Текст книги "Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца"

Автор книги: Гай Гэвриел Кей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 67 страниц)

– Ты не обязана преклонять передо мной колени, Розала.

Казалось, она хотела возразить, но сказала только:

– Могу я поблагодарить тебя за цветок?

Блэз обнаружил, что способен улыбнуться:

– Я на это надеялся.

Бертран тихо рассмеялся. Розала через секунду ответила ему дрожащей улыбкой, но потом закрыла лицо руками.

– Как мы можем так разговаривать? – воскликнула она. – Сегодня ночью они сожгли женщин. Из-за меня. Они даже не знали, кто я, а их вытащили из постели и изнасиловали кораны Адемара – не говорите ничего, я это знаю! – а потом сожгли живыми. Вы оба все это знаете, и вы теперь скажете мне, что я должна жить с этим? Я и сейчас слышу их крики.

Блэз открыл рот и закрыл его. Он посмотрел мимо нее на Бертрана, глаза которого находились в тени и казались темными, так как огонь камина был у него за спиной. Герцог тоже ничего не сказал. «Вы оба об этом знаете». Он ничего не знал в этой ситуации. И не мог придумать никаких слов для ответа.

Поэтому он произнес ее имя. Что сказано о произнесенном имени? Он медленно поднял руки, нежно обхватил ее голову, нагнулся и поцеловал ее в лоб. Ему было жаль, что он больше ничего не может сделать, но действительно больше ничего нельзя было сделать. Женщин сожгли сегодня ночью на костре, о котором давно мечтал его отец. Мужчин убили и изувечили. Он тоже слышал их крики.

– Утром… – хрипло произнес он. – Мы все станем сильнее утром. – Неуклюжие слова, пустая правда. Необходимо было пережить эту ночь. Он снова на мгновение взглянул на герцога, потом встал и вышел из комнаты. У Бертрана это получится лучше, чем у него, подумал он. Для герцога здесь нет прошлого, и он гораздо лучше понимает женщин. Но душа у Блэза болела, пока он шел прочь от ее комнаты.

– Ох, Ранальд, – подумал он; собственно говоря, он произнес это вслух, тихо, в пустынном коридоре. – Она могла бы даже сделать из тебя мужчину, эта женщина, если бы ей позволили. – Его брат был сегодня ночью в Аубри. Блэз был почти уверен, что Ранальду этого не хотелось, но это не имело значения. Он был там.

Придавленный грузом как прошлого, так и будущего, Блэз вдруг остановился и застыл на месте. В комнате позади него заплакал младенец. Он прислушался, но все было тихо. Наверное, это плач во сне. Плач Кадара. Видят ли новорожденные сны? Блэз не знал. Он только знал, что не мог вернуться назад, не мог сейчас, а возможно, не сможет никогда задать Розале вопрос, таящийся в его сердце. «Это не имеет значения, – сказал он себе. – Это ничего не меняет».

Ложь, разумеется, но такая ложь, которая позволяет человеку идти дальше.

К тому времени как она добралась до верха лестницы и увидела стражников у двери, Лиссет уже жалела, что пришла. Ей нечего здесь делать, она не имеет никаких прав на внимание этого человека, особенно так поздно ночью, после того как он серьезно пострадал в бою. Она даже точно не знала, что хочет сделать или сказать, если он случайно еще не спит и согласится принять ее. Когда-нибудь, в отчаянии подумала она, ей придется усвоить наставление, которое часто повторяла ей мать, и понять, что не всегда надо следовать по пути, освещенному наитием и первым порывом.

Она понимала, что сильнее всего ее потянуло сюда после известий из Аубри. Эти новости очень быстро разнеслись по Барбентайну и дошли до большого зала, где выступали после ужина жонглеры и трубадуры, получившие почетные места в павильоне утром.

Музыка умолкла, конечно. Невозможно петь льенсенны об изысканной, безответной любви или веселые песенки об удовлетворенной страсти в лесах Арбонны, когда приходит сообщение о разрушенной королем Гораута деревне и сожженных заживо женщинах. Любви нет места после такого ужаса.

Но если это так, то, в самом деле, зачем она здесь, зачем неуверенно приближается к двери на верхнем этаже Барбентайна? Алайн согласился немного подождать ее внизу. Ей не очень хотелось возвращаться в таверну одной. Несколько ночей назад в переулке убили старика. Слишком много неизвестных людей из слишком многих стран бродят в темноте по Люссану во время ярмарки. У нее не хватило смелости попросить Аурелиана подождать – он слишком много знал после этого утра. Впервые Лиссет захотелось что-то от него скрыть. С Алайном было проще; после двух проведенных вместе сезонов они понимали друг друга. Он даже не станет строить догадок.

Ужасные новости из Аубри заставили ее память одним скачком перенестись в тот сад в Тавернеле прошлым летом, когда Лиссет подслушивала из укрытия на стене и узнала, кто такой бородатый коран, и услышала, как он говорил с Рюделем Коррезе о предстоящей войне с Гораутом. Теперь все знали, кто он такой, с этого утра, и война уже не приближалась, она уже пришла к ним. И коран, за которым она так импульсивно последовала в ту ночь летнего солнцестояния, сегодня заявил права на корону Гораута.

При этой мысли она чуть не повернула обратно, но она уже подошла к тому месту, где факелы на стенах освещали коридор, и осознала, что стражники у его двери наблюдают за ней. Одного она знала, корана из Везета, с фермы неподалеку от фермы ее отца. Она не была уверена, рада она этому или нет.

Однако, так как ее уже увидели и почти наверняка узнали, она не собиралась повернуться и трусливо убежать. По крайней мере ее радовало, что она выглядит презентабельно в своей самой новой тунике, купленной на ярмарке, и в куртке, подаренной ей Арианой. Она понимала, что если стражники ее узнали, они почти наверняка также знают, что она сегодня ночью была среди избранных артистов. Лиссет двинулась вперед с высоко поднятой головой.

– Привет, Фабриз, – обратилась она к знакомому ей корану. – Я не знала, что ты Барбентайне. Твой отец здоров?

Он быстро нахмурился в ответ.

– Здоров, спасибо. Не скажешь ли нам, что ты здесь делаешь? – Официально, крайне официально. Совсем никакой теплоты. Им явно дали инструкции, что сегодня ночью пост у его двери – не простая церемония. После заявления Блэза этим утром это было разумно, а после ночного нападения на Аубри каждый коран в Арбонне должен быть настороже. И снова Лиссет спросила себя, почему никогда не прислушивается к советам матери.

Она отважно заявила:

– Я подумала, что если Блэз де Гарсенк не спит, он, возможно, захочет поговорить со мной. – На это не последовало никакого ответа. – Мы с ним друзья, – прибавила она, и это в каком-то смысле было почти правдой, – и я хотела посмотреть, как он. Он спит?

Четыре мрачных корана в течение долгой минуты молча смотрели на нее. Наконец один из них, очевидно, придя к выводу, что кем бы она ни была, она пока не представляет опасности, скорчил хитрую гримасу и спросил у Фабриза:

– Скажи, что там за женщины у вас в Везете?

Фабриз нахмурился. Лиссет почувствовала, что краснеет. Это было очень похоже на то, чего она боялась. «Ох, мама», – подумала она. Ей несколько раз за этот день приходило в голову, что сейчас подходящий момент, чтобы заглянуть домой. Она могла бы поспать в своей старой постели, повидать людей, с которыми росла, поговорить немного с мамой за бесконечным шитьем на пороге дома или с отцом, гуляя среди оливковых рощ. Это будет хорошо, подумала она. Уже давно она не возвращалась домой, а дом – это то место, где можно облегчить душу.

– Я знаю эту женщину. Она не такая, – сказал Фабриз Везетский; его лояльность заставила быстрее забиться ее сердце.

– И сейчас не та ночь, – осмелев, вставила Лиссет, как всегда не желая, чтобы кто-то сражался вместо нее, даже в мелочах, – когда мужчины Арбонны могут плохо говорить о женщинах своей страны. Я приму твои извинения, коран, если ты их принесешь.

Все-таки регулярные выступления на публике многому учат. Она легко сумела сконфузить корана, который отпустил эту шуточку. Он опустил голову и пробормотал слова, в которых действительно слышалось раскаяние. Лиссет подумала, что он выглядит молодо. Возможно, он совсем не хотел ее обидеть, хотя ему еще многому предстоит научиться.

С другой стороны, какой безобидной причиной она сама могла оправдать свое появление здесь? Правда в том, что молодой коран прав, если и не насчет всех женщин Везета, то определенно насчет этой женщины. «Мы друзья», – сказала она. Если только дружбу можно построить на тайном шпионаже в ночи, лежа, подобно аудраде, на стене сада, а потом на отвергнутом приглашении разделить с ней ложе в ночь летнего солнцестояния. Он улыбнулся ей две ночи назад здесь, в Барбентайне. Это идет в счет? Она даже подумала, что он собирается подойти к ней, но потом рядом с ним появился Рюдель Коррезе, и они оба ушли.

Но это было до утреннего поединка, до того, как все изменилось. Эти кораны в коридоре, заставила она себя мысленно повторить, были стражниками, поставленными охранять человека, который претендует на трон.

Она прикусила губу. И начала отступление.

– Уже поздно, я понимаю… – пробормотала она.

– Он не спит, – сказал Фабриз, – но его нет в комнате. Он пошел повидать свою сестру. Жену брата то есть. Ту, которая на прошлой неделе родила ребенка. Я думаю, он хотел первым сообщить ей новости.

– Ее муж был там, – это поведал ей тот коран, которого она отчитала, словно хотел загладить свою вину. – В Аубри. И еще ее… – Он осекся со стоном, потому что один из других коранов ударил локтем ему под ребра.

Четверо мужчин быстро посмотрели в глубину коридора, и поэтому Лиссет повернулась вместе с ними и увидела, что к ним из сумрака приближается Блэз де Гарсенк.

– И еще ее брат, – закончил Блэз за него. Он шел очень медленно, слегка прихрамывая, выглядел бледным, и под глазами у него залегли темные круги от усталости. Он подошел к ним и остановился, глядя на четверых коранов, не на нее. – Конечно, будут ходить сплетни, но правильнее было бы оставить их другим, как вам кажется?

Это было сказано мягко, но молодой коран залился краской до корней волос. Лиссет даже стало его жалко. Потом она совершенно забыла о нем, так как встретила пристальный взгляд Блэза.

– Здравствуй, Лиссет, – сказал он. Она не была уверена, что он помнит ее имя. Он не выглядел удивленным тем, что она стоит в коридоре рядом с его комнатой.

Она набрала в грудь воздуха и сказала, стараясь говорить нормальным тоном:

– Не знаю, следует ли мне сделать реверанс?

– Я тоже не знаю, – хладнокровно ответил он. – Давай пока не думать об этом. Мне показалось, что я уже раньше слышал твой голос. Песня дня летнего солнцестояния, женщины, поющей в саду?

– Я не знала, что ты тогда так внимательно слушал, – ответила она.

– Я тоже не знал, – тихо сказал он. – Очевидно, что-то мне запомнилось. Не хочешь зайти? – Он открыл дверь в свою комнату и посторонился, пропуская ее вперед.

Внезапно смутившись, Лиссет вошла. Он последовал за ней и закрыл за собой дверь. На комодах у двери и в ногах кровати, а также на двух столах горели свечи. Но пламя было низким, а некоторые уже догорели. Он занялся тем, что зажег несколько новых.

– У дальней стены есть вино, – бросил он через плечо. – Налей нам по чаше, если не трудно. – Обрадовавшись возможности что-то делать, она подошла к буфету и налила вино. Слабый запах духов витал в воздухе. Лиссет подумала, что если постарается, то узнает его; и не стала пытаться. Отнесла чаши назад и в нерешительности остановилась на середине комнаты. Она заметила, что постель смята, одеяла в беспорядке. По-видимому, он заметил это одновременно с ней и постарался расправить их, как мог.

– Прости меня, – сказал он. – Эта комната не в таком состоянии, чтобы принимать в ней даму.

Она подумала, что он потрясающе добрый. Но доброта – это не то, что ей было нужно. Она сказала:

– Даже такую даму, которая шпионит по ночам?

Он усмехнулся, хотя его усталость была по-прежнему очевидна. Подошел к ней и взял свое вино, потом указал ей на одно из кресел у окна. Сам сел в другое со сдавленным вздохом облегчения.

– Тебе все еще больно, – быстро сказала Лиссет. – Я не имею права заставлять тебя бодрствовать.

– Тебе это скоро не удастся, – ответил он с сожалением. – Как бы мне ни хотелось поговорить, недавно мне дали какую-то травяную настойку, и я все еще сонный от нее. Они хотели, чтобы я выпил еще, но я сказал «нет».

– Возможно, тебе следовало ее выпить, – заметила она.

Блэз насмешливо улыбнулся. Лиссет помнила, как быстро он все схватывает, еще со дня летнего солнцестояния. Это была одна из тех вещей, которых она не ожидала от корана из Гораута.

– Никогда бы не подумал, что ты такая послушная. Ты всегда делаешь, что тебе велят? – спросил Блэз.

Тут она и сама улыбнулась в первый раз.

– Всегда. Не могу вспомнить, когда в последний раз не послушалась указаний.

Он рассмеялся и отпил вина.

– Я видел тебя в павильоне трубадуров сегодня утром, – сказал он, снова удивив ее. – Ариана сказала мне, что туда приглашают только первоклассных артистов. Это для тебя новость? Я должен тебя поздравить?

Ариана. Вот чьи это духи. Конечно, сказала она себе: они должны были устроить здесь совещание, когда пришло известие. Но вспоминала она о пяти коранах в красном, уводящих его прочь в ночь летнего солнцестояния.

Он задал вопрос; Лиссет тряхнула головой, чтобы избавиться от подобных мыслей.

– Поздравить? Разве это не было бы абсурдно? После того как ты не позволил мне приветствовать тебя?

Его глаза ярко блестели при свете свечей на столе, а борода казалась совсем рыжей.

– Давай, если тебе этого хочется. Сделай реверанс и встань на колени. Поцелуй трижды мою ступню. Ты мне поможешь к этому привыкнуть. – В его голосе прозвучала горечь, которой она не ожидала. Он несколько секунд помолчал. – Я еще не король, ты знаешь. И возможно, никогда им не стану. Я всего лишь человек, который заявил о больших и глупых притязаниях, потому что я ненавижу то, что произошло с моей страной.

– Насколько я разбираюсь в мужчинах Гораута, это само по себе уже достойно уважения, – пробормотала она.

Выражение его лица изменилось.

– Мне кажется, что это не столько комплимент, сколько нападение.

– Можно ли меня в этом винить сегодня ночью?

Воцарилось молчание. Блэз молча покачал головой.

Лиссет быстро сделала глоток вина и отвела глаза. Она совсем не так хотела поговорить с ним сегодня. Она не совсем понимала, чего хотела, но не этого. Быстро соображая в поисках нового направления, она сказала:

– Ты действительно пропустил нечто… уникальное сегодня в зале. Канцону о твоем утреннем триумфе, написанную с головокружительной быстротой, рифмованную триплетом, с припевом, который состоит просто из твоего имени, пропетого четыре раза с понижением тона.

– Что?

Она продолжала невинным тоном:

– Но нам следует быть справедливыми насчет последнего: к слову «Гарсенк» на арбоннском языке очень трудно подобрать рифму.

Он казался расстроенным:

– Ты это не серьезно?

– Я – человек серьезный, разве ты не заметил? К тому же ее сочинил твой старый приятель. Эврард Люссанский.

– Старый кто? – Блэз заморгал. – Эврард? Он так себя назвал? – Он выглядел таким изумленным, что она невольно рассмеялась. – Что известно о том, что нас связывает?

Она улыбалась, наслаждаясь.

– Со времен острова Риан? Он начал нам рассказывать об этом сразу же после поединка сегодня утром. Никто раньше не знал. Но с сегодняшнего дня знакомством с тобой стоит похваляться. Очевидно, только тебе из всех прочих смертных эн Маллин де Бауд доверил деликатное задание усмирить задетые чувства Эврарда прошлой весной. Это правда, Блэз?

Он медленно покачал головой, но не в знак отрицания, а от изумления.

– Я считал Эврарда надутым, агрессивным дураком, но Маллин попросил меня привезти его обратно, и я привез. Только бесчувственного, собственно говоря. Мой приятель! – Он фыркнул. – Мы его спустили на веревке в лодку, словно мешок зерна. Я бы не слишком огорчился, если бы он свалился за борт. – Он снова покачал головой, словно его позабавило это воспоминание. – Я думал, что все трубадуры такие.

– И все жонглеры? Ты и сейчас так думаешь?

– Вряд ли, – прямо ответил он, не стараясь превратить это в шутку, или в комплимент, или во что-то еще. На мгновение он встретился с ней взглядом, и именно Лиссет отвела взгляд и посмотрела в окно. Некоторое время они молчали. Она сидела и смотрела на ночные звезды, слушая шум реки. Это не трудное молчание, решила она.

– Можно кое о чем тебя попросить? – в конце концов задал он вопрос тихим голосом. Она опять перевел на него взгляд. – Я совершенно обессилел, Лиссет. Боюсь, что я слишком устал, чтобы развлекать тебя достойным образом. Я даже слишком устал, чтобы уснуть, а завтра предстоит много дел. Не знаю, может быть, я прошу слишком много, об этом не просят профессионалов, но, может быть, ты споешь для меня, чтобы помочь мне отдохнуть? – Слабая улыбка при мерцающем свете. – Чтобы еще раз показать мне, что не все вы такие, как Эврард?

– Не думала, что тебе нравится музыка. – Она пожалела, как только сказала это. Почему она вечно бросает ему вызов?

Он не обиделся или был с ней очень терпелив.

– Если я так сказал, то сожалею. Я вырос с музыкой в Горауте, как бы она ни отличалась от вашей. Когда-нибудь я попытаюсь объяснить тебе, что моя страна не только… такая, какой ее заставили выглядеть сегодня ночью. – Он заколебался, подбирая слова. – Я думаю, есть кое-что в здешнем мире трубадуров, куртуазной любви, что меня смущает. Возможно, мне нужно время, чтобы лучше понять. Когда-то я думал, что это делает ваших мужчин слабыми, а женщин – самонадеянными. – Он снова помолчал. – Я не обнаружил слабости в мужчинах Арбонны.

– А в женщинах?

Он ждал этого, поняла она.

– Женщины невыносимо самонадеянны. – Но она уже знала этот тон, и он снова ей улыбался, несмотря на усталость. Она обнаружила, что может улыбнуться в ответ.

– Я буду счастлива спеть для тебя, – тихо сказала она. – Ты просишь не слишком много. Это не много для друга. – Вот, она это сказала.

Он снова удивился, но не настолько, чтобы смутить ее. Открыл рот и закрыл его. Она молча просила его, чтобы он высказал то, что хотел, но он лишь произнес через секунду:

– Спасибо.

Он встал с трудом и, не пытаясь этого скрыть, хромая прошел к кровати и вытянулся на ней. Он снял сапоги, но не стал возиться с одеждой и одеялами.

Не произошло и не было сказано ничего значительного, но Лиссет тоже встала, чувствуя внутри теплоту и неожиданное спокойствие. Тихо шагая по комнате, она задула свечи. Оставила гореть только две, на комоде и на маленьком столике у окна, а затем почти в темноте запела. Не о любви, или о войне, или о богине или о боге, или о чем-либо другом из мира взрослых. В ту ночь, когда он назвал себя королем Гораута, когда сгорела деревня Аубри, Лиссет пела Блэзу Гораутскому детские колыбельные песни, те, что мать пела ей так много лет назад.

Только когда она убедилась по его мерному дыханию, что он уснул, она позволила себе спеть последнюю песню для облегчения собственной души. Это была еще одна очень старая мелодия, такая древняя, что никто не знал, кто ее написал и даже какую туманную, полузабытую легенду она рассказывает. Лиссет всегда казалось, что она невыносимо печальная. Она никогда не думала, что эту песню можно отнести к ее собственной жизни. Но в комнате Блэза де Гарсенка в ту ночь, пока он спал, она спела ее тихо для себя, и когда дошла до последних строчек, то поняла, что поет их почти как молитву:

 
Стол твой уставлен редчайшим вином,
Сладкими блюдами, спелыми фруктами.
Свечи горят – мы сидим за столом
В Фионварре.
Звезды сияют для нас с высоты,
Свет свой священный нам дарит луна.
Если не здесь, то моей будешь ты
В Фионварре.
 

Этой песне ее научил дядя в Везете задолго до того, как увел из отцовского дома и предложил жизнь певцов на дорогах. И дороги хорошо приняли ее, дали ей друзей и спутников, щедро одарили успехом, почти славой и привели ее сюда сегодня ночью, повинуясь, как всегда, быстрому зову ее души, а теперь – непрошеному велению ее сердца.

Странным образом обретя покой, Лиссет поняла, что пришла в эту комнату в поисках ответа и в конце концов нашла его. Это не тот человек, с которым она имеет право делить жизнь. Он был другом; она теперь это поняла, поняла, что он отвел ей место в орнаменте своих дней, какими бы длинными или короткими они ни оказались. Но на большее, на более важное место она не имеет права, а в его новой жизни для нее нет свободного пространства. Знамя на ветру этим утром тому причиной.

И все будет в порядке, подумала Лиссет, заканчивая песню. Она уже не ребенок. Жизнь не всегда исполняет желания сердца, и даже, как правило, этого не происходит. Иногда исполнение желаний близко, иногда совсем далеко. Она должна принять с благодарностью то, что ей дозволено сегодня ночью, – с надеждой, с молитвой к Риан, чтобы ей милостиво подарили еще несколько подобных мгновений до того, как богиня призовет к себе одного из них. Или обоих.

Она оставила его спящим, когда обе свечи догорели, а луны давно закатились, только река шептала свою собственную, бесконечно древнюю, неумолкающую песнь далеко внизу под окном.