Текст книги "Ночные бродяги"

Автор книги: Гарри Килворт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

13

– Как только мы сколотим группу, то присвоим всем клички. Меня вот будут звать Вторник, – заявил Баламут.

Один из слушающих его мужчин кивнул:

– Хорошо, тогда моя кличка Суббота. – Человек возвышался над Баламутом подобно башне, даже несмотря на то, что он сидел на стуле, а не стоял. Впрочем, на самого Баламута величина его собеседников не производила ровным счетом никакого впечатления. Он был из тех, кого не удивишь такими пустяками.

– А я буду Август, – сказал второй.

Баламут замотал головой:

– Ты не можешь быть Августом, это ведь месяц, а не день недели. Ты должен подобрать себе другую кличку. Среди анархистов принято, чтобы прозвища членов группы были связаны с днями недели.

– Ну ладно, тогда пусть будет Воскресенье.

– Нет, – вмешался его приятель. – Думаю, воскресенье не подойдет. Что ни говори, а это святой день.

– Но мы же анархисты, – возмутился Август-Воскресенье. – А стало быть, и атеисты, и не верим во всякие там святые дни.

– Я-то не верю, а вот моя мамочка верила, и я не хочу оскорбить ее память.

– Ладно, пускай тогда я буду Пятницей, – смирился желающий обрести кличку.

– Тебе не следует быть Пятницей, – снова выступил Баламут. – Пятницей называли человека-слугу. Но ты ведь вряд ли хочешь, чтобы тебя звали как лакея. Именно с такого рода вещами мы и боремся.

– Ну, тогда пусть Среда.

– Люди могут подумать, что ты член футбольной команды, – сказал его компаньон. – Или по крайней мере болельщик. Игры-то у нас происходят по средам.

– А Четверг?

– Слишком похоже на «четверть». Если кто-нибудь ослышится, когда ты представляешься, то решит, будто ты говоришь о времени. Например, четверть десятого. Или, еще хуже, школьная четверть!

Анархист не на шутку испугался:

– Но ведь уже и дней-то почти не осталось! Мне что же, так и ходить без имени? Уж пусть меня зовут Понедельник. Надеюсь, никто не станет возражать. Это не потревожит ни футбольных болельщиков, ни память твоей мамочки, ни каких-нибудь книжных героев, которых на необитаемом острове кому-то вздумалось назвать Пятницами?

– Понедельник подойдет, – согласился Баламут, он переглянулся с другим человеком и кивнул. – Да, будь отныне Понедельником.

– Отлично, рад, что я наконец-то вам угодил, – с облегчением выдохнул Понедельник.

Баламут перебрался через реку и встретился с двумя людьми в подземельях собора Святого Помпона. Оба мужчины были в черном – черные широкие балахоны, черные шляпы, черные ботинки. По стенам усыпальниц, расположенных в подземелье, двигались их не менее черные тени.

– Итак, товарищи анархисты, – начал Баламут, – можете ли вы посодействовать мне создать бомбу, мощности которой хватило бы, чтобы взорвать весь город?

– Все зависит от того, сколько людей и животных ты хочешь отправить на тот свет, – грубо сказал Суббота. – Если ты ответишь на этот вопрос, я скажу, сколько пороха понадобится для твоей бомбы и как его следует уложить, чтобы от взрыва все полетело вверх тормашками.

– Нет, я собираюсь уничтожить собственность, а убийства мне ни к чему. Я хочу, чтобы все вернулись к естественной жизни среди тенистых лесов и зеленых полей, чтобы никакое правительство не приказывало нам, что делать, а библиотекари не дурили бы нам головы.

Понедельник покачал головой, его шляпа соскользнула на затылок.

– Никого не убивать? Ну ты выдумал!

– Именно так и должно быть. Как только бомба окажется на месте, я объявлю о ней, и все покинут город.

– А что если они найдут ее и обезвредят? – спросил Суббота. – Я бы на их месте именно так и поступил.

– А мы скажем, что у них всего десять минут в запасе – только на то, чтобы убежать из города.

– Такое может сработать, – согласился Понедельник. – Особенно если объявить, что иначе их всех разорвет в клочья. Не знаю, как на зверей, но на людей подобные угрозы всегда производят впечатление.

– А если они не уйдут? – настаивал Суббота.

– Тогда, – объявил Баламут, – я потушу фитиль.

– Если ты это сделаешь, – заметил Понедельник, – к тебе потеряют доверие. Больше никто не станет верить анархисту, который обещает взорвать бомбу, а потом не делает этого. Тебе придется расстаться с черной одеждой и снова носить обычные брюки, плащ и жилет. И в кругу анархистов тебя станут презирать.

– Я и так ношу обычную одежду, – возразил Баламут, – это вы, люди, одеваетесь в черное. И давайте ближе к делу. Что вы скажете о порохе? Вы сумеете достать столько, сколько нужно?

– Понадобится семнадцать бочек. Их нужно сложить в одном месте где-нибудь под землей, и можно не сомневаться – все взлетит на воздух. – Подумав, он добавил: – Мне всегда было интересно, как это будет выглядеть.

– Меня никогда особенно не интересовало, на сколько клочков разорвет горожан или куда именно все взлетит, – сообщил Баламут. – Я просто хочу, чтобы все получилось как надо.

– Так и будет, – заверил его Суббота. – Порох у нас сухой и очень качественный.

– А где он?

– А где деньги? – усмехнулся Понедельник нетерпению Баламута.

Ласка ответил недоверчивым взглядом. Как бы эти двое ни притворялись анархистами и убийцами, но больше всего их интересовали деньги. Что и говорить, сам Баламут предпочел бы иметь дело с такими же, как он сам, идеалистами, которые хотят перевернуть мир, а не с людьми, мечтающими услышать звон монет в кошельке.

– Деньги при мне.

– Ну а порох тоже здесь.

Сделка состоялась, и, получив деньги, люди, выкатив из соседнего подземелья ровно семнадцать бочек, отправились восвояси.

– Эй! – крикнул Баламут им вслед. – Подождите! Суббота!

Понедельник повернулся, думая, что Баламут хочет назначить на этот день следующую встречу.

– Я не смогу, – ответил он, и его слова эхом отразились от стен усыпальницы. – Никак.

Баламут, в свою очередь, решил, что у человека что-то случилось со спиной или с ногами, поэтому он и не может.

– Ну а понедельник?

– И в понедельник я занят, – ответил Суббота. – Иду к зубному врачу.

– Да при чем здесь это? – взревел Баламут. – Я говорю совсем о другом!

Людям не очень понравился тон ласки. К тому же усыпальница – не самое лучшее место для заключения сделок. Если уж встречаешься в таком месте, то лучше проявлять уважение друг к другу, а то, кто знает, вдруг мертвецы поднимутся из своих могил и сотворят что-нибудь с нарушителями их покоя.

– Ладно, вторник подойдет, – мрачно сказал Суббота.

– Куда это я подойду? – удивился Баламут.

– Откуда нам знать? – возмутился Понедельник. – Мы говорим о том что мы можем сделать, а что нет.

– Я же не прошу вас зажигать фитиль! Просто помогите мне переправить бочки на тот берег! – воскликнул Баламут.

– Так что же ты сразу об этом не сказал? – проворчал Суббота. – Надо было так и объяснить вместо того, чтобы назначать какие-то встречи!

Для Баламута бочки были огромными, почти такими же огромными, как и сами люди. Ему нужна была помощь, чтобы подкатить их к зарешеченному окну, которое выходило прямо на реку. Люди подняли решетку и подозвали лодочника. Им оказался не кто иной, как наш знакомый – выдра Возила. Он подплыл поближе и осведомился:

– Что надо?

– Нужно перевезти эти бочки на другую сторону реки, – пояснил Баламут. – Так что греби сюда и помоги нам.

Выдра покачал головой:

– Сначала скажите, что в бочках. Селедку я перевозить не стану. У меня от нее вся лодка провоняет.

– Нет там никакой селедки, – нетерпеливо бросил Баламут.

– А что там?

– Перец. Всего лишь черный перец.

– Так, говорите, черный перец? – все еще недоверчиво переспросил Возила. – А они большие, эти бочки. Я смогу перевозить по одной. И на что вам столько черного перца?

– А тебе что за дело? – прорычал один из людей в черном. – Просто с корабля по ошибке сгрузили их на другом берегу.

– Ага, и прямо в усыпальницу, – саркастически продолжил Возила. – Решили порадовать мертвецов, чтобы они проперчились хорошенько.

– Нет, просто ошиблись немножко, – пробормотал Баламут. – Ошиблись, вот и все. А мы перетащили эти бочки сюда – поближе к реке, чтобы легче было грузить. Так ты собираешься нам помочь? Ну давай, а то мы тут провозимся еще три дня.

– Ладно, плата – по монете с бочонка.

– Что? – завопил Баламут, но, опомнившись, быстренько сбавил тон – поблизости не было видно ни единой лодки. – Ладно, пускай будет шиллинг за бочку. Хотя это, конечно, грабеж. А теперь подводи лодку ближе, и мы спустим бочку.

Возила сделал, что ему было велено, и, привязав лодку к железному кольцу в стене, стал ждать. Пока люди и ласка боролись с бочкой, спуская ее, он, усевшись поудобнее, достал трубку и закурил.

– Нет! – крикнул Баламут, чуть не отпустив бочку. – Сейчас же погаси огонь!

– Чего? – не понял выдра.

– Я хотел сказать, погаси трубку, пожалуйста, – вежливо попросил Баламут, краем глаза замечая, что оба человека внезапно растворились в темноте. – Э-э-э, дело в том, что перец легко впитывает все посторонние запахи. Не хотелось бы, чтобы такая дорогая приправа оказалась испорчена запахом табака. Надеюсь, ты не будешь возражать?

– Что же ты раньше не сказал, приятель? – спросил Возила, выбивая табак из трубки и засовывая ее в карман. – Только не кричи так больше.

Люди вернулись и помогли сгрузить бочку. Правда, они с подозрением смотрели на рассыпанный по дну лодки табак, но уже стало понятно, что драгоценному пороху ничего не грозит.

Следующие два часа, пока Возила переправлял бочки с порохом через реку, Баламут чувствовал себя самой несчастной лаской на свете. Ему пришлось заплатить целых семнадцать новеньких шиллингов за перевозку. Но в конце концов его бочки оказались на противоположном берегу.

14

– Ничего не поделаешь. Видимо, придется отправляться на север и узнавать, не вступил ли принц в армию, – сказал Нюх. – Он мог это сделать под чужим именем, но в наших полках вряд ли так уж много леммингов. Лучше всего нам присмотреться к гусарам.

Все четверо друзей собрались на Хлебной улице. За окнами уже стемнело. Клубился туман, и мутными пятнами светлели фонари. Дневная суматоха улеглась, и звуки стали мягче и приглушеннее. По мостовым громыхали повозки, запряженные мышами, жужжали редкие механические экипажи.

Овощные ряды уже закрылись – торговцы увезли свои товары, и теперь нищие подбирали то, что осталось: капустные листья, случайно обороненные луковицы, яблоки с подгнившими боками и тому подобные «деликатесы». Все это съедалось быстро и с большим аппетитом.

А дальше шумел мясной рынок. Лишь к полуночи там все умолкало, а через три-четыре часа все начиналось сначала: привозили туши, которые надо было разрубить на куски, чтобы придирчивые хозяйки утром могли выбрать то, что им понравится.

А на другой стороне реки в типографии смазывали прессы, готовясь к новому дню. Репортеры уже собрали материал, и теперь верстались утренние выпуски газет. У животных своих газет не было. Они вообще не очень любили читать, хотя вполне могли это делать. Правда, им приходилось при этом шевелить губами – так они лучше понимали прочитанное. Нюх покупал специально отпечатанный «Таймс» – эта газета выходила в небольшом формате и печаталась крупным шрифтом специально для животных. Впрочем, некоторые – например, лорд Мудрый и другие ученые горностаи – отличались от прочих представителей своего мира необычайной любовью к книгам.

– Бриония, – сказал Нюх, – я попрошу тебя остаться здесь, в городе, и последить за обстановкой. Может, принц все-таки здесь. Мои источники информации не могут сказать об этом ничего определенного. Так что, если не возражаешь, ты останешься, а мы сядем на поезд и отправимся на север, туда, где сейчас находится наша армия.

– Совершенно не возражаю, – отозвалась Бриония. – У меня нет ни малейшего желания смотреть, как по крысам палят из пушек.

– Ух ты! – воскликнул Плакса. – Я всегда хотел стать военным. Наверняка из меня бы получился отличный кавалерийский офицер. Ах какие у гусар кивера! Я бы великолепно выглядел, точно?

– Увы, – ответил Грязнуля, – мне бы ты казался предателем. Ведь я-то наверняка был бы рядовым и сидел бы в окопе. Хотя ты, Плакса, в гусарском доломане вполне бы мог сойти за настоящего принца.

– Ну, еще бы!

В это время в дверь постучали, и Нюх немедленно открыл, надеясь, что это пришла джисс Хлопотуша с шоколадными булочками или еще чем-нибудь не менее вкусным. Однако перед ним оказался Возила. Выдра стоял, переминаясь с лапы на лапу и крутя кепку, и всем своим видом показывал, что желает поговорить с Нюхом с глазу на глаз. Тот все понял и, затворив за собой дверь, вышел к посетителю. За дверью слышалось приглушенное шушуканье, но суть разговора никто из сидевших в комнате не уловил. Наконец Нюх и выдра попрощались, и ласка вернулся к друзьям.

– И что ему было нужно? – спросила Бриония.

– Потом расскажу, – пообещал Нюх. – Не хочу сказать, чтобы это было тайной, просто небольшие семейные неурядицы.

– Это справедливо, – согласился Грязнуля, отлавливая блоху, – семейные дела – личное дело каждого, и никто не имеет права совать туда свой нос.

– Нет, это неправильно, – возмутился Плакса. Он секреты ненавидел. Знать, что рядом что-то происходит, и не иметь понятия, что именно затевается, было выше его сил. К тому же ему все время казалось, что ему угрожает неведомая опасность, которую он может предотвратить. – Если мы делаем одно дело, то имеем право знать, что происходит?

– В этом нет необходимости, – попытался утихомирить его Нюх. – К тебе лично это не имеет никакого отношения.

Но еще больше Плакса не любил, если секреты и тайны не имели к нему отношения.

– В таком случае удивительно, что вообще понадобилось что-то нам рассказывать, – сказал он с сарказмом. – Полагаю, мы чересчур уж просты и годимся только для черной работы. Нас можно использовать, а потом выбросить, когда мы окажемся не нужны!

– Ну-ну, Плакса, – Грязнуля положил лапу на плечо друга, – не надо так драматизировать. Нас никто не отодвигает в сторону. Пусть джер Остронюх поступает так, как считает нужным. А нам с тобой вовсе ни к чему знать абсолютно все. Лучше подумай о том, что совсем скоро мы увидим армию на марше! Вот будет здорово, а?

Плакса немного успокоился. Конечно, армия – это здорово. Кроме того, он ни разу в жизни не ездил по железной дороге. А такое путешествие тоже должно быть невероятно интересным.

На следующее утро наши ласки направились на вокзал, где на путях стояли огромные паровозы, окутанные клубами пара и дыма. Главным образом поезда перевозили людей, но имелись и небольшие паровозы с вагонами, которые люди называли «игрушечными». Они предназначались как раз для животных. Эти поезда двигались по специальным узкоколейным путям и обслуживались ласками – машинистами и кочегарами. Как правило, сам паровоз был выкрашен красной или зеленой краской, а вагоны – кремовой или желтой с черными полосами. Паровозы сверкали начищенными латунными заклепками, ручками и трубами, что произвело на Плаксу неизгладимое впечатление.

– Какая красота! – выдохнул он.

– Полностью с тобой согласен, – сказал Нюх. – И самое главное, что красота в нем сочетается с силой, а это доставляет особое удовольствие.

Они подошли к кочегару и стали смотреть, как тот лопатой швыряет в железную топку уголь. Из трубы паровоза клубами поднимался черный дым, оседая на всех предметах и пассажирах, отчего последние слегка меняли свою окраску. Топка раскалилась докрасна, машинист то открывал, то закрывал трубу, стравливая лишний пар. На панели перед ним располагались приборы, которые показывали величину давления в котле. Пройдет совсем немного времени, и пар по сложному лабиринту труб направится к металлическим колесам и приведет в движение шатуны.

Кочегар оглянулся на ласок и усмехнулся:

– Хотите узнать, как все это называется? Я всегда считал, что эти названия – чем-то сродни магии: и звучат необычно, и обозначают непонятно что… Ну, смотрите…

И он принялся показывать на всякие трубы и клапаны, каждый раз называя их, так что скоро у ласок закружились головы и они перестали понимать, о чем идет речь.

Каких только труб там не было! И трубы для пара, и для дыма, и для масла, а разные кранчики и вентили! В общем, настоящий рай для любителей металла.

– О, локомотивы! – воскликнул в упоении Плакса. – Я потрясен их красотой. Правда, до глубины души потрясен! Побывать в недрах паровоза, узнать, как все двигается! Подумать только, мне это и в самых смелых мечтах не могло привидеться! Локомотив мчится, как ветер, выдыхает клубы черного дыма, как страшное чудовище, а блестящие колеса сверкают и отстукивают ритм. В этом грохоте слышится голос божества, и я преклоняюсь перед твоей мощью, о железнобокий дракон!

– Отлично, – одобрительно посмотрев на гостя, заявил кочегар. – Я бы и сам лучше не смог сказать.

Тут машинист потянул за какую-то цепочку, и воздух огласил пронзительный гудок.

Для трех наших ласок этот звук послужил сигналом к тому, чтобы занять свои места в вагоне. Они тут же поспешили на платформу и вошли в купе. Там уже сидели их попутчики – горностай-епископ, куница с парой детишек и ласка-торговец с огромным баулом, который то и дело нервно оглядывался по сторонам. Епископ сидел прямо, словно проглотил палку, и смотрел только вперед, куница приглядывала за своими отпрысками и ни на что другое не обращала внимания, а вот ласка-торговец успевал следить за всем происходящим: он то смотрел в окно, то шарил взглядом по чемоданам и вещам, то останавливал взгляд на мордочке Плаксы.

Раздался второй гудок, ласка-проводник махнул зеленым флажком, и со скрежетом и грохотом поезд отошел от платформы. Вскоре они уже неслись на северо-запад под уютный и усыпляющий стук колес. Пройдет не так много времени, и они окажутся в болотах, где их доблестная армия ведет бои с бесчисленными полчищами крыс.

Плакса немедленно распахнул окно и высунул голову наружу, чтобы посмотреть, где они едут.

– А вот этого делать нельзя, – тотчас заметил один из малышей-куниц. – Там даже надпись есть.

Плакса посмотрел на малыша, а потом туда, куда тот показывал лапкой. Действительно, под окном была табличка, гласившая:

Высовывать голову из окна строго запрещается!

– He понимаю почему, – пробурчал себе под нос Плакса.

– Потому, – пояснил малыш с самым серьезным видом, – что тебе может снести голову встречным поездом или когда мы будем проезжать через мост. Правда, мама?

– Конечно, котеночек, – энергично кивнула мама-куница.

– Но это же моя голова, – возмутился Плакса. – И я могу делать с ней что угодно. Может, мне даже хочется, чтобы ее снесло.

И он снова высунул голову в окно, навстречу ветру. Тут же его окутало дымом, вылетевшим из трубы паровоза, и Плаксе пришлось, кашляя и задыхаясь, терпеть, потому что всовывать голову обратно означало признать свое поражение. Так что пока у него хватало дыхания, Плакса стоял и делал вид, что наслаждается пейзажами, хотя на самом деле весь рот и нос у него были забиты сажей, а воротник покрывал толстый слой копоти.

Здесь, за городом, уже началась весна: на деревьях и кустах проклюнулись почки, начали цвести первые цветы.

В общем, за окном царила красота, единственное, что ее омрачало, – это отвратительный дым. Когда он стал совершенно уже невыносимым, Плакса сунул голову обратно в вагон и уселся на место. Оба малыша-куницы удивленно переглянулись и рассмеялись. Нюх посмотрел на Плаксу и покачал головой, а Грязнуля подмигнул ему, словно желая ободрить. Когда, не выдержав всех этих непонятных переглядываний, смеха и сочувственных взглядов, Плакса посмотрел на себя в овальное зеркало, висевшее на стене, он ужаснулся. Все лицо у него было покрыто сажей, только глаза сверкали – казалось, он только что выбрался из трубы.

– Так тебе и надо, Плакса, – сказал он своему отражению. – Поделом. Это научит тебя обращать внимание на предупреждения.

Они проехали несколько мрачноватых городков, в которых тут и там торчали фабричные трубы, а дома из грязного красного кирпича выстроились угрюмыми рядами. В них жили ласки, которые зарабатывали себе на хлеб, трудясь на этих фабриках. Когда кирпичные дома заканчивались, на окраинах виднелись уже совершенно жалкие лачуги, в которых ютились ласки, только совсем уж нищие.

15

Так они ехали до самой ночи. Епископ так ничего и не сказал – он молчал всю дорогу, просто сидел, изредка посматривая на трех ласок. Мать-куница со своими малышами вышла на станции со смешным названием «Попрыгайнаоднойлапе». Нюх и Грязнуля вышли в коридор размять лапы. Ни тот ни другой не привыкли сидеть так долго на одном месте и без всякого дела. А к Плаксе тут же обратился ласка-торговец. Он поклонился и спросил, не интересуется ли Плакса игрой на окарине. Вид у торговца был какой-то затравленный. Казалось, он не спал уже целый месяц – глаза у него были красные, а лапы дрожали. Плакса про себя подумал, что бедняга, должно быть, не слишком преуспел в торговле.

– Окарина? – переспросил Плакса, выглянув в окно, – там уже темнело. – А что это такое? – Ему вдруг показалось, что баул продавца битком набит этими самыми таинственными окаринами, о которых он не имеет никакого представления.

Дрожа, как лист на ветру, торговец уставился на Плаксу с безумной надеждой в глазах. Плакса подумал даже, что в этом взгляде есть что-то ненормальное: наверное, этому продавцу его работа явно не подходит, и ее нужно менять как можно скорее.

А продавец прохрипел:

– Окарина – это такой музыкальный инструмент. Похоже, что у тебя есть музыкальный слух. Ты умеешь играть?

– Во что?

– Не во что, а на чем – на каком-нибудь музыкальном инструменте.

– Я умею свистеть в два когтя. Получается очень громко, – похвастался Плакса.

– Отлично. Прекрасно. – Торговец бухнул на пол свой дорожный сундук. – Так как насчет окарины? Они сейчас в моде. Все играют на окаринах.

С этими словами он открыл баул и вытащил оттуда странный музыкальный инструмент. Он был сделан из необожженной глины и больше всего походил на грубо сделанный глиняный горшок. Ласка объяснил Плаксе, что нужно дуть в трубку, а пальцами нажимать на дырочки, расположенные в нижней части глиняного горшка. Торговец сыграл несколько нот, а потом, опасливо оглядевшись, отнял инструмент от губ. Он, казалось, чего-то ждет, но, обнаружив, что ничего не произошло, он снова повернулся к Плаксе и продолжил:

– На нем играть очень легко. А научиться можно просто мгновенно. Еще две недели назад я не мог сыграть ни единой ноты. Как только начнешь играть, сразу научишься.

– Правда? – спросил Плакса. – Можно я попробую?

– Нет. Это негигиенично, – возразил продавец и опасливо посмотрел на дверь. Нюх и Грязнуля прогуливались, что-то оживленно обсуждая. – Послушай, если ты хочешь получить окарину, бери. Мне ничего не надо взамен. Так ты хочешь? – В голосе ласки слышалось самая настоящая тревога, Плакса даже немного забеспокоился. – Так скажи, что ты хочешь взять эту окарину, и я ее тебе тотчас отдам.

– Хорошо, – сказал Плакса, протягивая лапу.

– Нет, – продавец отступил назад, – ты должен сказать: «Я хочу взять эту окарину». Скажи так!

В его голосе слышалось самое настоящее отчаяние. Казалось, что он находится на грани истерики. Он с таким умоляющим видом смотрел на Плаксу, что тот содрогнулся.

Он почувствовал жалость к бедняге и произнес:

– Ладно, хорошо, «я хочу взять эту окарину». Ну вот, я сказал все, что нужно. – Ласка взял инструмент из ослабевшей лапы продавца. – Но должен сказать, что тебе, дружище, стоит сменить работу. Ты все принимаешь слишком близко к сердцу, так нельзя. Нужно быть поспокойнее. Наверняка не все стали бы говорить с тобой так вежливо, но… – Плакса вытащил из кармана несколько монет, собираясь вручить их продавцу, но с изумлением обнаружил, что тот исчез. – Эй, сколько я тебе должен? – с недоумением спросил ласка, но странного малого уже не было.

– Куда он делся? – спросил Плакса у епископа.

Епископ читал какую-то книгу в черном переплете, медленно шевеля губами и иногда странно поводя лапой. Плакса, конечно, знал, что священники не любят, когда их отрывают от дела, но удержаться от вопроса не мог.

– Кто? – переспросил епископ.

– Этот продавец Он дал мне окарину, а потом словно испарился… Вы видели ласку, который прошел мимо вас? – тотчас спросил Плакса у своих друзей, которые только что зашли в купе.

– Кого? – не понял Нюх. – Ах, этого продавца. Да, он промчался по коридору, задевая своим баулом за стены. А почему ты спрашиваешь?

– Он всучил мне эту штуку, а когда я полез в карман за деньгами, его и след простыл.

Плакса показал окарину.

Грязнуля фыркнул:

– Опять ты транжиришь деньги! Помнишь, что случилось, когда ты купил ту глупую завывалку?

– Никакая это не завывалка, а губная гармошка! – возмутился Плакса. – Ну да ладно, речь не о том.

– Как раз о том! – не успокаивался Грязнуля. – Ты помнишь, чем все закончилось в прошлый раз?

– Я не виноват!

– Нет, виноват! У тебя нет слуха! В прошлый раз я целых три недели терпел завывания твоей гармошки, но так ни разу и не услышал какой-нибудь осмысленной мелодии.

– Уф! – не выдержал Плакса. – В конце концов, за окарину я ни гроша не заплатил! Продавец просто отдал ее мне.

– А что это тут написано? – поинтересовался Грязнуля. – Вон, прямо под дырочками?

Плакса, который не видел надписи, перевернул свое приобретение и разглядел маленькие буквы на боку инструмента. «Сыграй разок, спущу поводок», – гласила таинственная надпись.

– Что еще за поводок? – удивился Грязнуля.

– Наверное, на котором держат охотничьих собак, – предположил епископ, довольный тем, что может быть чем-то полезен.

– Спустит поводок? Наверное, спустит кого-то с поводка, – пробормотал Нюх. – Звучит как-то тревожно, вы не находите?

– Вовсе нет, – бодро отозвался Грязнуля. – Просто если Плакса заиграет, окружающие сразу захотят спустить на него собак, лишь бы он замолчал.

– Да ну тебя! – возмутился Плакса. – Вечно ты какие-нибудь гадости говоришь!

Он поднес окарину к губам и дунул. Потом, сам не понимая хорошенько, как это у него получается, ласка приложил пальцы к дырочкам и принялся перебирать, извлекая странную мелодию. Звуки, вылетающие из окарины, казалось, доносятся откуда-то из потустороннего мира – такие они были заунывные и мрачные. Они сами складывались в примитивную мелодию – древнюю и таинственную. Народная музыка, сложенная в незапамятные времена и дошедшая до наших дней? Непонятно почему, но у всех присутствующих встала дыбом шерсть и почувствовали, как кровь похолодела в жилах. Все хотели, чтобы эта странная музыка прекратилась, но никто не мог ее остановить. Наконец один из них нашел в себе силы и прервал странную мелодию.

– Хватит! – выдохнул епископ. – Это музыка темных сил! Я чувствую это всеми фибрами души. Мы играем с огнем, слушая такое…

– Эй! – воскликнул Плакса, отнимая окарину от губ. – Я и не знал, что умею так здорово играть! Должно быть, это врожденное. Наверное, у моего отца был талант и я унаследовал его. А может, моя бабушка тоже играла на окарине?

Он явно гордился собой.

Но, пока он говорил, откуда-то вынырнуло нечто черное, похожее на огромное одеяло, – и прицепилось к окну. Странное существо трепал ветер, но оно не отлипало от стекла, казалось, оно пытается пробраться внутрь. Вид у него был столь ужасен, что, наверное, даже человек упал бы замертво, завидев страшилище. Впрочем, наши ласки оказались покрепче некоторых людей. Они просто закричали и принялись швырять в окно всем, что попадало под лапу, чтобы напугать кошмарное создание и заставить его убраться.

– Кто это? – верещал Плакса. – Он пришел за мной?

Нюх, который единственный из всех сохранял спокойствие, сообщил:

– Полагаю, он хочет сожрать всех нас, вне зависимости от того, кто есть кто. Мне еще не доводилось видеть сверхъестественных созданий, ну, если не считать, конечно, того случая, когда пришлось разгадывать тайну пса-демона Оккервильских болот. Нет, смотрите, как эта тварь разевает пасть! В ее глазах могильный холод. Слышите, как она воет и бьется за окном! Она ведь не отстает от поезда!

– Да-а, я вижу, – простучал зубами Плакса. – Какой ужас!

– Ладно, – сказал всегда практичный Грязнуля. – Но как же нам избавиться от этой твари?

– Нужен свет, – пробормотал епископ, – и довольно яркий.

Действительно, в купе было темновато, лишь над багажной полкой горел небольшой и неяркий газовый фонарь. Грязнуля выскочил в коридор, а все остальные снова уставились на страшное создание за окном. Все время, пока он ходил за светом, тварь терзала оконную раму, пытаясь прорваться внутрь. К счастью, она оказалась не настолько сильна, чтобы разбить стекло или выломать деревянную раму. Тварь вперила взгляд в несчастных ласок и епископа-горностая, она разевала страшную пасть и вопила. Больше всего она походила на рваное черное покрывало с облезлой бахромой.

Наконец вернулся Грязнуля и принес лампу, которую ему дал проводник. Она горела гораздо ярче, нежели та, что висела у них в купе. Грязнуля поспешил к окну и поднес лампу к стеклу, прямо к глазам чудовища. Тварь завопила громче, а потом отлепилась от окна и улетела прочь. И вдруг уже весь поезд окутала зловещая тьма. Плакса заорал от страха. Но оказалось, что поезд всего-навсего въехал в туннель. Конечно, здесь царил такой мрак, что можно было подумать, что они спустились в преисподнюю, но, с другой стороны, страшная тварь вроде бы отстала.

Епископ бессильно опустился на свое место, лапы у него дрожали. Он был уже довольно стар для подобных приключений, и вряд ли его сердце могло выдержать такие переживания. Грязнуля пожал плечами и отправился вернуть лампу проводнику. Плакса забился в угол и затравленно смотрел оттуда на своих спутников. Нюх раздумывал над создавшимся положением.

– Надо избавиться от окарины, – сказал он Плаксе. – Из-за этой мелодии и появилось привидение.

– Так ты думаешь, это привидение? – воскликнул несчастный Плакса.

– Я уверен. Его вызвала к жизни древняя мелодия, которую сочинили, должно быть, в незапамятные времена. Наверное, еще ласки костяной эры, вернее, их шаманы вызывали его из мира мертвых. Кто знает? Они раскрашивали себе шкуры ягодным соком, а потом танцевали специальные танцы, входили в транс и колдовали в полнолуние. Я слышал, что такие племена населяли Поднебесный в далеком прошлом. Должно быть, они и сделали эту окарину, чтобы вызывать духов и привидения из подземного мира, такого далекого, что цивилизованные ласки и представить не могут.

– Боюсь, вы правы, – отозвался епископ, пытаясь пригладить вставший от ужаса дыбом мех. – Я уверен, что вы правы. – Он пожал плечами. – На вашем месте я бы вышвырнул этот злосчастный инструмент в окно.

Плакса тотчас достал окарину, а епископ помог ему открыть окно. Ласка выкинул инструмент в непроглядную темень и собрался уже было сесть на место, как вдруг заметил, что окарина как ни в чем не бывало лежит на полке. Он попытался выбросить ее еще раз, однако, как быстро он ни захлопывал окно, злополучный инструмент возвращался.