Текст книги "Танцы на снегу"

Автор книги: Гарри Килворт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Глава тридцать пятая

Как ни гневался Бубба, что заяц убежал, его утешало одно: заяц был близок к смерти и, конечно, умер по дороге к колонии. Животное, настолько обессилевшее от голода, могло выжить только чудом, а Бубба знал, что чудеса в этом мире встречаются так редко, что практически, можно считать, не существуют. Однако он был в дурном настроении: ведь все случилось не так, как он задумал. Только во сне ему удавалось довести месть до конца – самолично выбросить со скалы жалкий труп, недостойный съедения. Он чувствовал, что лучше всего выразить свое презрение к волшебному зайцу он мог именно так – не съесть его, пренебречь. Он обращался к башне в поисках сочувствия.

– Заяц убежал от меня, Башня.

– Ты этого хотел, Бубба. В твои намерения входило, чтобы это создание убежало от тебя. Из-за этого оно дольше промучилось. Ведь надежда медленно умирала в его сердце, когда оно уползало отсюда, веря, что спасется.

– Да, да, Башня, ты всегда находишь, чем меня утешить.

– Я просто говорю правду из глубины моего каменного сердца, как моя сестра до меня.

Буббе действительно стало легче. Так башня еще раз помогла ему. На камень можно положиться – он всегда поддержит и утешит. Они с камнем были так близки по духу, что почти сливались в единое целое.

На землю пришла зима, жестокая, как когти фантастического зверя, острая, как клюв сказочной птицы. Она опушила инеем болотные травы, убелила их сединой. Животных в окрестности стало мало. Одни залегли на зимовку, другие перебрались в места потеплее.

Стоячие солоноватые протоки замерзли, только стебли камыша торчали изо льда, как длинные черные пальцы. Гусей было много, но и люди приходили охотиться на этих жирных чужеземных птиц. Буббе приходилось остерегаться и прятаться, чтобы его не заметили. Кролики, конечно, как всегда, были под рукой, в полях прыгали зайцы, но добывать их становилось все труднее. И с теми и с другими Буббе приходилось быть терпеливым и ждать, когда они сделают ошибку. Прошли те времена, когда он мог каждый день хватать кого захочет. Они быстро научились укрываться от него.

Бубба ненавидел зиму – ее долгие холодные ночи и тусклые туманные дни. Яростные ветры, рожденные на континенте, дули на равнины с моря. Дни, правда, стояли темные, и Буббе хватало времени для охоты, так что он снова мог летать к заячьей колонии на острове. В сумрачном свете зимнего дня он мог не бояться, что люди его заметят. Они старались быстрее добраться домой, закутывали лица, ходили не оглядываясь и редко поднимали глаза к небу – не то что летом.

И все же Бубба ненавидел зиму, потому что холод проникал ему под перья и он дрожал. В своем гнезде в башне он видел сны. Ему снилось, что он снова маленький птенец и живет в местах, где зимы не бывает, где тянется нескончаемое душное лето. Там, среди густой зелени, ему никогда не было холодно. Но мать привез его сюда, где деревьев мало и земля почти полгода мерзнет под белым покровом.

Бубба летал над ослепительно белой землей. На снежном фоне было легче замечать тех, кто сохранял летнее одеяние. Бубба освоил новый прием, позволяющий добывать зайцев из их коротких туннелей, прикрывающих спину. Бубба садился на землю рядом с норой и свирепо клевал зайца в зад, отчего тот поневоле подавался вперед и высовывал голову и плечи. Тогда Бубба хватал его, уносил и потом пировал – глотал заячьи внутренности, смаковал печень.

Однажды он приземлился возле столба-виселицы в поле и заметил прикрученный проволокой заячий труп. И тут Бубба возликовал – без всякого сомнения, это был труп зайца, которого он морил голодом в башне. Оказывается, мало того, что эта тварь скончалась в муках и отчаянии, – ее истощенное голодом тело унизительно выставили всем напоказ как свидетельство жестокости, с которой Бубба карает врагов. Теперь все знали, что даже волшебный заяц не ушел от его власти.

Бубба летал над речными протоками, смотрел на животных, пробирающихся по льду. Здесь было легко охотиться – у зверей, когда они пытались убежать, скользили ноги. Однажды на мосту Бубба чуть не выхватил из коляски человеческого младенца, но вовремя сдержался. Он понимал, что стоит ему убить кого-нибудь из материнской породы, как его выследят и уничтожат. В этот день он был в дурном настроении – остро почувствовал, что он не такой, как мать, у которого не было ни перьев, ни когтей, ни клюва.

– Башня, кто я такой?

– Ты Бубба.

– Бубба – это моя имя, данное мне матерью, но кто я? Птица, зверь или человек?

– Ты темный повелитель равнин. Ты птица, зверь и человек – в одном. Ты собрал в себе силу разных пород – у тебя есть власть полета, звериная мощь, человеческая жестокость и сила воли. Ты сын матери.

– Но я не похож ни на кого на земле!

– Какое значение имеет внешность? Разве гора заботится о том, как она выглядит? Разве бурный поток спрашивает, что заставляет его яриться? Тебе дарованы когти и клюв, острый разум и холодное сердце. Разве этого недостаточно? Важно то, что ты делаешь, а не то, на кого ты похож.

– Да, важно то, что я делаю. Мне нет равных. Я господин надо всеми, кровавый владыка, небесный убийца. Все дрожат, завидев мою тень. Эти жалкие твари высматривают мою тень на бледной земле и умирают от испуга, когда видят ее. Я – это я.

– Ты – это ты, Бубба.

Но Бубба снова и снова возвращался к вопросу: кто он? Он не унимался, он знал, в чем уязвим, знал свою единственную слабость: он был один. Буббе хотелось иметь историю, как у всех созданий. Он хотел знать своих родителей, свое прошлое, на что-то оглянуться, что-то видеть во сне. Он хотел почитать предков, своих собственных, хотел гордиться ими.

Конечно, у него был мать. Но достаточно ли его одного?

Видимо, нет, потому что вопросы не уходили, продолжали докучать ему, причиняя боль, как острые шипы колючего кустарника, попавшие под перья. Эти вопросы, как паразиты, питались его неуверенностью, его сомнениями, его тоской. Он хотел быть счастливым. Ему отчаянно хотелось обрести цельность, но для этого необходимо было иметь историю, знать, кем он был раньше, до того, как осознал себя в мире.

Башне никогда не надоедало отвечать на его бесконечно повторяющиеся вопросы, на его мольбы о даровании прошлого. Башня никогда не отмахивалась от него. Она, как и ее сестра, колокольня, опекала и охраняла Буббу, заменяла ему родителей, заботилась о нем и защищала не только от врагов, но и от его собственных страхов.

Бубба был благодарен башне и, хотя на привязанность был неспособен, всегда думал о ней с уважением. Они оба были одиноки и не похожи ни на кого в этом тесном мире – и тем похожи друг на друга.

Глава тридцать шестая

Кувырок покинул двор в тот самый день, когда появилась новая собака. Может быть, хозяин устроил так нарочно, чтобы отвлечь внимание маленького человечка от Кувырка, который стал его любимцем. Человечек поднимал ужасный шум, когда был недоволен. Новое существо всегда интереснее, чем старый любимец, и детеныш, заразившись возбуждением от братьев и сестер, вертелся во дворе вокруг новой собаки, которая от общего внимания к себе чрезвычайно взволновалась и бегала, захлебываясь радостными криками.

Эта новая собака была дворняжкой, как и прежняя, только другого цвета, с грязно-желтой шкурой. Она была очень живая и бойкая, и Кувырок надеялся, что ее не будут держать все время на цепи, как ту, прежнюю. Это сломило бы ее дух. У новой собаки были большие и ласковые карие глаза – возможно, они помогут ей хоть временами избавляться от цепи.

Вспомнив старую собаку, Кувырок подумал, что, наверно, ее дух все же остался несломленным, раз она сумела замыслить и выполнить побег. Где-то она сейчас? Бегает на свободе или живет у добрых людей? Кувырок, конечно, предпочел бы свободу, но ведь он-то не собака. Он знал, что собаки любят крышу над головой и кормящую руку. Они гораздо ближе к людям, чем к диким животным. А живущие на свободе собаки были, правду сказать, странноватыми существами – от одних ушли, а к другим не пришли.

Дети немедленно отправились гулять с новой собакой.

Бородатый человек приехал на велосипеде за Кувырком. Сенбернара он с собой не взял. Клетку прикрутили проволокой к багажнику. Так гораздо лучше, чем ехать в закрытом кузове, чего Кувырок очень боялся. Человек этот явно понимал, что животным взаперти страшно. Велосипед ехал небыстро, и Кувырок смотрел по сторонам, разглядывая местность. Навстречу им скользили деревья, под колесами блестела, как черная река, дорога. Все вокруг двигалось, устремляясь туда, откуда ехал Кувырок, словно бы торопясь на какое-то важное событие, совершающееся за спиной зайца.

Он смотрел на медленно плывущие навстречу поля. Было холодно. Снег сошел, но земля была скована морозом, иней покрывал обледеневшие изгороди. Все окоченело от холода, даже старые листья звенели, когда человек переезжал их велосипедными колесами. День стоял ясный, хрустальный – он казался очень хрупким, словно одно неосторожное прикосновение могло разбить его на миллион сверкающих осколков. Кувырок видел далеко-далеко, с велосипеда он мог смотреть поверх изгородей, и это ему очень нравилось.

В одном месте, неподалеку от дороги, было шумно, сновали люди. На оцепленном участке копошились экскаваторы, тракторы и другие машины, они выкладывали большую цементную площадку размером в несколько полей, воздвигали здания. Одно было выше других – приземистая башня со стеклянным вторым этажом. По краям цементной полосы шли участки подстриженной травы, и Кувырок заметил там нескольких зайцев. Они ели грибы, не обращая внимания на рабочих и машины и совсем их не боясь.

Бородатый человек перестал крутить педали, слез с велосипеда и немного постоял, исподлобья глядя на эту суету. Он, очевидно, не одобрял происходящего, хотя из-за волос, покрывающих его лицо, трудно было понять, сильно ли он сердится.

Потом он снова уселся на сиденье и отправился дальше, оглядываясь и что-то бормоча, пока стройплощадка не скрылась из глаз.

Наконец они подъехали к дому. Заяц разволновался, потому что с багажника ему хорошо был виден Винследов луг. Кувырок знал, что где-то на этой скованной морозом земле живет зайчиха по имени Большеглазка. Почти невыносимо было ощущать, что она совсем рядом и так недоступна. В воздухе мучительно пахло свободой.

Бесс, она же Бетси, выскочила навстречу хозяину, выражая такую радость, словно не видела его несколько зим. Потом она уделила внимание и Кувырку.

– Он приготовил для тебя загон на лужайке за домом. Земля очень твердая, ты не сможешь сделать подкоп и убежать.

– Спасибо, что предупредила, – сухо ответил Кувырок.

– Все будет хорошо. Я не могу помочь тебе убежать – ослушаться хозяина хуже смерти, – но я уверена, он в конце концов тебя выпустит,

– Да, в зоопарк.

Бетси пожала плечами. По глазам было видно, что она сочувствует зайцу.

Когда Кувырка выпустили в загон и хозяйка дома поворковала над ним несколько минут, как голубка, он почувствовал себя более уверенно. Даже если его увезут в зоопарк, это все-таки лучше, чем до конца жизни оставаться на цементном полу. Даже в зоопарке не может быть так противно, как на цементе. А потом, не исключено, что до отправки в зоопарк случится оттепель. Достаточно одного-двух теплых дней, чтобы земля оттаяла, и тогда он сможет удрать через подкоп.

Кувырок обсудил с Бетси строительство, которое видел по дороге.

– Хозяину не нравится то, что они там делают, но я не знаю почему. Джитти, ежиха, ходила туда…

– Но там же высокий забор.

– О, ежи отлично лазают. Любой еж вскарабкается по решетке или по увитой плющом стене быстрее, чем заяц выроет нору. Ты разве этого не знал?

– Видишь ли, в горах у меня не было случая общаться с ежами. У меня была там семья, так что я не больно-то думал о других зверях…

Он посмотрел в любознательные глаза собаки, и ему стало стыдно. Он так мало знал о других животных! Но действительно, если вокруг сородичи, не слишком задумываешься о чужих. Больше того – к чужим относишься с презрением и только терпишь их присутствие, а иногда даже гонишь прочь. В горах Кувырка окружали братья и сестры, родные и двоюродные, тетушки и дядюшки, племянники и племянницы, и ему наплевать было на чужих. Нет худа без добра, подумал он, – благодаря тому, что его поймали и увезли, он научился шире смотреть на вещи.

– …Поэтому я не знал, что ежи хорошо карабкаются.

Бетси кивнула:

– У них ножки хоть и коротенькие, но сильные, с крепкими коготками, и очень цепкие, так что они без труда перелезают через препятствия, было бы за что зацепиться. На дерево им, конечно, не влезть, разве что оно увито плющом, но им деревья и не нужны. Так вот, Джитти побывала на строительной площадке и говорила потом, что не понимает, почему вокруг этого столько шуму. Они просто строят несколько домов и прокладывают дороги.

– Это не похоже на дороги – слишком широкие. И потом, дороги куда-то ведут, а эти кончаются с двух сторон, а дальше снова идут поля.

– Ну, не знаю, я только повторяю, что слышала. Я там не была. Один раз мы с хозяином гуляли поблизости и обошли вокруг забора. Другие люди вышли и залаяли на нас. Они все показывали руками в сторону, откуда мы пришли, и хозяин вернулся туда. Он сердился и оглядывался на этих людей, которые его прогнали. По-моему, ему хотелось разбить им носы. Люди ведь это иногда делают, знаешь? Разбивают друг другу носы. Это важный ритуал в человеческой культуре.

Загон на заднем дворе оказался в тысячу раз лучше того, в котором он жил на ферме. Но все же загон есть загон, а не свобода. Кувырок вспомнил, как Стиганда рассказывала, что часто приходит в гости к собаке. Если бы она пришла, он мог бы передать весточку Большеглазке – сообщил бы, что жив, здоров и нуждается в помощи.

Бородатый человек часто приходил и смотрел на зайца, и женщина тоже. Кувырку очень не нравилось, что на него пялятся, словно на какого-нибудь урода. Кроме того, человек часто поднимал какую-то черную коробку и щелкал. Сначала Кувырок боялся этой коробки, потому что человек направлял ее на него, как ружье, но выстрел не гремел, пуля не вылетала – заяц быстро догадался, что это безобидная игрушка.

В саду происходили интересные вещи. Например, у человека было много ловушек, в которые он ловил зверей и птиц. Он держал их недолго – рассматривал и отпускал.

Одна ловушка находилась недалеко от загона. Это была сеть – потоньше, чем та, в которую поймали в горах самого Кувырка. Эта сеть, почти невидимая, была протянута через весь сад. Человек ловил маленьких птичек, надевал им кольцо на лапку и отпускал. Он старался, чтобы птицы не страдали – когда они попадались в сеть, сам человек или его жена очень быстро подбегали и осторожно распутывали и вынимали их. Кувырок не понимал, зачем человек надевает на птичьи лапы серебряные кольца, и Бетси тоже не могла этого объяснить. Но раз ему нравится, говорила собака, пусть его, вреда-то в этом нет. Кувырок все-таки думал, что вред есть – страдало достоинство вольных созданий, переживающих, попавшись в человечью паутину, унижение и страх. Но заяц не спорил с собакой, которая заведомо была на стороне хозяина во всем и горячо его защищала.

Бородатый человек недолго держал зайца в неволе. В одно морозное утро дверь загона распахнулась, Кувырка взяли за уши и сунули в клетку на багажнике велосипеда. Хозяин завертел педалями. Ехали они довольно долго.

Человек все-таки решил не отдавать зайца в зоопарк, а выпустить на свободу! Велосипед направлялся в сторону болот – человеку, видимо, казалось, что там зайцу будет лучше всего. Клетка открылась. Зачем было меня отвозить, подумал Кувырок, лучше бы сразу выпустил. Но сердце радостно забилось. Он сразу спрятался в высокой траве и оставался там, пока велосипед не отъехал подальше.

– Свободен! – воскликнул Кувырок, почти обезумев от счастья.

Ему с трудом в это верилось.

Он выскочил в примыкающее к болоту поле. Когда под лапами у него оказалась короткая трава, он сделал нечто такое, что зайцы делают только изредка, по особым случаям, и чего люди не видят почти никогда.

Он закружился в танце.

Став на задние лапы и плотно прижав уши к голове, Кувырок волчком завертелся на застывшей траве. С задних лап срывались водяные брызги, передние он вытянул в стороны. Он вертелся, поддерживая туловище в строго вертикальном положении. Он вертелся все быстрее, ветер свистел в ушах, а его задние лапы, лапы прирожденного танцора, выбивали искусную дробь, ударяя в одно и то же место. Пораженный наблюдатель решил бы, что заяц хочет пробить земную кору и добраться до расплавленного ядра.

Для Кувырка это был момент величайшего душевного подъема, самозабвенного торжества в честь обретенной свободы.

Свидетели, звери и птицы, были потрясены этим зрелищем. Зайца, превратившегося в вертикальный смерч, можно увидеть только раз в жизни, и то если очень повезет. Такие танцы были мимолетной и сокровенной тайной зимних утр, неуловимой, как мгновенное сновидение, но бережно хранящейся в вечности, словно фотография в переливах света и тени. Глаза зайца горели гордостью – он гордился совершаемым обрядом и самим собой. Он вертелся все быстрее. Он был заяц, дикоголовый безумноногий заяц, танцующий на Господнем лугу, как в первый день творения.

Закончив танец, Кувырок упал на передние лапы и полежал немного неподвижно, отдыхая. Весь мир замер вместе с ним. Потом заяц вскочил на ноги и весело поскакал через луг, распугав по дороге грачей, которые сидели на заборе, замышляя осквернение пугала.

Добравшись до речки, Кувырок побежал вдоль берега, ища, где бы удобнее переправиться. Река текла по-зимнему неспешно, вода казалась плотной и тяжелой, словно ртуть. Волны перекатывались мускулами гигантской змеи. В ярких солнечных лучах лед и иней алмазно искрились. Найдя подходящее место, Кувырок бросился в ледяную воду и поплыл, стараясь держать голову и спину над водой. Переплыв на другой берег, он тщательно отряхнулся, чтобы не превратиться в ледяную статую.

Он полежал немного на слабо греющем солнышке, потом побежал дальше. Если двигаться в том же направлении, он попадет на поле Догоники, Лунной зайчихи. Это к лучшему – повидаться с ней в любом случае нужно, поскольку она глава колонии и ценит знаки уважения.

Кувырок направился на Букерово поле, где окаменевший заячий тотем, ставший за тысячу лет белее снега, ждал возвращения своего потерянного сына. У Кувырка с тотемом, как оказалось, появилось теперь нечто общее, чего раньше не было.

Глава тридцать седьмая

Добежав до Букерова поля, Кувырок заметил несколько зайцев, собравшихся у подножия тотема. Там были Догоника и Стремглав, Неугомон и еще кое-кто. Они о чем-то горячо спорили, не замечая Кувырка, который решил тихонько подойти и устроить им сюрприз. К его большому сожалению, Большеглазки там не было.

Кое-где на земле – в основном в тени изгороди и канаве – держались, как сброшенные шкурки, клочья снега. Кувырку стало жарко от долгого бега, и он решил для прохлады посидеть пока на снегу, поджидая подходящего момента, чтобы вмешаться в заячью дискуссию.

– Ничего не поделаешь! – говорил Стремглав. – Кувырок не виноват, что дело так обернулось. Не забывайте, что норы все-таки долго нас защищали.

Кувырок навострил уши при звуках собственного имени.

Догоника сказала:

– Одного я никак не могу понять – откуда у Убоища столько злобы и хитрости. Не иначе как он владеет каким-то волшебством.

– Не будем бояться правды, – ответил Неугомон. – Убоище в самом деле волшебное существо. Мы уже свыклись с мыслью, что оно здесь летает, но ведь если задуматься немножко – других таких, как оно, больше нет, верно? Откуда оно взялось? Кто его родители? Оно просто возникло, и все. Я думаю, что оно послано из Другого мира, чтобы править нами. Мы должны не бегать от него и не прятаться, а приносить ему жертвы и стараться его умилостивить. Может, тогда оно будет прилетать пореже.

Кувырок не верил своим ушам. Но сдержался и, сидя в тени дерева, молча слушал дальше.

Камнепятка сказала:

– Как это, приносить жертвы? Что ты предлагаешь? Тянуть жребий, что ли, чтобы проигравший оставался на открытом месте и ждал, пока его схватят?

– Нет, – ответил Неугомон. – Зачем жребий? Просто пусть все родители по очереди отдадут по зайчонку. Мы, взрослые зайцы, – полноправные члены колонии, а вот молодые… Все равно многие из них умрут. Почему бы не отдать тех, кто послабее, Убоищу, чтобы сильные могли выжить?

У Камнепятки вырвался крик возмущения:

– Как ты можешь говорить такое? Сразу видно, что у тебя нет детей. Я из своих зайчат не отдам ни одного ради твоего спасения!

– Почему именно моего? Речь о нашем общем спасении. Если взрослые зайцы погибнут, молодые все равно умрут без присмотра. У нас есть долг по отношению к нам самим и тем зайчатам, кто посильнее, – мы обязаны выжить. Любой ценой. Важно существование колонии, а не отдельных зайцев. Мы не можем позволить себе слюнтяйства.

– Жаль, что с нами нет больше Кувырка! – вздохнул Солнечный заяц.

– Кувырок, Кувырок! А что толку, хоть бы он и был с нами? Не уговори он нас рыть эти норы, может, и Убоище так бы не озлобилось! Ведь оно не просто охотится на нас, оно задалось целью нас истребить! Подумайте, сколько вокруг другой добычи – овцы, гуси, кролики. Почему оно все время прилетает к нам? Нет, Кувырок нам на горе сюда явился! Он навлек на нас проклятие.

– Не исключаю, что Неугомон в чем-то прав, – задумчиво протянула Догоника.

– Нет, нет, я не согласен! – воскликнул Солнечный заяц. – Кувырок желал нам только добра.

– Чужак! Невесть откуда взялся! – сказала Лунная.

– И обучил нас фокусам, из-за которых Убоище рассвирепело, – подхватил Неугомон.

Камнепятка тихонько проговорила:

– Что же, он ведь погиб. Очень легко свалить вину на того, кого уже нет. Он не может защищаться. Но, конечно, не могу отрицать – он был со странностями…

Кувырок потерял терпение.

– Ах вы, двуличные трусы! – закричал он. – Давно ли вы мне дифирамбы пели? А чуть что-то пошло не так, сразу я во всем виноват? Себя бы винили! А еще лучше никого не винить, а просто подумать хорошенько, чем помочь делу. Убоище – это Убоище. Оно убивает тех, кого убить легче. Надо не жертвы ему приносить, а наоборот, постараться, чтобы убивать нас было как можно труднее. А ты, Неугомон, – как тебе только не стыдно! Что за неслыханный эгоизм – приносить в жертву молодых, чтобы взрослые уцелели!

Произнеся эту пламенную речь, Кувырок сошел со снега на обнаженную коричневую землю. Зайцы стояли окаменев и смотрели на него испуганными расширенными глазами.

Когда Кувырок шагнул к ним, они пронзительно засвистели и бросились врассыпную.

Только Неугомон остался на месте, дрожа от макушки до пят, – у него не было сил пошевелиться. Страшно было смотреть на его перепуганную морду. Кувырок быстро оглянулся – не показалась ли лиса или барсук – и, не увидев никого, взглянул на небо. Там тоже никакой опасности не замечалось.

– Тотем меня защитит! – завизжал Неугомон, с трудом выговаривая слова. – Не имеешь права меня трогать рядом с тотемом!

Кувырок даже не сразу понял, что парень обращается к нему.

– Больно надо мне тебя трогать! – презрительно ответил он. – Была охота лапы марать! Чего ты перепугался-то так? А с этими что случилось? С ума вы, что ли, все посходили?

И он приблизился еще на несколько шагов.

Оцепенение Неугомона прошло, и он пустился бежать. Его передние и задние лапы так быстро скрещивались в паническом стремлении уйти подальше от Кувырка, что несколько раз сцеплялись, и Неугомон катился кубарем. Он перепрыгнул невысокую изгородь одним махом, как лошадь на лисьей травле.

Кувырок не знал, что и подумать. Что с ними со всеми стряслось? Что они нашли в нем такого ужасного, чтобы разбегаться при его появлении? Понятно, он на них здорово рассердился, но они ведь взрослые зайцы, все крупнее его, и уж всяко могут за себя постоять! При этом их много, а он один – да они бы его в один миг к земле прижали и отколошматили! Или он так прославился своими подвигами, что теперь считается непобедимым?

Очень все это странно!

Оставалось одно: разыскать Большеглазку и от нее узнать, что происходит.

И Кувырок снова отправился через поля. Время от времени ему попадался кто-нибудь из знакомых зайцев, но, завидев его, все неизменно кидались наутек, словно за ними гналась дикая кошка.

Наконец он добрался до Винследова луга. Большеглазку он нашел на берегу. Он осторожно подошел к ней сзади и тихонько позвал по имени. Она повернулась, поглядела на него расширенными от страха глазами и не то спрыгнула, не то свалилась в реку. В этом месте течение было сильное, ее подхватило и пронесло довольно далеко. Наконец она опомнилась, выкарабкалась на берег и пустилась прочь.

Это уже ни в какие ворота не лезло!

– Просто смешно! – пробормотал Кувырок и пустился за ней вдогонку.

Он догнал ее у подножия гигантского дуба. Запыхавшаяся Большеглазка прижалась к дереву, ища защиты между его толстыми корнями.

– Не подходи, призрачный заяц, не надо! – прошептала она. – Если мое время на земле истекло, я готова идти с тобой в Другой мир…

– Что ты несешь? Какой еще призрачный заяц? Это же я, Кувырок!

Большеглазка смотрела на него испуганно и недоверчиво.

– Я понимаю, ты думала, что меня съело Убоище, да? Ну так я уцелел. Меня поймал один человек и держал все это время в неволе, а вот теперь я освободился.

– Может, ты и был когда-то Кувырком, – прошептала Большеглазка, – но сейчас-то ты явный призрак. Ты разве не понял, где ты сидел в неволе? Это был Другой мир.

Кувырок даже задумался, припоминая все свои приключения, – а вдруг она права? С чего-то же взяли все они, что он призрак! Но чем больше он думал, тем больше убеждался, что никакой он не призрак. Во-первых, он чувствовал себя вполне живым! А бородатый человек, а Бетси? Они что, тоже мертвые? Ну нет! Слишком уж это было бы невероятным совпадением – всем троим умереть одновременно!

– С чего ты, собственно, взяла, что я призрак? – спросил он.

– Видно же! Живые зайцы не такие!

Он недоумевающе посмотрел на свою белую шкурку.

– Да я это, я! – заверил он.

– Голос твой, а шкурка, как у призрака, – белая.

Кувырок вспомнил, как молодые человечки с любопытством разглядывали его в начале зимы, пока не привыкли к его новой шкурке. Теперь он понял, в чем дело. Оказывается, снова подняло голову самое страшное чудовище – невежество! Он просто сменил шкурку на зимнюю.

– Слушай, – сказал он ласково, – не бойся меня, со мной все в порядке.

– Нет, не в порядке! Ты весь белый!

– Может быть, тебе это странно, а вот ни один из горных зайцев не удивился бы. Мы все зимой белеем, как куропатки или горностаи. Ну, куропаток ты, наверно, никогда не видела, но горностаи-то в белой зимней шубке тебе попадались?

– Да.

– Ну вот! Ты прекрасно знаешь, что весной, летом и осенью горностаи ходят в рыжеватых шкурках, а зимой белеют. Вот и со мной то же самое. Так полагается горным зайцам. Это совершенно естественно!

Большеглазка подошла к нему на шажок:

– Так ты не призрачный?

– Ну, подумай сама, какой из меня призрачный заяц! Никто же меня не обожествлял!

– Но ты ведь сражался с Убоищем! Может, тебя и причислили за это к призрачным!

Кувырок покачал головой:

– Даже и не думал с ним сражаться! Я сделал то, за чем меня послали, – хорошенько его рассмотрел, и все. Уж не знаю, много ли нам от этого будет толку. А если бы дошло до драки, оно бы меня одним движением клюва разорвало пополам. Оно – птица, и огромная.

Большеглазка подбежала к нему.

– Значит, ты Кувырок, только в зимней шкурке?

– Ну скажи, как тебя в этом убедить?

Она храбро потерлась об него мордочкой, обнюхала белый мех.

– Пахнешь, как Кувырок.

– Старый добрый горный запах – вереск, осока и горный клевер.

– И разговариваешь, как Кувырок.

– Обычный горный голос, благозвучный и приятный.

– Это ты!

Так они стояли, обнюхивая друг друга, чувствуя тепло своих шкурок. Кувырок очень скоро засмущался от такой близости, но не отошел, давая Большеглазке время привыкнуть к его новой окраске. Теперь он понял, чего испугались остальные. Если они никогда в жизни не видели зайца в зимнем наряде, то естественно, что они перепугались и возомнили невесть что – так же, как он перепугался бы, если бы, вернувшись в колонию, увидел, что у них всех красные глаза и желтые хвосты. Все необычное сначала пугает, а любопытство приходит, только когда пройдет страх.

Большеглазка еще некоторое время побаивалась его, но наконец успокоилась и потребовала рассказа о его приключениях. Кувырок начал с описания Убоища: громадная птица с когтями длиной с заячью лапу. На голове гребень от уха до уха. Ужасный горбатый клюв величиной с заячью голову, и глаза холодные и твердые, как прозрачный камень.

– Невозможно представить, чтобы кто-нибудь смог его победить. Он и взрослую лису, наверное, запросто прикончит.

Потом он рассказал, как встретился внутри могильной плиты со старой подругой, Торопыжкой, как попался человеку на винтовой лестнице, как жил в загоне с цементным полом, как его перевезли в дом человека с бородой и как он вышел на свободу.

Большеглазка слушала не перебивая и только иногда кивала головой. Когда он закончил рассказ, она сначала выразила радость, что он остался цел и невредим, а потом добавила:

– А эта Торопыжка… Вы были с ней близкими друзьями?

– Да, очень близкими. Мы выросли вместе в горах. Если бы нас не увезли, мы наверняка выбрали бы друг друга.

– Понимаю, – очень тихо сказала Большеглазка.

– А что такое? – забеспокоился Кувырок. – В чем дело?

Большеглазка посмотрела на бегущую реку, словно ища у нее поддержки, и рассказала ему все:

– Торопыжка погибла. Убоище схватило ее, но есть почему-то не стало. Оно заморило ее голодом в своей башне. Она убежала оттуда и пошла к своей колонии на болоте. По дороге ее встретил Водохлеб. Она умерла у него на глазах. Вот. Мне очень жаль.

Некоторое время Кувырок молчал.

– Так оно заморило ее голодом? – переспросил он.

– Да.

Кувырок заскрипел зубами. Он тоже перевел взгляд на бурно мчащуюся воду и надолго замолчал. Глаза его глядели как-то странно, словно он видел не то, что перед ним, а что-то другое, недоступное обычному зрению. Так иногда глядят совы – в разгар зимних морозов, когда все вокруг голо и мертво и пищи почти нет. Они садятся на столбы и неподвижно глядят перед собой, не мигая и не поворачивая головы, словно видят бесконечность и размышляют, сколько понадобится времени, чтобы ее перелететь. Вот и Кувырок глядел, как сова зимой.

Наконец он повернулся к Большеглазке и сказал:

– Так ты говоришь, ее встретил заяц Водохлеб? А не Чемпион?