Текст книги "Танцы на снегу"

Автор книги: Гарри Килворт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Глава сорок третья

Бубба знал, что его мучения не кончились, что волшебный заяц вернулся и любимая еда снова начнет ускользать от него. Теперь этот заяц научил прочих прятаться под бревнами и в камнях.

Это, конечно, была работа темных сил, ополчившихся на Буббу, – ведь заяц умер, это не подлежало сомнению. Он не мог выжить. Но какое-то злое волшебство вернуло его к жизни и снова натравило на крылатого человека, который так нуждался в заячьем мясе. Бубба точно знал, что всю зиму зайца в колонии не было.

– Башня, Башня, что мне делать?

– Того, кто умер один раз, можно убить снова, Бубба.

– Но он опять оживет!

– Не оживет, если его съесть.

Башня была права. Мудрая башня! Бубба вертелся на своей балке и представлял себе, как он снова поймает зайца, но на этот раз съест его на месте, с мехом и костями. От этой твари ничего не останется, нечему будет оживать. И может быть, съев ее, Бубба тоже обретет волшебные свойства, вдобавок к своей силе и свирепости.

Зима отступила к северу под стремительным натиском – весна долго копила силы в южных краях и вот наконец решительно стала надвигаться на снега и льды, оттесняя их к полюсу, где им и место. Это и радовало Буббу, и огорчало.

Дни делались длиннее и ярче, так что удаляться от башни становилось все опаснее. Исчезла спасительная серая дымка. Теперь приходилось охотиться на ближайших болотах, только рано утром и по вечерам, за исключением ненастных дней. Зайцев на болоте не осталось, Бубба их истребил. Он удивлялся, как велико его желание отведать зайчатины теперь, когда она стала недоступна.

Конечно, в изобилии имелась другая добыча, от упрямых серых цапель до глупых кроликов, но Бубба нуждался не во всякой добыче, а лишь в той, которую хотел. Где же справедливость, когда какой-то ничтожный заяц указывает ему, Буббе, что он должен есть, а чего не должен!

Бубба вылетал в полумраке, облетал болота, пикировал вниз, хватал, пожирал – и постепенно истреблял всех зверей и птиц в округе. Из-за его ненасытного аппетита другим хищникам приходилось голодать, и они стали переселяться в другие места, заставляя тамошних хищников уходить еще дальше – и так далее, волна за волной.

Жизнь Буббы текла как во сне – он плавно парил в сумрачном небе, болота проплывали внизу, ускользали к далекому горизонту. Он царил в небе – другие птицы не могли сравниться с ним силой, размерами, зоркостью. Птичьи стаи устремлялись, завидев его, к морю, надеясь, что туда он за ними не полетит. Иногда он все же преследовал их, чтобы позабавиться, летал над белыми гребешками суетливых волн, которые рождались и тут же умирали. Жизнь была сном. Сон обволакивал его и нежно баюкал в мягких объятиях.

В башне у него было много времени для раздумий. Ему случалось заблудиться, потеряться в себе, и только очередной закат или восход вызволял его из глубокой пропасти собственного сознания. Здесь, в окружении серых камней, он становился живым средоточием мироздания – серым, свирепым средоточием, с клювом и когтями, которые могли вырвать сердце у человека.

Глава сорок четвертая

Незадолго до рождения Большеглазкиных зайчат поднялся сильнейший разрушительный ветер. Началось с резковатого, но несильного восточного бриза, а кончилось ураганом. С востока всегда дули самые злые ветры. Они приходили с моря и, не встретив преграды, обрушивались на плоские земли.

Кувырок отлучился подальше к северу разведать, как там с кормами. На обратном пути ему надо было пересечь дорогу, чтобы попасть на луг, ведущий к Букерову полю. Порывистый ветер раскачивал деревья, волновал траву, перебрасывал через изгороди мелкий мусор. Он сбивал с полета грачей, сшибал с высоких вязов на землю их гнезда. Все остальные птицы постарались найти себе укрытие и переждать разразившуюся в воздухе напасть.

Кувырок терпеть не мог переходить дороги, хотя на острове движение было не особенно оживленное, – ведь машины двигались так быстро, что легко было вовремя их не заметить. Лучше всего постоять у обочины, выждать, прислушаться и, улучив безопасную минуту, быстро перебежать. Но даже при таком методе опасность оставалась.

Кувырок вылез из кювета, подошел под прикрытием высокой травы к самому краю асфальта, остановился, оглядел дорогу – и увидел такое, что чуть не подпрыгнул. Пройдя по краю прыжков семь, он решился выскочить на дорогу и, перебегая ее, убедился, что не ошибся: на асфальте лежало раздавленное тело Джитти. Он узнал ее задорную мордочку и густые иголки.

Опечаленный, он еще долго смотрел на нее с другой стороны дороги и все думал – как же она не убереглась? Джитти довольно быстро бегала, когда хотела. Видно, она совсем недавно проснулась от спячки, только-только вылезла из набитой сухими листьями норы, шла неуверенно, рассеянно, была невнимательна. Джитти рассказывала Кувырку, что в спячке сердце почти останавливается, а это опасно. Конечно, любому зверьку после спячки требуется время, чтобы прийти в себя.

Итак, Джитти ушла не простившись. Кувырок многим был ей обязан и очень хотел бы сказать ей об этом.

С тяжелым сердцем продолжал он свой путь. Большеглазка, конечно, посочувствует ему, но ей не понять, что значила для него Джитти – ежиха была для нее всего лишь ворчливой соседкой с острым язычком. Придется переживать свою печаль в одиночестве.

Время шло к полудню. Ветер все усиливался, пока не превратился в настоящий ураган. Капустные кочаны срывались с места и катились по полю, как мячи. Тонкие ветви деревьев трещали и обламывались. Прошлогодние листья, неподвижно лежавшие с самой осени, взметнулись и заплясали в воздухе веселыми коричневыми хлопьями.

Кувырок присел под бревном перевести дух. Несколько раз он пытался идти дальше, но всякий раз у него перехватывало дыхание, и ветер врывался в ноздри, заставляя его отфыркиваться. Заяц понимал, что разумнее всего переждать непогоду в укрытии, но Большеглазка ждала зайчат, и он спешил к ней – помочь и поддержать, если потребуется. Большеглазка стала малоподвижной, медлительной, все время помнила о малышах в животе. Место Кувырка было рядом с ней.

Кувырок услышал из-под бревна, что кого-то сбило с ног и поволокло по тропе. Когда упавшему удалось подняться, он забрался под другой конец того же бревна.

У Кувырка мех встал дыбом. Это был взрослый горностай, крупный и сильный. Он уже почти расстался с белой зимней шкуркой, но не до конца перелинял, и на белой, красиво выгнутой арке спины торчали клочья рыжего меха.

Заяц еще не отдышался, и, хотя его задние ноги уперлись в землю, готовые оттолкнуться, он остался на месте, напрягшись. Горностай пристально смотрел на него, и его глаза светились красным, как вишенки.

Горностаи тоже танцуют, как и зайцы, только их танец – пляска смерти. Они поднимают на задние лапы свое тоненькое и гибкое, как ивовый прутик, тело и раскачиваются перед жертвой, приводя ее в гипнотическое состояние. Добыча неотрывно смотрит им в глаза, а они, танцуя, приближаются к ней, пока не окажутся на расстоянии прыжка. Тут они бросаются и вонзают жертве в шею, у самого затылка, свои острые как иголки зубы. Льется кровь. Обычная добыча горностаев – кролики и зверьки поменьше, но Кувырок знал, что при случае они могут напасть и на зайца, если рассчитывают с ним справиться.

– Бел зай! – хрипло произнес горностай.

Кувырок молчал. Он так и не научился как следует понимать древний язык барсуков, ласок и горностаев.

Хищник повторил:

– Бел зай.

Горностай перевел взгляд на свою шкурку, потом снова посмотрел на Кувырка и еще раз сказал то же самое.

Кувырок наконец понял. Он и сам еще не перелинял полностью, и на его шкурке оставались белые участки. Горностай, очевидно, впервые в жизни видел зайца, который менял зимой цвет. Заметив, что Кувырок его понял, горностай непривычным жестом склонил голову набок.

И тут, под завывание ветра, Кувырок ощутил какое-то странное братство с хищником. Два зверя с зимней душой встретились как равные под ураганным ветром, благодаря которому им довелось бросить друг на друга внимательный взгляд и ощутить родство.

Кувырок испытывал сложную смесь чувств: от ужаса до радостного возбуждения. Это была его вторая встреча с горностаем на плоской земле. Первый горностай полез за ним в кроличью нору, но ушел, прогнанный барсуком. В тот раз Кувырок не чувствовал ничего, кроме ужаса. Он и сейчас боялся, но этот страх странно смешивался с наслаждением – удивительное переливающееся чувство, опасная драгоценность, – хотелось и отбросить ее, и любоваться ею, прижимая к сердцу.

А горностай был страшен, но и прекрасен – холодный, как льдинка, горячий, как язык пламени. Когда он приоткрыл пасть, показался красно-розовый язычок и белые точки зубов. От сверкающих глаз до черного кончика хвоста он был хищником, демоном с черной душой. И в то же время это было обычное живое существо, лесной и полевой житель, которому природа предназначила питаться мясом.

Вокруг бушевал ветер, а два зверя рассматривали друг друга, и каждый был погружен в собственные мысли.

Внезапно горностай слегка подался к Кувырку – не угрожающе, скорее всего он просто стал поудобнее, перенес вес с одной лапы на другую, но заячьи инстинкты взяли верх. Задние лапы Кувырка распрямились, как две могучие волосатые пружины, и он помчался, прижимая уши к спине и рассекая воздух круглой головой. Кувырок летел, задыхаясь, навстречу ветру, а в груди его билось гордое упоение – он встретился на равных с хищником, он почти потрогал мех своего брата-зверя.

Теперь Кувырок бежал по чистому полю, держась подальше от канав, по берегам которых росли большие деревья, – он опасался, что его пришибет обломившейся веткой. В воздухе летали сорванные с крыш куски черепицы, консервные банки, щепки и дощечки, всевозможные мелкие предметы. Могучие деревья трещали, тонкие гнулись до земли. Обрушивались телефонные столбы.

Ужасный ветер заслуживал уважения, да и требовал его ото всех, кто попадался ему на дороге. Он заставлял морские волны яростно кидаться на берег, забывая границы прилива, и обрушиваться, как водяные горы, сметая и сокрушая все на своем пути. Плохо пришлось домашним животным. Больше всех доставалось курам – их просто поднимало в воздух и швыряло оземь.

Кувырок изо всех сил держался за землю. Несколько раз он терял равновесие и кубарем катился по распластавшейся под ветром траве. Наконец он добрался до Букерова поля. Большеглазка, к счастью, оказалась на месте – лежала под бревном.

– Я вернулся, – сказал он, устраиваясь рядышком, – у тебя все в порядке?

– Хорошо, что ты пришел! Я беспокоилась. Видишь, какой ветер разыгрался!

– Не бойся! – сказал он. – Что тут может с нами случиться? Даже если дерево упадет, бревно нас защитит.

– Ты прав.

Стихия бушевала над островом еще несколько часов. Такого урагана никто на своем веку не помнил. Ветер угрожающе ревел, и даже каменные стены обрушивались, рассыпаясь на отдельные камни. Чайки, сидящие на воде, еще как-то держались, остальных сорвало с места и унесло Бог весть куда. Одной упрямой сове пришлось на время превратиться в летучую мышь, когда она, отказавшись расстаться под натиском ветра с веткой, на которой сидела, перевернулась и повисла вниз головой. Неизвестно, понравился ли ей такой непривычный взгляд на мир. Мыши-полевки летали по воздуху, как хвостатые пули, и для многих из них это кончилось печально.

Большеглазка и Кувырок сидели под защитой бревна в относительной безопасности.

– Не знаю, что будет с кормежкой, когда ветер успокоится, – сказал Кувырок.

– Справимся как-нибудь. – Большеглазка, в заботе о будущем выводке, старалась сохранять оптимизм и поменьше тревожиться. Она стала круглой, мягкой, уютной, большие влажные глаза светились. Вокруг нее суетился не один Кувырок, но и Сильноног и многие другие. Собирались зайчихи, тоже беременные, и вели с нею беседы о будущих зайчатах, о том, какая жизнь их ждет. Кувырку казалось, что Большеглазка счастлива.

Колония очень нуждалась в новом поколении – Убоище нанесло ей чувствительный урон. Оно имело привычку какое-то время являться каждый день, утром и вечером, потом на какой-то срок оставлять их в покое, а потом начинать сначала, специально после нескольких дней непрекращающегося ужаса давая им немного расслабиться. Это было гораздо мучительнее, чем если бы опасность грозила постоянно – снова и снова рождалась в них надежда и снова была сокрушена. Враг казался загадочным, непонятным, непредсказуемым.

Ураган наконец утих, и зайцы вылезли из укрытий. Тотем, к счастью, остался невредим. Если бы на его единственной ветви росли листья, она бы, конечно, сломалась, но ветвь высохла и окаменела много лет назад, и ветер беспрепятственно обтекал ее. Если бы тотем пострадал, он рухнул бы целиком. Он уцелел. Его белые корни крепко обхватывали громадный подземный валун, который, как якорь, удержал на месте мертвое дерево.

На земле валялись дубовые ветки. Изгородь в нескольких местах разрушилась. Русакам больно было глядеть на это – они любили, чтобы в их мире все было в порядке, чисто и аккуратно, чтобы изгороди стояли стройно и уходили ровной непрерывной линией в бесконечность. Зайцы бродили в некоторой растерянности, перешагивали через большие ветки, а маленькие брали в зубы, но потом снова бросали на землю чуть подальше. Хотя зайцы по природе аккуратные и чистоплотные зверьки, они не способны навести порядок там, где кто-то насорил. Это полагается делать другим, а их дело – принять работу и поставить оценку. В искусстве аккуратности они не исполнители, а критики и судьи. Зайцы хорошо видят непорядок и даже иногда знают, как его исправить, но никогда не сделают это сами. Они не знают, с чего начать, а если и начнут, наверняка не доведут дело до конца.

Зайцы – тонкие ценители красоты ландшафта. Критически оглядев череду полей, изгороди, канавы и деревья, они сразу могут сказать, все ли в порядке или что-то не так. Они могут, окинув взглядом борозду или ряд саженцев, определить, достаточно ли прямо они проведены, соответствуют ли правилам, которые они, зайцы, установили для таких вещей.

Да, критиковать чужую работу зайцы горазды! Только они решают, что хорошо, что плохо. Они высказывают тонкие суждения, которых никто, кроме них самих, и понять-то не способен. Если какой-нибудь фермер, мало заботящийся об одобрении заячьего племени, воздвигал изгородь по своему разумению, его не просто списывали со счетов как безнадежного олуха – хуже, его работу в упор не замечали, и если кто-то из зайцев оказывался настолько наивен, что хотя бы вскользь упоминал ее в разговоре, холодный недоумевающий взгляд и равнодушное пожатие плеч были единственным ответом, который он получал.

Итак, ураган утих, и чувствительным зайцам пришлось бегать и кормиться среди беспорядка, ранящего их тонкие души. Впоследствии они не могли вспоминать это время без дрожи. Такого безобразия не видывали с тех времен, когда еще были живы нынешние призрачные зайцы, боевые колесницы мчались по полям, уничтожая посевы, и брошенное оружие и человеческие трупы валялись тут и там, губя красоту ровных борозд, проложенных добрыми йоменами и вилланами.

Глава сорок пятая

На следующее утро, когда земля вся еще была покрыта следами вчерашнего урагана, Кувырок снова ушел далеко от дома. Хотя ветер умер, в воздухе чувствовалась какая-то еле сдерживаемая ярость – словно стихии вновь замышляли против земли какую-то каверзу. Кувырок сидел в открытом поле, поедая свекольную ботву, когда ясное небо вдруг затянулось тучами и разразилась гроза.

Зайцы вообще-то не боятся ни грома ни молнии, и, когда черные тучи нависают над землей, они глядят на них, пожимают плечами, спокойно произносят: «Гроза, что ли, собирается? Ну-ну!» – и продолжают заниматься своими делами.

Так поступил и Кувырок. Но он забыл, что с грозой связана другая опасность. В родных горах, если небо затягивается тучами, все крылатые хищники прячутся – в то время как здесь, на плоской земле, потемневшее небо приглашает поохотиться самого страшного из хищников.

В сгустившемся полумраке Кувырок невозмутимо жевал сочную ботву. Грянул первый громовой раскат, небо перерезала ослепительная молния. Кувырок поглядывал время от времени на небо, да еще и любовался им – красиво, видите ли, – как вдруг внезапно до него дошло, что он в открытом поле, а Убоище в такую погоду вполне может залететь подальше от своей круглой башни и навестить колонию. Надо скорее возвращаться к Большеглазке!

Он проглотил последний листок и побежал к каменной стене, собираясь продолжить путь под ее прикрытием. Едва добравшись до стены, он услышал шум крыльев и еле успел вскочить в отверстие на месте выпавших камней. Когти Убоища полоснули его по спине, взъерошили мех, но уцепиться и вытащить не смогли. На мгновение Кувырок ощутил душно-пряный запах громадной птицы и невольно сморщил нос.

Он в ужасе сжался в комочек в узком пространстве между камнями, надеясь, что убийца не сумеет его схватить. Подняв глаза, он увидел только маленький кусочек неба – остальное загораживала стена.

Наверху клубилась яростная тьма, озаряемая частыми вспышками молний. Это Громоног изливал свой гнев на человечество. Но по оплошности Первопредок пригласил в небо злейшего врага своих детей. Кажется, он понял свою ошибку – гроза медленно перемещалась в сторону моря.

Кувырок не видел Убоища, хотя не сомневался, что оно поблизости. Он не осмеливался высунуть голову, посмотреть, где чудище и что делает, – боялся, что тут-то на него и обрушится удар страшных когтей.

И все же он его увидел. Убоище кружило в небе, медленно опускаясь. Молнии вспыхивали у него за спиной, обрисовывая его черный силуэт на мгновенно просиявшем фоне. Сияющий зигзаг могучего электрического разряда казался оружием, которое чудовище держит в когтях, и его громадное тело с каждым раскатом грома сотрясалось от кончиков крыльев до хвоста. Это была птица-гром, птица-молния, волшебное, мифическое существо. Эта птица явилась из Ифурина, заячьего ада, чтобы воцариться в небе над плоскими землями.

Кувырок весь сжался, стараясь стать как можно незаметнее. Но крылатый великан не улетал, он упорно кружил над одним и тем же местом и пристально глядел вниз. Если бы спор шел о том, у кого больше терпения, Кувырок мог бы выиграть, но он сомневался, что Убоище примет такие условия игры.

Очень скоро оказалось, что он прав. Громадная птица опустилась на землю и пошла прямо к нему. Кувырка снова поразила ее величина, и он чуть сознание не потерял от страха. Глаза ее горели сумрачно-желтым огнем, когти могли, без сомнения, вырвать сердце у оленя. Гребень на голове делал птицу еще страшнее, он словно специально был задуман для устрашения несчастных жертв. Кувырок понял, что оставаться на месте нельзя – через секунду его схватят, – и вывалился на землю с другой стороны. Он побежал вдоль стены, прижимаясь к ней поближе. Сердце у него почти замерло.

Убоище вскочило на стену и побежало по гребню параллельно продвижению Кувырка. У зайца все завертелось в голове, он не мог думать толком и сделал глупость – бросился в поле, потому что ему показалось, что он видит там кроличью нору. Оказалось, это всего лишь коровья кучка. Теперь он был на открытом месте и даже бежать толком не мог из-за валяющихся под ногами обломков мусора, нанесенных вчерашним ураганом.

Убоище снова поднялось в воздух. Оно не торопилось – добыча была близка, оно могло взять ее в любой момент. Теперь оно просто играло. Кувырок бросился к краю поля, перепрыгивая через упавшие ветки, – он надеялся найти нору на склоне канавы, но, добежав, увидел, что канавы нет. Поле в этом месте ограждал только символический заборчик из двух горизонтальных жердей – чтобы скотина не выходила на дорогу. Кувырок проскочил забор и выскочил на проселок.

Здесь тоже не было укрытия, если не считать поваленного телефонного столба. Верхушка столба упала на придорожный камень, и между ними как раз осталось место, куда Кувырок мог кое-как втиснуться.

Так он и сделал. А Убоище уже опускалось на землю – медленно, как осенний лист.

И тут Кувырку крупно повезло. Как ни остро было зрение чудища, оно не рассмотрело тонких проводов, натянутых между уцелевшими столбами и идущих от одного из них к верхушке упавшего столба. Всего там было около десятка параллельных проводов.

Неожиданно для себя Убоище запуталось в них. Его большое тело внезапно стало очень неуклюжим и громоздким. Чем больше Убоище старалось освободиться, тем больше запутывалось. Оно кричало от досады и обиды – Кувырок чуть с ума не сошел от его резких воплей. Заяц увидел, что провода опутали крылья и лапы врага.

Надо было бежать, уходить побыстрее и подальше, предоставив чудище его судьбе. Если будет проезжать машина, она, возможно, не успеет остановиться и врежется в стреноженного хищника. И пусть!

Но Убоище не так просто было стреножить. Кувырок увидел, как оно подняло голову и дернуло клювом. Раздался странный звук: дзыннь! Кувырок не успел еще понять, что это за звук и что вообще происходит, как снова повторилось то же самое – поднялась голова, дернулся клюв – дзыннь! И опять, снова и снова: дзынь, дзынь, дзынь! Сильный острый клюв перекусывал провода один за другим. Заяц ударил задними ногами и помчался вдоль проселка.

Когда Кувырок оглянулся, Убоище уже освободилось и поднялось в воздух. Оно быстро летело за ним, держась очень близко к земле. Вдоль дороги шел ряд домов, в одном дворе человек пилил дрова. Увидев над воротами гигантскую птицу, он разинул рот от изумления и бросился в дом – то ли за ружьем, то ли чтобы пригласить других людей взглянуть на невиданную птицу.

Убоищу было все равно. Оно отбросило всякую осторожность и решило схватить Кувырка или погибнуть. Дела зайца были плохи, и он на бегу удивился: почему именно он так нужен Убоищу, что оно готово рискнуть головой, чтобы заполучить его? Неужели дело только в том, что он когда-то взобрался на вершину колокольни и побывал в гнезде чудища?

Кувырок свернул с дороги и забежал в лесок. До Винследова луга оставалось совсем немного. Лес был заросший, мусорный, с густым подлеском. Людям оказалось проще забросить его, чем привести в порядок. Кувырок напрасно высматривал кроличью нору. Все, что ему попалось, – это лисье логово. Он даже подумал, нельзя ли укрыться там, – но запах лисы был свеж и силен, она явно сидела дома, и Кувырок рассудил, что смерть от лисьих зубов ничуть не лучше смерти от птичьего клюва. Он побежал дальше.

Убоище уверенно влетело в лес, словно всю жизнь провело между деревьев. Кувырок вспомнил рассказ Торопыжки и понял, что не затруднил врагу преследование, а наоборот, оказал ему услугу. Размах крыльев у Убоища был невелик, и оно с невероятной ловкостью пробивалось между густыми нетолстыми стволами, отталкиваясь от крупных веток. Оно подныривало под нависшие сучья, пролетало в петли, образованные стеблями вьющихся растений, инстинктивно знало, через какие сплетения ветвей может пробиться, а какие лучше облететь стороной. Даже сквозь колючие заросли эта птица проникала легко и свободно. Повелитель равнины оказался и лесным царем. Не было в лесу зарослей столь густых и непроходимых, чтобы заяц мог в них надежно укрыться, – чудище настигало и там, угрожало клювом, и зайцу пришлось бегать кругами, тщетно пытаясь оторваться от погони.

Кувырок начал отчаиваться. Неужели ничто не может остановить страшного преследователя? Никакие уловки не действовали, заяц терял силы. Скоро ему придется остановиться. Он понимал, что если упадет, то подняться уже не сможет. Он близок был к полному изнеможению.

Кувырок выскочил из леса и поскакал вдоль канавы к Винследову лугу. Он мог не бояться, что навлечет опасность на Большеглазку, – она была на Букеровом поле, под защитой тотема.

Убоище летело вдоль изгороди, не выпуская добычу из поля зрения. Оно ждало, когда кончится канава.

Кувырок срезал угол поля и бросился к реке. У него мелькнула смутная мысль, что если он бросится в воду и поплывет, то, возможно, ему удастся спастись. Убоище все-таки не морской орел – возможно, увидев внизу воду, оно откажется от погони. Этот план не вселял в зайца особенных надежд, но ничего лучше он придумать не мог.

Подбежав ближе к берегу, заяц заметил двух выдр – Стиганду и Гастинда, сидящих на берегу. Взглянув на небо и оглянувшись, они все поняли. Кувырок увидел удивление и ужас на их мордах и понял, что не имеет права вести чудовище к ним. Убоище вполне могло между делом схватить и выдру. Эти двое застыли неподвижно, даже в воду не бросились – легкая добыча!

Но тут Кувырок заметил на лугу коров. Уж их-то никак нельзя назвать легкой добычей! Он бросился в самую гущу стада и заметался под копытами. Коровы взволновались, замычали, стали беспокойно топтаться. В любую минуту стадо могло пуститься в бегство. Кувырок боялся, что если его не схватит Убоище, то затопчут коровы.

Пока Кувырок оставался среди коров, Убоище ничего не могло поделать. Раз или два оно попробовало выхватить добычу, но Кувырок каждый раз бросался под брюхо молодого бычка и спасался. Наконец коровы сорвались с места и ринулись, топоча, в дальний конец поля. Кувырок остался на виду.

Заяц изнемогал. Он валился с ног, в боку кололо, дышать было больно. Он мгновенно переплыл ручей, где жили выдры, и бросился к дому бородатого человека. Он надеялся, что Бесс окажется дома и спугнет хищника. За собаку Кувырок не боялся: она была такая большая и лаяла так громко!

Одним прыжком, достойным оленя, он перескочил через садовую ограду и с ужасом увидел, что в саду никого нет. Он кинулся к сараю, но тут силы оставили его. Он свалился набок, хватая ртом воздух, бессильный и беспомощный.

Чудовище летело следом – быстро, низко, чуть не врезалось в забор. Оно вытянуло лапы с когтями, и из его горла уже готов был вырваться торжествующий крик. Задыхающийся Кувырок смотрел, как громадная птица стремительно приближается, неотвратимая и безжалостная. Он приготовился – сейчас когти вонзятся в бок, засвистит в ушах ветер, его вознесут в воздух…

Внезапно птица превратилась в шар, в мяч, который упал на землю и покатился, остановившись в каком-нибудь шаге от Кувырка.

Заяц изумленно смотрел, как Убоище отчаянно трепыхается, пытаясь высвободиться из опутавшей его тонкой сетки. Кувырок понял, что хозяин – прилежный птицелов – снова развесил, как только утих ураган, свои сети. Убоище влетело в одну из этих сетей, натянутую на шестах через весь сад. Между сетью и землей хватало места, чтобы нелетающие существа могли свободно ходить и бегать.

После урагана многие птицы сбились с обычных маршрутов, многих занесло с моря, которое они перелетали на своем долгом пути с континента на континент. Но птица, попавшая в сети хозяина Бесс, оказалась совершенно невиданной и неслыханной в этих краях. Бескрайний океан лежал между Убоищем и его родиной, где стояли непроходимые леса, а полноводные реки пересекали весь материк.

Но опасность еще не миновала. Убоище прорвало тонкую сеть, в отверстие просунулся громадный клюв и, щелкая, стал приближаться к обессиленному зайцу. Лапы Убоища были внутри сети, но он мог, цепляясь когтями за землю, придвинуться к добыче. Страшный клюв щелкал так близко, что заяц различал ужасный запах гнилого мяса, свойственный дыханию хищников.

Кувырок пытался встать на ноги, но не мог, сил совсем не было. Когда заяц убегает, он бежит до полного изнеможения и остается на ногах, пока в теле есть хоть капля энергии. Когда он падает, все кончено.

Убоище закричало – заяц чуть не оглох от этого свирепого крика. Его уши невольно встали торчком. Бубба наконец дотянулся клювом и вцепился в ненавистное ухо с черным кончиком. Ухватившись за ухо, он стал подтаскивать зайца к себе. Сейчас он выклюет ему глаза, пронзит мозг, успокоит навеки!

Кувырок смутно сознавал, что совсем рядом – за стеной? – кто-то громко кричит.

Заяц из всех сил уперся лапами в землю, сопротивляясь попыткам Убоища подтащить его ближе, но мокрая трава скользила, ухватиться было не за что. Его когти оставляли на земле борозды, а сам он медленно скользил – все ближе и ближе к чудовищу. Еще мгновение…

Клюв выпустил его. Кончик уха остался в клюве.

Кувырок откатился в сторону. В это время кто-то большой набросился на Убоище и крепко схватил его. Это был бородатый человек. Он быстро обмотал страшный клюв и когти липкой лентой. Обезвреженное Убоище продолжало биться в сети, а его глаза пылали яростью и возмущением.

Человек утащил спеленутую птицу в дом.

Подошла Бесс.

– Ты цел? – спросила она.

Кувырок поднял глаза к большой доброй собаке:

– Кажется, да. Потерял, правда, кусок уха, но это ерунда.

– А что, собственно, случилось? – спросила Бесс. – Я услышала шум, выглянула в окно и закричала, чтобы пришел хозяин. Он был занят на кухне, но, когда увидел это чудовище, чуть с ума не сошел. Никогда его не видела в таком восторге.

– Кому восторг, а кому ужас!

– Понимаю! А ты не знаешь, что это за птица?

– Мы все называем его Убоищем, – ответил Кувырок, – но кто это и откуда взялось, не знаем. Оно появилось здесь, на плоских землях, в прошлом году и с тех пор нагоняет на всех страх. Ему нужно очень много мяса. Еще бы год, и оно истребило бы здесь все живое. Неужели твой хозяин отпустит его, когда наденет на лапу кольцо?

Бесс фыркнула:

– Ну уж вряд ли! Думаю, это существо прямиком отправится в зоопарк. Оно ведь не здешнее – надо помнить о таких вещах, как природное равновесие и все такое. Уверена, что хозяин его не отпустит. Он отпускает только местных зверей. Для тебя одного сделал исключение.

– Какое счастье, Бесс, что ты оказалась рядом и подняла тревогу! Ты спасла мне жизнь. Я ведь не мог и лапой пошевелить от усталости. Как мне тебя благодарить?

– Вот еще, есть о чем беспокоиться! Пустяки. Будь ты даже сенбернаром, я сделала бы то же самое.

Только когда Бесс ушла, Кувырок понял, что это была шутка.

Через несколько минут Кувырок нашел силы подняться на ноги и добрести до ручья. Стиганда и Гастинд терпеливо сидели и дожидались, когда он им все расскажет.