Текст книги "Танцы на снегу"

Автор книги: Гарри Килворт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Часть седьмая
Гигантские птицы

Глава сорок шестая

Перенесенный испуг, усталость, страх верной смерти и счастье избавления совсем лишили Кувырка сил. Он еле мог идти – плелся по саду, цепляясь лапами за траву. На его месте животное послабее – мышь или воробей – давно бы погибло от остановки сердца, не выдержав напряжения, физического и эмоционального, но Кувырок был заяц, да еще горный, и не собирался расставаться с жизнью без важной причины. Но конечно, ему требовалось время, чтобы полностью оправиться от пережитого.

Кувырок подлез под садовые ворота и побрел на берег ручья, где его ждали недоумевающие Стиганда и Гастинд. И тут какая-то тень легла на землю. Кувырок инстинктивно вздрогнул и подумал об укрытии – тень принадлежала гигантской птице, плывущей в небе. На мгновение заяц решил, что Убоище освободилось из заточения у человека и жаждет мести. Съежившись на земле, он взглянул вверх и понял, что ошибся.

Высоко в небе летела большая птица, бросая на землю четкую тень. Но эта птица ничуть не походила на Убоище – она была гораздо больше, жесткая, негибкая, не кружила в небе, не поворачивала головы, летела строго по прямой. Ее неподвижные крылья горизонтально торчали из боков. Чем больше Кувырок смотрел на это существо, тем меньше оно напоминало ему птицу. Оно было какое-то не по-живому глупое, без собственной воли. Из его глотки вырывалось ровное ворчание, слишком однообразное для голоса живой твари.

Большая птица начала опускаться, все тем же скованным неживым полетом, к полям за пределами острова. Неужели, подумал Кувырок, теперь, когда они избавились наконец от одного хищника, так долго омрачавшего жизнь, – появился другой?

Он спускался по склону, пока не увидел Стиганду и Гастинда.

– Видели, кто летел? – спросил он.

Стиганда ответила вопросом на вопрос:

– Все ли с тобой в порядке, невредим ли ты, цел ли, юный зайчишка? Мы с Гастиндом извелись от беспокойства за тебя.

Кувырок понял, что выдры даже не подняли головы, когда пролетала эта новая птица. Их волновало только Убоище – они ведь еще не знали, что враг попался в плен. Он решил пока не задумываться о новой угрозе и поскорее успокоить друзей.

– Да вроде цел. Устал только ужасно, но, думаю, со временем приду в норму. Убоище попалось человеку. Оно чуть не откусило мне голову, но попалось. Еще бы немного – и конец мне.

Гастинд, глядя на голову Кувырка, что-то спросил у супруги по-куньи. Стиганда перевела:

– Мой друг противоположного пола желает знать, есть ли у тебя раны на теле и что произошло с чудовищем.

– Нет, я не ранен, только кусочка уха лишился. Пустяки, заживет. Кровь уже не течет. А что касается Убоища, Бесс говорит, что человек пошлет его в зоопарк. Мы его больше не увидим. Но зато я видел…

Стиганда перевела его слова супругу и повернулась к Кувырку со вздохом облегчения:

– Это хорошая новость! Все вздохнут теперь с облегчением, коль скоро Убоище стало пленником людей. Должна заметить, что совсем недавно, будучи свидетелями его левитации, мы спрашивали себя, не настал ли одновременный конец нашим двум жизням. Тебе спасибо, храбрейший из зайцев, ибо ты увел его от нас в руки людей. Ты спас двух выдр, и твой поступок породит множество легенд, которые столь приятно рассказывать за трапезой.

– Не надо, – возразил Кувырок, – делать из меня такого благородного и самоотверженного героя. Я улепетывал от него изо всей мочи и очень рад, что не попался. Никого я не спас, я только старался сам спастись.

– Нет, ты увел его от нас, и мы с Гастиндом переполнены благодарности. Мы повергаем к твоим стопам свои лучшие чувства. Пожалуйста, прими наше благодарение.

– Слушай, Стиганда…

– Нет, нет, не говори больше ничего. Теперь ты должен вернуться к своей подруге и поведать ей о великой победе, которую одержал.

Кувырок ничего такого поведывать не собирался, но воспользовался моментом, чтобы проститься с выдрами. На прощание он заверил их, что летом они с Большеглазкой обязательно вернутся на Винследов луг – возможно, с зайчатами.

Он пустился в путь и к сумеркам добрался до колонии. Вечерние тени ползли по земле, заставляли даже неодушевленные предметы шевелиться, источая угрозу, – страшный час, когда всюду мерещится опасность. Камнепятка нараспев читала защитное заклинание. В нем упоминались вязовые веточки, тотем и другие обереги.

Кувырок сел на землю, почесывая раненое ухо.

Догоника, сидящая в укрытии под камнями, крикнула:

– Кувырок, скорее прячься, а то тебе конец! Убоище…

Он решил немножко разыграть их.

– Убоище? Пусть прилетает! Я ему глаза выцарапаю.

У зайцев перехватило дыхание. Они заговорили все сразу. Большеглазка выкарабкалась из-под бревна.

– Ты что, с ума сошел? Оно же тебя убьет!

Кувырок подпрыгнул, перекувырнулся, встал на задние лапы и замолотил передними по воздуху.

– А давайте-ка его сюда! Ну, где оно?

Зайцы охали, ахали и восклицали.

Большеглазка перепугалась не на шутку. Она забегала в волнении туда-сюда, крича, что Кувырок сошел с ума и его надо силой затащить в укрытие. Кувырок понял, что зашел слишком далеко. Как бы его дурацкие шутки не повредили маленьким!

– Не бойся, все в порядке, – успокоил он ее. – Я пошутил! Убоище не прилетит. Его поймал бородатый человек. Он пошлет его в зоопарк, подальше отсюда. Если не сегодня, то завтра уж точно.

Он рассказал, как чудом избежал смерти, и в доказательство предъявил пострадавшее ухо. Рассказ произвел на зайцев глубочайшее впечатление, только Большеглазка очень огорчилась из-за уха. Она стала причитать, что пропал черный кончик, а он так шел Кувырку и так нравился ей…

Зайцы все-таки не торопились вылезать из укрытий. Требовался не один день – возможно, не одна неделя, – чтобы они отвыкли бояться открытых мест. К тому же многие заметили в небе ту жесткую птицу, которую видел Кувырок, и испугались, не пришла ли на них еще одна напасть.

Водохлеб, правда, вышел, и Медуница тоже. Всего вместе с Большеглазкой оказалось четыре храбрых зайца, решившихся остаться на открытом месте до темноты. Они надеялись вернуться к нормальной жизни, раз страшного врага больше нет. Новое жесткое создание пока что не проявило агрессивности, и Водохлеб заявил: пока не будет доказано, что оно опасно, он не собирается больше корчиться в норе, а будет жить как положено зайцу – в чистом поле под открытым небом.

Медуница оказывала Водохлебу явное предпочтение. Это, впрочем, было у нее в обычае – пренебрегать парнем, который завоевал ее в танцах на снегу, и заводить шашни с другим. Она терпеть не могла быть привязанной к одному парню. Для нее слово «привязана» имело только буквальный смысл. Она желала быть «свободной», и, хотя у нее не раз выходили из-за этого неприятности, поскольку в колонии господствовали традиционные нравы и консервативные настроения, она плевала на общее осуждение и поступала, как ей хотелось. Кувырка восхищала ее смелость. Хотя он и понимал, что каждый парень с горячей кровью должен бы по возможности обходить Медуницу за три версты – по той причине, что она, поймав кого-то на крючок, тут же высмеивала его и с презрением прогоняла, – все же она, бесспорно, была личностью в окружении бесхребетных соглашателей, а это не может не вызывать уважения. Водохлеб, впрочем, как будто раскусил ее и как-то умудрился сохранить ее интерес, даже явно выказав ей свой. Возможно, секрет был в его собственном подчеркнутом индивидуализме – неряшливой внешности, презрении к мнению большинства, бесшабашности. Они подходили друг другу, хотя нельзя сказать, что очень ладили. То они шумно ругались, то переставали разговаривать, а то таинственно ускользали вдвоем куда-нибудь под сень раскидистых ив у реки. Бедный Чемпион, оставшийся с носом, был единственным в колонии (если не считать Догоники, хранительницы незыблемых моральных устоев), кто не веселился, глядя на них.

Прочие же заячьи парочки усиленно заботились о продолжении рода и на постороннюю активность не имели времени. Весна набирала силу. Набухали почки, распускались цветы. Зимняя скудость осталась позади, впереди маячило летнее изобилие.

В небе регулярно появлялись жесткие птицы. Их число все росло, они летали к большой земле и обратно, никогда не отклоняясь от курса, и зайцы скоро привыкли к ним – уже и глаз к небу не поднимали. Убоище исчезло навсегда. Можно было расслабиться, жить спокойно и бояться, как и положено, только лис.

Водохлеб с Медуницей ушли с Букерова поля. Они пристали к новой заячьей колонии на болоте. Вместе с ними ушло еще несколько бунтарских натур, которых манила новизна. Другие места, другое окружение – хочется ведь приключений, и Кувырок, в котором много еще оставалось от зайчонка, тоже загорелся желанием сменить обстановку. Он поговорил с Большеглазкой, но она напомнила ему, что здесь им принадлежит лучший участок у речки. Глупо было бы променять Винследов луг с примыкающим к нему хорошим пахотным полем неизвестно на что – на какой-то клочок земли у болота. К тому же здесь хорошее соседство, с выдрами они ладят, – а там, кто знает, можно напороться на лис.

Как ни тянуло его к новым местам, Кувырок нехотя согласился, что отказываться от луга неразумно.

Гуси отбывали на север – многочисленные стаи, собравшись в четкие треугольники, чернели в закатном небе. И вот они скрылись за морем, улетели в далекие страны, которых заяц даже и представить-то себе не может.

Однажды вечером, когда ярко-багровый закат разливался по небу, а тракторист отворял пятибревенные ворота, чтобы провести через них трактор и загнать его в большой красивый сарай, зайцы увидели двоих людей в синем, идущих полями от деревни.

Человек с трактора тоже их увидел. До зайцев донесся смешанный запах пота и страха. Люди в синем перешли на бег, они что-то кричали, но человек с трактора не слушал их. Он подошел к пыхтящему символу счастья и достал из-под сиденья ружье.

Зайцы застыли в страхе. Они решили, что человек захотел подстрелить кого-нибудь на ужин, – вдруг кого-то из них? Но он держал ружье как-то необычно, неправильно – так что сам мог заглянуть в отверстие ствола.

Ружье выстрелило.

Звук выстрела, как всегда, ужаснул зайцев. Многие сорвались с места и бросились к изгороди. Подбежали, задыхаясь, люди в синем и первым делом выключили трактор. А человек с трактора умер. Его тело унесли почти сразу, а трактор остался в поле на всю ночь – и зайцы вволю нарадовались на него, налюбовались, напрыгались на сиденье.

Они потом много думали и обсуждали – зачем же человек выстрелил в себя? Сильноног не сомневался, что он хотел застрелить людей в синем, но случайно повернул ружье не в ту сторону. Стремглав высмеял это объяснение. Человек с трактора, доказывал он, ходил с ружьем всю жизнь – неужели он спутал бы тот конец, который стреляет, с другим! Камнепятка считала, что он либо сошел с ума, либо был одержим каким-то злым духом, который внушил ему, что ружье повернуто правильно. Лунная зайчиха полагала, что он хотел посмотреть, не набилась ли в стволы грязь, а курок спустил нечаянно.

Загадка действительно была нешуточная – еще не одному поколению зайцев придется ломать над ней голову.

Новый тракторист оказался совсем молоденьким пареньком. С лица у него никогда не сползала широкая улыбка, и никто ни разу не видел, чтобы он брал в руки ружье. У него была приятная и довольно осмысленная мордочка, и он добродушно полаивал на зайцев и других зверьков, притворяясь иногда, что гонится за ними. Он любил помечтать – часто, когда он сидел за рулем, у него на лице появлялось отсутствующее выражение. Иногда в середине дня приходила молодая женщина, приносила ему поесть, они смеялись, болтали, вместе ели, пили из одного стакана. Расставаясь, они прижимались губами, совсем как люди, которых застрелил прежний человек с трактора. Но в отличие от тех людей, эти не плакали, а смеялись, и глаза их ярко блестели. Расставшись, они махали друг другу руками, громко перекрикивались, и женщина уходила через поля в деревню, а он возвращался к своему делу – гонять по полям пыхтящий от счастья трактор.

Два-три самых старых зайца припоминали, что в детстве слышали от прапрадедушек, что прежний человек с трактора тоже когда-то смеялся под полуденным солнцем с молодой женщиной, которая носила ему в поле еду и питье, – словом, все было так, как у этих, новых. Но никто, кроме зайчат, этим байкам не верил.

Теперь, когда Убоища не стало, зайцы вовсю радовались жизни. Все шло хорошо. У них была капуста, морковка, брюква, сочная свекольная ботва и много-много вкусных кормовых трав. Зайчихи все толстели, а парни нетерпеливо ждали срока. Солнце поднималось и заходило, согревая цветущую землю.

Глава сорок седьмая

Бубба попал в неволю – нестерпимое унижение! Он сидел теперь в клетке в том самом саду, где попался в сеть. Рядом располагалась вольера, полная щебечущих комков мяса с перьями – кое-кто называет их птицами, но для Буббы они вроде букашек. Бубба был угрюм, подавлен и начал свыкаться с мыслью, что остаток жизни придется провести за проволочной сеткой.

Он вспоминал башню – как-то она поживает без него? А он как будет обходиться без ее советов? Впрочем, зачем ему советы, когда делать совершенно нечего – только наблюдать, ждать да переминаться лапами на слишком маленьком для него насесте.

Бородатый человек не раздражал Буббу. Он хорошо обращался с ним, как мать в детстве. Этот человек быстро понял, что Бубба не чета прочим тварям, что он особенный и сам без малого человек. Он сажал Буббу себе на руку, одетую в перчатку, и кормил кусочками мяса. Это пробуждало воспоминания, и Бубба, сидя на насесте, перебирал их, глухо напевая себе под нос. Он не знал только, останется ли навсегда с этим человеком или его куда-нибудь отошлют.

В доме жили и другие создания – сочные кролики, нежные и жирные утки, да еще всякая мелочь вроде белых мышей и морских свинок, на один зуб. Бубба посматривал на них с легким интересом и все ждал, когда человек угостит его кем-нибудь.

А вот собака Буббе категорически не нравилась. Она была очень большая, больше самого Буббы, и занимала какое-то особое место при человеке. Она повсюду за ним ходила, явно воображая, что он – ее собственность. Эта собака пыталась заговорить с Буббой, подолгу торчала у его клетки, но Бубба не знал ни одного языка и не мог ничего ей ответить. Он не понимал – может быть, собака угрожает ему, а ее мягкий вид и добрый голос – одно лицемерие. Может быть, она говорит, что, если он попробует бежать, она набросится на него и разорвет на куски? Бубба решил, что так и есть, – иначе зачем бы она с ним вообще говорила? Собака была хоть и большая, но какая-то рыхлая, не сравнить с мускулистым и поджарым Буббой – он не сомневался, что в схватке один на один одолеет ее. Бубба решил при случае убить собаку.

Кроме бородатого хозяина, в доме был еще один человек – женщина. Бубба впервые видел вблизи женщину – мать когда-то привел домой одну, но Буббу перед ее приходом запер в чулан. Бубба просидел там несколько часов, а когда его выпустили, женщина уже ушла. После нее остался непривычный запах.

А эта женщина пахла орхидеями – запах орхидей хранился в памяти у Буббы с детства. Там, где он родился, тоже так пахло. Женщина была мягкая, нежная, голубоглазая, одевалась в цветные платья. Буббе она не нравилась – она все время трогала человека, подходила, когда он работал, и обнимала за плечи, гладила по голове и по щекам. Буббу возмущало, что она трогает и гладит человека, какой-то гнев загорался у него внутри, когда он это видел. Он решил при случае убить и женщину.

Клетка Буббы стояла в саду, так что он знал, что творится вокруг. Не скрылись от его внимания и новые птицы, появившиеся в небе, – негибкие, жесткие пародии на него самого. Бубба лучше разбирался в человеческой жизни, чем зайцы, и сразу понял, что это – машины, вроде тех, что катятся на колесах по черным гладким дорогам, только летающие. Бояться их нечего, они служат для перевозки людей. На них можно кричать, угрожать им, вызывать на бой – они даже ответить не могут. При всей своей пугающей внешности они делают только то, что приказывают люди.

Бубба знал это, потому что, как ему смутно припоминалось, именно такая машина когда-то привезла его оттуда. Он не знал, откуда «оттуда», но не сомневался, что издалека. «Там» все было другое – жара, джунгли, широкие реки, горы.

Клетка Буббы стояла на возвышении, и ему хорошо была видна река, вьющаяся в низине. Ветер шевелил ему перья. Ему нравилось сидеть на насесте и подмечать малейшее движение в поле и на лугу, на берегах, в воде. Он заметил плавающих в ручье гибких быстрых зверьков, которые наверняка оказались бы недурны на вкус, если бы он мог до них добраться.

В саду кроме него жило еще несколько хищных птиц, которых хозяин поместил подальше друг от друга – неясыть, коршун, два ястреба. Они сидели на насестах неподвижно, словно вырезанные из гранита, словно неподвластные времени, – особая, окаменевшая форма жизни – и смотрели горящими глазами в какую-то непостижимую глубину мироздания. В их желтых глазах таилось воспоминание о высоте, скорости, смертельной остроте удара. Буббу объединяло с ними таинственное ощущение невесомости, быстрого полета, молниеносного падения с невероятной выси, когтей, пронзающих живую плоть. Они не знали ничего среднего между угрюмой неподвижностью и яркой слепящей скоростью.

Эти птицы не нравились Буббе. Не нравились их цепкие когти и злые глаза. Он решил при случае убить хоть одну, а то и всех.

Глава сорок восьмая

В прудах появилось очень много лягушачьей и жабьей икры – лягушачья плавала в воде как облачко, жабья тянулась нитями. Икринки напоминали черные глазки маленьких птичек. Но большую часть икры поедали рыбки и другие мелкие водяные твари еще до того, как успевали вылупиться головастики, которые тоже гибли в больших количествах, и лишь немногие вырастали и получали возможность отомстить кое-кому из прежних преследователей.

Для зайцев обилие икры было лишь знаком сезонных перемен, ведь природа – это часы с тысячью стрелок. Большеглазкиной беременности исполнилось тридцать три дня, до родов оставалось дней семь-десять. Она чувствовала себя прекрасно. Еще несколько зайчих находилось в том же состоянии.

Кувырок был доволен жизнью. Все шло хорошо. Но вдруг Стремглаву явился во сне призрачный заяц. Это значило, что назревают какие-то события. В тот же вечер Солнечный заяц созвал сходку под тотемом.

– Сегодня утром, – объявил он, – я видел во сне своего призрачного зайца. Он бежал вдоль какой-то изгороди. Кому-нибудь еще снились в последнее время призрачные зайцы?

Один-два зайца подтвердили: да, снились. Кувырок не удивился, что их так мало, – большинство зайцев были слишком толстокожими, чтобы увидеть своего духа-покровителя хотя бы во сне. Многие сказали, что ничего не видели, но чувствовали во сне присутствие кого-то из Другого мира.

– Не исключено, – продолжал Стремглав, – что надвигаются события, касающиеся всех нас, а не кого-то одного. Мы знаем, что когда кому-то является во сне призрачный заяц, это может быть как хорошим, так и плохим предзнаменованием. Что сейчас подсказывает вам чутье?

Лунная зайчиха предположила:

– Наверное, это связано с исчезновением Убоища.

– Нет, – возразил Стремглав, – Убоище уже исчезло, а предзнаменования относятся к будущему.

Взяла слово Камнепятка:

– Я гадала по вязовым веточкам и по белым камешкам, что вывернул плуг. Все знаки хорошие. Предполагаю, что призрачные зайцы довольны процветанием нашей колонии. Скоро у нас народятся зайчата. Мы здоровы, сильны, мы плодимся. Естественно, наши предки довольны.

Это объяснение уже приходило в голову Стремглаву. Он не мог не признать, что дела идут неплохо. Не исключено, что действительно призрачные зайцы являлись только затем, чтобы сказать: все хорошо, ребята, так держать! Ведь колония столько натерпелась от убийцы, само ее существование было под вопросом – они так нуждались в мире и спокойствии!

На этот раз Кувырок соглашался с Камнепяткой – перемены к лучшему были налицо. Хотя он не слишком верил в гадание, он думал, что на сей раз она попала в точку.

– По-моему, в словах Камнепятки много справедливого. Нам всем время от времени снятся призрачные зайцы, и хотя лично я не думаю, что эти сны поддаются сколько-нибудь достоверному истолкованию, я предположил бы, что они совпадают с переменами. Недавние перемены пошли нам на пользу, но так как мы очень переволновались, то нам и снятся эти сны. Жаль, что у нас нет никого более знающего, чем я, чтобы убедить вас в этом.

– А что бы тебе не спросить свою подружку-ежиху? – перебил Неугомон. – Вы с этой всезнайкой такие приятели!

Кувырок пристально посмотрел на него и ответил:

– Какой же ты злой! Ты ведь не мог не слышать – я всем рассказывал, – Джитти погибла. Ее раздавила машина на дороге.

– Интересно! – не унимался Неугомон. – Кто-то, значит, ее оживил. Я ее видел сегодня утром – толстая и веселая, как мяч, усаженный иголками.

И он оглядел собравшихся, ожидая похвалы своему остроумию. Но русаки молчали и не сводили глаз с Кувырка – горный заяц, кажется, рассердился не на шутку.

– Ну, парень, – сказал он наконец очень медленно, – смотри! Если окажется, что ты соврал, тебе это так не пройдет.

– Это подраться-то? Всегда готов! – ответил Неугомон и ушел с одним из своих приятелей на край поля.

Кувырок доложился Большеглазке, куда уходит, убедился, что она устроилась на ночную кормежку в хорошем месте, и отправился к старой кроличьей норе, где располагалось гнездо Джитти. Он был уверен, что вернется ни с чем и наутро придется драться с Неугомоном. Как он и думал, кроличья нора оказалась пустой. Кувырок подвигал челюстью и несколько раз напряг задние ноги, примеряясь к будущей драке.

Он уже собрался бежать домой, как вдруг листья на живой изгороди зашуршали и из них высунулся кончик носа. Потом показалась и вся мордочка. Перед Кувырком стояла Джитти!

– Джитти! – закричал он. – А я-то думал, ты умерла!

Ежиха сердито посмотрела на него:

– С чего это ты решил? И кто ты вообще такой?

– Как кто? Это же я, Кувырок, горный заяц!

Джитти фыркнула, сдув цветочную пыльцу со своего резинового носа:

– Я что, по-твоему, каждую букашку в окрестностях должна помнить?

Кувырок вынес удар как истый философ.

– Я думал, мы друзья! Я видел тебя на дороге, раздавленную, и пришел проверить.

Выражение ежихиной мордочки слегка смягчилось. Она подкатилась к своему гнезду, пошуршала листьями и соломой, а потом повернулась к зайцу.

– Ну ладно, ладно, я тебя, конечно, помню. Но я не могу все время думать о своих знакомых. Я тебе еще при первой встрече говорила, Кувырок, что я не больно-то общительна. Я люблю быть одна. – Она твердо посмотрела на него, потом продолжала: – На дороге, говоришь? Раздавленная? Это был мой старый приятель Блик. Я его тоже видела, беднягу. Он уже еле ноги таскал. Но для вас, зайцев, все ежи на одно лицо, верно? Он, думаю, сделал это нарочно.

– Что сделал?

– Лег на дорогу, чтобы его переехали. Ежи часто так делают, чтобы избежать старости и болезней. На дороге умираешь быстро и легко – не то что от старости.

– Легко? Это под машиной-то?

– Ну, скажем, быстро и безболезненно. Ладно! Ты зачем явился? Говори, пока я терпения не потеряла.

Кувырок рассказал про призрачных зайцев.

– Так ты хочешь у меня узнать, грозят ли колонии какие-нибудь несчастья?

– Да, – подтвердил Кувырок, – и какие именно, если грозят.

Она покачала головой:

– Ну что ты за существо такое! Мало ли какие могут случиться несчастья – их и до завтра не перечислишь! А посоветовать могу только одно: дождаться несчастья – если оно действительно случится – и действовать по обстоятельствам. Почувствуешь что надо бежать, – беги, захочется замереть – замри. Больше-то вам все равно делать нечего.

– Наверное, ты права. Не могут же зайцы покинуть свою землю из-за каких-то предчувствий. Нужны факты, а их нет. Может, нас, наоборот, ждет что-то очень хорошее?

В небе послышался рев, пронеслась жесткая птица. Кувырок невольно прижался к земле. Здесь птица летела гораздо ниже, чем над Винследовым лугом или Букеровым полем.

Когда жесткая птица скрылась из виду, он поднялся, слегка смущенный. Джитти смотрела на него снисходительно.

– Ты что, самолетов боишься?

– Кого-кого?

– Так их все животные называют. Я на днях разговаривала с одной чайкой, она говорит, что в других местах их полно. Это машины, такие же, как автомобили, только летающие, чтобы людей перевозить. Чего только люди не выдумают, верно? Есть одно место на большой земле – недалеко, к западу от острова, – они его выровняли, залили бетоном…

– Знаю! – воскликнул Кувырок. – Я проезжал там на велосипеде!

Джитти сердито нахмурилась:

– Ну уж не ври, что умеешь на велосипеде ездить! Ты велосипеда небось и не видел никогда.

– Ты не понимаешь! Меня поймал один человек на колокольне, а другой человек… В общем, на велосипеде, конечно, ехал человек, а я сидел сзади в клетке. Я видел много машин и забор… Слушай, кто-то мне говорил, что ежи легко перелезают через такие железные заборы. Ты там, случайно, не была?

– Была, конечно. Неужели ты думаешь, что я пропущу стройку и не проверю, что там творится? Ничего интересного! Только здания и такая бетонная полоса, на которой самолеты разбегаются, чтобы взлететь. И садятся на нее же. Примерно как лебеди на поверхность воды. Все огорожено, и людей не пускают. Я там видела немало зайцев – на плоском месте с травой вокруг бетонной полосы.

– И эти зайцы не боятся самолетов?

– А чего их бояться? Они же не живые! И никогда не сходят с бетона. Пока ты на траве, тебе ничего не грозит. Ну, это как поля и дорога, понимаешь? И потом, там так все аккуратно и чисто – твоя Лунная в восторг бы пришла, если бы увидела. Прямые линии, трава подстрижена, забор прямой, вся земля ровная и гладкая, как замерзший пруд. И людей почти нет.

Кувырок, представив себе эту плоскую благодать, как всегда ощутил острую тоску по родным горам.

– Не пойму, что зайцам делать в таком месте, – сказал он.

– И я не пойму. Мне там не понравилось. Кажется, зайцы любят шум самолетов – наверное, потому и не уходят. Зайцы все-таки чудаки, согласись!

– Некоторые, – сдержанно сказал Кувырок.

– Большинство!

– Ну, это как считать.

– Вот именно. Я так считаю.

Они помолчали немного, а потом заговорили на какую-то безобидную тему. Наконец Кувырок простился с ежихой. Она когда-то спасла ему жизнь – этого он не забудет. Он направился назад, к тотему.

Большеглазка нетерпеливо поджидала его на Букеровом поле.

– Ну что, видел ее?

– Да, – Кувырок все еще думал о своих горах. Видел. Но помочь она ничем не может. Советует не думать ни о каких предзнаменованиях, а если что, действовать по обстоятельствам. Думаю, она права. А то мы в кроликов превратимся – они все время о чем-то беспокоятся.

– О чем же ты с ней столько времени разговаривал? – Большеглазка немножко обиделась, что он так долго не возвращался.

– Да так – о том о сем. О самолетах в основном. Эти жесткие птицы, что все время летают над нами, – самолеты, человеческие машины. Да мы и сами уже догадались. Они перевозят людей. Джитти говорит, что там, где они садятся и взлетают, за забором, – очень аккуратное место. По-моему, скука смертная.

– Неужели она там была?

– Один раз. Ей не понравилось.

Удовлетворив любопытство Большеглазки, Кувырок пошел и поговорил с Догоникой и Стремглавом. Предчувствия и сны волновали обоих еще меньше, чем самого Кувырка, так что их не пришлось уговаривать повременить и посмотреть, что будет. Джитти была права в одном: пока ничего не случилось, ничего и поделать нельзя. Вот когда случится, тогда уж придется решать. А решений может быть только два: бежать или замереть. Выбор невелик, другого у зайцев нет. А куда бежать – тоже не проблема: куда глаза глядят. Так и только так положено поступать зайцам.