Текст книги "Место под солнцем (СИ)"

Автор книги: Гавриил Одинокий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– Ну что же, посмотрим куда ведет эта дорога. И давай быстрее пойдем. Может найдем там что–либо поесть, а то у меня уже кишка кишке бьет дубинкой по башке.

– Думаешь у меня в животе не бурчит?

Дорога шла вдоль берега реки и была пустынна по раннему часу. Долина постепенно сужалась и поросшие лесом холмы приблизились. Следов человеческого жилья пока не наблюдалось, только небольшие купы деревьев виднелись то тут, то там. Солнце поднималось и начало припекать. Борис стащил с себя свитер.

– Жарковато становится, – пожаловался он. Заведя руку за спину, он достал из своего рюкзака пластиковую бутылку, сделал один глоток и завинтил крышку, – вода пока есть, но вообще–то надо экономить, мало–ли что.

– Река же рядом, – Константин показал рукой, – наберем если что.

– А черт его знает, может там зараза какая. Дезинфицирующих таблеток у нас нет и вскипятить воду не в чем. Понос ни тебе ни мне не нужен, а тем более холера какая–нибудь.

Дорога, тем временем, вошла в небольшую рощицу.

– Смотри, вот это уже лучше, – Борис протянул руку, – колодец.

Шагах в десяти от дороги возвышалось на метр с небольшим каменное кольцо, сложенное из неотесанных булыжников. Рядом с ним находилось узкое и длинное каменное корыто, выдолбленное из того же туфа. Друзья приблизились и заглянули в колодец. Вода в нем стояла неглубоко, не более четырех–пяти метров, но ни ворота, ни веревки с ведром не было видно и в помине. Только на дне желоба блестела небольшая лужица.

– Видать ведро с веревкой они с собой носят, – Борис показал на желоб, – скотину поить.

– Да–а–а…. Близок локоть, да не укусишь, – разочарованно протянул Костя.

– Кстати об укусить, – Борис отошел от колодца на пару шагов, подпрыгнул и, наклонив ветку, сорвал несколько мелких, немного побольше вишни, диких яблок, раскусил одно и сморщился, – Кислятина, зато натуральная. Никаких тебе пестицидов, держи, – он протянул пару яблочек другу.

Съев, наверное, по дюжине дичков на нос они как–то заглушили чувство голода и уже было собрались продолжить путь, когда их внимание привлек посторонний звук.

– Кто–то едет, – Костя прислушался, – точно, копыта… И сбруя бренчит. Медленно едет, шагом.

Друзья отошли и стали за деревьями так, чтобы их не сразу было бы видно с дороги. Константин, на всякий случай, нащупал в кармане газовый баллончик, а Борис положил руку на черенок лопатки.

Из–за деревьев показался всадник и немедленно свернул к колодцу.

– Слушай, что за зверь такой? – еле слышно спросил Костя, – морда вроде лошадиная, низковат только – как пони, но уши больно длинные. И хвост какой–то странный.

– Мул это. Ты что, не видал их никогда, – также шепотом ответил Борис, – ты лучше на мужика смотри.

– Не–а, не видал. А мужик что – монах наверное. Католический. Вон – плешь выбритая.

Человек верхом на муле был, действительно, одет в запыленную коричневую рясу с откинутым капюшоном. На ногах у него были покрытые пылью веревочные сандалии на деревянной подошве. В стриженных под горшок черных волосах, пробивалась седина. Начавшая зарастать тонзура, подтверждала слова Константина. На обветренном, загорелом лице выделялись кустистые брови. На вид ему можно было дать лет 45–50.

– Видимо христианство тут также есть, – тихо сказал Борис, – надо бы с ним поговорить.

Тем временем, всадник спешился, отцепил от поклажи, громоздившейся позади седла, кожаное ведро, размотал веревку, заменявшую ему пояс, привязал ее к ведру и наклонился над колодцем. Первое ведро с водой он вылил в желоб, куда немедленно сунул свою морду мул. Затем он достал еще одно ведро воды и прильнул к его краю губами. Пил он жадно и не заметил друзей, которые вышли из–за дерева и приблизились к колодцу.

– Доброе утро, падре, – поздоровался по–французски Константин.

От неожиданности монах выронил ведро и, схватившись за висевшее на груди распятие, что–то забормотал на латыни. Секунд через пятнадцать, разглядев, что подошедшие путники не держат в руках оружия и, вроде как, не собираются покушаться на его жизнь, он успокоился и перекрестил обоих распятием. Затем, взглянув на посохи в руках молодых людей, он разразился длинной фразой, из которой Борис практически ничего не понял. Константин однако не растерялся и начал, хоть и запинаясь, что–то монаху объяснять. Тот кивал и задавал новые вопросы.

– Слушай, на каком это вы, – тихо спросил Борис, дождавшись паузы, – а то я только пару слов разобрал. Вроде на французский и похоже, но не совсем. И латинские слова вроде проскакивают.

– Это осситан – провансальский диалект. На юге Франции на нем многие говорят, а мы здесь уже три года отдыхаем, вот и я нахватался, – пояснил Костя, – он предположил, что мы паломники и идем поклонится мощам святого Сиприена. Я сказал, что да, мы идем именно туда и, что мы издалека, поэтому ты мол совсем языка не знаешь, а я знаю, но плохо. Он спросил откуда мы, а я сначала хотел сказать, что из России, а потом вспомнил, что там католиков не любят и сказал, что из Литвы. Он еще спросил в каких еще святых местах мы были, так я сказал, что ты мол был в святой земле, а потом мы вместе поклонялись ченстоховской богоматери, а потом мощам святого Морица. Это в Магдебурге, я случайно вспомнил, мы с Динкой в свадебное путешествие по Австрии и Германии ездили, так нас на экскурсию возили в это место. Он впечатлился, но не очень верит – говорит, что одеты мы больно странно и еще, что мы недостаточно поизносились для такого путешествия. Так я ему на твои джинсы потертые показал. Это его немного успокоило, а также то, что имена у нас христианские.

– Получается, что географически мы примерно в том же месте где и были, – Борис почесал голову, – давай расспроси его еще. У тебя вроде неплохо получается. Надо же понять куда мы попали.

Пока друзья объяснялись, монах одел мулу на шею торбу с отрубями и достал из седельной сумки несколько слегка зачерствевших лепешек и приличный кусок козьего сыра. Борис набрал в ведро свежей воды, и путники уселись на траву. Едва Борис вытянул ноги, как монах, выпучив от удивления глаза, начал тыкать пальцем в рифлёную подошву кроссовок и что–то спрашивать. Оказалось, что он интересуется из шкуры какого зверя сделаны эти подошвы. Он мол видел и слоновую кожу, но даже она не такая толстая. Константин, не растерявшись, начал впаривать ему басню про морского зверя – моржа, который водится далеко на севере и спит на льду, а потому ему нужна такая толстая шкура, чтобы не замерзнуть. Тот только восхищенно ахал и качал головой.

Монах оказался очень общительным и совсем не жадным. Друзья перекусили хлебом с сыром, запивая его колодезной водой и за это время узнали, что его зовут брат Антонин, что он второй помощник келаря бенедиктинского аббатства святого Сиприена и возвращается он из Авиньона, куда его посылал настоятель с письмом к епископу. На вопрос, почему дорога такая пустая, инок ответил, что сегодня воскресенье и все добрые католики сейчас в храме слушают мессу. Он тоже должен был вернуться еще вчера, но его мул расковался и, вообще упрямая скотина идет только с такой скоростью, с какой сама хочет. А в аббатстве у них более семидесяти братьев и еще две дюжины послушников и хорошо, что последние три дня он был в дороге, так как путешествующим пост соблюдать не обязательно, а настоятель с этим очень строг и кроме хлеба и воды по пятницам братьям ничего не позволяется. Еще они узнали, что Антонину сорок один год и всю жизнь он провел в монастыре. Сначала, конечно, в приюте при монастыре, поскольку мать его умерла при родах. А отца он своего не знает и знать не желает, поскольку это был один из богопротивных английских солдат, который снасильничал честную девушку в самом конце войны. И вообще жизнь в последние годы лучше стала, а то, после искоренения альбигойской ереси и начавшейся вскоре войны, Лангедок совсем запустел. Но сейчас крестьяне стали возвращаться. Разводят коз и овец, закладывают виноградники. С тех пор как парламент Тулузы получил право назначать баронов и, соответственно снимать тех из них, кто не наводит порядок в своих землях, разбойников в основном повывели, хотя из Баскии иногда еще набегают довольно большие шайки, да пираты тунисского бея шалят вдоль побережья.

– Слушай Костя, – Борис, выслушав перевод последней сентенции монаха, был серьезно обеспокоен, – он действительно сказал про «альбигойскую ересь»? Но это же было в 12–м веке, или начале 13–го, насколько я помню. Неужто нас в прошлое занесло. Надо срочно выяснить какой сейчас год.

– Сейчас попробую, – Константин дождался пока монах на секунду замолчал, чтобы перевести дух и влез с вопросом, – Падре, а кто же у вас здесь правит? Нежели парламент, как в языческом Риме?

– Что ты, что ты, – замахал руками монах, – как можно сравнивать христианнейшую Францию с погаными язычниками. Наш король Шарль VIII Валуа был помазан на царство по всем правилам в Реймсском соборе пять лет назад. А до него правил больше двадцати лет его отец Луи XI. Правда король еще очень молод и пока ему не исполнится 21 год регентом при нем его сестра, Анна Французская с мужем. А парламент подчиняется графу Тулузы и решает в основном земельные и налоговые вопросы. В Париже тоже парламент есть, и он подчиняется королю.

– Прошу прощения, падре, – Николаев извиняюще развел руками, – до наших мест эти новости не доходят, да и вообще, мы уже почти год как путешествуем по святым местам, так что даже счет времени потеряли. Не подскажете какой день нынче?

– Странные вы паломники, – монах преисполнился подозрительности, – как же молитвы–то святым возносите, не зная дней праздничных. Грех это. А день нынче воскресный, августа последний день и год от рождества спасителя нашего тысяча четыреста восемьдесят восьмой.

Борис, который понял числительные без перевода, только присвистнул.

Тем временем, монах собрал остатки еды, заново перепоясался и явно вознамерился продолжать свой путь. Пока он подтягивал упряжь своего мула друзья тихонько обсуждали полученную информацию.

– Да–а–а Костя, попали мы с тобой в средневековье, – Борис был явно шокирован, – ни фига себе. Вот уж не ожидал.

– Война фигня – маневры главное. Придумаем что–нибудь, обмозговать только это дело надо. Как бы нам сейчас еды раздобыть, да и отдохнуть где–то надо. А то загнемся. Давай с ним сейчас до города дойдем, а там и решать будем.

– Принимается, давай договорись с ним.

Бенедиктинец не возражал против попутчиков. Видно путешествие в одиночку не радовало его общительную натуру. Через несколько минут он вывел мула на дорогу и влез в седло. Молодые люди пристроились по сторонам и чуть сзади.

Глава 5

(Сент–Сиприен, 31 августа 1488 г.)

Мул двигался неспешным шагом, не обращая внимания на понукания монаха. Друзья шли молча, краем уха слушая разглагольствования брата Антонина. Константин тосковал об оставшейся в будущем семье и прикидывал, сумеет ли жена справиться без него с бизнесом. Борис чесал в затылке, пытаясь вспомнить все что он когда–либо читал о средневековой Европе.

– Слушай Костя, получается, что война, про которую он говорил – это столетняя война. Она как раз где–то в середине пятнадцатого века закончилась.

– Это что, та в которой Жанна Д'Арк геройствовала?

– Она самая. Надо бы Антошу спросить знает ли он про нее. Не мешало бы выяснить насколько этот мир от нашего отличается.

Константин прервал инока, который пересказывал, неизвестно кому, какие–то подробности из жизни святого Сиприена, и начал задавать вопросы. Монах охотно поведал, что война действительно продолжалась больше ста лет, и что Орлеанская Дева действительно способствовала перелому в ней и была сожжена на костре пособниками англичан по обвинению в колдовстве. А также то, что его святейшество позднее отменил приговор в колдовстве и полностью оправдал ее.

Тем временем, вдоль дороги появились кое какие поля, с которых уже собрали урожай, огороженные камнями пастбища с козами, овцами и редкими коровами. Между ними виднелись крестьянские домишки с тростниковыми крышами. Впереди показалась церковная колокольня. Бенедиктинец показал на нее рукой и объявил, что они уже почти пришли и как раз успеют к обедне.

Сент–Сиприен оказался совсем непохож на город. Так – не очень большое село. Меньше сотни не слишком презентабельных домишек за глинобитными заборами беспорядочно сгрудились вокруг немощёной площади на которой стояло единственное здание из тесанного камня – церковь. Чуть дальше, за окраиной, однако виднелось каменная стена высотой метров восемь, за которой была видна еще одна колокольня. Это и было аббатство ордена бенедиктинцев. Мул, почуяв родную конюшню, сам повернул к воротам и ускорил ход. Друзья последовали за ним.

Подъехав к тяжелым деревянным воротам, крест–накрест окованным железными полосами, брат Антонин стукнул, потемневшим от времени бронзовым кольцом. В воротах открылось маленькое окошко, в котором показалось лицо еще одного монаха. Увидев собрата, он молча кивнул и окошко закрылось. Минуты через две заскрипели плохо смазанные петли и одна створка ворот слегка приоткрылась, пропуская путников. Пройдя ворота, они оказались под каменной аркой. По обеим концам ее, на ржавых цепях висели железные решетки, а в потолке арки были оставлены отверстия с равномерным шагом. Из ниши у ворот выступил монах–привратник и заговорил с братом Антонином.

– Это, наверное, чтобы смолу горячую лить или кипяток, если враги прорвутся через ворота, – Борис кивнул в сторону отверстий, – серьезное оборонительное сооружение по нынешним временам. Кстати, Костя ты с курением воздержись пока. Табака в Европе еще не знают, испугаться могут.

Тем временем монахи закончили свой разговор и Антонин, махнув друзьям следовать за ним, провел их во двор аббатства. Прямо перед ними возвышался собор, раза в два больше деревенского. Справа за галереей просматривались многочисленные двери монастырских клойстеров. Однако Антонин показал им на узкое одноэтажное здание слева от собора и пояснил, что им туда. Это мол странноприимный дом, сиречь общежитие для паломников и там они могут заночевать всего за один денье[8]8
  Денье (фр. denier от лат. denarius – денарий) – французская средневековая разменная монета, которая была в обращении во всей Западной Европе со времён Меровингов. Изначально серебрянная, со временем все больше обесценивалась и к середине 18–го века вышла из употребления. В XII – XV веках денье чеканился из низкопробного серебра содержащего более половины меди. Монета весом 1.16 г. содержала 0.365 г. серебра.


[Закрыть] с носа. А еще за обол[9]9
  Обол – медная монета равная половине денье.


[Закрыть] они могут получить по миске каши или супа утром и вечером.

– Блин, Костя, – Борис озадаченно повернулся к другу, – у нас же денег местных нет. Что делать будем? Эти денье – они как, медные или серебряные?

– Да, – Константин почесал в затылке, – боюсь, что ни Визу, ни Мастер Чардж они не примут. Мелочь наличная у меня кое–какая есть. И российская и в евриках. Может сойдет?

– Мелочь у меня тоже есть, – Борис расстегнул молнию на маленьком часовом карманчике у пояса и выудил оттуда несколько монет. Глянул на них и быстро сунул обратно, – Боюсь не пойдет. На них же год явно выштампован.

Константин повернулся к монаху и принялся объяснять, что они за время паломничества поиздержались и нельзя ли как–то обойти этот момент с деньгами. Может быть можно отработать плату за постой. Монах в ответ разразился целой проповедью и раздраженно ткнул пальцем сначала в сторону Бориса, а затем указал на Костину правую руку.

– Его опять подозрения одолели, – Костя перевел другу, – мол какие–то мы неправильные паломники. Он мол с нами в пути хлебом поделился, так как Христос делиться завещал, а мы не то, что пожертвование в храм не хотим сделать как все нормальные католики, но даже за ночлег и еду мылимся не заплатить. И не такие мы мол бедные, если ты на шее сарацинский амулет носишь, в котором серебра не меньше чем на пять ливров[10]10
  Ливр – основная серебрянная монета Франции с середины XII и до XVIII веков. 1 ливр равен 20 су или 240 денье.


[Закрыть]. И мое кольцо обручальное помянул – золота мол там на два–три экю[11]11
  Экю – французская золотая монета. Введена в обращение Луи IX в 1266 г. В описываемое время оценивается несколько более чем в полтора ливра (36 1/2 су)


[Закрыть]. Он бы, мол, еще понял бы, если бы это у тебя было распятие. Еще и про одежду с обувью упомянул, что очень даже не дешевая. А я, кстати и не заметил, что у тебя там что–то на шее.

– Это он мою хамсу[12]12
  Хaмса – защитный амулет в форме ладони, которым пользуются евреи и арабы. Другое название – «рука бога». Слово «хамса» имеет семитские корни и значит «пять». Как правило, хамса бывает симметричной, с большими пальцами с двух сторон, а не копирует анатомическую форму ладони. Хотя её широко используют и иудеи, и мусульмане, она существовала ещё до возникновения этих религий и была связана с богиней Танит, лунной богиней финикийцев, покровительницей города Карфаген


[Закрыть] разглядел, – Борис потянул витую серебряную цепочку из ворота рубахи, – действительно, если другого выхода нет, то можно ее продать, хоть и жалко – это Надин прощальный подарок. Как бы только сделать, чтобы нас не очень надрали. Ты ему скажи, что нас обокрали, а потому с наличностью туго.

Константин повернулся обратно к монаху и помогая себе жестами стал объяснять, что у них был полный кошель серебра, но на рынке в Тулузе, куда они зашли купить провизию, у них этот кошелек украли и потому у них ни монет, ни хлеба. Но если уважаемый Антонин подскажет, кто может дать хорошую цену за приносящий удачу амулет из святой земли, то они с радостью пожертвуют монастырю пару ливров. Сменив гнев на милость, Антонин поведал друзьям, что здесь в округе монастыря никто у них такую вещь не купит. Поселок бедный и жители сами серебра не имеют. Разве, что у содержателя таверны пара ливров найдется. Даже за крестины или отпевание расплачиваются сырами, вяленой рыбой или, в лучшем случае, вином. Ближайшая ювелирная лавка находится в Перпиньяне – полдня пути верхом, но хорошую цену там тоже не дадут, потому как владелец лавки Хьго – отменный пройдоха и может вообще обмануть. Вызовет стражу и заявит, что это вы у него украли. А за хорошей ценой надо ехать либо в Каркасон, либо в Марсель, но туда хорошо если за неделю доберешься. Кроме этого продать или заложить серебряные, или золотые вещи можно у портовых менял в Канэ или у ломбардцев, но эти только на вес серебра возьмут. И вообще, с тех пор, как прадед нынешнего короля изгнал евреев из Франции, ювелиров стало совсем мало и хорошие украшения только из Италии или Андалузии привозят. Ничего больше он посоветовать не может, но может быть брат келарь подскажет что–либо путное.

Келарь оказался коротконогим толстяком с лиловым носом – явным поклонником Бахуса. Он долго разглядывал серебряную, украшенную цветной эмалью хамсу, удивленно цыкал и качал головой, но посоветовать ничего нового не смог. Однако, его лично заинтересовала цепочка. Он повосхищался витым плетением и потом предложил за цепочку десять су. Борис уже хотел было согласиться, но тут инициативу перехватил Константин.

– Ты что, сдурел, – он схватил друга за руку, – цепочка весит столько же, сколько и твоя хамса. Он нас за лохов имеет.

В результате получасовой торговли, цепочка перекочевала к келарю, а друзья разбогатели на два ливра и шесть су.

– Ну ты здоров торговаться, – Борис спрятал хамсу без цепочки в часовой карманчик, – прямо как цыган на ярмарке.

– А ты на его довольную рожу посмотри, мы еще продешевили. Он ее небось вдвое дороже продаст. Или подарит нужному человеку, чтобы получить что–либо подороже денег. Ничего, я кроме денег с него еще немного жратвы слупил. Хоть перекусим до ужина.

Действительно, келарь провел друзей в монастырскую кладовую, где выдал им небольшую буханку подового хлеба, маленькую, размером с апельсин, головку сыра, пару луковок и две пригоршни не слишком чистого изюма. Затем, отойдя к противоположной стене, нацедил из бочки вина в деревянную, полулитровую на вид, кружку и в один глоток высосал половину. Устыдившись, видимо, пить в одиночку, он поставил кружку на бочку, выудил откуда–то еще две такие же кружки, наполнил их и протянул приятелям. После этого, оценив собственную щедрость он пополнил свою кружку и удовлетворенно сунул в нее нос. Вино оказалось молодым и кисловатым, но на практически пустой желудок слегка ударило в голову. Келарь, тем временем, опять наполнил свою кружку и казалось потерял весь интерес к «паломникам». Друзья вышли из кладовки и сев ступеньку лестницы, ведущей на стену, стали закусывать хлебом, луком и сыром. Изюм решили сохранить на всякий случай и Константин ссыпал его во внутренний карман куртки. Борис открыл нож в своем мултитуле и, нарезав хлеб и сыр на ломти, разложил их на чистом носовом платке поверх снятой с плеч сумки. Костя тем временем очистил луковицы.

– Что делать–то будем, Борь, – Костя сунул в рот кусок сыра и зажевал его горбушкой хлеба, – а сыр–то островат. Пить будем потом как кони.

– Что делать, что делать. Я тебе что – Чернышевский, – Борис последовал примеру друга и закусил луковицей, – зато лук не острый. Сейчас вот поедим, а потом надо бы приличным оружием обзавестись. Мы все–таки в средневековье попали. Тут тебе полиции нет. Если сами себя не защитим, пропадем ни за грош. Узнаем где тут кузница, может купим какую–нибудь рогатину. Не знаю как ты, но я ни с мечом, ни со шпагой обращаться не умею. Что бокс, что айкидо только на короткой дистанции работают. Разве, что с шестом малость могу.

– Я тоже не реконструктор какой–либо, – Константин сунул в рот очередной ломоть хлеба, – о–о–у–ш–е о–о–ш–о а–п–е–е–в–и–е–ш–о.

– Ты прожуй сначала, – засмеялся Борис, – ничего не понятно.

– Я сказал, что оружие – это хорошо, а в перспективе что? – прожевав, Костя обвел рукой окрестности, – не собираешься же ты здесь до конца жизни прозябать.

– Нет, – Борис покачал головой, – мы здесь никто и звать нас никак. Здесь, как и в 21–м веке для того чтобы как–то преуспеть нужно как минимум одно из трех: деньги, титул и связи. И, для большей вероятности успеха, желательно иметь два компонента. А у нас, к сожалению, ни одного.

– Слушай, ты в пессимизм–то не впадай, – Константин закинул в рот последний ломтик сыра, – А как же наше послезнание? Мы с тобой образованные люди, достаточно головастые, да и здоровьем не обиженные. Вполне можем пробиться.

– И что мы с этим послезнанием делать будем. Ты что, предсказателем заделаться хочешь? А ты историю Западной Европы 15–го века хорошо знаешь? Я так не очень, в общих чертах только. К тому же, мы еще не выяснили как этот мир отличается от нашего. Может здесь каких–то исторических персонажей нет вообще. Но вот что я точно из истории знаю – это то, что пятнадцатый и шестнадцатый века – самый разгул Инквизиции. Ты чагой–то напророчествуешь, а тебя на костер. И с образованием тоже самое. Вон Джордано Бруно сожгли–таки, вернее еще сожгут лет через сто. Так, что с нашими знаниями осторожно надо быть. А насчет здоровья – идти в дружину к какому–то барону или графу и пробиваться снизу, мне как–то не улыбается. Пушечным мясом быть неохота.

– Слушай, давай тогда в Россию пробираться. Ее историю мы малость получше знаем и инквизиции там не было.

– Ты думаешь? А ну скажи мне на вскидку кто там сейчас правит и что там происходит.

– Вроде бы Иван Грозный где–то в это время начинал власть прибирать.

– Не–а…. Я и сам не помню точно, но Иван Грозный – это вторая половина шестнадцатого века. Он еще и не родился. А сейчас там его дед, тоже Иван Васильевич, но не четвертый, а третий. Хотя его тоже Грозным звали. Он такое творил, что степняки им детей пугали. И в это время он то ли с Новгородом воевал, то ли с Литвой. А насчет инквизиции, так православная церковь до Никонианского раскола и без нее неплохо справлялась. Еретиков и жгли, и топили только так. Еще когда я в Хайфе в порту работал, там крановщиком мужик один русский был из сектантов–субботников. У них в Израиле своя община есть. Вот уж кто православную церковь ненавидит. Я сначала не понял в чем дело, а потом прочитал про них. Они христиане, но больше придерживаются Ветхого завета. Не поклоняются иконам. Соблюдают субботу – отсюда и название. Их раньше еще «жидовствующими» называли и с пятнадцатого века их православная церковь жуть как преследовала. И в Греции, и в Болгарии, и на Руси. Как раз в начале шестнадцатого века в Московском княжестве больше пятисот человек сожгли в срубах. А еще я читал, что и в двадцатом веке староверы чуть не в каждом селе пальные избы имели.

– А это что еще такое. Никогда не слышал.

– Умные книжки читать надо. Это избушка такая, маленькая, из жердей на скорую руку сделанная и смолой обмазанная. Если ты, что–то не то сказал – решат, что ты еретик, свяжут, в избушку закинут и подожгут. А потом новую на этом же месте поставят. Так что, Костя, давай спешить не будем. Осмотримся сперва.

Закончив с едой, друзья пошли осматривать монастырь. Большинство встречных явно пялилось на необычно одетых людей, но не было предрасположено к беседам. Наконец они нашли Антонина на конюшне, где тот чистил своего мула после путешествия. Можно сказать, что монах обрадовался своим попутчикам и охотно стал отвечать на их вопросы. Друзья узнали, что монастырю больше двухсот лет и что стена вокруг него не просто так. Мавры неоднократно вторгались в Лангедок и несколько раз осаждали монастырь. А соседний городок Элне, в котором раньше был собор и епископский дворец, до сих пор разрушен. Но разрушили его не мавры, а войска тулузского герцога Раймонда и короля Луи XI за то, что жители городка взбунтовались и присягнули королю Арагона. А в городке рядом живет чуть более двухсот человек и промышляют в основном рыбалкой в лимане и в море, а также разводят коз да овец. Кузницы в монастыре нет и если надо что–либо сделать, зовут кузнеца из городка. Но оружие он не кует – не умеет. Разве, что нож может выковать. Но сегодня воскресенье и в кузнице никого нет. А за оружием опять же в Перпиньян надо идти. И библиотеки в монастыре тоже нет. Половина монахов неграмотна. Сам Антонин читать умеет, а вот писать не обучен. Имя свое написать может, а на большее не претендует. На все–про–все в обители есть три–четыре евангелия и десяток молитвенников, так как книги очень дороги. На одно евангелие нужно шкуры с трех волов. Это в Тулузе и в Авиньоне при больших монастырях есть скриптории, где монахи переписывают священные книги. А здесь большинство монахов просто заучивают молитвы на память. Нет, никто исторических записей не ведет. Записывают только детей при крещении и умерших.

Когда они вышли из конюшни Борис потянул друга к бревну возле коновязи. По–видимому, бревно это служило приступкой для посадки на коней. Кора сверху была ободрана и ствол носил глубокие царапины от шпор. В текущий момент коновязь была пуста и никого поблизости не было. Напротив коновязи, шагах в двадцати был виден сруб монастырского колодца. Колодец был оборудован воротом с толстой веревкой, однако ведра на конце веревки не было, один только железный крюк, тронутый ржавчиной.

– Знаешь что, – Борис уселся на бревно и потянул Костю за собой, – ты вот Антонину лапши на уши повесил, а он мужик болтливый. Надо бы нам с тобой легенду проработать – кто мы и откуда. А то начнут нас расспрашивать, а мы вразнобой плести чего–то будем. Так и спалиться недолго.

– Так ты у нас вроде как за немца пойдешь, – усмехнулся Константин.

– Какого еще немца? Ты же вроде ему сказал, что мы из Литвы, причем тут Германия?

– А я разве сказал германца? – Николаев расплылся в улыбке, – Немцами на Руси называли всех иностранцев, кто русский язык не знал. От слова немой, будь он хоть англичанин, хоть голландец или француз. А ты местный диалект не сечешь – значит немец.

– Уел думаешь, – ухмыльнулся Борис, – не все так просто. Я уже понемногу понимать начал. Еще пару дней и говорить смогу. У них в языке полно латинизмов. А у меня в экипаже, на флоте трое сефардов было из Марокко. Они между собой на ладино разговаривали. А командир должен знать, о чем его подчиненные за его спиной говорят. Я же старший на катере был после каплея. Пришлось освоить. Не так сложно, между прочим.

– Ладино, хм–м…. Не слышал никогда, – Константин наморщил лоб, – хотя погоди, ладино – латино… Латынь что ли?

– Правильно мыслишь, ноги оттуда растут, хотя это скорее похоже на старо–испанский с включениями иврита и арабского.

– Тю, так ты у нас король. Тут же рядом Испания и даже в 21–м веке в этих краях многие на Каталане говорят, сиречь каталонский диалект старо–испанского, а уж сейчас – тем более.

– Ага, король с голой задницей, – отмахнулся Борис, – ладино ближе к кастильскому диалекту. Впрочем, давай–ка вернемся к нашим баранам. Надо обговорить откуда мы родом, чем занимаемся, чего вдруг паломничать пошли. Согласуем все, чтобы от зубов отскакивало. Ты вот про Литву сказал, а я там никогда и не был. В Риге и в Таллине я был, они же на Балтике стоят. Мы туда пару раз заходили. Еще на Рижском взморье мы с Надей как–то отдыхали – в Юрмале, а вот в Вильнюсе как–то ни разу побывать не пришлось.

– Ну я там был, да и с историей Литвы немного знаком, – Константин почесал в затылке, вспоминая, – Как раз в это время Литва занимала также всю Белоруссию и почти всю Украину вместе с Киевом и до Черного моря. Дед мой с отцовской стороны со Смоленщины родом. Так она тоже под Литвой была. Ты вот про польские заявки «от можа и до можа» слыхал?

– Конечно слышал, так это же про польско–литовскую унию, а до нее еще лет семьдесят–восемьдесят.

– А здесь ты не прав. Это ты про Речь Посполитую говоришь. Ты роман «Крестоносцы» вспомни. Там же литовский князь Ягайло женился на польской королевне Ядвиге.

– Помню, как там автора–то… – Борис почесал в затылке, – А вот – Генрих Сенкевич. По нему еще фильм старый есть, черно–белый.

– Точно, и было это в тысячу триста затертом году.

– Ну хорошо, предположим. Что это нам дает?

– А дает это нам то, что там – в Великом Княжестве Литовском, в основном все по–русски разговаривали. Так, что на языке мы уже не проколемся. И то, что я Антонину сказал, что мы в Ченстохов ходили, тоже. Это все под одним князем. Если что, так я и по–польски могу немного говорить.

– Ладно, теперь давай про нас с тобой – кто мы такие и чего сюда поперлись.

– Как кто – паломники. Святым поклоняемся, от благочестия.

– Слушай Костя, – Борис рассмеялся, – благочестивый ты мой. Ты хоть одну молитву наизусть знаешь?

– Ну… «Отче наш», наверное, смогу прочесть. Как там – отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, да придет царствие твое…

– Даешь курилка, а я и этого не знаю. Вот только ты забыл, что католики на латыни молятся. А тут я ничего, кроме «Патер нострис» сказать не могу. И сомневаюсь, что ты сможешь.

– Нд–а–а, тут ты прав. Что же делать–то?

– Я уже говорил, что с этим вопросом – к Чернышевскому. Но насколько я знаю, люди не только от благочестия паломничали, но и для искупления грехов. Давай подумаем где мы с тобой нагрешить могли. А также чем мы по жизни занимаемся.

– Согласен, только давай со второго начнем, а уже оттуда будем грехи выводить. Какой у нас выбор? В смысле профессии.

– Выбор, кстати, не такой уж и большой, – Борис снова поскреб в затылке, Давай сразу откинем то, что нам никак не подходит. Аристократия и духовенство – сразу два сословия не для нас. На крестьян мы не слишком похожи – да и не ходят они паломничать – их барин–феодал не пустит. Рабочего класса как такового тут еще нет. Даже мануфактуры только лет через триста появятся. Что остается – воины, купцы или скоморохи какие–нибудь. Ах да, еще врачи или алхимики всякие. Насчет воинов – тоже не слишком подходит. Современного оружия мы не знаем, сражаться им не умеем, на конях не ездим. Или ты можешь верхом?