Текст книги "Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца"
Автор книги: Гай Гэвриел Кей
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 67 страниц)
Тем не менее это был друг, и его явно тревожили опасные события прошлого лета. Он также предложил присоединиться к ним, хотя Блэз все еще ощущал внутренне беспокойство, когда пытался взвесить свои собственные обязательства верности.
Он ответил Рюделю шуткой.
– Боюсь, ты назначил слишком низкую цену. Мне сейчас совсем ничего не платят. Я больше не служу у герцога. Я здесь в качестве его друга и собираюсь участвовать вместе с ним в турнире через два дня. Боюсь, ты не захочешь работать за мою нынешнюю плату.
Рюдель снова покраснел.
– Понятно. Однако я теперь связан тем, что только что предложил. Могу понять, как тебе весело.
Бертран покачал головой, но тут снова в дверь постучали.
– Нет, не так. Я буду рад, если ты останешься со мной. – Он усмехнулся. – И подозреваю, меня это развлечет. Я буду платить тебе столько, сколько платил Блэзу до того, как его статус изменился. Мы можем обсудить это позже, на досуге, нам даже придется это сделать. А сейчас я прошу всех вас сохранить тайну. – Он направился к двери и сам открыл ее.
За ней стоял Серло за спиной высокого, темнобородого человека с поджарой фигурой воина. Этот человек был действительно в маске и в капюшоне, одет в черную одежду, хорошо скрывающую всадника в темноте. На пороге он внимательно оглядел всех четверых, слабо улыбнулся и снял маску, открыв густые брови и глубоко посаженные серые глаза.
– У тебя неожиданные компаньоны, де Талаир, – произнес он на языке Арбонны с акцентом. – Собственно говоря, считая меня, ты, кажется, собрал полную комнату своих врагов. – Несмотря на такое замечание, он шагнул через порог с уверенной непринужденностью. Бертран закрыл за ним дверь.
– Мой кузен Валери, – тихим голосом представил герцог. – По крайней мере, один друг. По-видимому, вам знаком и Блэз де Гарсенк, и Рюдель Коррезе. И я уверен, что они оба вас знают.
Конечно, они его знали. Если появление Рюделя стало для Блэза шоком, то приезд этого человека его ошеломил. В последний раз он видел эти расчетливые серые глаза под тяжелыми бровями почти два года назад на ледяном северном поле боя. Солнце садилось, мертвые грудами лежали на алом снегу, и три поколения войны были тем проклятием, которое подстегивало яростное сражение.
Блэз отвесил короткий официальный поклон, маскируя свои мысли. Рюдель и Валери поклонились. А потом герцог Бертран, покончив с представлениями, сделал то же самое.
Монархам этого мира положено кланяться.
– Молодой Гарсенк отличается храбростью, которой я научился бояться, – сказал король Дауфриди Валенсийский, взглянув на Блэза. – Что касается отпрыска Коррезе, то я скорее мог бы подумать, что это тебе следует его опасаться, или слухи с прошлого лета были ложными?
– Нет, ваше величество, – выпрямляясь, ответил Бертран. – Но, к счастью для моего хрупкого спокойствия. Рюдель Коррезе теперь жалеет о том, что согласился выполнить тот контракт и лишить жизни человека столь безобидного, как я, и присоединился к моим коранам, желая загладить вину. Не так ли?
– Да, так, – подтвердил Рюдель. – Я осознал безумие моих поступков тем летом, ваше величество. Эн Бертран был настолько любезен, что позволил мне подтвердить искренность моих заявлений, приняв меня на службу. – Его голос звучал нейтрально и сдержанно, но Блэз понимал, что Рюдель также пытается справиться с потрясением от этой встречи. Ему неожиданно пришел в голову вопрос, знает ли графиня Арбоннская об этой встрече.
– Я начинаю опасаться, – сказал король Дауфриди Валенсийский, – что твое знаменитое обаяние, де Талаир, и на меня тоже подействует. Мне придется подкрепить свою решимость, напомнив тебе твои собственные… э, безобидные слова обо мне, сочиненные прошлой весной. – Он тремя широкими шагами пересек комнату, гулко стуча сапогами по доскам пола, и поднял со стола лютню Бертрана. Довольно ловко взяв три аккорда, он снова повернулся к остальным четверым и спел:
Какой король бежал бы с поля битвы,
Как низкий и трусливый Дауфриди?
Валенсы и Гораута мужи куда ушли, когда утихла битва…
И куплен мир был слабым королем и сыном,
Который род свой древний опозорил?
Бертран, наливающий вино у стола, замер со смущенным лицом, слушая. Дауфриди закончил, взял последний аккорд и положил лютню.
– Низкий и трусливый Дауфриди, – задумчиво повторил он. – Должен признать, я был заинтригован тем, чего ты рассчитывал добиться, приглашая меня сюда. Я даже не планировал ехать сюда, на юг, на ярмарку, в этом году. Я становлюсь слишком старым для турниров.
Бертран взял бокал и подошел с ним к королю.
– Рад, если заинтересовал вас настолько, что заставил присоединиться к нам. По крайней мере, – пробормотал он, – я теперь знаю, что ваше величество искусно исполняет мою музыку. Мне также напомнили, что в своей погоне за гармоничными и хорошо написанными песнями следует обращать больше внимания на то, как они могут повлиять на будущее.
Дауфриди со смешком взял бокал и опустился в глубокое кресло. Он вытянул длинные ноги к огню и благосклонно махнул всем рукой, приглашая садиться. Они сели. Король взглянул на Бертрана, его умное бородатое лицо выражало явную иронию. Блэз знал, что они с герцогом одного возраста, но король выглядел старше. У него тоже были шрамы – красный рубец от удара мечом должен проходить по левой стороне шеи и исчезать под одеждой. Блэз знал, как далеко тянется этот след от меча. Он видел, как был нанесен этот удар, который закончил сражение, хотя человек, который его нанес, в тот же момент погиб у Иерсенского моста.
– Теперь ты станешь меня уверять, – сказал Дауфриди Валенсийский, поднимая бокал вина, чтобы полюбоваться рубиновым цветом напитка при свете камина, – что твои строки о моей позорной трусости были вставлены в песню только ради поэтической симметрии. Что твоей истинной целью был король Адемар Гораутский и отец этого человека, – он указал бокалом на Блэза, – и что любое нанесенное мне оскорбление достойно глубокого сожаления и ты искренне просишь прощения. Гальберт де Гарсенк, между прочим, предложил мне оплатить часть гонорара за убийство прошлым летом. Я счел это излишней крайностью и отказался. Просто чтобы ты знал. – Он отпил из бокала. – Вино отличное, – заявил он.
– Благодарю. Должен сказать то же о ваших рассуждениях и предвидении, ваше величество. Вы совершенно верно угадали мои собственные первые слова. – Лицо и тон Бертрана были серьезными.
Дауфриди по-прежнему забавлялся.
– Теперь я разочарован. Неужели политическая выгода заставит поэта опорочить собственное произведение?
Блэз слышал рассказы об этом короле, об его остром уме. До сих пор эти качества не были присущи вечно накачанным пивом, драчливым королям залитой водой Валенсы. Сами условия Иерсенского договора, помимо всего прочего, должны были свидетельствовать о компетентности Дауфриди. Деньги, пусть даже большие деньги, он отдал в обмен на землю, которую они стремились, но не смогли завоевать за пятьдесят лет войн. Не нужно обладать блистательным умом, чтобы понять, кто больше всех выиграл от этого договора, – если опустить то, что Гораут мог предпринять теперь, когда его северным границам гарантирован мир. Блэз впервые задал себе вопрос, действительно ли люди, которые вели переговоры со стороны Валенсы, организовали обмен письмами и посланниками, что привело к заключению договора, или просто послужили рупором воли этого хитрого, жесткого короля.
Ему так хотелось убить этого человека два года назад.
Он вспомнил, как пробивался, охваченный горем и яростью, к Дауфриди в те мучительные мгновения, после того как его король Дуергар рухнул, словно огромное дерево, со стрелой в глазнице и его предсмертный крик вознесся, как ворон бога, в холодное северное небо. Блэз и сейчас еще слышал его, стоило ему только закрыть глаза. Именно Кадар де Саварик, отец Розалы, пробился первым к Дауфриди и нанес ему ту самую ужасную рану, а потом погиб под булавами и топорами королевской гвардии. Оба гиганта Гораута погибли в течение нескольких минут.
Два человека, которые скорее дали бы себя выпотрошить, с горечью думал Блэз, чем подписали бы Иерсенский договор. Тот самый договор, который его отец составил так хитро, отдав исконные северные земли Гораута за золото Валенсы, и скрыв при этом свои собственные темные планы.
– Я всегда думал, – говорил Дауфриди, улыбаясь своей тонкой, холодной улыбкой в пышную седеющую бороду, – что трубадуры ничто так не ценят в нашем бренном мире, как святость своего искусства. Скажите мне, неужели я все это время ошибался?
Бертран, сидящий в кресле напротив короля, не клюнул на приманку. Блэз чувствовал, что герцог заранее подготовился к чему-то в этом роде.
– При прочих равных условиях, – спокойно ответил Бертран, – мы ценим нашу работу так высоко, потому что она, может быть, то единственное, что мы оставим после себя грядущим поколениям, единственное, что сохранит наше имя после нашей смерти. Один знакомый мне поэт зашел так далеко, что сказал: все, что люди делают сегодня, все, что происходит и приносит славу, красоту или боль – все это только для того, чтобы дать материал для песен тем, кто придет после нас. Мы проживаем наши жизни, чтобы стать их музыкой.
Дауфриди сдвинул у лица кончики своих длинных пальцев.
– А ты, де Талаир? Ты веришь в это?
Бертран медленно покачал головой:
– Для меня это слишком необычная мысль, слишком чистая. Для этого я, к некоторому своему удивлению, слишком завяз в трудах этого мира. Когда-то мне бы такое и в голову не пришло. Я жил, когда был моложе, почти открыто призывая смерть. Возможно, вы немного помните то время. Теперь я стал старше. Если честно, я не ожидал, что проживу так долго. – На его лице промелькнула улыбка. – Рюдель Коррезе далеко не первый, кто стремился помочь мне отправиться в путешествие к Риан. Но я все еще остаюсь среди живых и обнаружил, что ценю этот мир сам по себе, а не только как материал для чьей-нибудь песни. Я люблю жизнь за крепкое вино и за битвы, за красоту женщин и их щедрость и гордость, за общество храбрых и умных мужчин, обещание весны в разгар зимы и даже за еще более верное обещание того, что Риан и Кораннос ждут нас, что бы мы ни делали. И я нахожу теперь, ваше величество, оставив далеко позади костры юности моей души и вашей, что есть одна вещь, которую я люблю даже больше музыки, которая остается моим средством избавления от боли.
– Любовь, де Талаир? Это слово я не ожидал от тебя услышать. Мне сказали, что ты от нее отрекся более двадцати лет назад. Весь мир говорил об этом. Это я хорошо помню. По-видимому, и эти мои сведения, полученные на нашем далёком, холодном севере, были неверны. Так что это за вещь, господин герцог? Что ты все еще любишь?
– Арбонну, – ответил Бертран де Талаир.
И тут Блэз наконец-то начал понимать, зачем они здесь. Он перевел взгляд с Бертрана, хрупкого, полного самообладания, но, как всегда, напряженного, словно тетива заряженного гётцландского арбалета, на высокую, тяжелую фигуру короля Валенсы и насторожился, борясь с собственными нелегкими чувствами.
Ему не пришлось долго ждать. Дауфриди Валенсийский не был сентиментальным; Блэз мог бы сказать об этом Бертрану. Король Валенсы потянулся за своим бокалом и сделал еще глоток вина, а потом прозаично ответил:
– Мы все любим свою страну, смею сказать. Это не новое чувство, де Талаир.
– Я и не собирался утверждать, что оно новое, – тихо сказал Бертран.
– Я могу признаться в такой же горячей любви к Валенсе и сомневаюсь, что ошибусь, если припишу то же чувство к Горауту этому молодому Гарсенку, что бы он ни думал об определенных… политических решениях, которые недавно были приняты. – Он скупо улыбнулся Блэзу, с тем же холодным видом, что и раньше, и повернулся к Рюделю: – Что касается портезийцев, то у них в действительности нет страны, не так ли? Полагаю, они испытывают ту же любовь к своим городам или, может быть, семьям. Это правда, Коррезе? – Он говорит намеренно сухо, почти педантично, понял Блэз, сопротивляясь эмоциональному влиянию слов Бертрана.
– Правда, ваше величество, – согласился Рюдель. Он кашлянул. – Я очень надеюсь, что мой дорогой отец снова обратит внимание на этот последний момент.
Зубы короля сверкнули в улыбке.
– А! Он тобой недоволен? Ты потратил часть денег до того, как пришлось их отдать, да? Какая жалость. Но уверен, что со временем отец тебя простит. – Он снова повернулся к Бертрану, который все это время сидел неподвижно и ждал.
Двое мужчин обменялись долгим взглядом. У Блэза возникло странное ощущение, будто о нем, и Рюделе, и о Валери у камина забыли. Словно их тут и не было.
Дауфриди сказал очень мягко:
– Неразумно любить кого-то или что-то слишком сильно, де Талаир. Люди умирают, вещи у нас отнимают. Так мы живем в этом мире.
– Мне ли этого не знать? Я прожил с этой истиной двадцать три года.
– И поэтому умерил свои страсти?
– И поэтому твердо решил не увидеть при жизни гибель своей страны, как пережил смерть любимой женщины.
Последовало молчание. Не смея пошевелиться, Блэз искоса взглянул на Рюделя и увидел застывшее, сосредоточенное выражение на лице друга.
– И поэтому ты пригласил меня сюда, – в конце концов произнес Дауфриди Валенсийский, – чтобы узнать, чем я могу помочь.
– Да. Это вас удивляет?
– Едва ли. Удивит ли тебя, если я скажу, что не могу ничего тебе дать?
– Я был бы рад узнать почему. – Бертран был бледен, но полностью владел собой.
Дауфриди пожал плечами:
– Я подписал договор, и мне нужно пять лет по крайней мере, чтобы закрепить свое владение землями, которые мне достались. Нам нужны свои фермеры на этой земле, нам нужно наполнить деревни валенсийцами и дать моим собственным баронам время пустить корни в замках, которые теперь наши. Тем людям из Гораута, которые предпочтут остаться – а некоторые предпочтут, – надо дать время почувствовать, что есть вещи и похуже, чем быть подданными короля Валенсы. Со временем договор даст нам все богатства этих фермерских угодий к северу от Иерсена и с лихвой возместит те деньги, которые мы уже выплатили и выплатим в течение следующих трех лет. Но мне нужен мир, чтобы добиться всего этого. – Он снова сделал глоток вина. – Это не слишком сложно, де Талаир. Я ожидал, что ты все это понимаешь.
– Поэтому вы рады, что Гораут теперь смотрит на юг.
Дауфриди осторожно ответил:
– Меня это не слишком огорчает.
Снова молчание. Но теперь его прервал спокойный, веселый голос.
– Простите меня, – сказал Рюдель Коррезе, – простите мою самонадеянность, но у меня есть вопрос. – Дауфриди и Бертран оба повернулись к нему. – Как по-вашему, что произойдет с Валенсой, ваше величество, если Гораут и в самом деле придет на юг с огнем и мечом и завоюет ее?
Мысль самого Блэза, его собственный вопрос. Рюдель всегда быстрее высказывал свое мнение. Портезийцы все такие. Впервые он увидел, как Дауфриди смущенно пошевелился в своем кресле.
– Я думал об этом, – признался он.
– И к какому выводу вы пришли после этих размышлений? – На этот раз вопрос задал Валери со своего места у камина, где он стоял, скрестив на груди руки.
Бертран немного наклонился вперед на кресле и тихо повторил вопрос кузена:
– К какому выводу вы могли прийти, ваше величество, по поводу того, что Гораут разобьет Арбонну и получит в свое распоряжение все богатства этой земли, ее порты на море? Если через год останется только пять стран вместо шести? Вы действительно считаете, что вы получите эти пять лет мира, чтобы… как вы сказали, закрепить свое владение фермерской землей к северу от Иерсена? Сколько времени, по-вашему, пройдет до того, как Адемар снова обратит взор на север?
Как раз в этот момент с Блэзом начало происходить нечто странное. Ему казалось, что слова, произносимые каждым из собеседников, становятся похожими на предопределенные фразы во время некоего ритуала в храме господа или на хорошо известные начальные ходы в игре в таверне: каждый следовал один за другим, каждый предопределял следующий ход.
Дауфриди сказал слегка раздраженным тоном:
– Как я уже говорил, я это обдумывал. И пока не пришел ни к каким выводам.
И тогда Блэз, который теперь видел следующие ходы так ясно, словно они уже сделаны, произнес:
– Конечно, не пришли. Поэтому и явились сюда, не так ли, ваше величество? Посмотреть, не представит ли вам эти выводы герцог Талаирский. И находите, к своему разочарованию, что он хочет получить от вас помощь, а это вас пугает. Вы знаете – знаете! – что не в интересах Валенсы, чтобы Гораут правил в Арбонне. Тогда почему вы отказываете в помощи, когда вас о ней просят?
Дауфриди Валенсийский повернулся в своем кресле и оценивающим взглядом окинул Блэза. Его жесткие серые глаза почти скрывали густые сдвинутые брови.
– Сначала я тоже хочу задать вопрос, – холодно произнес он. – Возможно, мне следовало задать его с самого начала, прежде чем говорить так откровенно, как говорил я. Почему ты здесь, Гарсенк? Почему ты не при дворе Адемара в Кортиле в предвкушении торжества этого завоевания, которое задумали твой отец и король? Возможно, тебе досталась бы земля. Младшие сыновья всегда нуждаются в земле, не так ли? Мы говорили о любви к стране – так где же твоя страна, де Гарсенк?
Блэз этого ожидал: это была еще одна ожидаемая речь, следующий ход в игре, в которую они играли. Он гадал, подготовил ли Бертран и это, если видел, что момент надвигается? Или даже подводил их к этому моменту?
Это не имело значения, в сущности. Этот момент настал.
Он ответил:
– Потому что я выступил против Адемара Гораутского. Потому что считаю его слабым и не достойным верности. Потому что считаю, что он обездолил и предал народ моей страны Иерсенским договором. Потому что Гораут, который я люблю, – это священная земля, на которую ступил бог Древних Кораннос, когда впервые пришел в те шесть стран, которые мы знаем, а самые первые кораны дали клятву служить богу и своим собратьям и идти по пути справедливости. Потому что вторжение в Арбонну будет окончательным уходом с этого пути в погоне за владением, которое невозможно в конечном итоге удержать. Потому что мой отец это знает. Он не хочет править в Арбонне, он хочет предать ее огню. Он давным-давно потерял истинную связь с богом, если когда-либо имел ее.
Он втянул в себя воздух, чтобы остановить этот поток слов, которые вырывались у него, подобно реке в половодье, пробившейся через брешь в дамбе. И тогда он произнес последнее, сделал следующий ход в игре, сделал выбор:
– И потому что, прежде чем закончится Люссанская ярмарка, я назову себя претендентом на корону Гораута, чтобы посмотреть, есть ли в моей стране – и во всех других странах – честные люди, которые сплотятся вокруг моего имени и моего дела.
Он услышал, как Рюдель резко втянул воздух. По крайней мере, он удивил своего друга, подумал Блэз. Если он больше ничего не сделает, то ему хотя бы удалось поразить этого невозмутимого отпрыска дома Коррезе.
И короля Валенсы тоже, как он увидел. Пальцы Дауфриди обхватили подлокотники кресла и стиснули их. Он мгновение опирался на них, словно хотел вскочить на ноги, но затем с видимым усилием остался сидеть.
Потом в комнате воцарилась тишина. Единственным звуком было потрескивание огня и напряженное дыхание четырех человек. Снаружи, оттуда, где люди Бертрана развлекали коранов короля, внезапно донесся взрыв смеха.
– Ну, ладно, – в конце концов произнес Дауфриди Валенсийский очень тихо. – Ну, ладно. Мне кажется, нам все-таки есть о чем поговорить.
Блэз чувствовал отрешенность, почти опустошенность. Он взял свой бокал вина и выпил. Само это движение показалось ему странным, неестественно медленным. Он ощущал себя так, словно в комнате вместе с ними находится сова, белая сова Беатрисы де Барбентайн, и снова сидит у него на плече, чтобы отметить его как глупца или кем там он был еще.
Глава 12– Надеюсь, ты понимаешь, что я не хочу возвращать ее обратно, – говорит Ранальд де Гарсенк, гневно глядя на человека в дальнем конце комнаты. Он ждал этой встречи и подготовился, насколько ему всегда удавалось подготовиться к разговору со своим отцом. Новость о бегстве Розалы в Арбонну, которую принесли два заикающихся, измученных корана, вызвала шок, но не такой сильный, как потом, в течение этого дня, осознал Ранальд, какого можно было ожидать.
Когда он узнал – во время яростного утреннего спора – о визите Гальберта в Гарсенк и о том, что он потребовал отдать ему ребенка, Ранальд горько рассмеялся отцу в лицо.
– Значит, это твоя работа, – сказал он. – Не моя и никого другого. Это твоя собственная глупость, отец. Она тебя разозлила, не так ли? Тебе надо было что-то сказать, чтобы поставить ее на место. – Гальберт в ярости нахмурился, сжимая в кулаки крупные руки. – Именно так все и произошло, правда? – продолжал Ранальд. – Это ты – глупец и слабак, отец. Ты нанес удар в запале. Тебе надо было ей это сказать, чтобы посмотреть, как она среагирует. Тебе следовало знать ее лучше и не грозиться отнять ее ребенка.
– Грозиться? Ее ребенка? – Гальберт позаботился о том, чтобы инструмент его низкого голоса передал все возможные нюансы презрения. – Вот как ты на это смотришь? Не твоего собственного ребенка? Не нашего? Неужели ты и правда настолько слаб? Мне стыдно за тебя перед богом и всеми мужчинами.
В комнате находился слуга, и почти наверняка их подслушивали у всех трех дверей в ту палату, где они находились. Дворец короля Адемара в Кортиле не место для личных разговоров. Вспыхнув, внезапно почувствовав желание защищаться, Ранальд сказал:
– Мы поговорим позже, когда ты успокоишься. Ясно, что ты сейчас не в состоянии разговаривать. Я буду ждать тебя здесь в полдень, отец. До встречи.
Он быстро вышел из комнаты, прежде чем Гальберт смог ответить. Коран в прихожей едва успел сделать вид, что чем-то занят у окна. Ранальд не обратил на него внимания. Собственно говоря, он был почти доволен собой за этот уход, пока, уединившись в своей комнате дворца, не начал более тщательно обдумывать последствия поступка своей жены.
Он послал слугу за пивом и сел в кресло у окна, глядя на пейзаж. Солнце пыталось вырваться из-за осенних облаков, подгоняемых ветром. Король в это утро охотился. Возможно, кто-нибудь уже поскакал к нему, чтобы сообщить эту новость. При дворе Адемара честолюбивые люди сбивали друг друга с ног, стремясь первыми сообщить ему новости, особенно новости, неприятные для семьи Гарсенков. Ранальд знал, здесь считают, что Гальберт обладает слишком большой властью. Вероятно, так и есть. В жилах его семьи текла кровь королей, не уступающая крови Адемара, если вернуться всего лишь на два поколения назад, и верховный старейшина теперь стал первым из всех советников короля. Не стоило удивляться, что их боятся. При дворе есть и такие люди – и их немало, – кто придет в восторг от бегства Розалы и срыва их планов.
Слуга вернулся с кувшином пива, и Ранальд с благодарностью осушил свой первый кубок в этот день. Вытянул ноги и закрыл глаза. Но желанного успокоения не обрел. Его жена солгала ему в последнем письме, убежала, унося своего ребенка. Его ребенка. И, по-видимому, уже родила в Арбонне. Кораны, которые привезли это известие, скакали на север через перевал с такой скоростью, что загнали коней, две ночи и один день. Они не знали, мальчик это или девочка. Конечно, это имело значение, большое значение. Однако Ранальду в то утро было сложно взвесить политические последствия. Во-первых, у него это не очень хорошо получалось. Он предпочел бы сейчас охотиться вместе с королем. Собственно говоря, он предпочел бы оказаться дома, в Гарсенке, и скакать со своими собственными людьми в своем собственном лесу. Откинувшись назад, на спинку кресла, и закрыв глаза, он пытался представить себе Розалу с младенцем. Он даже на короткое мгновение пытался представить самого себя с младенцем. Потом открыл глаза и налил пива в бокал из кувшина на стоящем рядом столе.
Больше он себе не мог позволить. Ему предстоит снова встретиться с отцом в полдень. На такой встрече необходимо оставаться трезвым, как он уже понял за эти годы и дорого за это заплатил.
– Я не хочу возвращать ее обратно, – повторил он. Полдень, облака исчезли, и солнце высоко стоит в бледном небе, светит в западные окна. Ранальд старался говорить спокойно. Он даже подошел ближе к отцу, чтобы они могли разговаривать тише. Слуг на этот раз отпустили. Ранальд не хотел, чтобы этот разговор стал известен всему дворцу – или всему Горауту, если уж на то пошло.
Гальберт сейчас тоже вел себя тише, заметил Ранальд. Верховный старейшина выглядел угрожающе спокойным. Прежде чем ответить, он неторопливо выбрал стул и устроил на нем свое крупное тело. Он переоделся: теперь на нем были синие одежды служителей Коранноса. Блэз до своего отъезда обычно отказывался разговаривать с отцом, когда тот надевал одежды священника. Он однажды назвал их профанацией. Собственно говоря, это было в тот последний раз, когда они видели Блэза, в разгар очередного яростного спора об Иерсенском договоре. Он закончился тем, что младший брат Ранальда выбежал из комнаты и уехал из замка, поклявшись не возвращаться в Гораут до тех пор, пока действует этот договор. Подумав о том вечере, Ранальд вдруг вспомнил, как его жена молча плакала, сидя у камина, пока трое мужчин кричали друг на друга.
– Ты ее отвергаешь. Вполне естественная реакция, – проговорил Гальберт, уютно сложив руки на пухлом животе. «Он прибавил с весе, – кисло подумал Ранальд. – Живот растет вместе с властью». – Правда, человек более сильный уже отдал бы приказ убить ее. Сделать это вместо тебя?
– Как ты сделал в случае с герцогом Талаирским? Спасибо, не надо. Ты не слишком многого добился, отец. – Он все еще был способен обмениваться колкостями до какого-то предела, но этот разговор смущал Ранальда. Дело в том, что ему не нравилась мысль о смерти Розалы. Он не хотел, чтобы она вернулась – это ему было ясно, – но это не означало, что она должна быть казнена за свою быструю реакцию на угрозы со стороны отца. Он продолжил: – Мы уроним себя, если станем ее преследовать.
Гальберт моргнул, словно был удивлен. Возможно, он действительно удивлен, подумал его старший сын. Ранальд не часто являлся на встречи с отцом с такой ясной головой. Он чувствовал, как в нем снова поднимается усталое презрение к самому себе. Гальберт сказал:
– Значит, ты дашь ей уйти? И позволишь всему миру смеяться над тобой. – Старейшина презрительно махнул рукой, этот жест Ранальд всегда ненавидел. – Ну, это твое личное дело. Я не могу вечно за тебя изображать мужчину. Но ты согласен, – продолжил он преувеличенно учтивым тоном, – что возникает проблема, связанная с ребенком?
Конечно, возникает. Хотя за это утро Ранальд понял, что к этому вопросу у него тоже двойственное отношение. Жизнь была настолько проще в те дни, когда в качестве первого рыцаря короля Дуергара ему только и надо было выбить из седла и победить любого, кого против него пошлют. Десять лет назад он успешно справлялся с этим; у него это очень хорошо получалось.
Не так хорошо у него получается обдумывать подобные вопросы. Но если Розалу это волнует настолько, что она готова рискнуть жизнью и примириться со ссылкой, только бы не отдать ребенка в руки Гальберта, Ранальд, если быть абсолютно честным, способен понять подобное чувство. Проблема в том, что он не может ему поддаться. Он – герцог де Гарсенк, первый из сеньоров Гораута; его отец, который сам должен был стать герцогом, когда его брат Эрейберт умер бездетным, стал вместо этого верховным старейшиной Коранноса и получил еще больше власти. Ребенок Розалы – ребенок Ранальда – пешка в колоссальной игре власти.
– Если это мальчик, – тихо сказал Ранальд, – мы его заберем. Я предложу ей жизнь и свободу идти, куда она пожелает, но за это она отдаст младенца – если это мальчик. Если это девочка, мне, по правде говоря, все равно. Отпустим их. Я рожу других детей. Хотя бы только для того, чтобы доставить тебе удовольствие, отец. – Он снова горько улыбнулся. – Тебе понадобятся для твоих планов они все или только некоторые?
Гальберт проигнорировал его слова.
– Ты говоришь, что мы должны забрать мальчика. Почему ты решил, что Розала согласится, если она именно поэтому и сбежала? – Он тоже говорил тихим голосом, не желая, чтобы эта беседа стала всеобщим достоянием.
Ранальд пожал плечами:
– Она тоже может родить других детей. Ради жизни, свободной от нас, она, возможно, на это согласится.
– А если нет? – отец настаивал, держась пугающе спокойно. – Если она не согласится?
Ранальд с опозданием увидел, к чему он клонит. К тому, к чему сводится почти все, к чему прикасается в последнее время Гальберт де Гарсенк. Он встал с кресла, внезапно его охватило возбуждение.
– Ты сделал это нарочно? – резко бросил он. – Ты намеренно запугал ее и заставил бежать? Чтобы создать эту ситуацию?
Гальберт самодовольно улыбнулся, прищурив глаза, которые почти скрываются в складках кожи.
– А ты как думаешь? Конечно, нарочно.
– Ты лжешь, не так ли? – Ранальд почувствовал, как его руки, прижатые к бокам, сжимаются в кулаки – характерный жест его отца; он пытался избавиться от этой привычки, но потерпел неудачу. – Правда в том, что она тебя спровоцировала и ты выболтал кое-что, о чем не собирался говорить.
Отец медленно кивнул головой, и от этого движения у него на щеках перекатились желваки.
– Не будь таким дураком, Ранальд. Как ты думаешь, зачем я поехал к ней в Гарсенк, для начала? Зачем мне понадобился этот младенец? Что я буду делать с новорожденным? Ты сегодня утром, кажется, трезв. Воспользуйся этой возможностью: подумай. В твоих собственных интересах в конце концов – что бы ты себе ни воображал – подтвердить мою версию этой истории. Я не могу представить себе более удачного поворота событий для наших целей.
– Наших целей! Твоих целей, ты хочешь сказать. Теперь ты начнешь войну с Арбонной, чтобы вернуть ребенка. – Была очень слабая вероятность, что его отец говорил правду; что вся эта эскапада с бегством Розалы хитро подстроена. Это его способ обращаться с людьми, так он поступает всю жизнь.
Тишину нарушил грохот широко распахнутой самой большой двери в комнату, которая ударилась о каменную стену. Отец и сын быстро обернулись. В дверях возникла массивная фигура короля Адемара Гораутского. С его бороды и волос капал пот, на широких плечах и груди багровели пятна крови, штаны и сапоги были заляпаны грязью. Король швырнул хлыст на каменный пол и зарычал:
– Я хочу, чтобы она вернулась! Слышишь, Гальберт? Я хочу, чтобы она немедленно вернулась сюда! – У него покраснело лицо, светлые глаза остекленели от ярости.