Текст книги "Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца"

Автор книги: Гай Гэвриел Кей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 67 страниц)

Итак, ты узнал две вещи, и довольно быстро, и если хочешь победить такого человека, ты имеешь представление о том, что нужно делать. И тебе вполне по силам это сделать, хотя прошло уже двадцать пять лет с того времени, как ты был в наилучшей форме.

Не стоит себе самому лгать. Торкел Эйнарсон уже давно этим не грешил. На его лице застыло жесткое выражение, когда он снова отступил и еще раз угадал низкий удар слева. Он его отразил и постарался, чтобы это не выглядело слишком легким. Снова описал круг, спустившись ниже. А потом вернулся назад, на тот же уровень, не пуская соперника выше, куда тот стремился. Нетрудно, пока это действительно нетрудно. Он все еще знал, что делает. Его можно лишить сил, он устанет, но не слишком быстро, если Леофсон будет так явно позволять предугадать половину своих ударов. Можно применить определенную последовательность действий, когда знаешь, что твой соперник предпочитает удар слева.

Свет и правда очень яркий, он – составляющая этого боя, заходящее солнце освещает их склон, заливает лучами сражающихся, деревья, траву, зрителей выше и ниже их. Никаких облаков на западе, темные тучи сгрудились на востоке, и из-за них, подсвеченных снизу, вечернее небо кажется еще более ярким. Торкел знал, что такие вечера особенно ценят сингаэли, возможно, потому, что эти холмы и долины обычно окутаны дождем и туманом.

Земля, к которой могут привыкнуть некоторые люди, но он не из их числа, разве что в Льюэрте, у западного моря. Ему необходимо море, всегда было необходимо; соль в крови остается навсегда. Он отбил удар сверху вниз (тяжелый удар), затем сделал ложный выпад справа, чтобы посмотреть, что будет делать Леофсон. Его реакция оказалась чересчур бурной – ударов с этой стороны он больше опасается из-за глаза. Только наносить такие удары трудно из-за боли в бедре. Жена ап Хиула перечислила недуги мужа. Это было бы забавно, в другом месте. Торкел мог бы перечислить свои. У него мелькнула мысль, где сейчас Фригга, как живут его две дочери, внуки, которых он никогда не видел. Берн здесь. Его сын здесь.

Это была достаточно долгая жизнь, подумал Торкел Эйнарсон.

Но он получил свою долю наград. Джад – или Ингавин и Тюнир, кто бы его ни ждал, – проявлял к нему доброту. Он мог это утверждать. Ты сам прядешь нить своей судьбы и сам совершаешь ошибки.

Если хочешь победить такого человека, как этот… Тут Торкел улыбнулся и начал. Пора.

Эрлинг, стоящий перед ним, запомнит эту улыбку. Торкел снова сделал ложный выпад, как и раньше, чтобы противник открылся. И быстро нанес следующий удар сверху вниз, который Бранд парировал с сокрушительной силой.

Потом сделал вид, что колеблется, словно он устал или неуверен, все еще выставив вперед правую ногу, и открылся.

(– Берегись! – резко произнес ап Хиул, стоящий выше по склону.)

(Берн, стоящий ниже, затаил дыхание.)

Бранд Леофсон поддался на обман, снова выдал свое намерение нанести удар слева поворотом головы. А когда он себя выдал…

Клинок Торкела высоко взлетел, чтобы нанести удар.

Слишком рано.

Раньше, чем Леофсон успел полностью перенести свой вес. Ужасная ошибка. Правый бок и грудь оказались открытыми для человека, сохранившего равновесие. Противнику хватило времени, чтобы изменить направление удара и перейти от рубящего удара слева к короткому выпаду вперед тяжелым мечом. Выпад был достаточно сильный, чтобы пронзить кожу, плоть и бьющееся, подставленное ему сердце.

Глядя на это, Берн упал на колени, в ушах у него стоял рев. Звук, похожий на шум прибоя о камни, так далеко от моря.

Леофсон выдернул меч с трудом. Он вонзился глубоко. На его лице появилось странное выражение, словно он не совсем понимал, что произошло. Торкел Эйнарсон все еще стоял на ногах и улыбался ему.

– Следи за своим ударом слева, – сказал ему рыжеволосый человек, очень тихо, чтобы больше никто на свете этого не услышал. – Ты себя выдаешь, каждый раз.

Бранд опустил окровавленный меч, нахмурил брови. Нельзя же… такие вещи не говорят!

Торкел еще мгновение покачивался, словно его поддерживал свет, в лучах солнца. Потом повернул голову. Не в сторону ап Хиула, за которого он вышел на этот поединок, и не в сторону юных принцев, с которыми он прошел через лес вне времени, но к эрлингам на склоне под ними, которых привели сюда на неизбежную гибель.

Или, вернее, к одному из них.

У него еще остались силы, перед тем как он рухнул, словно срубленное дерево, произнести не очень понятно единственное слово.

– Кампьерес, – кажется, сказал он, хотя это могло быть и другое слово. Потом он упал в зеленую траву, лицом к далекому небу и к тому богу или богам, которые, может быть, смотрели на него, а может, и нет.

Достаточно долгая жизнь. В ней были дары. Полученные и врученные. Все ошибки – его собственные. Ингавину это известно.

Глава 16

Кендра все время держала глаза закрытыми. Свет, льющийся в комнату, все еще казался слишком ярким, и боль в голове нарастала, а когда она оглядывалась, чувство потери ориентации – пребывания сразу в двух местах – только усиливалось. Когда глаза закрыты, внутреннему зрению, видению, что бы это ни было, не приходится ни с чем бороться.

Разве что с самой собой и со всем, что, как ей казалось, она знает о мире. Но теперь она заставила себя открыть глаза. С ней ее отец и Сейнион, больше никого Гарет принес лечебные травы и снова ушел. Она слышала, как отец дал ему другое поручение.

Они просто отослали его прочь отсюда, чтобы не взваливать на него свое бремя знания, что младшую дочь короля Элдреда посещают видения, из-за которых ее можно обвинить в связи с полумиром. С тем миром, которого, как утверждают священники, либо вообще не существует, либо он является запретным для всех идущих дорогами святого Джада и исполняющих его обряды.

Легко сказать, но что делать, когда ты видишь то, что видишь? Кендра проговорила с трудом, тонким голоском:

– Кто-то умер. Я думаю… думаю, все кончено.

– Ательберт? – Это спросил отец, не мог сдержаться.

– Я так не думаю. Он чувствует сейчас печаль, но не… не страх или боль.

– Кто, Алун? Аб Оуин? – Это спросил Сейнион. Ей пришлось снова закрыть глаза. Это было действительно трудно – видеть и… видеть.

– Да. Думаю… я не думаю, что сражался один из них.

– Значит, поединок, – произнес ее отец, самый проницательный человек на свете. Всю ее жизнь. Подарок для нее и Джудит, иногда бремя для сыновей. Она не могла с уверенностью утверждать, что он прав, но он почти всегда был прав.

– Если сражались два человека, кто-то проиграл. Там… у Алуна сейчас тяжело на сердце.

– Милостивый Джад. Значит, это Брин, – произнес Сейнион. Она услышала, как он тяжело опустился на один из табуретов. Заставила себя посмотреть на него, щурясь от боли.

– Я так не думаю, – возразила она. – Это горе не такое… острое?

Они смотрели на нее Больше всего пугало то, в каком-то смысле, что эти два человека верили всем невероятным вещам, о которых она им рассказывала.

Потом ей пришлось опять закрыть глаза, так как в ней снова появились образы, толпились, проталкивались сквозь нее к другому человеку, находящемуся так далеко. Как и раньше, но теперь сильнее: зеленое, зеленое, зеленое и нечто, сияющее в темноте.

– Необходимо, чтобы это прекратилось, – прошептала Кендра, но знала, что это не прекратится. Еще не пора.

* * *

Брин первым начал спускаться вниз с холма, но не первый добрался до тех двоих, один из которых стоял с покрасневшим мечом, а второй лежал на траве. Бранд Леофсон, все еще захваченный странностью происходящего, еще не осознав, что случилось, увидел – еще одна загадка, – как к ним подошел его молодой спутник и опустился на колени рядом с убитым.

Бранд услышал сверху шум, увидел спускающегося ап Хиула.

– Ты выполнишь условия поединка? – спросил он. И услышал ответ Брина ап Хиула, горький и откровенный:

– Он позволил тебе победить.

– Неправда! – возразил Бранд, но не с такой убежденностью, как ему бы хотелось.

Юноша, Берн, поднял глаза.

– Почему ты так говоришь? – спросил он, обращаясь к сингаэлю, а не к собственному командиру, герою, который спас их всех.

Брин изрыгал проклятия, поток непристойностей, глядя вниз на мертвого человека.

– Нас предали, – сказал он по-англсински. – Он взял на себя поединок, намереваясь проиграть.

– Неправда! – повторил Леофсон. Голос Брина был достаточно громким, его слышали остальные.

– Не валяй дурака! Ты это знаешь, – отрезал сингаэль. Теперь к ним подходили люди, и сверху, и снизу. – Ты каждый раз выдаешь свое намерение ударить слева, он тебя на этом подловил.

Берн все еще почему-то стоял на коленях рядом с убитым.

– Я это видел, – сказал он, снова глядя снизу на ап Хиула.

Бранд с трудом сглотнул. «Следи за ударом слева. Ты себя выдаешь…» Какой глупец может?..

Он уставился на юношу рядом с погибшим. Вечерний свет падал на них обоих.

– Почему ты здесь? – спросил он. Но он вовсе не был глупцом и знал ответ еще до того, как услышал его.

– Мой отец, – сказал Берн.

Больше ничего, но многое стало понятным. Брин ап Хиул посмотрел сверху на них обоих, живого и мертвого, и снова принялся ругаться с пугающей яростью.

Бранд Одноглазый, слыша его и помня о своем долге, снова спросил, громко:

– Ты выполнишь условия поединка?

В душе он был потрясен. «Какой глупец может так поступить?» Теперь он знал. Брин игнорировал его, что было оскорбительно. Его ярость угасала. Он смотрел на Берна.

– Ты понимаешь, что он все это подстроил? – Он продолжал говорить на языке англсинов, знакомом им всем.

Берн кивнул.

– Кажется, понимаю.

– Это правда, – раздался новый голос. – Я думаю, он пересек вместе с нами лес бога, чтобы это сделать. Или сделать это возможным.

Берн поднял глаза. Сын Элдреда, принц англсинов. Рядом с ним стоял парень ниже ростом, сингаэль.

– Он чуть было не рассказал нам, – продолжал принц Ательберт. – Я сказал, что отправился в лес из-за моего отца, а Алун отправился туда из-за брата, а Торкел сказал, что и у него похожая причина и что он объяснит нам потом. Но так и не объяснил.

– Нет, объяснил, – возразил Брин ап Хиул. – Только что.

Леофсон прочистил горло. Этот ветер дул в совсем ненужном направлении. Стоит быть осторожным, когда скалы приближаются.

– Я убил этого человека в честном бою, – сказал он. – Он был стар, он устал. Если вы хотите попытаться…

– Замолчи, – оборвал его ап Хиул, негромко, но без всякого уважения в голосе, уважения, которое подобает выказывать человеку, только что спасшему весь свой отряд. – Мы сдержим свои обещания, потому что я буду опозорен, если не сдержу их, но мир узнает о том, что здесь произошло. Ты и правда хотел отправиться домой и прославиться этим поединком?

На это у Бранда Леофсона не нашлось ответа.

– Теперь уходите, – резко продолжал Брин. – Шон, мы все сделаем как положено. Надо воздать почести убитому. Пошли двух всадников на побережье предупредить кадирцев, которые, возможно, ищут их ладьи. Вот мое кольцо, предъявите им. Пусть пропустят эрлингов. Расскажи им почему. И возьмите с собой одного эрлинга, лучшего наездника, чтобы он объяснил все оставшимся у кораблей.

Он снова взглянул на Бранда, как смотрел бы на одного из своих самых незначительных слуг.

– Кто из твоих людей умеет обращаться с конем?

– Я умею, – произнес юноша, стоящий рядом с убитым на коленях, поднимая глаза. – У меня самый лучший конь. Я поеду. – Он еще не успел встать.

– Ты уверен? Мы похороним твоего отца со всеми положенными обрядами. Если хочешь остаться на..

– Нет. Отдайте его нам, – сказал Бранд впервые твердым тоном. – Он вверил свою душу Ингавину перед началом поединка. Это правда.

Казалось, настроение Брина снова изменилось. На лице отразилась печаль, гнев испарился. Говорят, что печаль всегда рядом с сингаэлями. Дождь и туман, темные долины, музыка в их голосах.

Ап Хиул кивнул головой.

– Это кажется мне разумным. Хорошо. Берите его с собой. Вы похороните его с почестями?

– Мы похороним его с почестями, – с достоинством ответил Бранд. – Он когда-то плавал с Вольганом.

Ее собственный гнев, осознала Рианнон, тоже испарился. Это ее очень смутило: как человека может пожирать гнев, сжигать ярость, желание – необходимость! – убивать, а потом все это просто исчезает, уплывает прочь, оставив после себя совершенно другие чувства. Она раньше не плакала; а теперь оплакивала предателя-эрлинга, слугу своей матери. Ей не следует этого делать, думала она. Не следует.

Мать обхватила ее рукой за плечи. Энид снова стала спокойной, задумчиво обнимая свою дочь.

«Все закончилось, – сказала себе Рианнон. – По крайней мере, теперь все закончилось».

В сагах, думал Берн, когда погибает герой от когтей и зубов чудовища или сражаясь против коварных превосходящих сил противника, он всегда в последние минуты лежит, еще живой, и те, кто его любит, могут прийти и сказать ему об этом, и услышать последние слова, которые он произнесет, чтобы унести их с собой.

Так умер Сиферт через много лет после того, как убил Ингельда на льду, и так умер Харгест на руках у брата, произнеся слова, которые лежат в основе всех саг:

 
Скот умирает, и человек умирает.
Каждый рожденный, будто свеча, в ночи догорает.
Станет пеплом огонь и камнем остывшая лава.
Никогда не умрет однажды добытая слава.
 

Это хорошие стихи. Возможно, это даже правда. Но не всем из нас позволено сказать последние слова тем, кого мы теряем; не все умеют произнести последние, памятные слова, а даже если умеют, им в этом бывает отказано.

Это последнее мгновение должно предоставляться каждому, с горечью подумал Берн. В песнях джадитов тоже говорилось о таком последнем слове. Король говорит своему слуге слова, которые будут помнить, эхо которых будет звучать веками. Умирающий верховный священнослужитель говорит колеблющемуся ученику то, что укрепит его веру, и поможет выполнить его миссию, и изменит его жизнь – и жизни других людей после.

Неправильно, что здесь не было ничего, кроме… возможности опуститься на колени рядом со смертью среди стольких чужих людей, врагов, на земле, далекой от моря. Неправильно, что прошлая встреча была такой жесткой. Отец тогда тоже спас его, вынес из Эсферта к коню, отослал прочь с наставлением не плыть в Бринфелл.

Если бы они послушались, если бы отправились домой, этого бы не…

Это не его вина. Не его рук дело. Он послушался. Хороший сын. Ивар Рагнарсон погиб, потому что Берн разоблачил его, как хотел его отец. Он сделал так, как ему было сказано. Он… он послушался слов отца.

Его отец убил двух человек, его изгнали, и его семья лишилась дома и свободы, всего привычного образа жизни.

Он вернул им одну жизнь здесь, выкупил своей собственной жизнью.

У него над головой заговорили о том, что нужен эрлинг, чтобы скакать на запад к кораблям вместе с сингаэлями. Берн поднял взгляд, надеясь, что они не заметят, каким потерянным он себя чувствует, и сказал, что поедет.

Он слышал, как Бранд сказал тихо, что Торкел в самом конце выбрал Ингавина для своей души. Он не удивился. Что тут удивляться? Но это навело его на мысль. Он снял молот с шеи, приподнял голову отца, еще теплую от лучей вечернего солнца, и вернул Торкелу его подарок, чтобы он носил его в чертогах бога, где сейчас ему (наверняка) наливают мед и Сигур Вольгансон громче всех приветствует его криками радости после такого долгого ожидания.

Берн осторожно встал. Посмотрел вниз на отца. В прошлый раз в реке было темно, ничего нельзя было разглядеть. Сейчас здесь светло. Немного седины в волосах на голове и в бороде, но не так уж много для человека его лет. По-прежнему Торкел Рыжий, до конца.

Он поднял глаза, встретил взгляд Брина ап Хиула. Не ожидал увидеть в них то, что увидел. Эрлинги пришли сюда, чтобы убить этого человека. Они молчали. У Берна мелькнуло желание сказать, что ему очень жаль, но воины такого не говорят, тем более врагам. Он просто кивнул головой. Тот ответил ему тем же. Берн повернулся и зашагал вниз по склону, чтобы сесть на Гиллира и ускакать. Все закончилось.

В великих легендах умирающие произносят последние слова, и те, кто остается, говорят им свои слова. В жизни не так. Ты скачешь прочь, а мертвых несут вслед за тобой, чтобы сжечь у моря.

Итак… Все закончилось, думал Берн, уезжая прочь, и Рианнон мер Брин сказала себе то же самое, стоя на холме. Оба ошибались, но их можно простить, принимая во внимание их молодость.

Ничего не кончается. Одна история заканчивается – или заканчивается для одних, но не для других, – и начинаются другие истории, пересекающиеся, параллельные или не имеющие с ней ничего общего, кроме времени и мира. Всегда есть продолжение.

Алун аб Оуин, такой бледный, что это заметили все, кто смотрел на него, подошел к Брину. Он осторожно дышал и старался не делать лишних движений.

– Парень. В чем дело? – Брин прищурился.

– Мне нужно… я должен вас кое о чем попросить.

– После того, как ты ради нас прошел через этот лес? Кровь Джада, ты не можешь попросить ничего, что бы…

– Не говори так. Это большая просьба.

Старший мужчина пристально посмотрел на него.

– Тогда давай отойдем, и ты попросишь меня, а я скажу, могу ли я сделать то, что тебе нужно.

Они отошли в сторону, и Алун попросил. Только пес, Кафал, которого они оба называли своим, пошел за ними и стоял рядом. С севера дул ветер, отгонял облака. Надвигалась ясная ночь, скоро взойдут звезды позднего лета, лун не будет.

– Это большая просьба, – согласился Брин, когда Алун закончил. Он тоже побледнел. – И она из…

– Она из полумира. Того, который мы… оба знаем.

– Ты уверен, что понимаешь?..

– Нет. Нет, не уверен. Но я думаю… Меня заставили кое-что увидеть. И меня… умоляли это сделать.

– Когда ты находился в лесу бога?

– Раньше. Это началось здесь.

Брин посмотрел на него. Жаль, что с ними нет Сейниона. Ему бы хотелось быть мудрее, лучше, праведнее. Солнце опустилось низко Эрлинги, как он увидел, посмотрев вниз с холма, унесли тело убитого. Шон выделил людей, которые поедут с ними, сопровождающих Брин не думал, что возникнут осложнения Что-то изменилось со смертью Эйнарсона. Он все еще пытался разобраться с этим, сделал ли бы он то же самое, чтобы спасти собственного сына или дочерей.

Он думал, что сделал бы, но не знал. Честно, не знал.

Сын Оуина ждал, смотрел на него, сжав губы, явно очень расстроенный. Он музыкант, вспомнил Брин. Пел для них в ту ночь, когда налетели эрлинги. Его брат погиб здесь. А этот парень прошел через лес призраков, чтобы их предупредить, и сначала прислал к Брину фею. Три ночи она ждала на холме над их двором, пока он к ней не пришел. Если бы не это, дом сожгли бы сегодня ночью. И Энид, Рианнон…

Он кивнул головой.

– Я отведу тебя к мечу Сигура Вольгансона, туда, где я его закопал. Да защитит нас обоих Джад от того, что может произойти.

Ничего не кончается. Всегда есть продолжение.

Она наблюдает. Конечно, она наблюдает. Как она могла не прийти сюда? Она старается, держась подальше от всего этого железа, понять движения, жесты. Ей это дается с трудом (как может быть иначе?). Она видит, как он уходит вместе с другим человеком, с которым она разговаривала на склоне и который ее боится, боится того, что она собой представляет.

Они ее не видят. Она среди деревьев, затаилась, пытается понять, но ее отвлекает аура других призрачных существ, которые собираются ближе к закату: царица со свитой неподалеку, разумеется, и спруоги, их много, которых она всегда ненавидела. Один из них, кажется ей, уже слетал доложить царице о том, что она сделала, что делает сейчас.

Там один мертвый человек, сейчас его уносят другие люди. Всего один. Она уже видела такое раньше, много лет назад. Это… игра, в которую играют люди во время войны, хотя, возможно, и нечто большее. Они умирают так быстро.

Она видит, как те двое идут к своим коням и скачут на восток вдвоем. Она следует за ними. Конечно, она следует за ними среди деревьев. Но именно тогда, наблюдая за ними, она чувствует – сначала это необъяснимо и странно, потом уже не так – нечто такое, чего никогда еще не чувствовала, за все годы после пробуждения. А потом она понимает, что это за чувство. Она чувствует печаль, видя, как он садится на коня и едет. Подарок. Никогда раньше.

Она входит в маленькую рощу над Бринфеллом вместе с теми двумя и с серым псом. Все ближе к озеру. Она чувствует зов королевы и идет к ней, это ее долг.

Пока они ехали, стемнело, и оба теперь держали факелы. Появились первые звезды, ветер гнал на юг облака. Кафал бежал вприпрыжку рядом с лошадьми. Больше с ними никого не было. Алун посмотрел на небо.

– Сегодня нет лун?

Брин только покачал головой. По дороге этот великан не разговаривал. Алун понимал, что эта поездка для него полна воспоминаний. «Это большая просьба». Так и есть.

Лун нет. Алун подумал, но не произнес, так как Брин и так нес достаточный груз: это еще одна причина того, что время для них троих изменилось по пути сюда.

Им позволили прийти сюда. Он вспоминал молот Торкела, положенный на траву там, где они слышали рев того создания. Жертвоприношение, и, вероятно, не только молот был принесен в жертву. Сам Торкел тоже в конце концов лег в траву.

Это другой лес. Настойчивые образы, болезненно вторгшиеся в мысли, посланные англсинской принцессой из Эсферта, имели зеленый цвет и еще светились, когда они въехали под деревья со своими факелами.

Он гнался до этого места за Иваром Рагнарсоном, и конь эрлингов вошел в озеро и застыл там, и Алун увидел фей, услышал их музыку, увидел Дея с царицей.

Он так и не нашел Ивара. По-видимому, тот умер. Не от руки Алуна. Не его месть. Теперь предстояло сделать еще кое-что, нечто большее. Ему было страшно.

Образы перестали появляться в его мозгу. Они исчезли, словно девушка выбилась из сил, посылая их, или в ней больше не нуждались теперь, когда он уже здесь. Предполагалось, что он к этому моменту уже знает, зачем находится в лесу. Он был почти уверен, что знает. То ощущение чего-то проникающего силой в его сознание сменилось другим, с большим трудом поддающимся определению.

Он спешился вслед за Брином и пошел за ним в темноте; извилистая тропинка среди высоких летних деревьев. Они осторожно несли факелы. Лес может загореться.

Алун увидел озеро. Сердце его сильно билось. Он бросил взгляд на Брина, который остановился, увидел, что его лицо застыло от напряжения. Брин огляделся, пытаясь сориентироваться. Небо над озером было ясным, сверкали звезды. Вода неподвижна, как зеркало. Здесь никакого ветра. Никакого шелеста листьев.

Брин повернулся к нему.

– Подержи, – сказал он, протягивая Алуну свой факел.

Он зашагал вдоль берега озера на юг. Он делал большие шаги, спешил теперь, когда они уже пришли сюда. Наверное, его мучают воспоминания и страх, подумал Алун. Он шел следом и нес свет. Брин опять остановился, снова сориентировался. Потом повернулся спиной к воде и обошел вокруг дерева, большого ясеня. Прикоснулся к нему и прошел мимо. Миновал еще три дерева, затем повернул налево.

Там лежал валун, поросший мхом (зеленым), массивный. Брин положил на него ладонь и постоял так несколько мгновений. Оглянулся на Алуна. При свете факелов трудно было определить, о чем он думает. Но Алун мог догадаться.

– Почему ты его не уничтожил? – тихо спросил он, то были его первые слова в лесу.

– Не знаю, – ответил Брин. – Мне почему-то казалось, что он должен остаться у нас. Лежать здесь. Он был… очень красивый.

Он помедлил несколько секунд, потом повернулся к Алуну спиной, набрал воздуха, навалился плечом на огромный валун и толкнул. Невероятно сильный мужчина. Но ничего не произошло. Брин выпрямился, одной рукой вытер лицо.

– Я могу… – начал Алун.

– Нет, – ответил Брин. – Тогда я сделал это сам.

Двадцать пять лет назад. Молодой человек в расцвете сил, вся жизнь впереди, величайший подвиг его жизни уже совершен. То, за что его будут помнить. Он взял этот поединок на себя, опередив тех, кто по рангу мог сражаться с большим правом. Сегодня он позволил другому человеку драться вместо себя в другом поединке.

Он был гордым человеком. Алун стоял с факелами рядом с Кафалом и смотрел, как Брин снова повернулся к валуну, поплевал на ладони, уперся плечом и руками в валун, напрягая тело и ноги, зарычал от натуги, потом выкрикнул имя Джада, бога, даже здесь.

И валун при этом крике сдвинулся с места, как раз настолько, чтобы открыть углубление, и свет факелов Алуна осветил нечто лежащее там, завернутое в ткань.

Брин выпрямился, снова вытер мокрое от пота лицо сначала одним рукавом, потом другим. Выругался, но тихо, без страсти. Алун стоял на месте и ждал. Сердце его все еще сильно билось. Брин опустился на колени, взял ткань и то, что лежало в ней. Встал и пронес этот предмет на вытянутых перед собой руках на расстояние нескольких шагов из-под деревьев, мимо ясеня, на поросшее травой открытое место у освещенного звездами озера.

Он громко вскрикнул и быстро поднял руку, предостерегая. Алун, идущий следом, посмотрел мимо него. Они были здесь. Ждали. Не феи. Зеленые, парящие фигуры, которые он видел в лесу призраков.

Они были здесь, и это из-за них он оказался здесь.

Он знал теперь, кто они такие, наконец-то, и что им от него нужно.

Его попросили. Его умоляли. Вмешаться. Смертного, который умел видеть полумир, который причащался водой озера, принадлежащего царице, и занимался любовью с феей. Они должны это знать. Когда он снова вошел в лес вместе с Торкелом, а затем с Ательбертом, они пришли за ним.

Сердце его сжималось, опутанное, несущее тяжесть, казалось, многих веков. Он не знал, какое участие принимала во всем этом девушка из Эсферта (не знал, что она побывала в лесу в ту самую ночь), но она послала ему картинки, которые они хотели ему показать. Она имела к этому доступ другого рода.

И привела его сюда во второй раз.

– Они не причинят нам вреда, – тихо сказал он Брину.

– Ты знаешь, кто они такие?

– Да, – ответил Алун. – Я знаю.

Брин больше ничего не спросил. То ли не хотел знать, то ли, что более вероятно, из учтивости оставил это Алуну.

Алун сказал:

– Если ты дашь мне меч, то, думаю, тебе следует взять Кафала и уйти. Тебе нет нужды оставаться вместе со мной.

– Нет, есть, – возразил Брин.

Невероятно гордый, всю жизнь. Один человек умер, взяв на себя его поединок сегодня вечером. Брин развернул ткань, которая столько лет окутывала этот предмет, и Алун, подойдя ближе с двумя факелами, увидел маленький, усыпанный драгоценными камнями меч Вольгана, который тот захватил во время налета на Кампьерес и носил как талисман до того дня, когда погиб в Льюэрте у моря.

Человек, убивший его, протянул меч Алуну. Алун отдал ему факел, взял меч, отдал Брину второй факел. Поднес клинок к глазам, чтобы посмотреть на него. Он сделан из серебра, меч Сигура Вольгансона. Не из железа. Он узнал об этом от девушки.

Со стороны зеленых фигур, собравшихся там, донесся какой-то звук. Их было двадцать или около того. Пронзительный звук, похожий на вой ветра в листве, только более высокий. Его охватила печаль. Привычное чувство для сингаэлей.

– Ты уверен, что хочешь остаться?

Брин кивнул.

– Тебе не стоит оставаться здесь одному.

Ему этого не хотелось. Это правда. Но все же.

– Я думаю… мне не дали разрешения это сделать. Я не надеюсь остаться в живых. Твоя жена сказала…

– Я знаю, что она сказала. Я тебя одного не оставлю. Мы будем свидетелями, Кафал и я.

Алун огляделся кругом. Одна из зеленых фигур придвинулась ближе. Они были почти человеческими, только как будто слегка искаженными временем и обстоятельствами. Теперь он знал, кто они такие. Кем они были прежде.

Брин отступил назад, к окружающим их деревьям, вместе с факелами. Пес молчал, хотя мог зарычать. Он рычал в лесу духов, вспомнил Алун. Что-то изменилось.

– Ты этого действительно хочешь? – спросил он. На этот раз не у человека. Брин теперь стоял у него за спиной. Он держал серебряный меч и обращался к зеленому созданию, которое приблизилось. Они находились на поляне у озера царицы фей, в ночь, когда не взойдут луны. В такие ночи бродят души, так говорится в древних легендах.

Никакого ответа, высказанного вслух ответа. Он представления не имел, могут ли они говорить на каком-то из языков, известных ему. Но фигура подплыла еще ближе (медленно, чтобы не напугать, не вызвать страх, так ему показалось) и опустилась на колени на темную траву перед ним.

Он услышал, как Брин, стоящий сзади, издал какой-то звук (начало молитвы), затем сдержался. Он только что осознал, подумал Алун, что должно произойти, хотя и не понял почему. Алун знал почему.

Он об этом не просил. Он только отправился из дома на север, однажды ясным утром, в конце весны, вместе с братом, и любимым кузеном, и с друзьями, чтобы угнать скот, как делали все юноши сингаэлей еще с тех времен, когда начинались все песни. Кажется, он въехал в другую, более древнюю историю.

Намного более древнюю. Эти зеленые существа, а он по-прежнему не знал, как они называются, прежде были людьми. Как Брин, как сам Алун, как Дей.

Совершенно такими же, как Дей. Они, понял он с болью в сердце, были душами смертных возлюбленных царицы фей, после того как надоели ей и она отослала их прочь. Вот что стало с ними после неизвестно скольких лет. А он пришел сюда (в сказку, не зная, что он в нее попал), чтобы отпустить их на свободу с помощью серебра, под звездами.

Глаза его оставались сухими, рука, держащая короткий меч, не дрожала. Он дотронулся до острия. Это не меч воина, а тонкий, церемониальный меч. Это и есть церемония наряду со всем прочим.

Алун вздохнул. Нет смысла ждать, медлить. Его привели сюда для этого. Он шагнул вперед.

– Да будет для тебя свет, – произнес он. И вонзил клинок Вольгана в коленопреклоненное мерцающее создание, ниже того места, где когда-то давно находилась его ключица.

На этот раз он был готов услышать тот звук, который раздался, и поэтому не дрогнул и не отпрянул, когда прозвучал этот высокий, дикий крик освобождения, и более низкий звук, который вырвался у остальных собравшихся здесь. Ветра нет, вода совершенно неподвижна. Звезды отражались бы в ней.

То, что стояло перед ним на коленях, исчезло, клинок вошел в него слишком плавно, почти не встретив сопротивления. Алун понял. То была душа, а не смертное тело. Оно умерло давным-давно. Он пронзил мечом дым из очага и воспоминание.

Он повторял себе это, снова и снова, пока просил света (вымаливал) для каждого из них, одного за другим. Они подходили, опускались на колени, и он делал то, для чего они его сюда призвали. Он постепенно осознал, как он благодарен Брину за то, что тот все-таки остался, что он не один занимается этим в темноте, окутанный печалью, и слышит этот звук, полный боли и радости, который каждый из них издает.