Текст книги "Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца"

Автор книги: Гай Гэвриел Кей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 67 страниц)

Он снова повернул голову, почти против своей воли, и посмотрел на нее. Ее волосы опять стали светлыми. После того, как нож улетел, подумал он. Он вспомнил прикосновение ее пальцев, аромат цветов. Он сглотнул. Ему хотелось еще раз спросить ее о Дее, но он не спросил. Промолчал.

– Ты знаешь, что это правда, то, что они проповедуют, – сказал Брин ап Хиул. Он смотрел на Алуна, а не на сияющую фигурку за деревом, теперь ее волосы приобрели цвет неба на востоке перед восходом солнца. – Ты это чувствуешь, не так ли? Даже здесь. Пошли вниз, парень. Помолимся вместе. За твоего брата, и моих людей, и за нас самих.

– Ты можешь… просто уйти от этого? – спросил Алун. Он смотрел на фею, которая тоже смотрела на него, не двигаясь, не говоря ни слова.

– Я должен, – ответил Брин. – Я всю жизнь так поступал. И ты тоже теперь начнешь так поступать ради своей души и ради всего того, что нужно сделать.

Алун услышал нечто странное в его голосе. Повернул голову и снова поднял глаза. Брин смотрел на него сверху, в упор, смутная фигура в ночной темноте. Тридцать лет с мечом, в сражениях. «Ради того, что нужно сделать». Если бы сегодня ночью светила одна из лун, ничего этого не случилось бы.

Но Дей все равно был бы мертв. Среди прочих мертвых. Дочь Брина бросила ему вызов, заставила уйти в ночь, потому что… он не смог ей ответить и не мог освободиться от этой пустоты внутри.

Алун снова повернулся к фее. Ее широко расставленные глаза смотрели прямо в его глаза. Может быть, подумал он, облегчение возможно. Он медленно вдохнул воздух и выдохнул его. Встал.

– Присмотри за ним, – произнес он. Больше ничего. Она поймет.

Она сделала несколько шагов вперед, обратно к дереву. Положила на него руку, словно обняла, и слилась с ним. Брин повернулся спиной и решительно зашагал вниз, Алун следовал за ним, не оглядываясь, зная, что она там, смотрит на него со склона, из другого мира.

Когда он вошел во двор, Брин уже нашел их мечи. Он подал Алуну его меч и пояс.

– Утром найду нож, – сказал ап Хиул. Алун покачал головой.

– Мне кажется, я видел, куда он упал. – Он пересек двор. Свет от ламп в домах так далеко не добирался, только освещал окна, показывая, где находятся люди, присутствие жизни среди умирающих и мертвых. Он почти сразу же нашел нож в темной грязи. Принес его Брину, который постоял несколько секунд, держа его в руках и глядя на Алуна.

– Твой брат был нашим гостем, – наконец сказал он. – Я в горе и за твоего отца и мать.

Алун кивнул головой.

– Мой отец – человек… твердый. Полагаю, тебе это известно. Наша мать…

Их мать.

Да будет божий свет твоим, сынок. Пусть приведет тот свет тебя домой, ко мне…

– Моей матери захочется умереть, – сказал он.

– Мы живем в жестоком мире, – через мгновение ответил Брин, с трудом подбирая слова. – Несомненно, они найдут утешение в том, что у них есть еще один сильный сын, чтобы нести то бремя, которое теперь ляжет на их плечи.

Алун посмотрел на него в темноте. Мощная фигура.

– Иногда люди… не хотят нести свое бремя, знаешь ли.

Брин пожал плечами.

– Бывает иногда.

Больше он ничего не прибавил.

Алун вздохнул, почувствовал огромную усталость. Он теперь наследник Кадира со всеми вытекающими последствиями. Он покачал головой.

Брин нагнулся и сунул кинжал в сапог. Выпрямился. Они стояли вдвоем во дворе под звездами, словно на полпути между лесом на склоне и огнями.

Брин кашлянул.

– Там, наверху, ты сказал… ты попросил ее позаботиться о нем. Гм, что…

Алун снова покачал головой и не ответил. «Никогда не ответит на этот вопрос», – решил он. Брин снова откашлялся. Из дома, из-за двойных дверей, до них донесся чей-то крик боли.

Они стоят так, осознал Алун, что им не видно, не пропало ли сияние на вершине холма. Если повернуть голову…

Брин внезапно шлепнул себя ладонью по ляжке, словно для того, чтобы разрушить настроение или чары.

– У меня для тебя есть подарок, – ворчливо произнес он и свистнул.

Несколько секунд ничего не происходило, потом из темноты появилась тень и подошла к ним. Пес – это был волкодав, и громадный, – потерся головой о бедро ап Хиула. Брин опустил руку и положил ладонь на лохматую шею пса.

– Кафал, – спокойно сказал он. – Слушай меня. У тебя теперь новый хозяин. Вот он. Иди к нему. – Он убрал руку и шагнул в сторону. Сначала опять ничего не произошло, потом пес наклонил голову набок – серую, подумал Алун, хотя в темноте трудно было разобрать, – посмотрел на Брина, потом на Алуна.

А потом спокойно подошел к нему через разделяющее людей пространство.

Алун протянул руку. Пес несколько секунд обнюхивал ее, потом грациозно подошел и встал у ноги Алуна.

– Ты дал ему… это имя? – спросил Алун. Оно было неожиданным, но, наверное, обычным. Пес. Он не похож на пса.

– Кафал, да. Когда ему был год от роду, как обычно.

– Значит, он – твой лучший охотничий пес.

Он увидел, как Брин кивнул.

– Лучший из всех, какие у меня были.

– Слишком дорогой подарок, господин мой. Я не могу…

– Можешь, – возразил Брин. – По многим причинам. Прими от меня в подарок товарища, парень.

Конечно, именно это означает его имя. Товарищ. Алун сглотнул. У него сжалось горло. Неужели это заставит его заплакать сегодня, после всего случившегося? Он опустил ладонь и почувствовал тепло собачьей головы. Он провел ладонью взад-вперед, взъерошив шерсть. Кафал толкнул его в бедро. Древнее имя, самые старые истории. Очень большой пес, грациозный и сильный. Не обычный волкодав, если так спокойно принял перемену, стоило только сказать ему слово в ночи. Алун понимал, что это отнюдь не обычный подарок. От такого не отказываются.

– Прими мою благодарность, – сказал он.

– Прими мои сожаления, – ответил Брин. – Пусть он… поможет тебе быть среди нас, парень.

Значит, вот в чем дело. Алун почувствовал, что моргает; огни в окнах дома на секунду расплылись.

– Пошли в дом? – спросил он. Брин кивнул.

Они вошли туда, где горели огни среди мертвых в комнате рядом с церковью и среди всех раненых детей Джада – раненых во многих смыслах – в доме.

Пес последовал за ними, затем улегся у двери в церковь по тихому приказу Алуна. На склоне, дальше к югу, светящееся существо помедлило немного в темноте, а затем исчезло, легкое, словно туман перед приходом утра.

Глава 5

Для купцов с острова Рабади весна и лето выдались неудачными, и нашлись люди, точно знающие почему. Список поводов для недовольства оказался длинным.

Пусть Стурл Ульфарсон, который сменил Хальдра Тонконогого на посту правителя острова, имел всего одну руку, но зато у него было два глаза, два уха и хорошее чутье на настроение людей, и он понимал, что люди сравнивают процветание (преувеличенное) времен Тонконогого с бедами и дурными предзнаменованиями, отметившими начало его правления.

Возможно, это было несправедливо, но никто не принуждал его добиваться этого поста, а Ульфарсон был не из тех, кто склонен себя жалеть. В противном случае он бы напомнил, что всем известная кража серого коня Тонконогого, из-за которой и начались все их неприятности, случилась до того, как он стал правителем. Он бы отметил, что ни один муж, каким бы руководителем он ни оказался, не мог бы предотвратить грозу, погубившую двух молодых людей ночью в поле вскоре после этого. И мог бы также выразить сожаление по поводу того, что едва ли во власти местного правителя управлять событиями в огромном мире: война между Каршем, Москавом и Сарантием не могла не сказаться на торговле на севере.

Стурл Однорукий решительно перечислил все это (он вообще был человеком решительным в большинстве случаев), когда кто-то посмел бросить ему прямой вызов, но он также постарался сделать все от него зависящее на острове и в результате кое-что обнаружил.

Это началось с семей погибших во время грозы. Всем известно, что Ингавин посылает гром и всяческие бури, что нет никакой случайности в том, что они убивают людей или разрушают дома. Невозможно терпеть мир, в котором погода совершенно непредсказуема.

Эта девушка отрабатывала свой год на службе у вёльвы в поселке на краю леса. Молодые женщины острова Рабади по очереди отдавали ей свой долг перед тем, как выйти замуж. Это был обычай, почетный обычай. Фуллу, богиню хлебов, невесту Ингавина, тоже нужно было уважать и почитать, чтобы дети рождались здоровыми, а поля оставались плодородными. Йорд, ясновидящая, была важной фигурой здесь, на острове: по-своему не менее могущественной, чем правитель.

Стурл Однорукий нанес в поселок официальный визит, принес подарки вскоре после того, как был избран на свой пост собранием свободных жителей – тингом. Ему не нравилась вёльва, но это не имело значения. Если уж существует колдовство, то надо, чтобы оно было тебе на пользу, а не против тебя. Женщины могут быть опасными.

Именно это он и обнаружил. Родственники юноши и девушки подталкивали друг друга к кровной мести, каждое семейство винило отпрыска другой семьи в том, что они оказались у памятного камня и лежали там вместе, когда ударила молния. У Стурла были собственные соображения по поводу того, кто кого соблазнил, но важно было сначала показать, что он проводит расследование. Основным его желанием было не дать устроить резню или, по крайней мере, ограничить число жертв.

Он решил поговорить с как можно большим числом молодых людей, и таким образом у него состоялась беседа с желтоволосой девушкой с материка, недавно ставшей членом круга женщин в поселке. Она пришла, как подобает, в ответ на его вызов и встала перед ним на колени, застенчиво, с опущенными глазами, как положено.

Тем не менее она мало чем могла ему помочь в вопросе о двух сожженных молнией молодых людях, сказала, что только один раз видела Халли с тем парнем, «накануне того вечера, когда Берн Торкельсон явился к ясновидящей с украденным конем».

Новый правитель острова Рабади, который до этого сидел, откинувшись на спинку стула, с бутылкой эля в единственной руке, подался вперед. Гроза, погибшие молодые люди и возможность кровной вражды перестали его так интересовать.

– Какого вечера? – переспросил Стурл Однорукий.

Он поставил бутылку, протянул руку и схватил девушку за желтые волосы, заставив посмотреть на себя. Она побледнела, зажмурилась, словно пораженная близостью к нему. Она была хорошенькая.

– Я… мне не следовало этого говорить, – заикаясь, ответила она.

– Почему бы нет? – проворчал Ульфарсон, не отпуская ее волосы.

– Она меня убьет!

– А почему? – настаивал правитель.

Она ничего не ответила, явно испуганная. Он сильно дернул за волосы. Девушка всхлипнула. Он дернул еще раз.

– Она… она для него колдовала.

– Что? – спросил Стурл, стараясь понять, зная, что выглядит не особенно умным. Девушка – он не знал ее имени – внезапно качнулась вперед и обхватила руками его колени, прижавшись лицом к бедрам. Это было довольно приятно.

Она сказала со слезами:

– Она ненавидела Тонконогого… она убьет меня… но она пользуется своей силой для… для собственных целей. Это… неправильно! – Она говорила, прижавшись к нему, вцепившись в его ноги.

Стурл Одноногий отпустил ее волосы и снова откинулся назад. Она осталась в том же положении. Он сказал:

– Я не обижу тебя, девушка. Расскажи мне, что она сделала.

Вот как правитель – а потом и все жители Рабади – узнали, как ясновидящая Йорд сотворила черное заклятие сейт, превратив юного Торкельсона в своего беспомощного слугу, и заставила его украсть коня, а потом сделала невидимым, что позволило ему пробраться на корабль с юга, стоявший в гавани – вместе с серым конем! – и уплыть незамеченным. Вёльва, разумеется, сделала все это, чтобы досадить Хальдру Тонконогому, и у нее, безусловно, были на то причины. Но это предательство, по-видимому, привлекло на остров злых духов, что и породило бедствия этого года, в том числе грозу, погубившую двух невинных молодых людей.

Воины эрлингов по своему характеру не склонны долго спорить и разбираться в тонкостях, решая дела такого сорта. Стурл Однорукий, возможно, был более вдумчивым, чем большинство из них, но он потерял руку (и приобрел приличное состояние) во время набегов. Когда атакуешь деревню или святилище, тут не до размышлений. Перед этим сильно напиваешься, молишься Ингавину и Тюниру, а потом сражаешься и убиваешь и привозишь домой то, что находишь среди хаоса и развалин, тобой сотворенных.

Боевой топор и меч – достойное воздаяние за предательство, по его мнению. И они станут полезным дополнительным средством поднять авторитет Стурла в самом начале, как он надеялся, его благополучного правления на этом острове.

Ясновидящую Йорд и пять приближенных к ней женщин схватили в поселке на следующее утро, раздели догола (все они были костлявые, с обвисшими грудями, ведьмы, на которых не позарится ни один мужчина), привязали к столбам, поспешно врытым на поле возле памятного камня, там, где погибли влюбленные.

Когда за ясновидящей пришли, она пыталась сказать, заикаясь от страха, что она тогда обманула молодого Торкельсона. Она лишь сделала вид, что наложила на него чары, и послала его обратно в город, чтобы его там схватили.

Стурл Однорукий не прожил бы столько лет, если бы был глупцом. Он возразил, что парня так и не нашли. Или ясновидящая лжет, или парень разгадал ее обман. И хотя все знали, что юный Торкельсон искусно владел мечом и боевым молотом (как и следовало сыну Торкела Рыжего), он был еще совсем мальчишкой. И где он? Где конь? Она умеет колдовать, что она может ответить?

Она так и не ответила.

Шестерых женщин забили камнями, члены двух враждующих семей получили право кинуть первый камень, стоя бок о бок, как наиболее пострадавшие. Жены и девицы участвовали в казни наравне с мужчинами – один из тех случаев, когда им это позволили. Убийство шестерых женщин отняло довольно много времени (побивание камнями всегда требует много времени).

В ту ночь и на следующую эль был хорош. И второй корабль из южного Аль-Рассана – где живут люди со смуглой кожей, черными волосами и поклоняющиеся звездам – появился в гавани два дня спустя, приплыл торговать, чистое благословение Ингавина.

Жетоволосая девушка с материка стояла на краю поля, где совершалась казнь: младших женщин из поселка заставили прийти и смотреть. Вокруг ее тела обвился устрашающий змей, то и дело высовывающий свое ядовитое жало. Она одна не боялась его. Никто не стоял рядом с ней, пока они наблюдали за гибелью старух. Правитель не смог точно вспомнить, так как много выпил в тот день и в ту ночь, откуда он узнал о том, что этот змей ее укусил еще весной. Возможно, она сама ему рассказала.

Змея заметили. И не удивительно. Змеи обладают силой полумира. В ту ночь об этом много говорили. Все согласились, что это знак, предвестник власти.

Несколько дней спустя Стурл Ульфарсон назначил девушку новой вёльвой острова Рабади, когда корабль с юга закончил торговлю и уплыл. Обычно выбор не предоставляется мужчинам Рабади, но время было необычное. Ведь не каждый год ясновидящую забивают камнями? Может быть, такая перемена окажется полезной, позволит лучше контролировать силу женщин, сейта и ночного колдовства, сам поселок.

Стурл Однорукий не был в этом уверен, он даже не мог точно сказать, какие мысли или разговоры привели его к такому решению. События чередовались быстро, и он следовал за ними, как ладья следует за движением волн, как вождь на поле боя следует за течением битвы, как мужчина следует за желаниями женщины в любви.

Она молода. Ну и что? Все старухи мертвы. Можно было бы послать за женщиной через пролив в Винмарк, даже в сам Хлегест, но кто знает, что это им принесет и когда. В любом случае лучше не привлекать внимания тамошних мужчин, амбиции которых все время растут. Эта девушка спасла их от гнева духа, и, кажется, ее уже выбрал змей. Мужчины так говорили в тавернах.

К тому времени Стурл уже знал ее имя. Анрид. Она больше не появлялась в его доме, да ему и в голову не приходило просить ее об этом. Для правителя всегда найдется много девушек, нет нужды связываться для такого дела с ясновидящими, которые держат у своей постели змей в темноте или обвивают ими тело, придя посмотреть, как камни рвут плоть и дробят кости при утреннем свете.

* * *

Йормсвик был скорее крепостью, чем городом. Во-первых, только сами наемники и их слуги или рабы жили в его стенах. Мастера по изготовлению веревок и парусов, хозяева таверн, плотники, кузнецы, рыбаки, пекари, предсказатели судьбы обитали в поселке под его стенами. Женщин в Йормсвик не пускали, хотя проститутки обитали там и тут на извилистых улочках и в переулках у самых стен. Здесь женщина могла заработать по соседству с большим гарнизоном.

Нужно было сразиться с кем-нибудь, чтобы стать одним из жителей Йормсвика, и постоянно сражаться, чтобы им оставаться. Пока не станешь вождем, тогда можно надеяться, что набеги твоей дружины принесут тебе прибыль, если не будешь спьяну ввязываться в потасовки в тавернах.

На протяжении жизни трех поколений наемников из этой крепости у моря все знали и боялись – и использовали их по всему миру. Они сражались у тройных стен Сарантия (с обеих сторон, в разное время) и в Фериересе и в Москаве. Их нанимали (и переманивали) враждующие конунги и ярлы, борющиеся за власть здесь, на землях эрлингов, и дальше на север, до самых мест, где небо в холодные ночи переливается всеми цветами радуги, а стада оленей насчитывают десятки тысяч голов. Один прославленный отряд побывал в Батиаре, участвовал во вторжении каршитов в сказочный Родиас сорок лет назад. Только шестеро вернулись обратно богачами. Плату обычно получали вперед и распределяли ее заранее, но потом военную добычу делили между уцелевшими.

Уцелевшие могли здорово разбогатеть.

Но сначала надо было уцелеть при попытке попасть в город. Всегда находились молодцы, достаточно отчаянные или безрассудные, чтобы пытаться; обычно это происходило каждый год по весне. Зима определяет жизнь на севере: ее неизбежный приход; ее долгая, белая, яростная жестокость; затем бурление крови и Рек, когда она уходит. Весна у ворот Йормсвика была самым напряженным временем. Процедуру все знали. Даже козопасы и рабы. Подъезжаешь или приходишь к стенам. Называешь стражникам имя – иногда даже свое настоящее имя, – заявляешь о желании сразиться на поединке за право войти в город. В тот же день или на следующее утро человек, вытянувший жребий, выйдет и будет с тобой сражаться.

Победитель ночевал в стенах города. Проигравший обычно погибал. Не обязательно, можно было сдаться, и тебя бы пощадили, но на это рассчитывать не стоило. Репутация Йормсвика стояла на том, что его воинов боялись, а если позволять сельским парням сражаться с тобой на поединке, и уходить живыми, и рассказывать об этом зимой, у горящего очага, в каком-нибудь окруженном болотами селе, то ты не так уж и страшен, правда?

Кроме того, живущим внутри стен было выгодно отпугнуть соискателя любым способом. Иногда боевую руну мог вытащить утром из бочки воин, который слишком рьяно гулял в таверне всю ночь, или с женщиной, или и там, и там, а иногда у ворот оказывался не просто деревенский недотепа.

Иногда приходил человек, который знал, что делает. Они все попали в город таким же образом. Тогда ворота распахивались и нового наемника приглашали войти под тем именем, которое он назвал, – в Йормсвике не придавали этому значения, у всех в прошлом осталась какая-нибудь история. Ему показывали его лежанку, харчевню и командира. Они были теми же, что и у того воина, которого он сменил, что могло сулить неприятности, если у покойного имелись друзья, как обычно и бывало. Но это была крепость для самых стойких мужчин в мире, а не теплое местечко в кругу семьи.

В пиршественные залы Ингавина попадают, погибая с оружием в руках. Тогда наступает время расслабиться в компании зрелых, ласковых, уступчивых дев и богов. На этой земле приходится драться.

Берн понял, что сделал ошибку, почти сразу же, как только прошел, пригнувшись, в низкую дверцу задымленной пивной у стен города. Дело было не в ворах – воины Йормсвика сами служили надежной преградой для пришлых бандитов. Дело было в самих наемниках и в здешних порядках.

Чужак, подумал он, молодой человек, явившийся один, летом, с мечом у пояса, мог находиться здесь лишь по одной причине. А если он собирается утром бросить вызов, то любой мужчина в этой плохо освещенной комнате (в которой было все же достаточно светло, чтобы увидеть, что он собой представляет) поступит разумно, постаравшись защитить себя и своих товарищей от того, что может произойти завтра.

Берн осознал, что его могут убить, когда было уже слишком поздно, хотя до этого не обязательно должно дойти. Сидящие на скамьях ближе всех к тому месту, где уселся он (слишком далеко от двери, еще одна ошибка), улыбнулись ему, осведомились о его здоровье, погоде и урожае на севере. Он ответил как можно короче. Они снова улыбнулись, поставили ему выпивку. Много выпивки. Один человек придвинулся поближе и предложил стаканчик с костями.

Берн сказал, что у него нет денег на игру, и это была правда. Они со смехом ответили, что он может поставить свой меч и коня. Он отказался. За столом снова рассмеялись. Крупные мужчины, почти все, один или два меньше его самого, но мускулистые и крепкие. Берн закашлялся в густом дыму зала. На двух открытых очагах жарили мясо.

Он вспотел: здесь было жарко. Он к этому не привык. Он спал под открытым небом уже две недели, пока ехал на юг по летнему Винмарку. Зеленые деревья и молодая трава, лосось прыгает в еще холодных, быстрых реках. Он скакал быстро после того, как напал на одного человека и ограбил его, отобрал меч и кинжал и несколько монет в кошельке. Не имело смысла являться к стенам Йормсвика без оружия. Он не убил того человека, возможно, совершил ошибку, но он пока еще не убил ни одного человека. Завтра ему придется это сделать, или он, весьма вероятно, умрет сам.

Кто-то со стуком поставил перед ним на стол еще одну оловянную кружку с элем, расплескав напиток.

– Долгой жизни, – сказал этот человек и прошел дальше, даже не потрудившись остаться и выпить вместе с ним. Они хотели, чтобы он напился до бесчувствия сегодня ночью, понял Берн, а утром был вялым и двигался медленно.

Затем он снова обдумал свое положение. Нет никакой необходимости бросать вызов завтра Он мог проснуться с больной головой и провести день, стараясь ее вылечить, а вызов бросить на следующий день или через день. И они это знают, каждый в этой комнате знает. Они все проделывали это раньше. Нет, его первая мысль была более мудрой: они хотели напоить его так, чтобы он сегодня допустил ошибку, ввязался в ссору, чтобы его искалечили или убили, когда они сами ничем не рискуют. Следует ли ему чувствовать себя польщенным, что они сочли нужным так его обхаживать? Он не дал себя обмануть. Здесь были самые опытные солдаты-наемники севера: они не рисковали без нужды. Победа в поединке у стен, когда ты вытянул боевую руну, не сулит славы, только риск. Зачем же рисковать, если можно этого не делать? Если глупый путешественник зашел в пивную в ночь накануне поединка, демонстрируя свой меч?

По крайней мере, Берн спрятал коня среди деревьев к северу от города. Гиллир уже привык оставаться стреноженным в лесу. Интересно, помнит ли жеребец конюшню Тонконогого? Как долго лошади помнят такие вещи?

Берн боялся. Но старался не показать этого. Тут он снова подумал о воде и той черной, как смерть, ночи, когда повел серого коня в море с каменистого берега. Он ожидал, что погибнет. Ледяная стужа, конец зимы, кто знает, что ждало его в проливе, под водой, от чего он спасся. Быть может, он выжил не зря? Была ли у Ингавина или Тюнира какая-то цель? Собственно говоря, возможно, и нет. Не такая уж он важная персона. Но все равно нет необходимости идти с открытыми глазами навстречу другой смерти сегодня ночью. Тем более после того, как он вышел живым из моря на берегу Винмарка на рассвете серого дня.

Он взял новую кружку и отпил совсем чуть-чуть. Большая ошибка – прийти сюда. От таких ошибок умирают. Но он устал от одиночества, от ночей, проведенных в лесу. Ему хотелось пробыть хотя бы одну ночь среди людей, услышать их голоса, смех, перед тем как погибнуть утром в схватке с наемником. Он не продумал все как следует.

Одна из женщин встала и направилась к нему, покачивая бедрами. Мужчины освобождали ей дорогу в узком пространстве между столиками, хотя и не упускали случая ущипнуть там, куда могли дотянуться. Она улыбалась, но не обращала на них внимания, наблюдала, как Берн смотрит на нее. У него уже кружилась голова. Эль после того, как он так долго не пил, дым, запахи, толпа. Здесь так жарко. Женщина только что сидела с кряжистым темнобородым мужчиной, одетым в звериные шкуры. Воин-медведь. Кажется, здесь, в Йормсвике, они есть. Он вспомнил слова отца: «Некоторые говорят, что берсерки прибегают к колдовству. Это не так, но избегай схватки с ними, если можно». Берн увидел сквозь дым очага при свете фонарей, что этот человек наблюдает за ним, пока женщина приближается.

Он вдруг разгадал и эту игру тоже. Встал как раз тогда, когда она остановилась перед ним, ее тяжелые груди колыхались под свободной туникой.

– Ты красивый парень, – сказала она.

– Спасибо, – пробормотал Берн. – Спасибо. Надо отлить. Сейчас вернусь.

Он протиснулся мимо нее. Она умело схватила его за причинное место. Берн с трудом удержался, чтобы не бросить виноватый взгляд на того самого могучего мужчину, от которого она только что отошла.

– Возвращайся скорее и порадуй меня, – крикнула она ему вслед.

Кто-то рассмеялся. Кто-то – крупный, русоволосый, с жесткими глазами – поднял взгляд от игры в кости.

Берн швырнул монету на прилавок и нырнул в дверь. Он сделал глубокий вдох; здесь, в ночном воздухе, чувствовался привкус соли, слышался шум моря, над головой сияли звезды, белая луна стояла высоко в небе. Те, кто сидел близко, должны были видеть, как он заплатил. И понять, что он не вернется.

Затем он быстро двинулся вперед. Он мог здесь погибнуть.

Было очень темно, не горели огни возле таверн, низких, беспорядочно разбросанных деревянных строений и комнат, где проститутки принимали мужчин. Темнота одновременно работала за и против Берна: его будет труднее найти, но он может легко налететь на группу людей, стараясь пробраться на север из этой путаницы строений. Берн был уверен, что его, спасающегося бегством чужака, с удовольствием схватят, чтобы допросить на досуге.

Он бросился в первый попавшийся темный переулок, почувствовал запах мочи и отбросов, спотыкался о кучи мусора, задыхался. Может, можно идти шагом? И тогда его не увидят убегающим?

Он услышал шум за спиной, у дверей пивной. Нет, нельзя просто идти. Необходимо спешить. Для них это будет развлечением, которое оживит ночь за стенами крепости, пока они ждут нового контракта и очередного путешествия. Способом не потерять боевую форму.

В темноте он налетел на бочку, лежащую на боку. Нагнулся, на ощупь поставил ее на дно. Крышки не было. Застонав от натуги, он перевернул ее, потея, и взобрался на нее, молясь, чтобы дно оказалось достаточно прочным. Оно было прочным. Он постоял, прикинул, как мог, расстояние в темноте и прыгнул на покатую крышу дома над ним. Уцепился, подтянул колено – ему мешал меч у бедра – и влез на крышу. Он понимал, что если в доме кто-то есть, они его услышат. И могут поднять тревогу.

Когда нет выхода, действуй так, словно то, что тебе нужно, сделать возможно.

Почему он сегодня ночью так часто вспоминает слова отца?

Распластавшись на крыше над переулком, он услышал на улице шаги трех или четырех человек. За ним охотились. Он глупец, сын глупца и заслужил ту судьбу, которая ждет его сегодня ночью. Он не думал, что они его убьют. Сломанная нога или рука избавит кого-нибудь от необходимости рисковать, сражаясь с ним завтра. С другой стороны, они пьяны и развлекаются.

Умнее сдаться?

Новые звуки. Еще одна группа.

– Смазливый маленький говнюк, – услышал он чей-то голос у начала переулка. – Мне он не понравился.

Кто-то рассмеялся.

– Тебе никто не нравится, Гурд.

– Поимей себя молотом, – ответил Гурд. – Или сделай это с тем козопасом, который воображает, что может стать одним из нас. – Раздался звук, который ни с чем нельзя спутать, звук клинка, выхваченного из ножен.

Берд решил, что сдаться – не слишком разумный выход.

Осторожно, придерживая свой меч, чтобы не мешал, стараясь не шуметь, он пополз по крыше. Ему нужно пробираться на север, уходить в поля, в лес. Он полагал, что они не настолько увлечены преследованием, чтобы бросить выпивку и отправиться искать его там ночью. А когда наступит утро, когда он подъедет к воротам и бросит вызов, он уже будет в безопасности. Хотя, возможно, это не лучшее описание того, что произойдет потом.

Берн мог остаться дома и отслужить еще два года. Мог устроиться где-нибудь на материке, придумать себе имя, стать слугой или работником.

Но не для этого он переплыл пролив ночью, держась за холку серого коня. Все умирают. Если умрешь у стен Йормсвика, возможно, меч в руке приведет тебя в чертоги Ингавина.

Берн не слишком в это верил, по правде говоря. Если бы это было так, любой крестьянин мог дать проткнуть себя мечом наемника и вечно пить медовуху с гладкокожими девами среди богов или до тех пор, пока Змей не проглотит Древо Жизни и время не остановится.

Не может все быть так просто.

Пробираться по крыше тоже было непросто, она была слишком покатой. Все они были покатыми, чтобы снег зимой соскальзывал вниз. Берн соскользнул боком, вцепился пальцами и сапогами, стараясь удержаться, услышал, как меч заскрипел о крышу. Оставалось лишь надеяться, что никто этого не услышал. Он снова полежал неподвижно, по спине тек пот. Никаких звуков внизу, кроме топота бегущих ног. Он медленно перевернулся, чтобы посмотреть в другую сторону.

На противоположной стороне еще одного узкого переулка стоял двухэтажный деревянный дом. Всего один, остальные все были одноэтажными, как и тот, на крыше которого Берн укрылся. Каменный дымоход тянулся вверх по внешней стене, не видной с улицы. Он позволял устраивать очаг для тепла и приготовления пищи на втором этаже. Выглядел он так, будто вот-вот упадет. На втором этаже имелось окно, выходящее на крышу. Деревянные ставни оказались открытыми. Одна висела криво, она нуждалась в починке. Он увидел свечу, горящую на подоконнике, которая освещала комнату, – и лицо девушки, которая смотрела на него.

Сердце Берна подпрыгнуло. Затем он увидел, как она приложила палец к губам.

– Гурд, – крикнула она вниз, – ты поднимаешься?

Снизу донесся смех. Они подошли совсем близко и стояли на улице, на противоположной стороне.