Текст книги "Танцы на снегу"

Автор книги: Гарри Килворт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Трактор, довольно урчащий почти целый день, олицетворял счастье. У трактора, как и у его помощника человека, всегда было хорошее настроение. Он занимался своими ежедневными делами из сезона в сезон, не капризничая и не унывая, бодро пыхтел, урчал и мурлыкал. Работа у него была интересная – проводить по полю прямые линии, – и он выполнял ее точно и аккуратно, так что любо-дорого было смотреть. Трактор был самым счастливым и довольным созданием на земле.

И сарай и трактор цвет имели красный, а форму прямоугольную. Русаки любили прямые линии и углы. Они ведь и жили на прямоугольных полях с ровными бороздами и изгородями.

Многодетность, как и в старые времена, символизировал колос – подходящей замены для него среди вещей, созданных людьми, не нашлось. А вот символом долгой жизни стал теперь не раскидистый дуб, а самая чудесная и почитаемая вещь из тех, что сотворил человек: ворота в изгороди. Эти ворота, сколоченные из пяти горизонтальных бревен, русаки считали самым замечательным и великолепным предметом в мире. Конечно же, люди не сами додумались до этой восхитительной красоты – идею ворот они получили в откровении, посланном из заячьего рая самим Громоногом. Великий заяц знал, что его потомки сами не могут делать вещей, поэтому он заставил людей делать вещи для них. Изысканная, безупречная красота ворот внушала благоговение и самим людям. Время от времени они служили обряд Обновления – являлись к воротам с гвоздями, молотком, краской и смазочным маслом и совершали ритуальный стук и другие обрядовые действия. Воротам не грозила смерть, они не могли сгнить или высохнуть. Где же было взять лучший символ долгой жизни?

Глава восемнадцатая

В углу Поггринова луга стоял столб с перекладиной, на котором висели тела животных и птиц, застреленных работниками фермы. Кроты, вороны, иногда горностаи, ласки и лисы болтались, прикрученные проволокой, гнили и разлагались, пока от них не оставалась только высохшая и задубевшая мумия, ничуть не похожая на их живой облик. Зайцев там, понятно, не было, как не было куропаток, кроликов и фазанов – их уносили домой, чтобы изжарить или запечь в пирог.

Этот столб таинственным образом притягивал к себе животных. Зрелище висящих мертвых тел одновременно и ужасало их, и манило. Многие даже специально приходили в лунные ночи к столбу, долго стояли перед ним, завороженные, глядели, как тела покачиваются на ветру, и пытались узнать в них тех, кого знали при жизни.

Висящие же на перекладине звери и птицы ни о чем не думали и не беспокоились, превратившись в игрушку ветра и обиталище червей, кишащих в их шкурах и потускневших перьях. Глаз они давно лишились и равнодушно обращали пустые глазницы к тем, кто приходил сюда и высматривал на шесте старых знакомых.

Соорудил эту виселицу егерь, но и тракторист время от времени вешал кого-нибудь, хотя сравниться с егерем в кровожадности не мог. Правда, ворон и грачей, он, кажется, ненавидел всерьез. Особенно часто он вешал казненных птиц зимой и осенью. Весной и летом ему было не до того. Поэтому то, что произошло, и удивило зайцев.

В разное время года на столбе висели разные звери. Летом преобладали кроты, зимой частыми гостями становились горностаи в белых зимних шубках. Один раз попался даже барсук. Это поразило и напугало всех, ведь барсук считался самым сильным и стойким зверем в окрестных лесах.

Но в любое время года, кто бы ни висел на столбе, вокруг него, повинуясь странному импульсу, собирались животные и подолгу рассматривали висящих.

Этот столб-виселица был хорошо виден с Букерова поля. У столба все и случилось.

Всю весну на Поггриновом лугу творились странные вещи. Неподалеку от столба стоял старый дуб, и зайцы не раз наблюдали, как в лунные ночи к нему приходили мужчина и женщина. Они тесно прижимались друг к другу и тихо-тихо при этом жужжали, как насекомые. Запах женщины, смешиваясь с запахом полевых цветов, плыл над лугом и доходил до собравшихся на пшеничном поле зайцев. Мужчина, высокий, с низким голосом, гладил темные волосы женщины и часто трогал ее губы своими. Проходило какое-то время, женщина начинала плакать, мужчина вздыхал, и они расходились в разные стороны.

Зайцы не вникали в причины человеческого поведения, они только отмечали для себя присутствие людей и мимолетно удивлялись, зачем им встречаться в темноте. Обычно люди не ходили на луг по ночам. Но, конечно, у зайцев было слишком много своих забот – ведь каждое утро и каждый вечер над ними нависала смерть, – чтобы серьезно задумываться о бессмысленных поступках неизвестных людей.

Однажды ночью, вскоре после того, как Кувырок присоединился к колонии, кто-то пришел и спрятался у пятибревенных ворот. У него было ружье, запах которого зайцы немедленно учуяли, но не особенно испугались. Во-первых, они узнали спрятавшегося – это был человек, связанный с символом счастья, тот, кто сидел внутри трактора, когда он ходил по полю. А во-вторых, трактористы всегда имели при себе ружье, но зайцев убивали редко, обычно им удавалось подстрелить фазана, куропатку или, чаще всего, кролика.

В кроликов стрелять удобно – они сидят неподвижно и ждут неизвестно чего, а попасть в зайца труднее – заяц бежит, и притом очень быстро. Если тракторист и замечал зайца, то ему надо было оторваться от того, чем он был в этот момент занят, взять в руки ружье, прицелиться – заяц успевал за это время уйти далеко. Ружье двенадцатого калибра не отличается дальнобойностью, а если при этом цель бежит зигзагами, задача безмерно усложняется.

К тому же кролики, фазаны и куропатки не в пример вкуснее, чем жесткие, жилистые зайцы, которых надо несколько дней выдерживать, чтобы мясо стало мягче. На них и заряда тратить не стоило. Другое дело, конечно, специальная, организованная заячья травля.

Итак, трактористы с ружьями не слишком пугали зайцев, особенно по ночам.

Человек притаился за изгородью, посматривая в красивые пятибревенные ворота, заячий символ долголетия. Наконец в углу поля появилась парочка. Они жужжали дольше чем обычно, были взволнованы и долго-долго не касались друг друга губами. Женщина раньше обычного заплакала, но на этот раз они не расстались сразу после этого, а очень крепко обнялись.

Тут из-за изгороди выступил тот, кто спрятался, и распахнул ворота. Он пробежал через луг и предстал перед этими двоими, которые мгновенно отскочили друг от друга. Затем человек с ружьем и женщина обменялись серией громких лающих криков. Другой мужчина стоял тихо и неподвижно, а ружье смотрело ему в живот. Зайцы ничего не могли понять.

Женщина закричала изо всех сил и ударила человека с ружьем кулаком по лицу.

Зайцы увидели вспышку на конце дула и услышали гром. Сила удара отбросила того, другого, в ежевичные кусты. Он упал, и зайцы потеряли его из виду. Они выскочили из нор и забегали кругами, но потом снова улеглись. Их сердца испуганно бились.

Страшный, едкий запах выстрела разнесся по полю. Женский крик внезапно оборвался. Женщина издала странный стон и побежала по Поггринову лугу к воротам. Человек не погнался за ней, он стоял и возился с ружьем.

Она пробежала мимо заячьей колонии, никого из них не заметив, но попала ногой в одну из нор, выкопанных с помощью Кувырка. Ее башмак с высоким каблуком пролетел по воздуху, ударился в тотем и приземлился где-то рядом. Женщина вскочила на ноги и поспешила, прихрамывая, дальше. Она отчаянно всхлипывала. Человек с ружьем подбежал к воротам и прицелился. Еще одна вспышка огня, еще один удар грома.

И на этот раз несколько зайцев сорвались с мест и кинулись во мрак, но большинство сидело не шевелясь, испуганно выкатив глаза.

Женщина упала, распростершись у подножия тотема. Ее юбка накрыла голову, обнаженные ноги белели в темноте. Сладковатый запах человеческой крови ударил в ноздри. Зайцы сжались изо всех сил, им хотелось бы забраться под землю, глубоко-глубоко, и оставаться там, пока не кончится это странное человеческое действо.

Они слышали тяжелое дыхание человека с ружьем. Пахло потом и страхом. Раньше, когда человек стоял, затаившись, у ворот, от него пахло только гневом, но сейчас он был в ужасе и тоже не мог пошевелиться. Это продолжалось долго. Потом он стал всхлипывать, упал рядом с телом женщины, прижал к лицу край ее одежды. Он обнял ее голову руками, но снова выпустил, когда кровь попала ему на лицо.

Он отошел от тела, поднял с земли ружье и быстро скрылся в темноте.

Когда его не стало, зайцы вышли из нор, а те, кто убежал, вернулись. Они принюхались к женщине, морща носы от странного сочетания запахов – цветов и крови. Потом к трупу подошла ласка и распугала зайцев – они предпочитали держаться подальше от изящной маленькой хищницы. Когда она ушла, зайцы вернулись в норы и принялись обсуждать происшествие.

– Что, собственно, произошло? – начала Борзолапка.

– Никогда не видел, чтобы люди стреляли друг в друга, – отозвался Солнечный заяц, – но слышал, что такое изредка случается. Как вы думаете, он повесит их тела на перекладину?

Кувырок молчал. Он не знал, что сказать, и у него еще звенело в ушах от выстрелов. Он не так привык к этим звукам, как русаки. В этих местах то и дело кто-то стрелял – не в грачей, так в ворон, не в ворон, так в голубей или еще в кого-нибудь из вольных жителей равнины.

Это было в порядке вещей. А в горах выстрелы раздавались гораздо реже.

Лунная зайчиха, лежа поверх своей норки, произнесла:

– Брачные игры!

– Что? – удивился Стремглав. Он решил, что супруга отдает ему распоряжение.

Догоника подняла голову с лап.

– То, что мы видели, – это брачные игры. У людей парни не дерутся лапами и не танцуют, они дерутся ружьями. Человек с трактора и этот, другой, оба хотели выбрать эту женщину, вот и все.

– Нет, Лунная, – возразил Сильноног, – это только твои догадки. Как это может быть? Я хочу сказать, если бы они убивали друг друга из ружья в свой брачный сезон, человеческие трупы валялись бы повсюду. Но я их вижу в первый раз.

– Я только говорю, что это объяснение кажется мне правдоподобным. – На Догонику доводы Сильнонога явно подействовали.

Медуница сказала:

– А по-моему, это был какой-то ритуал – они действовали как-то… неестественно. Но если бы они делали это каждый брачный сезон… А кстати, когда у них брачный сезон?

– Весной, конечно, как у всех, – уверенно ответила Догоника.

– Не обязательно, – возразила Медуница, – лисы этим и в другое время занимаются.

– Лисы, – проворчала Лунная зайчиха, – звери нетипичные, чтоб им всем промочить лапы и схватить ревматизм.

– Люди тоже нетипичные! – ответила Медуница. С этим согласились все, и Лунной зайчихе пришлось прекратить спор.

– Во всяком случае, – заметил Стремглав, – эти двое – не браконьеры. У них ни ружей не было, ни силков, ни капканов.

– Может, они хотели захватить территорию? – предположила Борзолапка.

– Когда чужие люди являются на нашу территорию, в них не стреляют, – ответил Стремглав, – просто показывают ружье, и они сами уходят.

– Верно, – подтвердила Камнепятка.

И снова с этим согласилось большинство зайцев.

Так у них и не нашлось объяснения тому, что случилось. У Кувырка даже и предположений не было. Он знал одно: ничего хорошего в этом нет. Когда у людей случается что-то необычное, надо ждать последствий – и неизвестно, чем все обернется.

Полевые животные вообще-то уважали тракториста, хотя он время от времени и убивал кого-нибудь из них. Они считали его своим, потому что он выходил в поле в любую погоду. У него было грубое, словно высеченное из камня лицо с обветренной кожей, а глаза его заставляли вспомнить ветер, море и хмурое небо. Он был крепкий, сильный, привычный, и только последний его поступок – убийство двух человек – всех озадачил.

Звери и птицы привыкли видеть его с короткой трубкой, из которой он вдыхал дым от подожженной травы. У других людей не было таких трубок. К запаху дыма зайцы привыкли, и идущий от рыбокоптильни дымок тлеющих сучьев орешника действовал на них умиротворяюще.

В человеке с трактора не было большого зла. Конечно, он стрелял по птицам и зверям, которых ловил за кормежкой в поле, но не из кровожадности – просто считал справедливым убивать тех, кто поедает растения, посеянные им для себя. Он думал, что то, что он посеял, ему и принадлежит. Звери и птицы понимали его точку зрения, хотя и не были с ней согласны.

Иногда он кормил птиц. Когда, сев под дубом, он ел бутерброды, то иной раз бросал крошки даже своим ненавистным врагам – чайкам и воронам.

Почти все дни он проводил там, где его Бог велел ему находиться, – в кабине трактора, за рулем. Он сидел в заячьем символе счастья часами, разъезжая взад-вперед по полям, волоча плуг или борону, проводя по земле красивые прямые линии, которыми так восхищались. Кожа под летним солнцем покрывалась загаром, складки и морщины на ней делались все глубже, а волосы, торчащие из-под кепки, все больше напоминали солому – что тоже нравилось зайцам. Зимой он вбивал в землю столбы своими грубыми руками, а ножищи в сапогах отбрасывали камни, которые пробрались на поле и грозили сломать острые плужные лемехи.

В ту ночь человек с трактора еще вернулся.

Он принес лопату и начал копать яму в незасеянном углу поля. Копал он долго. До зайцев доносился запах пота и хриплое ворчание, когда лопата задевала о камень. Еще пахло свежевскопанной землей – скоро рядом образовалась целая горка. Выкопав глубокую яму, он сходил на Поггринов луг за убитым мужчиной, приволок его за ноги и спустил в яму. По дороге тело ударялось головой обо все неровности почвы.

Потом он подошел к трупу женщины и долго-долго смотрел в ее мертвое лицо. Он заплакал. Зайцы были потрясены. Раньше они никогда не видели его слез, а этой ночью он плакал уже второй раз. Наконец он нежно взял ее на руки – ее длинные волосы свисали почти до земли, а лицо было белым-белым – и понес к яме.

Зайцы думали, что сейчас он положит ее поверх тела мужчины, но внезапно он остановился, опустил ее на землю, засыпал труп мужчины слоем земли и только потом положил в яму женщину и стал забрасывать ее землей – медленно, так медленно, что зайцы решили, что человек устал.

Вдруг, поглядев на ее ноги, он замер. Огляделся вокруг. В лунном свете хорошо были видны его широко открытые, лихорадочно блестящие глаза. Он сбегал на Поггринов луг и пошарил в траве вокруг столба с убитыми животными. Потом он вернулся на Букерово поле и стал осматривать землю вокруг тотема. Заметив, что небо уже начинает светлеть, человек посмотрел себе на запястье и вернулся к яме. Он быстро забросал ее, утоптал мягкую землю, накидал сверху камней и веток. Стало совсем незаметно, что тут копали. Тем временем пошел мелкий дождик.

Оставшуюся землю человек раскидал лопатой, часть сбросил в канаву. Дождь становился все сильнее.

Когда человек закончил свою работу, дождь лил вовсю, и вода стекала у него по волосам и лилась за воротник. Лицо его осунулось и побледнело, глаза больше не блестели. Он огляделся по сторонам. Бесшумно подлетело Убоище. Человек был в каком-то оцепенении. Увидев его, чудовище круто повернуло и умчалось в другом направлении, быстро, но уверенно, без замешательства.

Наконец человек ушел. Он медленно брел под дождем по направлению к постройкам фермы.

Зайцы были рады, что он уходит. Ночные события взволновали их, а то, что он так долго находился рядом, было тяжелым испытанием их мужества. Они надеялись, что в следующий раз увидят его на тракторе, где и было его настоящее место. Он должен ездить в тракторе, а не расхаживать по ночам, убивая людей и зарывая их в углу Букерова поля.

Когда рассвело, зайцы вылезли из нор и принялись кормиться. Маленький зайчонок нашел в высокой траве у подножия тотема башмак той женщины и хотел было поиграть с ним, но взрослые ему запретили.

Башмак остался лежать где лежал, скрытый в траве.

Камнепятка погадала по вязовым веточкам и объявила, что предзнаменования хорошие, даже несмотря на то что один торопыга-зайчонок прошлой ночью по неосторожности съел головку колокольчика. Теперь он весь дрожал, уверенный, что чужая душа вот-вот начнет сражаться с его собственной за обладание телом. Целый день у него побаливал живот, и он так и не узнал отчего – то ли его душе плохо приходилось в драке, то ли он объелся желудями из беличьей кладовой, на которую случайно наткнулся и разграбил. Но уж на будущее он твердо решил сначала хорошенько разнюхать цветок, который подворачивается в темноте, и только потом есть.

Глава девятнадцатая

После этой памятной ночи по всей округе несколько дней рыскали люди, перекрикиваясь громко и пронзительно, как выпи. Человек с трактора был среди них, и его голос звучал резче и печальнее, чем у остальных. Постепенно, однако, людям это надоело, и настал день, когда зайцы смогли отоспаться. Тракторист вернулся к своей работе, и символ счастья с веселым ворчанием забегал по полю.

Быстроножка решила сделать человеку приятное. Она взяла в зубы башмак на высоком каблуке, вытащила его из травы, снесла к виселице и повесила там, куда дотянулась, – на торчащий кусок обмотанной вокруг столба проволоки. Башмак был сделан из шкуры животного и, значит, сродни тому, что там висело. Он был частью убитой женщины, так же как серый клок задубевшей шкуры, висящий повыше, был частью водяной крысы. Башмак принадлежал женщине, он сохранял ее запах, и по справедливости его место было рядом с останками прочих тварей, убитых человеком. Башмак повис, зацепившись каблуком, носком вниз. В носок натекла вода, и порхающие над виселицей птицы пили ее.

Так башмак и висел, красуясь между трупом крота и длинной полоской светло-рыжей шкурки, что когда-то была горностаем. Здесь ему предстояло мокнуть и сохнуть рядом с останками других убитых существ.

Но когда человек с ружьем пришел к столбу, держа только что подстреленного грача, он с криком выронил мертвую птицу и в страхе оглянулся. Схватив башмак, он швырнул его в костер, горящий на соседнем поле. Прошла не одна неделя, пока он перестал со страхом вглядываться в заросли кустарника, словно думая, что кто-то спрятался там и наблюдает за ним.

Пришло лето. Зайцы уже разошлись по своим участкам. У них не существовало строго определенных и охраняемых границ, и кое-где территории находили одна на другую. Зайцы нередко посещали чужие участки, и мало кто возражал, если соседу случалось у него покормиться. Так велось с давних времен.

Когда колония начала разбредаться, Кувырка охватил испуг. Что ему было делать? Без сомнения, Лунная зайчиха наделила бы его участком, попроси он об этом, но ведь ему никогда раньше не доводилось жить совсем одному. Одна мысль об этом приводила его в ужас.

Наконец он поделился своим страхом с Догоникой.

– Ну а я-то что могу тут поделать? – сурово сказала она. – Силой удерживать колонию на месте из-за того, что ты боишься собственной тени?

– Неужели нельзя что-нибудь придумать? Ну хоть что-нибудь! Я же помог вам защититься от Убоища.

Зайчиха села столбиком, поставила торчком свои длинные уши и свысока посмотрела на Кувырка.

– Подумаешь! То, что ты нам показал, мы могли узнать у кого угодно. Что же, мы теперь, по-твоему, до конца жизни должны рассыпаться перед тобой в благодарностях и нарушать ради тебя свои законы?

– Да нет, я просто… Я думал…

Догоника не отличалась большим мягкосердечием, а благодарность считала лишним для правительницы чувством. А Стремглав был слишком ленив и слабоволен, чтобы спорить с ее решениями, особенно если они не имели прямого отношения к нему лично. Его девизом было: что супруга решила, то и хорошо.

Но тут выступила вперед годовалая зайчиха по имени Большеглазка и сказала, что с удовольствием разделит свой участок с Кувырком, если он не возражает.

– Луг у меня большой, места много, и мы друг другу не помешаем, – сказала она. – Думаю, Кувырку у меня понравится – там земля идет под уклон до самой речки. И почва хорошая. Конечно, не горный подзол, елки не растут и папоротники тоже, нет и торфяников, к которым привыкли горные зайцы, но все же не то, что здесь на поле – дерново-карбонатная почва с меловой примесью, а хороший суглинок.

Кувырку не так уж важно было, какая там почва, но эрудиция Большеглазки внушила ему глубокое уважение. Эта зайчиха явно была из тех, что выбирают себе территорию с большим разбором и не довольствуются первым попавшимся участком. Он спросил, откуда у нее такие познания, и она объяснила, что ее научил разбираться в почвах один общительный крот – а для кротов эти сведения жизненно необходимы.

Большеглазка была довольно замкнутой и застенчивой, но милой молодой зайчихой. Ей принадлежали два поля, с севера граничившие с речкой. На одном росла белая горчица, а другое, непаханое – оно называлось Винследов луг, – поросло цветами и травами. Эти два поля разделялись канавой и живой изгородью. Вдоль канавы росло семь больших деревьев: могучий дуб, конский каштан, у которого ранней осенью вечно околачивалась орава человеческих детенышей, четыре вяза и ольха.

Вокруг дуба не росла трава и земля была очень плотно утоптана. Виновниками этого были все те же юные человечки, что осенью крутились у каштана, – все лето они кишели вокруг дуба, устраивали себе качели из веревочной петли, карабкались по веткам и устраивали там наблюдательные посты. Они стрекотали, как сороки, зайцев не замечали и не докучали им, а наблюдать за ними было забавно, особенно когда работники фермы замечали детей и гнали с поля, а те удирали вдоль берега.

Река изгибалась как раз у этих двух полей, обнимая их, словно ласковая рука. Она была широка – в этом месте зайцу не переплыть, – и в ясные дни по ее сверкающей поверхности сновали лодки, весельные и парусные.

Главным врагом, помимо Убоища, были лисы. Они подкрадывались по речному берегу, шныряли по лугу. На лугу, правда, они ходили только по своим тропам, проложенным много лет назад, а вот на поле, где росла горчица, все лето пышно цветущая желтыми, как маленькие солнца, цветами, лисы могли ходить как угодно. Поэтому Большеглазка предложила, чтобы они с Кувырком вырыли себе норки на лугу, где-нибудь в углу, чтобы лисы не могли к ним незаметно подкрасться.

На лугу жили две кроличьи семьи, а на горчичном поле кроликов не было. Кролики не беспокоили Большеглазку, и она с ними не общалась. Уровень воды в реке поднимался и опускался вместе с морскими приливами и отливами. В отлив по мелководью бродили серые цапли, а по берегам жили разные болотные птицы, кроншнепы, птицы-перевозчики и великое множество других. Барсуков поблизости не водилось, зато на берегу впадающего в реку ручья, как раз напротив небольшого одинокого дома, жила в норе выдра. Ястреб-перепелятник отсутствовал большую часть лета, но в остальное время часто можно было видеть, как он парит над полем, высматривая добычу. Конечно, Большеглазка или Кувырок были для него слишком велики.

Предложение зайчихи Кувырок принял немедленно и без раздумий, хотя ничего о ней не знал, кроме того что она родилась и выросла в этой колонии. Большеглазка была такой тихой и серьезной, что раньше он ее не замечал, и очень удивился, когда она вдруг пригласила его с собой. Она объяснила, что тоже не любит одиночества. Это звучало разумно и правдоподобно.

Прежде чем Кувырок дал окончательный ответ, Большеглазка заставила его пройтись по участку. Кувырок и не думал, что какое-то место в плоской стране может так ему понравиться. Особенно восхитили его ярко-синие васильки, которых ему раньше видеть не доводилось. Он спросил у Лунной зайчихи разрешения поселиться с Большеглазкой, и та, высокомерно шмыгнув носом, ответила, что возражений не имеет. Таким образом, дело было решено, и в один прекрасный жаркий день, когда насекомые вовсю жужжали и стрекотали, а трава в канаве пожухла от недостатка влаги, заячья парочка явилась на луг и выбрала места для нор. Кувырок, более привычный к этой работе, вырыл обе норы, а Большеглазка смотрела, как он роет, и восхищалась его сноровкой, так что он был горд и доволен.

Кувырку очень нравился этот луг – почти так же, как родной и далекий горный склон, поросший вереском. Тут росло великое множество всяческих растений.

Поначалу они с Большеглазкой слегка стеснялись друг друга, но постепенно отношения делались более непринужденными. Кувырок попросил ее рассказать побольше об обычаях русаков, чтобы он не попадал в неловкое положение. Нельзя было придумать ничего лучше, чтобы преодолеть ее застенчивость.

Большеглазка стала рассказывать о сигналах, которыми пользуются зайцы для передачи сообщений:

– Если оставить в борозде прямую веточку, значит, в той стороне, куда показывает более толстый конец, есть пища. А кривая веточка на гребне борозды значит, что здесь недавно был человек. Если поскрести по земле лапой, то здесь прошел маленький хищник, например ласка, а если царапина длинная – хищник был большой, лиса или барсук. А если царапина дугой, то это не сообщение – так заставляют безумных духов повернуть и уйти откуда пришли.

– Что еще за безумные духи?

– Такие духи странные. Их ветер носит. Они называются иддбиты. Они не могут уйти ни в Другой мир, ни в Ифурин, потому что никогда на самом деле не жили. Их судьба – блуждать по земле, летать на крыльях ветра. Они стараются пробраться живому зайцу в голову. Тогда он тоже сойдет с ума.

Кувырок сделал вид, что верит.

– Никогда про такое не слышал, – сказал он. – Мы, горные зайцы, знаем о злых духах – они живут в расщелинах скал и на торфяниках; но про безумных духов не знаем ничего.

– А здесь, на равнинах, их полно. Здесь все время над полями и болотами летает ветер. Если сделать лапой дугообразную царапину на земле, безумному духу придется повернуть по ходу этой царапины и, значит, уйти откуда пришел.

– А еще как от них можно избавиться? Я, например, заметил, что ты подобрала птичий череп и положила на край луга.

Большеглазка выпрямилась и сложила передние лапки.

– Я рада, Кувырок, что ты это заметил. Ты такой наблюдательный! Знаешь, почему я это сделала? В птичьих черепах почти всегда живут другие безумные духи, неподвижные, но зато очень болтливые. Они называются иддабы. Попробуй приложить ухо к птичьему черепу – услышишь шепот иддаба. Череп надо положить на границу своей территории. Тогда иддаб затеет разговор с любым иддбитом, который захочет войти, и в конце концов так его заговорит, что тот забудет, куда шел, и повернет обратно.

У Кувырка голова пошла кругом.

– Как интересно! Ладно, я буду подбирать все птичьи черепа, какие замечу, и отдавать тебе, а ты их положишь на границы нашей территории.

– Кроме той, что идет по берегу, потому что иддбиты все равно не могут перейти реку, так что с той стороны их можно не опасаться.

– Конечно, как это я не подумал!

Потом Большеглазка поведала о белых камешках. Если посчастливится найти такой камешек, надо держать его в норе – тогда не страшны собаки и лисы.

– Только их очень трудно найти, – добавила она.

Кувырок видел сотни таких камешков на морском берегу, где по ним бегали крабы, но промолчал.

– А если наполовину зарыть в землю листик плюща рядом с норой, где есть зайчата, это убережет их от хищников. А если веточку боярышника или терна закопать рядом с тропинкой, то люди не будут по ней ходить… Ну что, хватит для начала?

Кувырок согласился, что полученной информации ему на некоторое время хватит. Он вежливо благодарил свою новую соседку, а про себя думал: да сможет ли он когда-нибудь привыкнуть к этим суеверным созданиям? Снова, в сотый раз, ему захотелось домой.

Ближе к вечеру, еще засветло, на них накатил припадок неудержимого детского веселья. Они разбегались, разыгрались: скакали, катались по земле, съезжали с кротовых кучек, прыгали вокруг ромашек. После общинной жизни под присмотром строгой Догоники они радовались свободе. Кувырок подумал, что, пожалуй, сможет ужиться с Большеглазкой, несмотря на ее ученость.

Когда начало смеркаться, они забрались в норки и с привычной дрожью стали ждать наступления темноты. Не далее как сегодня утром Убоище унесло крольчиху с Винследова луга. Кроличья семья настолько увлеклась кормежкой, что замешкалась на лугу до рассвета. Когда они наконец заметили, что небо посветлело, и кинулись к норе, было поздно. Налетело Убоище – как всегда, неожиданно, серое из серых сумерек, – и схватило толстую крольчиху в двух прыжках от входа в нору. Ее отчаянный визг быстро утих…

При расставании Лунная зайчиха посоветовала Кувырку не терять бдительности и не забывать об опасности ни на мгновение.

– Новости расходятся быстро. Убоище, без сомнения, уже знает, почему так мало зайцев попалось ему за последние дни. Ему известно, что появился чужак, который научил местных зайцев копать норки. Он будет преследовать этого чужака.

Кувырку слабо в это верилось. Кто станет разговаривать с Убоищем? Разве что другое такое же убоище, а других вроде бы не было. Но если Убоище – сверхъестественное существо, если оно явилось из какого-то сумеречного мира – из Ифурина? – у него могут быть свои таинственные способы узнавать новости. Может быть, оно умеет читать мысли или понимает шуршание травы, шорох листьев. Кувырок представил себе, как Убоище сидит в громадном гнезде, а стая насекомых вьется рядом, и все жужжат и стрекочут: «Заяц Кувырок, заяц Кувырок…» – и Убоище наконец приходит в ярость, крушит камни могучими когтями и дает клятву посчитаться с этим горным зайцем.

Кувырок задрожал в своей норке.

– Ты что там? – спросила Большеглазка.

– Ничего, – ответил он, – а что?

– Ты, по-моему, всхлипнул.

– Это во сне.