Текст книги "Место под солнцем (СИ)"

Автор книги: Гавриил Одинокий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– Ну… Усидеть, наверное, смогу, – Константин поскреб шею, – но целый день в седле – сомневаюсь. А если еще верхом сражаться – нет уж, увольте.

– Значит откидываем. В алхимики я думаю тоже не след соваться. Или золото заставят из свинца делать или на костре сожгут. Хотя химию припомнить не помешает в принципе. В будущем может пригодиться. Что остается – купец, врач или скоморох.

– Насколько я помню, скоморохов тоже преследовали, не так ли?

– Православная церковь их гоняла, а католическая вроде бы нет. Но это нам по другим параметрам не очень подходит. Ты жонглировать умеешь? А по канату ходить?

– Не, не умею. Я, если ты помнишь, еще в училище гимнастику терпеть не мог. Единственное, что я могу – это на гитаре сыграть, ну и спеть чего–то.

– У меня та же история, я еще на фоно немного могу. Мама меня в детстве к учителю музыки до шестого класса таскала как, наверное, каждого второго еврейского ребенка в Одессе. Вот только фортепиано еще тут не изобрели.

– Значит скоморохи тоже исключаются. А с врачами – ты что это, серьезно?

– Конечно мы с тобой не врачи. Но мама у меня врачом была и очень хотела, чтобы я им тоже стал. Она меня в детстве с собой в поликлинику брала. Книги мне про врачей подкладывала. Типа трилогии Германа «Я отвечаю за все»… Да и медицинская энциклопедия у нас дома стояла. Я больше картинки в ней рассматривал. Ну ты сам понимаешь, что подросток там ищет. Ну а потом, на флоте какую–никакую медицинскую подготовку дают. Так, что повязку наложить, рану обработать, из шока вывести могу. Даже роды принять. Тем не менее, по нынешним временам – это высший пилотаж. Они же пока ничего, кроме как клизму поставить или кровь пустить, не умеют. Ну травы еще может какие–то знают.

– Ох, что–то мне не по душе медицина, – Костя скривил кислую рожу.

– Понимаю, – улыбнулся Борис, – тебе, с твоими способностями торговаться, прямая дорога в купцы. Но я‑то так не умею.

– Слушай, – вдруг просиял Константин, – а давай–ка я буду купцом, а ты моим шкипером. Навигацию ты знаешь, людьми командовать умеешь. Пускай у нас какой–нибудь парусник будет. И давай он у нас разобьется, и вся команда кроме нас погибла. Вот тебе и причина для паломничества. И грехов особых не надо.

– Костя – ты гений. Великолепная идея. Так сказать, в благодарность за чудесное спасение. Надо только уточнить, что за корабль, откуда и куда шли, что везли. Да, кстати, и жить мы должны где–то на берегу. Вот только где?

– Ну какой корабль – это ты лучше меня знаешь. Везли мы, скажем, пеньку и меха из Новгорода по Волхову и на Балтику, например, в Люблин. А живем мы, ну скажем, в Клайпеде. То есть сейчас это Мемель.

– Заметано. А корабль у нас пусть будет, то есть был, когг одномачтовый, тонн так на сто шестьдесят – двести, с прямым парусом. Если я не ошибаюсь, сейчас в Европе в основном с прямыми парусами и ходят. Хотя нет, латинские паруса они косые, но на Балтике их не знали.

Около часа они отрабатывали легенду, вспоминали святые места в Европе и уточняли детали. А еще через пару часов друзьям пришлось отстоять вечернюю мессу в соборе монастыря вместе с монахами и полудюжиной других паломников. Служба шла на латыни и им оставалось только шевелить губами изображая молитву. На выходе все паломники бросали монетки в огромную медную кружку, прикованную к стене цепью толщиной в палец. Пришлось и Константину опустить монету в один су в эту кружку.

После этого, уплатив три денье за ночлег и ужин с завтраком, друзья получили по глиняной миске ячменной каши и тут оказалось, что ложками их никто обеспечивать не собирается. Все остальные паломники повытаскивали свои собственные ложки из–за пазухи или из котомок, и принялись за еду. Попытка выпросить ложки у монастырского повара не увенчалась успехом. Ложек у того, за исключением большого медного черпака, просто не было. Даже монахи приходили со своим инструментом.

– Ладно, – Борис потащил друга за локоть, – сейчас сообразим. Я тут кое–что видел.

За углом кухни стояла большая деревянная бадья со всякими очистками и объедками, а рядом немаленькая куча пустых раковин самых разных форм и размеров.

– Ну вот, – порывшись в куче, Борис вытащил две крупные раковины от мидий, – сейчас помоем и будет тебе ложка. Вот только ручку найду.

Действительно, через десять минут ложки были готовы. Борис выбрал из кучи хвороста, там же возле кухни пару прямых палочек с палец толщиной, быстро ошкурил их ножом и вставил раковины в расщепленный конец. Затем, достав из внутреннего карманчика сумки пару пластиковых стяжек для кабелей, он закрепил ими конструкцию.

– Готово, – он протянул импровизированную ложку другу, – на долго ее, конечно, не хватит. Завтра надо будет себе деревянные вырезать.

Они съели полу–остывшую кашу и, вернув миски на кухню, позаимствовали у повара деревянное ведро. Достав из колодца воды, умылись и, когда стемнело, устроились на нарах с соломенным тюфяком. Огня в странноприимном доме никто не зажигал. Только в ногах распятия у входа в барак теплились три небольшие свечки.

– Слушай, Костя, – Борис расшнуровал кроссовки и стащил их вместе с носками, – боюсь нам когти отсюда рвать надо. Что–то на нас и монахи и остальные паломники как–то косо смотрят.

– Так одежда и обувь наши для них непривычные, да еще ты их сам смущаешь. Они же в Европе два раза в жизни моются, а ты вдруг перед сном помыться решил, да еще с мылом. А когда зубы чистить начал – вообще туши свет.

– Да, это я не подумал. Привычка с детства перед сном зубы чистить. Ладно, давай спать – утро вечера мудренее.

Сунув свои сумки под голову вместо подушек, друзья растянулись на нарах. Обувь, от греха подальше, поместили между собой и стенкой. В полумраке возились, укладываясь спать паломники. Несмотря на сквозняки, дух в бараке стоял тяжелый. Пахло немытым телом, плохо выделанными кожами, какой–то плесенью. Да и сквозняк приносил не свежий воздух, а запахи близкой конюшни и хлева. Тем не менее, через какое–то время друзья перестали обращать внимание на вонь. Где–то через полчаса люди угомонились, но тут эстафету приняли мыши. Они с писком носились по полу, шуршали соломой, выискивая что–либо съедобное.

– Кошки на вас нет, – раздраженно почесываясь пробормотал Борис. Кроме мышей в бараке водились клопы или какие–то другие кусачие насекомые.

– Кошек в Европе пока мало, – Костя лежал на спине, закинув руки за голову, – это тебе не Египет с Персией. Там их всегда много было. Священные животные, блин. А у нас с Диной тоже кот есть – абиссинский, палевый. Красивый зараза и дети его обожают. И он их тоже любит. Никому себя тискать не позволяет, а им пожалуйста. Димка его за хвост таскает, а он только жмурится и мурлычет.

– Да, в Европе кошек еще и инквизиция тоже жгла, как дьявольское отродье, – Борис повернулся на бок и посмотрел на друга, – тем не менее, Костя, кончай комплексовать. Нельзя нам сейчас расслабляться, пропадем. Как там поется:

 
«Ты ж одессит Костя, а это значит,
Что не страшны тебе ни горе ни беда…»
 

Константин улыбнулся и шутливо ткнул Бориса кулаком в плечо. Несмотря на вонь и клопов, друзья вскоре задремали.

Где–то заполночь, чутко спящий Борис проснулся, услышав сопение над ухом. Приоткрыв глаза, он разглядел в полумраке физиономию одного из паломников, глазевших на процедуру их вечернего туалета. По–видимому, соблазнившись блестящими аксессуарами из несессера Гальперина, тот решил прихватизировать содержимое его сумки. Борис проснулся, когда воришка, пытался сообразить, как открывается застегнутая на молнию сумка. Так и не поняв, он достал из–за пояса нож и собрался было разрезать сумку. Борис, не вставая, схватил его за волосы и со всей силы припечатал мордой о топчан. Охотник до чужого добра на пару секунд впал в нирвану. Затем опомнившись, тихонечко заскулил, рванулся, и оставив в руках Бориса клок волос ретировался на четвереньках, капая кровью из носа. Борис, брезгливо отбросив сальную прядь, стал оттирать руку соломой. Больше друзей никто не беспокоил до самого утра.

Глава 6

(Бенедиктинское аббатство Сент–Сиприен, 1 сентября 1488 года)

Поутру паломников разбудил церковный колокол. Кряхтя и почесываясь люди потянулись в церковь – к утренней мессе. Друзьям ничего не оставалось делать как последовать за всеми. После ночного происшествия, вещи в бараке решили не оставлять, поэтому в храм пришли с сумками через плечо, в которые также поместили свое импровизированное оружие. Отстояв службу с изображением благочестия на лицах, они, с чувством исполненного долга, вместе с другими паломниками отправились к монастырской кухне, где получили еще по одной миске каши и по кружке кислого, не добродившего яблочного сидра. Сев на корточки у стены кухни, по примеру других паломников, они начали есть, когда Борис почувствовал, что на него кто–то смотрит. Подняв голову, он натолкнулся на полный злобы взгляд невзрачного мужичка с распухшим носом. Встретившись с Борисом глазами, незадачливый ночной гость уткнулся в свою миску и усердно замахал ложкой. Поев, друзья вернули миски на кухню и отправились к монастырскому колодцу. Почти одновременно с ними к колодцу подошел послушник – худой парнишка лет двенадцати на вид, в серой рубахе из грубого домотканого полотна и коричневых штанах чуть ниже колена, завязанных вокруг голени шнурками. Приволакивая деревянными опорками на босу ногу, он тащил два деревянных же ведра. Поставив одно на землю у колодца, он нацепил второе на крюк и начал раскручивать ворот. Достав ведро с водой, он отцепил его от крюка, поставил на землю и начал проделывать ту же операцию со вторым ведром.

– Антисанитария, гидрид их через ангидрит, – поморщился Борис, – не удивлюсь если они тут все животами маются.

Костя разговорил послушника и тот поведал, что у него задание наносить воду в конюшню, а также напоить скотину в хлеву. Да, животами братия мается довольно часто, но морового поветрия в округе не было уже больше пяти лет. А зовут его Поль и сам он из рыбацкой семьи. Отец со старшим братом три года назад попали в шторм и больше их никто не видел. Они после этого голодали целый год, так как мать со своим ткацким станком не могла их прокормить. Потом сестра ушла с житанами[13]13
  Житане – цыгане.


[Закрыть], а его мать уговорила пойти в послушники, чтобы с голоду не пухнуть. Жизнь в монастыре ему нравится. Работать, конечно, приходится много, зато кормят два раза в день. А в поселке многие живут впроголодь, так как налоги в королевскую казну и в казну графства плюс церковная десятина съедают три четверти доходов.

– Ну что Борь, рискнем водички набрать? – спросил Константин, когда послушник поволок ведра на конюшню.

– Придется, видимо, – Борис пожал плечами, – Делать нечего, родниковую мы уже выпили. Эх, котелком бы разжиться. Может у кузнеца купить можно будет.

Друзья притащили от поленницы несколько чурбаков и на скорую руку соорудили подставку для ведер у колодца. Когда послушник вернулся с пустыми ведрами, Константин объяснил ему, что ставить ведра надо не на землю, а на чурбаки, тогда грязь не будет попадать в колодец и животами они маяться будут меньше. А лучше вообще привязать одно ведро насовсем и из него переливать в другие. Подросток слушал их открыв рот. Пока Костя ездил ему по ушам гигиеническими речами, Борис вынул из его руки одно из ведер, достал воду из колодца и стал переливать ее в пластиковую бутыль. Полупрозрачная темно–зеленая бутылка ввела послушника в очередной шок. Причем больше всего его поразила завинчивающаяся пробка. Как выяснилось, стеклянные бутылки не были для него новинкой, но такой ровной и легкой, да еще и завинчивающейся, он никогда не видал. Костя показал ему клеймо «Made in China» и объяснил, что сделана сия бутылка на краю света в империи Цин и в здешних местах является большой редкостью.

Расставшись с потрясенным послушником, приятели решили отправиться в деревню, навестить кузницу. По дороге к воротам монастыря они задержались возле монашеских келий. На площадке собралось более двух десятков монахов, среди которых друзья заметили своего знакомого – брата Антонина. Подойдя ближе, они увидели одного из монахов сидящим на деревянном чурбаке в центре группы. Второй монах в подоткнутой рясе скоблил ему тонзуру, жутковато смотрящейся бронзовой бритвой. Вместо намылки использовался кусок бараньего жира. Тем не менее, орудовал монах шустро и умело, так что через пару минут его клиент поднялся с чурбака, протирая свежевыбритую тонзуру подолом своей рясы. Его место тут же занял другой монах. «Парикмахер» провел ладонью по его щетинистому подбородку, что–то буркнул и не спеша стал править свою бритву на куске воловьей кожи.

– Нам тоже не мешало бы побриться, – Константин поскреб свою собственную щетину.

– Но только не у него, – поежился Борис, – Бритвы–то у нас свои есть. Водички бы согреть надо. Вот котелок купим и побреемся.

Подошедший Антонин поведал им, что в монастыре эта регулярная процедура выбривания тонзуры происходит раза два в месяц. Кроме того, брат Поль – большой мастер и был когда–то известным цирюльником в Тулузе. Бороды братьям он тоже бреет и мозоли удаляет. А здесь, в монастыре он замаливает грех, так как перестарался, пуская кровь пациенту, так что тот помер.

Попрощавшись с Антонином, друзья продолжили путь к воротам, но тут их перехватил какой–то монах и велел следовать за собой. Выяснилось, что настоятель монастыря имеет обычай исповедовать всех новоприбывших паломников. Несколько ошалев от изумления, приятели безропотно последовали за монахом. Войдя в собор, они проследовали насквозь в его дальний предел. Указав на каменную скамью рядом с зарешеченным окошечком исповедальни, провожатый буркнул: «Дожидайтесь здесь», после чего развернулся и удалился не оглядываясь.

– Борь, а ты когда–нибудь исповедовался, – Николаев ткнул друга в бок, – мне так ни разу не приходилось. И вообще я не верующий.

– Не–а, не приходилось. Во–первых, меня тоже верующим назвать нельзя, а во–вторых в иудаизме нет вообще обычая исповеди, как в христианстве.

– Как это нет исповеди? А чем же тогда раввины занимаются? Ну кроме молитвы.

– Рабби – это вообще–то в переводе означает учитель. Имеется ввиду – учитель закона. Он может разъяснить, дать совет. Если на душе хреново – можешь прийти к нему, поговорить. Если рабби хороший – он пару слов скажет и как–то душу облегчает. Отец вот у меня тоже неверующий, коммунист был. А после маминых похорон он сидел неделю как каменный, в одну точку глядел. Дядя мой, мамин брат, привел к нам рабби. Тот с отцом часа три говорил, и он как–то ожил. Даже улыбнулся мне. И я сам один раз ходил. Когда мы с Надей разошлись. Вроде по–хорошему расстались, а на душе муторно. Поговорил и легче стало. Так, что умеют они кое–что. Я так понимаю, что и попы, и муллы этим тоже владеют. Конечно, если на догматика не попадешь, а таких в любой религии хватает. Но исповедоваться регулярно, с тем, чтобы тебе грехи отпустили – этого в иудаизме нет. Твои грехи – сам и искупай. Это Иисус придумал – на себя все грехи человечества взвалить.

В этот момент шторка на окошке исповедальне поднялась. Сквозь частую деревянную решетку был виден смутный силуэт человека в сутане.

– Подойди сюда сын мой, – сухой, надтреснутый голос из окошка выдавал человека в летах.

– Давай ты первый иди, – Гальперин подтолкнул Костю, – тебе все–таки объясниться с ним легче будет. И смотри не проколись. Держись нашей легенды. И обаяние свое включай.

– Ладно, не учи ученого, – Константин поднялся и направился к окошку.

Окошко исповедальни пришлось Николаеву на уровне груди и ему пришлось опуститься на колени на узенькую, обитую войлоком, скамеечку перед окошком. Теперь он находился лицом к лицу со священником, хотя лицо в деталях как раз разглядеть было невозможно. Лишь общие черты проглядывались сквозь частую решетку. Напряженное молчание повисло в воздухе. Священник молчал, перебирая четки и ожидая ритуальной фразы начала исповеди, а Костя молчал, так как не имел абсолютно никакого понятия что говорить. Минуты через полторы священник не выдержал.

– Что же ты молчишь сын мой? Покайся в грехах своих перед лицом спасителя нашего Иисуса Христа и пречистой девы Марии.

– Прошу прощения, монсеньор, – Костя был явно озадачен, Незнание формулы выбило его из колеи, – Не знаю я, что сказать. Грехов вроде на мне особых нет, не убивал, не обманывал, родителей почитаю, жену и детей своих люблю.

– Не называй меня так сын мой, – голос священника звучал мягко, – я не удостоен епископского сана. Я всего лишь настоятель этой скромной обители. Обращайся ко мне просто «падре». И именно сейчас впадаешь ты в грех гордыни, ибо безгрешны лишь Иисус и мать его – пресвятая дева Мария. Даже святые апостолы грешили. Человек рожден в грехе и не грешить не может. Лишь святая церковь наша может очистить раскаявшегося грешника. Для этого и существует таинство исповеди. Я постараюсь помочь тебе. Как давно ты не был на исповеди?

– Давно падре, даже не припомню, когда это было. Я же купец – почти все время путешествую.

– Не ищи себе оправдания сын мой. Ты же не с сарацинами только торгуешь, но и в христианских городах бываешь. Везде храм найти можно, а в храме священника. К мессе–то, ты когда последний раз ходил?

– Как раз в прошлое воскресенье, в Тулузе, – Костя быстро прикинул расстояние, которое можно было одолеть пешком, – а до того, месяц назад в Париже, в Нотр Дам.

– Хорошо, повторяй за мной: «Прости меня падре, потому как грешен я», и перекреститься не забудь.

Константин повторил за священником сакраментальную фразу и обмахнул себя крестным знамением. Борис тем временем внимательно следил за другом и, напрягая слух, пытался уловить каждое слово.

– Погряз ты в грехе сын мой, – в голосе аббата прорезался металл, – даже крестишься ты как византийские схизматики. Скажи мне, сомневался ли ты в господе нашем Иисусе Христе?

– Не сомневался, падре.

– Признаешь ли ты католическую церковь, как единственную истинную церковь?

– Признаю, падре, – Константин был слегка напуган своей ошибкой и решил поддакивать священнику как можно больше.

– Признаешь ли ты папу Иннокентия VIII наместником господа на земле?

– Признаю падре.

Последующие две дюжины стандартных вопросов прошли для Кости более–менее благополучно. Он признался лишь в грехе поминания имени господа всуе и нерегулярном посещении мессы. К концу обязательной процедуры голос монаха снова подобрел и когда вопросы закончились Николаев облегченно вздохнул, предвкушая окончание исповеди, но не тут–то было.

– Расскажи мне о себе, сын мой, – решил утолить информационный голод настоятель, – что подвигло тебя на паломничество? Как ты в нашей скромной обители оказался?

– Купец я падре, начал Константин изложение легенды, – живем мы в Мемеле, на берегу Балтийского моря. Торгую я с Германией и Польшей, с Московией и Данией. Со свеями и уграми, с армянами и сарацинами. Даже с узкоглазыми из империи Цин пересекаться приходилось.

– А король у вас кто, – поинтересовался настоятель.

– Даже и не знаю точно падре, – искренне затруднился с ответом Константин, – из Ягеллонов кто–то, а как зовут – не помню. Дело в том, что в наших местах власти у короля нет на самом деле. Магистр у нас правит. Тевтонского ордена рыцари. Они язычников в христианскую веру обращают по болотам литовским. А у нас замок орденский стоит. И торговый посад рядом. Вот там я и живу. Жена у меня, детей двое. Только я их давно не видел.

– А что же так? – спросил аббат.

– Прошлой осенью плыли мы в Любек с товаром, как тут буря разыгралась. Ветер паруса сорвал. Носило нас по морю пол дня. Корабль и не выдержал, рассыпаться начал. Только мы с напарником моим и спаслись. За мачту уцепиться успели. Товар весь погиб и казна корабельная. Но не этого жалко, а двенадцать человек из команды без покаяния сгинули. Мы тоже спастись не чаяли, окоченели совсем. Но господь смилостивился, подобрала нас на утро ладья из Данцига. Вернулись мы домой, пришли в костел, чтобы свечку за спасение поставить, а священник наш и говорит: «Господь вам милость свою даровал, но должны вы матросов своих отмолить перед богом». Посоветовались мы с ним и решили по святым местам пойти, иконам чудотворным и святым реликвиям поклониться. Просить за товарищей наших, что без отпущения грехов умерли.

– Богоугодное дело, – одобрил настоятель, – куда же вы направились?

– Первым делом пошли мы в Ченстохов. Поклонились там святой иконе богоматери, которую сам Лука–апостол писал. А оттуда в Вену пошли. В соборе святого Стефана у мощей великомученика молитву вознесли.

– Помню, помню, – одобрительно молвил священник, – был я там много лет назад, когда в Риме учился. Оттуда, наверное, в Рим пошли?

– Нет, падре, – Константин покачал головой, – оттуда мы в Магдебург отправились. Поклонились мощам святого Морица–великомученика. А потом мы в Кельн пошли, где мощи волхвов хранятся.

– Знаю, – подтвердил аббат, – собор еще там строят вместо сгоревшего. Уже лет сто, наверное. Закончили наконец?

– Что вы падре, – Константин помнил, что строительство Кельнского собора завершилось только в девятнадцатом веке, – уж очень собор огромный. Его еще и на половину не построили. А затем мы Трир и Аахен посетили. Там много святых реликвий хранится. А потом мы в Париж направились, поклониться мощам святой Марии Магдалены. Оттуда, через Орлеан и Лимож мы в Тулузу больше месяца шли. Там нам про вашу обитель рассказали и мы, по дороге в Марсель решили к вам зайти.

– А дальше куда направитесь? – поинтересовался настоятель.

– В Риме мы хотели наше паломничество закончить, – Константин наклонил голову и перекрестился, на этот раз правильно, – если Господу будет угодно.

– Долгий путь вы прошли и благое дело делаете, – монах перекрестил его распятием, – отпускаю тебе грехи и буду молиться за вас.

Наконец аббат отпустил Костю, наказав прочесть по пять раз «Pater Nostris» и «Ave» и предложив сделать пожертвование во славу церкви.

– Прошу прощения святой отец, – Константин решил хоть как–то задобрить аббата, – у нас, к сожалению, не осталось серебра на приличное пожертвование. В Тулузе на рынке украли у нас кошель. Позволительно ли будет сделать церкви в вашем лице подарок в виде заморской диковины, которой даже у короля нет?

– Безусловно, – в голосе аббата прозвучало любопытство, смешанное с осторожностью, – но только если это не связано с колдовством и прочими происками врага рода человеческого.

– Что вы, падре, ничего богопротивного. Вы можете проверить это с помощью святой воды, – Константин вытащил из кармана куртки одноразовую гелевую ручку и пропихнул ее сквозь решетку исповедальни, – это чудесное перо, привезённое с Востока, может писать целый год без чернил и не ставит кляксы. Только осторожно, оно хрупкое и может сломаться.

– Благодарю тебя сын мой, – аббат явно был доволен подарком, – ты можешь идти. И позови своего спутника.

– Но мой спутник не знает языка, – попытался отмазать друга Константин.

– Ничего, зато я знаю шесть языков. Как–нибудь мы сумеем с ним объясниться.

Костя вернулся к скамье и вкратце передал Борису суть разговора. Гальперин занял место перед окошком исповедальни, и решил взять инициативу в свои руки. Он обратился к аббату по–русски. Прокол – аббат явно не знал этого языка и ответил Борису на латыни. С грехом пополам построив фразу, Гальперин дал понять, что латынью он владеет недостаточно хорошо. Монах перешел на греческий, но тут дела обстояли еще хуже. На испанском дело пошло чуть лучше, чем на латыни, но, по мнению аббата, недостаточно хорошо и он перешел на арамейский, который для Бориса прозвучал как искаженный иврит. Ответ на иврите аббат также понял. Процесс, что называется, пошел. Для каждого из участников, собеседник говорил с ошибками, но более–менее понятно. Настоятель, видимо утомившись языковыми поисками, не слишком прессовал клиента, а Борис, пользуясь опытом предшественника, старался следовать формуле и согласованной легенде. В дополнении к Костиным грехам он покаялся в использовании проклятий в отношении своих матросов. Попытку оправдаться тем, что все шкиперы ругаются и иначе, мол матросы не будут выполнять команды, аббат не принял. В результате, наложенная епитимья содержала в два раза больше «Ave».

– Откуда ты язык знаешь, – поинтересовался настоятель после завершения исповеди.

– Я и по–арабски объясняться могу, – не растерялся Борис, – был я в святой земле, падре. Попал я в плен к османам и продали меня в рабство в Акко. Пока не выкупили, три года там провел.

Аббат заинтересовался и начал расспрашивать. В ответ, Гальперин описал ему в подробностях старый Иерусалим. Упомянул, что спускался в темницу в которой содержали Иисуса перед казнью и прошел его крестным путем по виа де ла Росса.

Монах слушал с большим интересом, благоговейно прижимая распятие к губам. Тем не менее, к концу рассказа аббат начал понемногу ерзать. Видимо сидение на жесткой скамье исповедальни утомило его.

– А что за процедуру ты выполнял после ужина, сын мой? – поинтересовался аббат, когда Борис закончил.

– Зубы я чистил, падре. Обычай у нас такой – толченным мелом зубы чистить. Из рта не пахнет и зубы меньше портятся. Из Индии этот обычай пришел. Только там для этого палочки сандалового дерева используют. А у нас сандал не растет, поэтому щетки из щетины делают. Вот мне уже почти тридцать пять лет и все зубы целые, – Борис оскалился, демонстрируя зубы, благоразумно умолчав про четыре фарфоровые коронки.

– Зубную боль господь посылает за грехи наши, – наставительно изрек монах.

– Значит немного я грешил, – развил сентенцию Гальперин, – раз у меня зубы не болят.

Аббат хмыкнул и, благословив, отпустил Бориса.

Время уже приближалось к полудню, когда друзья, облегченно вздохнув, вышли из храма и вновь направились к воротам.

– Уф–ф–ф, утомил – Константин демонстративно смахнул пот со лба.

– Это мы еще легко отделались. Видимо подарок твой его впечатлил. Да и я ему про святую землю баки залил. – Борис раздраженно поморщился, – Ох, не люблю я притворяться. Не нравится мне этот цирк. Чтоб я так жил, если еще раз пойду исповедоваться.

– А–а–а, ну его к монахам, – махнул рукой Костя, – а притворяться нам все равно придется. Нельзя же нам объявлять, что мы из будущего.

– Ну к монахам ему далеко идти не надо, – Борис усмехнулся, – он и сам монах и вокруг него почти одни монахи. А насчет притворяться – ты прав. Хотя опасность здесь имеется. И опасность очень серьезная.

– Какая же тут опасность? Легенду мы, вроде, хорошую сочинили. Не думаю, что они нас расколоть могут.

– Дело не в легенде. Я вот только что сообразил, что притворяться католиками – опасно. Когда этот поп засек, что ты по православному перекрестился, у меня, честно говоря, душа в пятки ушла. Дело в том, что если ты себя католиком объявляешь, то при нарушении канона тебя инквизиция за очко может взять только так. Вот возьми евреев – просто потому, что я историю своего народа немного лучше знаю. Их изгоняли, погромы устраивали, просто вырезали всех, включая младенцев, как Богдан Хмельницкий. Ваня Грозный, к примеру, всех, кто креститься отказался, в Десне утопил. Но это все хоть и с одобрения церкви, но не самой церковью. А вот выкрестов, которых засекли или просто заподозрили в тайном исповедовании иудаизма – инквизиция на них отрывалась по полной и дело заканчивалось костром почти без исключения. Да и с протестантами аналогично поступали. Вспомни «Тиль Уленшпигель». Хорошо еще, что мы к бенедиктинцам попали. У доминиканцев, боюсь, мы бы уже на дыбе висели.

– Ну Борь, ты загибаешь, – Костя явно не воспринял угрозу всерьез, – по–моему, не так все страшно. Какая в конце концов разница? Ну станем католиками, будем «Pater Nostris» бормотать. Как еще скажет Анри IV: «Париж стоит мессы».

– Нет Костя, – Борис покачал головой, – я креститься не буду. Я – еврей и им останусь.

На этом разговор прервался. Дежурный монах открыл им калитку. Друзья вышли за пределы монастыря и направились к городской площади.