Текст книги "Маска Красной смерти. Мистерия в духе Эдгара По"

Автор книги: Гарольд Шехтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол… [6]6
  Перевод М. Зенкевича.


[Закрыть]

Цитата из моего стихотворения «Ворон» показала, что Таунсенд не поленился выучить его наизусть. Такие мелочи всегда приятно щекочут самолюбие автора. Я с чувством пожал его руку и выразил свою признательность.

– Надеюсь, мы еще встретимся, – сказал на прощание Таунсенд.

– Буду очень рад, – заверил я молодого человека, не подозревая, как скоро и при каких ужасных обстоятельствах придется нам увидеться вновь.

Глава шестая

Не прошло и двадцати минут, как я оказался за своим столом в редакции «Бродвейских ведомостей» и раскрыл отчет мистера Паркера о его приключениях на Диком Западе.

После посещения моей квартиры странным альбиносом мысли мои не слишком тяготели к редакционным вопросам. Но я вызвал в памяти прощальную фразу Морриса: «Пора за работу!» Открыв опус Паркера, я отринул мысли о кошмарных убийствах, о таинственном документе мистера Уайэта, о подонках у музея Барнума и занялся анализом путевых заметок.

Как водится, мой обзор, коим я занимался весь остаток первой половины рабочего дня, представлял собою образец непредвзятости и объективности. Я добросовестно обратил внимание на бесспорные достоинства рецензируемого документа: в первую очередь прекрасное качество бумаги, на которой он напечатан, отменное полиграфическое исполнение, а также отличный тисненый сафьяновый переплет, – и только после этого обратился к его недостаткам, к каковым отнес деревянный стиль, никуда не годную структуру, незрелость концепции и неряшливость исполнения.

Среди многочисленных изъянов, которыми пестрит книга, самый, пожалуй, существенный – неубедительный подход к образу Кристофера «Кита» Карсона, прославленного следопыта и истребителя индейцев. Паркер утверждает, что встречал Карсона. Он утверждает, но так ли это? Портрет Карсона настолько схематичен, бесплотен, идеализирован, что появляются сомнения в верности этого утверждения.

В изображении Паркера Карсон – фигура эпическая, словно вышедшая из мифов Гомера или из легенд о короле Артуре. Его добродетели, такие как рыцарство и галантность, удачно сочетаются со смертоносной мощью. Мягкий, доброжелательный, изящный, красивый – образ чуть ли не женственный, – но в совершенстве владеющий всеми мыслимыми орудиями убийства; лихой, смелый боец, легендарный воин, как по своей усадьбе разгуливающий по непроходимым лесным дебрям Запада.

Подвиги этого титана затмевают деяния Геракла или Ланселота. Паркер наблюдал своими глазами, как Карсон разделался с дюжиной воинов племени Черная Нога на реке Шошоне. В другой раз, пораженный в плечо стрелою команчей, этот супермен верхом догнал повозку, перепрыгнул на место кучера и остановил понесших лошадей.

Наиболее невероятный подвиг из всех перечисленных Паркером Карсон совершил однажды октябрьским вечером, когда автор со спутниками устроили привал на берегу реки Колорадо. Внезапно перед ними возникла огромная толпа воинов-апашей, несколько сотен, согласно оценке Паркера. Возглавлял их вождь, аскетичную физиономию которого украшал длинный зигзаг шрама. Индейцы поначалу демонстрировали признаки миролюбия, но очень скоро Паркер и его спутники поняли, что миролюбие это напускное. И тут Карсон, проводник экспедиции, спокойно приблизился к вождю и мягко, но решительно объявил, что дает пять минут, чтобы тот убрался вон со всем воинством.

– А если нет? – полюбопытствовал вождь краснокожих.

– Тогда я убью тебя, а остальные без вождя разбегутся, – растолковал Карсон непонятливому предводителю.

Несколько напряженных мгновений вождь испепелял взглядом отважного героя. Потом не выдержал, понял, что Карсон не шутит, вскочил на свою лошаденку и был таков со всей армией головорезов.

Я процитировал этот эпизод в своем обзоре как наиболее наглядный пример склонности автора к сильному преувеличению, если не к откровенной выдумке. Здесь Паркер не только бесцеремонно обращается с фактами, но и проявляет открытое пренебрежение к читателю, недооценивая его интеллект и считая, что тот «все сожрет». Какой читатель настолько наивен, чтобы всерьез поверить, что один человек, скольких бы пядей во лбу или аршин в плечах он ни был, обратит в безудержное бегство целую армию апашей? Даже моему давнишнему товарищу полковнику Дэвиду Крокету [7]7
  Д. Крокет (1786–1836), один из героев истории США.


[Закрыть]не под силу подобное, при всей его сноровке и отваге.

Я признал, что повествование Паркера содержит множество захватывающих сцен. Однако от работы, претендующей на документальный характер, читатель вправе требовать не эмоций, а фактов. Заключил я свой обзор выводом о том, что в качестве приключенческой повести в духе занимательной (хотя и безнадежно детской) саги мистера Купера «Кожаный Чулок» стряпня мистера Паркера могла бы послужить иному невзыскательному читателю досуговым чтением, но как серьезное повествование о путешествии, как отчет о личном опыте она, как минимум, крайне неудачна, если не заполнена откровенной и циничной ложью.

Завершив обзор, я занялся множеством текущих мелочей, сопровождающих издание любого литературного журнала. Пришла пора перекусить. Перед визитом к Уайэту я домой не собирался, потому решился посетить ближайшую забегаловку Суини. Объявление в витрине обещало клиенту полный ужин за пятнадцать центов. Цыплячье фрикасе с лапшой меня не разочаровало, и к Уайэту я направился в приподнятом настроении. Обиталище его, согласно визитной карточке, находилось на севере Вашингтон-Сквер-Парка.

Вечер радовал тишиной и подобием прохлады. Жара спала, приближались сумерки. Проходя через уже опустевший парк, я ощутил необыкновенную легкость на душе. Частично, конечно, ее навеивала зелень деревьев, умиротворенность пустынных аллей, едва заметное дыхание свежего ветерка. Правда, место это, учитывая историю, весьма безрадостное. Здесь хоронили жертв ужасной эпидемии желтой лихорадки 1798 года. Но кто сейчас помнит об этом! Нынче Вашингтон-Сквер – приятный фешенебельный район Нью-Йорка. Приятное роение мыслей оформилось в эфемерные, восторженные строки мистера Эмерсона, сложившиеся в его голове как-то вечером в процессе пересечения простого пустыря.

Еще одной причиной легкомысленного настроя послужило предвкушение предстоящего получения изрядной суммы, что облегчит условия существования моего семейства.

Миновав парк, я пересек вымощенную булыжником улицу и задержался перед домом Уайэта. Элегантное кирпичное здание, декорированное по фасаду в новогреческом стиле, уже успевшем выйти из моды. Справа и слева – его братья-близнецы. Мраморное крыльцо ступенями вздымается к утопленному в фасад входу, фланкированному двумя ионическими колоннами, поддерживающими оголенный треугольный фронтончик.

Сумерки набирали силу, высокие окна по обе стороны от входа посылали во тьму мягкие световые улыбки, подбадривали и приглашали внутрь. Тут я удивился, обратив вдруг внимание на то, что окна эти закрыты, в отличие от остальных окон дома и окон соседних домов.

Поднявшись к внушительному порталу, я обхватил рукою увесистую латунную колотушку и возвестил о своем прибытии несколькими уверенными ударами в надраенную до блеска пластину из того же металла, прикрепленную к двери. Стук разнесся далеко по затаившейся во тьме улице, отозвался эхом в притихшем доме, но не вызвал желаемой реакции хозяина или его прислуги. Я повторил попытку – с тем же успехом. Никого. Тьма – и больше ничего.

Озадаченный – и уже изрядно обеспокоенный – таким оборотом обстоятельств, я подумал, что Уайэт, возможно, забыл о своем приглашении. Но нет, вряд ли это возможно. Ведь он всем своим видом подчеркивал важность поставленной передо мною задачи, явно был заинтересован в скорейшем ее решении. И освещенные окна у входа дают понять, что есть в доме живая душа.

Я застыл в недоумении, не зная, что предпринять, как вдруг услышал какой-то приглушенный звук, донесшийся из-за двери. Звук столь слабый, что не было уверенности, слышал ли я его или мне просто почудилось. Я прижался ухом к двери и напряг слух. Прошло несколько секунд, и я снова воспринял какой-то полухрип… полустон, заставивший зашевелиться волосы на затылке.

Звук этот могла исторгнуть из уст человеческих лишь смертная мука, невыносимые страдания!

Я бессознательно ухватился за ручку двери… Тщетно. Дверь заперта изнутри. До окон не добраться. Скорее повинуясь рефлексам, нежели действуя осознанно, я сбежал по лестнице и понесся к углу здания. К конюшням, в хозяйственный дворик, вел узкий проезд, отгороженный не слишком высоким деревянным забором. Я одолел забор и устремился к черному входу. Задняя дверь тоже заперта.

В отчаянии я оглядел задний фасад и увидел, что одно из окон приоткрыто, скользящая рама его приподнята. Окно это, однако, находится на высоте примерно восьми футов. К счастью, природа не обделила меня физическим здоровьем и ловкостью. К тому же в юные годы я вел образ жизни, всячески способствующий развитию силы и сноровки: бегал, прыгал, плавал, вызывая восхищение друзей и знакомых. И моя сидячая редакторская деятельность не успела свести на нет наследие активных юных лет.

Подойдя к стене под открытым окном, я чуть присел и подпрыгнул, воздев руки. Ухватившись за подоконник, я подтянулся и мигом оказался в доме Уайэта.

В первом на моем пути помещении было темно, но впечатление у меня создалось такое, будто это небольшой рабочий кабинет. Сквозь открытую дверь в глубине дома виднелись отблески света. Оттуда же, откуда падал свет, снова донесся до меня ужасный звук, но гораздо более отчетливый. Я рванулся по длинному коридору, устремляясь к освещенной комнате. На пороге меня чуть было не пригвоздил к месту приступ какого-то неосознанного ужаса. Занесенная для очередного шага нога повисла в воздухе. Пришлось напрячься и усилием воли заставить себя продолжить движение.

На мгновение застыв в двери, я зажмурился от яркого света. Снова открыл глаза и увидел перед собою обширную гостиную, почти залу, с прекрасной меблировкой. В центре – монументальное чиппендейловское кресло красного дерева. В кресле сидел… нет, не сидел. Человеческая фигура в кресле вытянула ноги далеко вперед, руки свисали с подлокотников, голова откинута назад и вбок, на спинку.

Сначала, до того, как мое ошеломление перешло в ужас от осознания увиденного, у меня создалось мимолетное впечатление, что передо мною мистер Джо Пентланд, знаменитый клоун из цирковой труппы Барнума, постоянно выступавший в Американском музее в характерном одеянии белого цвета с красными горошинами величиною с изрядное яблоко каждая. Напудренное белое лицо, нарисованная улыбка до ушей, красная шапочка и здоровенные красные перчатки.

В следующую секунду реальность чуть не свалила меня с ног. Мне стоило неимоверных усилий не потерять сознания, не рухнуть на пол. Нет, не Джо Пентланд в красно-белом костюме лежал в кресле. Уильям Уайэт, весь запятнанный собственной алой кровью, умирал на моих глазах. Несчастный не только страдал от нескольких смертельных ранений, но и перенес ужасные, невообразимые пытки.

Как читатель, без сомнения, помнит, я с трудом перенес чтение протокола осмотра тела бедной Розали Эдмондс. Можно вообразить, что я ощутил, столкнувшись с подобным кошмаром наяву. Мозг разрывался, в груди колотилось уже не сердце, а молот. Возможно, организм мой не выдержал бы этого взрыва сознания, но в этот момент с уст умирающего снова сорвался жалкий неясный стон. Живое существо из последних сил цеплялось за еще теплившиеся в нем остатки жизни. И я рванулся вперед, переполненный желанием хоть чем-нибудь помочь, облегчить его страдания.

В том, что Уайэт умирает, не было никаких сомнений. Более того, странным могло показаться, что он еще не умер. С головы несчастного был сдернут скальп; то, что показалось с первого взгляда красным колпачком, представляло собой кровавую мешанину из набухших пульсирующих вен, разрушенных тканей и сочащейся крови. Руки его оказались примотанными к подлокотникам кожаными ремнями. Все пять пальцев правой руки и большой палец левой отрезаны.

Изо рта пузырилась кровавая пена – сначала я подумал, что причиной этому являются повреждения внутренних органов от двух колотых ран в области грудной клетки. Из этих ран тоже обильно струилась кровь, подтверждая предположение, что жить страдальцу оставалось считанные минуты.

Я остановился перед умирающим, не зная, что делать дальше. Его веки внезапно затрепетали, глаза открылись и уставились на меня. Казалось, он меня узнал. Губы его зашевелились, издав неясный всхлип. Взгляд переместился с моего лица куда-то вперед. Чтобы лучше разобрать издаваемые им неясные звуки, я пригнулся и шагнул ближе. При этом ногой я наступил на нечто вроде куска сырого мяса. Рефлекторно я отдернул ногу и взглянул вниз. И рефлекторно же издал вопль, поняв причину обильного кровотечения изо рта Уайэта.

На ковре валялся отрезанный язык!

Подавляя позывы тошноты, я наклонился к губам Уайэта. Из немеющих губ доносились неясные стоны и хрипы. Почудилось на мгновение, что я слышу «о-о-он…».

Я понял, что умирающий пытается донести до меня что-то важное, какую-то информацию о преступнике, может быть, даже назвать его имя.

– Он? – повторил я. – Ну, ну, кто он?

Но Уайэт не смог больше ничего произнести. Правая нога судорожно заколотилась об пол, возвещая смертные судороги агонии. Из глотки вырвался булькающий хрип, глаза закатились, тело выгнулось дугой… И милосердная – иначе не скажешь – смерть прервала его страдания.

Часть вторая
ЧЕЛОВЕК С ЗАПАДА

Глава седьмая

Уильям Уайэт был мне едва знаком. Лишь однажды я встречал его прежде и разговаривал с ним в течение часа в своей гостиной накануне убийства. Однако этого часа хватило, чтобы составить представление о его личности.

Он остался в моей памяти как человек редких достоинств и высоких моральных качеств. Личные физические характеристики, особенности организма позволили ему испытать на себе все «прелести» невежества и лицемерия человеческого общества. Тем не менее он не озлобился, жизнь не ожесточила его. И то, что такая достойная, такая выдающаяся личность подверглась столь неслыханной жестокости, казалось мне верхом земной несправедливости. Трагизм ситуации усугубило то обстоятельство, что смерть Уайэта уже через несколько часов привела к всплеску насилия и варварства.

Лишь только Уайэт испустил последний вздох, я понесся к парадной двери, отпер ее и завопил во всю мочь, призывая на помощь.

За несколько месяцев до описываемых событий полиция Нью-Йорка как будто родилась заново. До реформы порядок в городе охраняли так называемые «кожаные загривки», плохо оплачиваемые патрульные, щеголявшие кожаными шлемами. И вот сонных ночных сторожей сменила профессиональная «звездная полиция», названная так по форме личных блях, сверкавших на груди героев правопорядка.

Один из этих полицейских нового толка и оказался поблизости, дежуря на аллеях прилегающего к дому Уайэта парка. Услышав мой крик, он тут же устремился на помощь. Ко мне на крыльцо взбежал крепко сбитый молодой человек с маленькими, несколько поросячьего вида глазками, которые чудесным образом расширились до невероятных размеров, когда он в ответ на свой вопрос «Что случилось?» услышал мой нервный выдох: «Убийство!»

Я схватил его за руку и поволок внутрь. Увидев место происшествия, полицейский открыл рот и мертвенно побледнел, однако не растерялся и, гаркнув мне: «Сидите здесь!», понесся за подкреплением. Оставшись один, я прошаркал к удобному мягкому креслу в углу комнаты и со стоном рухнул в него, совершенно обессиленный.

Я так и сидел в этом кресле, когда, примерно через час, в комнате Уайэта уже толпились с полдюжины официальных лиц, прибывших по вызову юного стража порядка. Присутствовал и он сам. Как я узнал позже, звали его Бойл. Старший полицейский чин, высокий, крепкий и постоянно хмурый капитан Даннеган, порыкивал командным голосом.

Присутствовали также коронер мистер Коутс, как-то в лад обстановке напоминавший ходячий труп, а также упитанный судебный медик доктор Лайл Хоникатт, как говорили, в своем ремесле крупный специалист. Двое последних закончили обследование тела бедного Уайэта, перенесенного с кресла на ковер и теперь милосердно прикрытого белой простыней. Над проступившими сквозь простыню кровавыми пятнами уже вились зеленые, отливающие радужными переливами мухи.

Капитан приказал открыть окна, чтобы развеять душную атмосферу помещения, в котором уже угадывалась сладковатая трупная отдушка. Сидя вплотную к окну, я воспринимал доносящийся через него гул голосов все возраставшей толпы, состоявшей, по моему предположению, главным образом из многочисленных праздношатающихся.

Время от времени снаружи за подоконники цеплялись чьи-то пальцы, и снизу всплывала любопытная физиономия, очевидно принадлежащая телу, подпираемому снизу плечами делегировавших разведчика любопытствующих. Капитан Даннеган, заметив очередную пару выпученных глаз, взрыкивал в направлении окна, и физиономия тотчас исчезала. Один из верхолазов, правда, осмелился ослушаться приказа, но тут же получил дубинкой по пальцам и с воплем провалился вниз.

Почти сразу после прибытия капитан подробно допросил меня. Я рассказал ему всю историю, начиная от появления Уайэта в моем доме предыдущим вечером и вплоть до обнаружения несчастного. Стараясь не впадать во многословие, я рассказал и о том, как стучал в дверь, как услышал подозрительный звук, проник в дом через заднее окно и как прибыл к месту трагедии.

Когда я закончил, капитан, все время внимательно меня рассматривавший прищуренными глазами, сразу проявил интерес к документу, о котором вел речь Уайэт. Я ответил, что не представляю, что это за документ, так как его владелец предпочел не упоминать его содержания. Узнал я лишь о том, что написан он рукою человека весьма важного и известного, что и делало бумагу столь ценной и привлекательной для любого, кто узнал бы о ее существовании.

Тут капитан Даннеган нахмурился еще больше, хотя казалось, что дальше некуда.

– М-да, ограблением здесь не пахнет, – проворчал он. – В комнате ничего не тронули. Как и во всем доме.

Действительно, поражал порядок в помещении, что особенно контрастировало с неистовостью нападения на несчастную жертву. Как будто горничная только что вышла из комнаты, закончив уборку. Единственное исключение – центральная часть комнаты вокруг кресла.

– Убийство, тяжкий случай, и ясно, кто орудовал, – продолжал капитан Даннеган. – Скальп! С-скотина… И двух дней не прошло, снова ударил.

– Да-а, очевидно, так, – еле слышно протянул я.

Прежде чем продолжить расследование, капитан, разъяснив, что у него еще могут возникнуть ко мне вопросы, приказал мне оставаться в доме Уайэта, не покидая помещения без его разрешения. Я заверил его, что, разумеется, остаюсь в распоряжении полиции.

Вряд ли читатель удивится, если я скажу, что организм мой, весьма чуткий и нервный, был на грани срыва от навалившихся трагических событий. Таким образом, ограничение свободы перемещения не принесло мне дополнительных огорчений. Хотя глаза я закрыл, главным образом не вследствие усталости, а чтобы не видеть сцену трагедии и прикрытые простыней останки Уайэта, сознание мое тут же отключилось, и я погрузился в тяжелый сон, напоминающий летаргию.

Как долго я плавал в колодце забытья, сказать не могу, но, постепенно всплывая, услышал я вдруг свое имя и ощутил мягкое сотрясение руки. Я нервно выпрямился и огляделся, не сразу сообразив, где нахожусь. Взгляд мой уперся в глаза мистера Джорджа Таунсенда, молодого моррисовского репортера из «Дейли миррор».

Увидев знакомую физиономию – хотя и едва знакомую – после всего пережитого, я ощутил прилив радости и благодарности. С чувством пожав ему руку, я спросил, каким образом он очутился на месте происшествия.

Он объяснил, что, по обыкновению, задержался в редакции, где его и застало известие о новом несчастий. Он тут же все бросил, вскочил в кэб и посулил кучеру полдоллара чаевых за быструю доставку.

– Сейчас их здесь будет больше, чем мух над трупом, – заверил он меня, имея в виду своих конкурентов из других газет. – Новость летит по городу, как пожар по сухой саванне. А вас-то, мистер По, каким ветром сюда занесло?

Я сообщил ему, что первым обнаружил жертву, и он сразу взволновался. Из кармана его тотчас выскочили блокнот и короткий карандаш, он присел рядом на край дивана и засыпал меня вопросами. И вот я снова рассказываю о Уайэте и своей роли во всем случившемся, а Таунсенд строчит в блокноте, не пропуская ни единого слова. Я уже заканчивал повествование, когда в комнате появился еще кто-то. При этом возникло ощущение, что появилось что-то лишнее, мешающее. Таунсенд тоже с неудовольствием покосился в сторону помехи.

Высокий и неестественно узкоплечий джентльмен, одетый весьма респектабельно, вошел в комнату и направился к капитану Даннегану, обращаясь к нему чрезвычайно недовольным тоном. Мы видели лишь его спину да воспринимали сильный шотландский акцент.

– Беннет, – нахмурившись, шепнул Таунсенд.

Джеймс Гордон Беннет, издатель «Нью-Йорк геральд», относился к наиболее видным обитателям города, сравнимым по известности с такими бонзами, как Джон Джекоб Астор, Корнелиус Вандербильд и, конечно, Финеас Тэйлор Барнум. Никогда еще я его не видел, но, как и все жители города, за исключением, разве что, самых темных, знаком был с вехами его славной американской биографии. В юные годы его готовили к духовной карьере. Но однажды в руки ему случайно попала «Автобиография» Бенджамина Франклина, и он забыл о призвании священника. Направив стопы в Америку, он прибыл в Нью-Йорк девятнадцатилетним юнцом без гроша и без друзей. После десятка лет злоключений он напал на золотую жилу: появление грошовой газетенки «Геральд», первой ласточки так называемой «пенни-прессы», знаменовало революцию в газетном деле. «Нью-Йорк геральд» апеллировала к рядовому массовому читателю, к его уровню грамотности и к его неразвитому вкусу, тяге к сенсациям, всякого рода «клубничке» и прочему в том же духе.

Кроме набора и печати, Беннет долгое время сам выполнял все основные функции в своей газете: собирал информацию, писал статьи, продавал тираж, принимал объявления. Годы и годы он работал по восемнадцать часов в сутки. Чрезвычайное усердие и способность упорно трудиться принесли ему финансовый успех, позволили превзойти кумира юных лет, доктора Франклина.

Даже теперь, когда вникать самому во все вопросы уже не было необходимости, он не ограничивался общим руководством, – не гнушаясь низовой репортерской работой, лично появлялся в местах наиболее значительных событий. Именно этому обстоятельству мы и были обязаны его присутствием в доме Уайэта.

Насколько я слышал, в деловых вопросах Беннет был безупречно честен. Благодаря ожесточенной целеустремленности славился он и трудным характером, вспыльчивостью, нетерпением ко всякого рода возражениям и противоречию; в выражениях не стеснялся. Подтверждала эту характеристику и манера его беседы с капитаном.

– Это возмутительно! Народ этого не потерпит! Сколько еще вам надо трупов, чтобы арестовать преступника?

– Мы делаем все, что можем, – мрачно ответил капитан, явно сдерживая свой, тоже бурный темперамент. – Чтобы арестовать подозреваемого, надо иметь подозреваемого.

– А этот кровожадный дикарь Барнума?

– С Барнумом я говорил. Он клянется, что его краснокожий к преступлениям не причастен.

– Вот уж нашел, кому верить! – возмущенно воскликнул Беннет. – Величайшему шарлатану! Человеку, который сам себя публично провозглашает королем жуликов!

– На меня он произвел иное впечатление, – упрямо защищался капитан.

– Да, Барнум прав, – презрительно фыркнул Беннет. – Действительно, на земле каждую минуту рождается лопух. Даннеган, дело ведь нешуточное. Город готов взорваться. Если немедленно что-нибудь не предпринять, граждане примутся за дело сами.

– Трудно что-то предпринять, стоя тут и болтая с вами, – огрызнулся Даннеган. – Извините, мистер Беннет, мне некогда.

Капитан стоял во время разговора в углу, и Беннет, чтобы пропустить полицейского, вынужден был отступить и развернуться. Тут он меня и заметил.

– Кто этот парень в кресле?

– По. Он нашел тело.

– Гм, По? Ну-ну.

Беннет развернулся на каблуках, решительно направился ко мне и остановился перед креслом. Впервые я оказался лицом к лицу со знаменитым издателем.

Привлекательных черт в лице Беннета мне обнаружить не удалось. Голова внушительных габаритов, лицо совершенно бескровное. Изрядный нос крючком. Губы тонкие, плотно сжатые, а зубы, когда он открыл рот, оказались разномерными и кривыми.

Но хуже всего оказались темно-карие глаза газетчика. Я много о нем слышал, но не знал, что он страдает в тяжелой форме таким недостатком зрения, как страбизм. Иначе говоря, он страшно косил на оба глаза. Сила его личности, однако, настолько компенсировала этот дефект, что внешность Беннета не вызывала насмешливого пренебрежения, как часто случается с несчастными косоглазыми.

Вытащив из внутреннего кармана сигару, Беннет закурил и, сдвинув дымящую соску в угол рта, уставился на меня.

– Значит, вы – тот самый По?

Я подтвердил правильность его высказывания кратким кивком головы.

– Тот самый По, который помог Барнуму с убийствами красных роз в прошлом году?

Беннет упомянул, как читатель, без сомнения, понял, нашумевшую историю серийных убийств прошлой весной, когда пострадавших находили без рук и с красными розами, зажатыми в зубах. Моя роль как помощника Барнума – явное преуменьшение моих заслуг, и благодарить за это я должен самого Барнума, бесстыдно приписавшего себе всю славу в интервью прессе и при любых иных контактах с публикой.

– Да, я тот самый человек, который, сотрудничая с мистером Барнумом, обнаружил первоисточник упомянутых жестокостей, – откорректировал я фразу Беннета в соответствии с истинным положением вещей.

– Оч-чень занимательно, – иронически ухмыльнувшись, проронил Беннет. – О-очень удобно.

– Что вы имеете в виду? – спросил я, не поняв фразы, но задетый интонацией.

– Да ничего особенного. Интересное совпадение. Труп еще тепленький, а дружок мистера Барнума уже на месте. Будь я болезненно подозрительным, я бы предположил, что он вас направил, чтобы скрыть улики до прибытия полиции.

Настолько наглого и возмутительного обвинения я не ожидал. Даже когда я собрался с духом, ответ мой оказался сбивчивым и несколько бессвязным.

– Ваше заявление, мистер Беннет, вызывает мой живейший протест. Предположить, что я появился здесь, чтобы, как вы утверждаете, помешать отправлению правосудия… Это не просто оскорбление, это клевета! Ваше положение не дает вам права выдвигать беспочвенные обвинения против кого бы то ни было. Напротив, оно налагает на вас известные обязательства, требует придерживаться норм морали и справедливости. Вы же эти нормы нарушили, грубо обвинив меня в неэтичном, даже в преступном поведении.

Казалось, вспыльчивый и нескладный характер моей отповеди только усилил впечатление, произведенное ею на Беннета. Глаза его сошлись еще ближе к переносице, он поднял обе руки ладонями наружу, как бы сдаваясь и сдерживая мои дальнейшие излияния.

– Хорошо, хорошо, может быть, я неправ. – Он полез в карман и вытащил блокнот и карандашик, такие же, как у Таунсенда. – А вот почему бы вам не рассказать, как это все случилось? И ваша история слово в слово появится в завтрашней «Геральд».

До сих пор юный Таунсенд молча сидел на диване, переводя глаза с меня на Беннета и слушая нашу перепалку. Тут он, однако, вскочил и прыгнул между мною и конкурентом.

– Извините, мистер Беннет, но мистер По не может этого сделать. Он уже обещал мне эксклюзивное интервью.

Кольнув взглядом Таунсенда, Беннет недовольно поморщился.

– А вы кто такой, черт побери?

– Джордж Таунсенд, «Дейли миррор».

– A-а, лапы Морриса, – оскалил зубы Беннет и повернулся ко мне. – Что скажете, мистер По?

Таунсенд, разумеется, несколько преувеличил. Я ничего ему не обещал. Но в то же время, несмотря на явные выгоды, проистекающие из благорасположения такого могучего магната, как Беннет, я совершенно не был расположен выполнять какие-либо его желания. Напротив. Его клеветнические нападки, его открыто враждебное отношение к моему другу Барнуму… К тому же я испытывал некоторую симпатию к Таунсенду, поклоннику моей поэзии, и к его работодателю Моррису, в кармане которого, возможно, все еще покоилась моя блестящая сатира на К. А. Картрайта…

– Мистер Таунсенд совершенно прав, – не моргнув глазом, ответил я Беннету. – Он единственный представитель прессы, с которым я намерен делиться информацией по данному вопросу.

– Ладно, – Беннет вытащил изо рта сигару. – Обойдусь и без вашей помощи. Я освещал убийства в этом городе, еще когда вы оба грудь сосали.

Вульгарность этого замечания, да еще из уст лица, когда-то собиравшегося посвятить себя духовному служению, на мгновение лишила меня дара речи. Беннет резко отвернулся и направился к месту, где коронер и судебный медик все еще совещались над прикрытым телом Уайэта. Естественно, газетчик посчитал необходимым осмотреть тело. Он перекинулся словечком-другим с коронером и врачом, опустился на колени, решительно схватил простыню за угол и откинул ее, выставив на обозрение изуродованный труп.

Открывшееся зрелище ничуть не утратило своей ошеломляющей силы. Мертвое тело выглядело еще ужаснее, нежели умирающий, агонизирующий Уайэт. Комната завертелась перед моими глазами.

– По, вам дурно! – обеспокоился Таунсенд.

– Признаю, – слабо выдохнул я. – Знаете, столько сегодня накопилось…

– Вам пора покинуть этот дом, – решительно заявил Таунсенд. – Давайте, я вас провожу. По пути побеседуем.

Приняв его предложение, я направился на поиски капитана. Тот расположился в кабинете хозяина дома и раздавал какие-то распоряжения и указания своим подчиненным, включая и молодого Бойла, первым прибежавшего на мой зов. Я извинился за вторжение и попросил разрешения, в случае, если мое присутствие не является более необходимым, отправиться домой.

Очевидно, вид мой еще красноречивее давал понять, что пора мне на отдых, так как капитан, лишь взглянув в мою сторону, тотчас согласился меня отпустить, напомнив лишь, что в ближайшие дни я должен оставаться в пределах его досягаемости. С чем я немедленно согласился. В сопровождении Таунсенда я покинул несчастный дом.

Народу перед домом оказалось намного больше, чем я предполагал, слушая доносящиеся в комнату звуки. В колеблющемся свете газовых уличных фонарей я определил толпу голов в двести. Люди сидели на крыльце, стояли на тротуаре, бродили по проезжей части улицы и группками толклись в аллеях парка.