнь – стареть в незнакомом месте.

Это большие деньги, нельзя просто оставить их в земле. Она подумает над этим, сказала Фригга Анрид.

Анрид запомнила записку (память у нее была хорошей), перед тем как ее положили обратно в сундук.

«Наверное, не рискнет» – вот что он писал.

Она поразмыслила и пригласила правителя навестить ее.

Еще одно новшество – что Стурл приходит сюда, но они теперь чувствовали себя свободно друг с другом. Она также ходила поговорить с ним, в торжественном наряде, окруженная несколькими женщинами.

Йорд, прежняя вёльва, верила в тайну, которая окружает тех, кого не видят, кто держится в отдалении. Анрид (и Фригга во время их бесед) считала, что власть рождается из того, что люди знают о твоем присутствии, помнят о тебе. Андрид всегда брала с собой змея, когда встречалась с Ульфарсоном в поселке. Он бы, конечно, стал отрицать, что боится твари, но это так. А это полезно.

Они обсудили необходимость строительства в поселке еще нескольких домов, когда сойдет последний снег и мужчины смогут снова приступить к работе. Об этом они уже говорили. Анрид хотела иметь жилье для большего количества женщин и пивоварню. Она также подумывала о доме, где будут рожать детей. В такое время люди делают щедрые пожертвования (если новорожденный – мальчик и остался жив). Было бы хорошо, если бы их поселок стал известен как место, куда приходят при приближении родов. Правитель захочет получать свою долю, но это она тоже предвидела.