Текст книги "Абсурдистан"

Автор книги: Гари Штейнгарт

Глава 34
СИТУАЦИЯ МЕНЯ УДРУЧАЕТ

«Дорогой гость!

Пожалуйста, внимание. Из-за ухудшающейся политической ситуации мы с сожалением Вас информируем, что многие блюда из меню „Суши / сашими“ уже нельзя получить. (Особенно плохо обстоят у нас дела со скумбрией.) Мы смиренно Вас просим – простите нас!

Ваш верный раб Ларри Зартарьян, генеральный менеджер,

„Парк Хайатт“ города Свани».

Мне не хотелось это признавать, но Зартарьян был прав. И не только насчет скумбрии. Политическая ситуация действительно ухудшалась. Я не мог перебраться с одной террасы на другую в Нанином «навигейторе» без того, чтобы не застрять в толпе беженцев Горбиграда. Лица этих несчастных прижимались к нашим окнам, и я пытался выделить среди них интеллигенцию и, быть может, предложить подвезти, но из-за многодневных скитаний все были покрыты слоем грязи, и сквозь тонированные стекла «навигейтора» было не различить признаков интеллигентности. Мужчины, женщины и дети были связаны между собой невидимыми нитями родства и клана; они стоически переносили свое изгнание и потери, двигаясь вперед рука в руке, словно их пункт назначения был определен; старики опирались на своих сыновей, сыновья несли на руках маленьких дочерей; ветеранов войны и умалишенных везли в тачках.

– Это всего лишь временная ситуация, – шептал я им. – Скоро вмешается международное сообщество.

Но я не был уверен. Паника медленно кралась по бульвару Национального Единства. Ящики с лосьоном после бритья «Геттомен» из «Парфюмерии 718» и коробки с игрушками из детского универмага «Игрушки „Р“» растаскивали направо и налево и втискивали в бронетранспортеры и поджидавшие джипы. Впервые со своего приезда в Абсурдистан я видел, как вооруженные силы действительно заняты выполнением своего долга; офицеры спокойно руководили мародерством, подсчитывая доллары на своих маленьких счетных машинках, и орали на подчиненных, чтобы те наконец оторвали свои задницы и загрузили эти гребаные бронетранспортеры. По-видимому, имело место неспешное военное отступление. Время от времени ревели ракеты, выпущенные с крыши отеля «Хайатт», и тогда к небу вздымались клубы серой пыли, а дым застилал горизонт. Только грузовики «КБР» остались стоять без движения вдоль бульвара.

Но особенно беспокоили меня действия банд, которые называли себя «Отрядами истинной перекладины креста». Казалось, они стояли на каждом углу улиц, покачиваясь с развязным видом. Некоторые из них были вооружены пистолетами Макарова и «АК-47», другие – гранатометами и минометами, которые они таскали за собой с таким скучающим видом, как будто родители заставили их заниматься какой-то нудной домашней работой. Это были дети – загорелые, подавленные, недоедающие, в футболках с логотипом Национальной баскетбольной ассоциации. У одного на шею была повязана голубая бандана, другой ужасно потел в шерстяной лыжной шапочке, третий надел почти на все зубы золотые коронки, и из десен у него сочилась кровь. Почти у всех были жалкие усики и розоватые сандалии, выгоревшие на солнце, предназначавшиеся для какого-то третьего, несуществующего пола, а фасон стрижек свидетельствовал об их национализме или задержке в развитии. Порой они исполняли рэп по-английски – о неистовой сексуальной жизни, которую им бы хотелось вести в Лос-Анджелесе, или о том, что бы они сделали с противниками – свани или сево, – как только те будут разоружены и сломлены. Одна популярная песенка, которую я услышал на Террасе Сево, начиналась так:

 
Иду по Сансет
И что же я вижу?
Компашку этих засранцев,
Пялящихся на меня.
У них перекладина Христа наоборот,
Потому что эти задницы – свани.
Я говорю: «Эй, что тут у вас?»
А она мне: «Меня зовут Лейни».
Это американское имя.
Потому как у нее нет гордости.
Эти суки свани.
Они живут во лжи.
Я строю их в ряд
Перед их братьями,
Целюсь из пистолета в башку.
Сука свани, лучше задери юбку.
Не то твой брат умрет.
Братья плачут как девчонки,
Пока я трахаю их сестер.
 

Эта песня меня расстроила. Так мы не получим акции на рынке и уж точно не завоюем любовь всего мира. Пора начинать действовать. Пора «говорить с Израилем».

А затем случилось современное чудо. Люди Нанабрагова наконец-то подключили в моем кабинете высокоскоростной Интернет. Я вынул свой лэптоп, включил его в розетку и запустил Всемирную паутину.

Потоки информации хлынули на мой экран. Несколько скучных веб-сайтов довольно наглядно продемонстрировали, как выглядит заявка на грант. Я узнал об экспедициях современных американских евреев в поисках души от берегов польской реки Вистула до уничтоженных еврейских местечек в Бессарабии. Я узнал о странном интересе среднего американского еврея к тому, что называется «каббала». Что касается Холокоста, то лишь немногие геноциды имели более обширную документацию. Я выпил кофе и приступил к своим обязанностям министра мультикультурных дел.

Глава 35
СКРОМНЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ

Название проекта.

Институт каспийских исследований Холокоста, также известный как музей сево-еврейской дружбы.

Обзор проекта

Величайшая опасность, угрожающая американским евреям, – это возможная ассимиляция с американцами и как следствие – уничтожение нас как организованной общины. Благодаря обилию презентабельных нееврейских партнеров в такой соблазнительно разнообразной и полуголой стране, как Америка, становится трудно, а порой и невозможно убедить молодых: евреев, чтобы они занимались сексом с целью воспроизводства со своими соплеменниками.Попытки соединить евреев в возрасте, когда они способны к деторождению, с помощью профессиональных социальных сетей имели ограниченный успех. Израиль, который когда-то был источником гордости и вдохновения, сейчас населен главным образом агрессивными людьми Среднего Востока, чей эксцентричный жизненный стиль несовместим с нашим (см.: Гринблатт, Роджер. «Почему у меня остается после цимеса горький вкус во рту? Анналы современного еврейства». Издательство Университета штата Индиана). Пора прибегнуть к самой действенной, проверенной временем стреле в нашем колчане – к Холокосту.

Даже среди самых нецерковных и утративших связи со своими соплеменниками молодых евреев холокост широко известен. Когда опросили тридцать пьяных евреев в ночном клубе Мэриленда, задав вопрос о значении следующих восьми главных составляющих еврейской нации – Тора, синагога, Талмуд, Холокост, маца, фаршированная рыба, Израиль, каббала, – только фаршированная рыба набрала больше очков, чем Холокост (см.: Гринблатт, Роджер. «Ой! Какое это чувство: я – еврей. Анналы современного еврейства». Издательство Университета штата Индиана). Если правильно использовать Холокост как источник вины, стыда и жертвенности, то он может служить замечательным инструментом продолжения еврейского рода. Проблема заключается в том, что средства массовой информации и университеты перенасыщены брендом «Холокост», что создает необходимость в свежем и сексуальном (да-да, сексуальном– давайте вспомним о цели) подходе к этой матери всех геноцидов.

Новая независимая Республика Сево, которую возглавляет демократичный и дружелюбно настроенный по отношению к Израилю Государственный комитет по восстановлению порядка и демократии (ГКВПД), – это маленькое, но привлекательное государство на берегу красивого Каспийского моря. История сево-еврейской дружбы так же глубока, как воды Каспия. Оба эти народа образованны и оклеветаны, оба борются со своими гораздо более многочисленными соседями, подобными волам, за свою долю любви, признания и за достаточное жизненное пространство. В 1943 году, когда план Гитлера «Барбаросса» угрожал резервам нефти в Каспии, население сево начало добровольную кампанию за вывоз местных евреев из республики в безопасную сталинскую Сибирь. Сегодня эта страна отличается самой большой терпимостью по отношению к евреям – за исключением Бруклина, Массачусетс. Любовь к евреям в сочетании с экзотической природой, шанс насладиться гостеприимством праведного народа создают идеальную среду для инициативы, основанной на образовании, которая так отличается от мрачных маршей смерти Аушвиц – Биркенау.

Методология

Поразительный архитектурный дизайн.

В память Холокоста было создано несколько замечательных архитектурных творений, но большая их часть слишком абстрактна и заумна, чтобы сразу же вызвать жажду продления рода в чреслах фригидной еврейской женщины, которой за тридцать. Институт каспийских исследований Холокоста будет построен в форме гигантской разломанной мацы – намек на трагедию, которая постигла наш народ, и напоминание о еврейской пасхальной трапезе, которая среди всех травм еврейского воспитания считается «наиболее щадящей» (см.: Гринблатт, Роджер. «Почему именно в эту ночь из всех я принимаю всего один миллиграмм лоразепама? Анналы современного еврейства». Издательство Университета штата Индиана). Главное выставочное пространство «разломанной мацы» будет вести к ноге ягненка, покрытой титаном, символизирующей и предплечье Всемогущего, и нашу собственную вновь обретенную грубую силу.

Новый племенной строй.

Политика идентичности – вот великая сердцевина нашего стремления к Непрерывности, к продолжению рода. Идентичность почти исключительно порождается родовыми муками нации. Для нас, процветающего, благополучного народа, нашедшего надежное прибежище в объятиях мировой суперсилы, это означает Холокост, Холокост, Холокост. Две половинки разломанной мацы будут проникнуты духом Нового Племенного строя, который очаровывает молодых людей по всему западному миру как сердитая реакция на глобальное стремление к однородности. Первая половинка покажет муки еврейского народа в прошлом (параллельная серия клозетов будет демонстрировать то же для сево), а вторая половинка напомнит о том, что мы легко забываем, как сильно они нас ненавидят (песенка сево). Вкратце: первая половинка – Хрустальная ночь, транспортировка детей в газовые камеры, краковское гетто, Черновицы, Вадович, Дрогобыч; вторая половинка, вызывающая чувство вины, – видеофильмы, в которых еврейские мальчики из колледжа на совместных вечеринках с женскими студенческими обществами флиртуют с серьезными корейскими девушками, в то время как хорошенькие еврейские maideleh [17]17
  Девушки (идиш).


[Закрыть]строят глазки афроамериканцам. Подтекст: шесть миллионов погибли, а вы крутитесь на табурете в баре с какими-то чужаками?

Холокост для детей.

Исследования показали, что никогда не бывает слишком рано для того, чтобы напугать ребенка, показывая ему скелеты и голых женщин, которых травят собаками на польском снегу. В детях будут искусно насаждать семена страха, ярости, бессилия и вины – лет с десяти. С помощью современной техники бессвязный лепет о Холокосте неквалифицированных учителей в американских еврейских дневных школах будет сжат в сорокаминутную кровавую баню. Юные участники покинут класс с чувством отчуждения, глубоко подавленные – их частично утешит грузовик с мороженым, поджидающий в конце выставки.

Приложение: «Вы думаете, что это больше не может случиться?»

Да, вы так думаете? Ну что же, друг, подумай еще раз. На этом пространстве, согласно смелой концепции, дюжины молодых французских арабов будут швырять камни в проходящих мимо посетителей музея, угрожая: «Еще шесть миллионов», в то время как пассивные французские интеллектуалы будут стоять в сторонке, покуривая и попивая, покуривая и попивая. По соображениям безопасности «камни» будут сделаны из бумаги, а молодые французские арабы посажены в клетку.

Нога ягненка, покрытая титаном.

Наша музейная экспозиция заканчивается на высокой ноте, отмечая достижения выдающихся американских евреев с помощью таких жизнеутверждающих экспонатов, как «Дэвид Копперфилд: миф и магия» и «Вперед и в сторону: смерть литературы и рождение ситкома». Один-два зала можно посвятить культурным достижениям Израиля. Или нет.

Шатер согласия.

Именно здесь все соединится, и Непрерывность получит свое заглавное «Н». Войдя в Шатер согласия и сдав образец крови и кредитный чек, евреи в том возрасте, когда они способны к деторождению (от тридцати четырех до пятидесяти одного), покажут Гитлеру и его головорезам, куда именно они заткнут их Окончательное Решение. Здесь не существует слова «нет». Примечание: Шатер должен быть шершавый и зеленый, дабы символизировать плодовитость лета. Никаких цирковых шатров! Это серьезное дело.

А теперь словечко от нашего спонсора…

Чтобы докричаться до американской политической власти, у евангелистских христиан будет свой собственный (гораздо меньший) шатер, где они смогут обращать в свою веру плодовитых евреев, которые, все в поту, шатаясь, выходят из Шатра Согласия. Мы прикинули, что всего 1–2 процента наших людей купятся на эту гойскую песнь сирены. Это невысокая цена, и лоббирующие нас будут нам благодарны.

Итоги первого года работы.

1) Двести тысяч евреев посеют дополнительные сто тысяч евреев на берегах Каспийского моря.

2) Две-четыре тысячи посредственных евреев станут мормонами (или кем там еще) и перестанут тянуть всех нас вниз.

3) Двадцать тысяч еврейских детей проникнутся сознанием того, что каким-то образом это и их вина.

Глава 36
COMIDAS CRIOLLAS

Когда я рассылал свое предложение о Холокосте членам ГКВПД, я был потрясен, увидев, что в моем почтовом ящике имеется электронное послание от «rsales@hunter.cuny.edu».

Дорогой Миша!

Как дела, Па? Как дела там, где ты сейчас?

Я знаю, что, вероятно, сейчас я не самый твой любимый персонаж, но я не знаю, к кому еще обратиться. Профессор Штейнфарб меня бросил. Он получил место на юге Франции и отбыл в середине семестра. Я послала ему е-мейл, но он мне не ответил, и тогда я позвонила его издателю, и эта мерзкая сука сказала, что они не будут больше делать Антологию иммигрантских писателей.

Я думаю, что беременна от профессора Штейнфарба. Я даже уверена в этом, потому что меня тошнит. Но хуже то, что я так упорно работала над тем эссе о том, как они подожгли наш дом в Моррисании, а теперь никто его не прочтет и не узнает о том, как я почувствовала, что повзрослела. Я думала, что я другая и могу рассказать особенную историю, но, наверное, все это не так. Честно говоря, это огорчает меня даже больше, чем пожар и беременность, потому что на какую-то секунду у меня появилась надежда, что моя жизнь изменится.

Ты, вероятно, говоришь: ха-ха, а я тебе говорил, не отрицай это! Но я знаю, у тебя тоже всегда были надежды. И я знаю, что была одной из твоих надежд, а я тебя подвела. Вероятно, теперь ты встречаешься с кем-то новым, так что, похоже, мне отплатили.

Во всяком случае, я не знаю, что делать с ребенком, и думаю, что должна его родить, а иначе это грех. Я хотела бы, чтобы ты был здесь, Миша. Хотела бы, чтобы все это не произошло. Если ты еще хоть немножечко меня любишь, пожалуйста, скажи мне, потому что сейчас это имело бы большое значение.

Объятия и поцелуи,

Руанна.

P. S. Я знаю, что ты в безопасности, потому что ты все преодолеешь. Ты более ловкий, чем тебе кажется.

P. P. S. У меня последний экзамен, спасибо тебе. Я собираюсь заниматься очень упорно, чтобы стать потрясным помощником администратора.

P. P. P. S. Я собираюсь через минуту заняться стиркой, и на мне ничего нет!

Обычно я не чувствую отвращения (все в моем мире по-своему отвратительно), но письмо Руанны переполнило чашу. Она провела жизнь на улицах Бронкса, и после всех этих мучений и дерьма забеременеть от этого гребаного Джерри Штейнфарба! Кто же, черт побери, занимается без презерватива сексом с русским писателем? О чем она думала? Но я ничего не мог с собой поделать: мне было ее жаль. Из-за этого существа у нее в животе, а особенно из-за безнадежного тона, из-за того, как всего за каких-нибудь два месяца ее лишили всего жизненно важного. Что я мог ей сказать? Было ли по-прежнему моим долгом ее утешать? Я ответил двумя сообщениями. Вот первое:

«Руанна, я считаю, что пора перестать называть Джерри „профессор Штейнфарб“».

И второе:

«Первым делом утром тебе следует пойти к доктору, и если ты беременна, то как можно скорее сделать аборт. Мне безразлично, что там говорит твоя abuela [18]18
  Бабушка (исп.).


[Закрыть]Мария, – ты не готова иметь ребенка без отца».

Я посмотрел в окно своего кабинета. Впервые за все дни шел дождь. Теперь, когда погасло это отвратительное солнце, город выглядел почти таким же сногсшибательным, как Гонконг. Небоскребы вздымались над муравейником правительственных зданий, порт был усеян грузовыми контейнерами, простаивавшими без дела. Только нефтяные месторождения, придававшие заливу особый призрачный блеск, напоминали мне о том, где я нахожусь.

Но я находился совсем в другом месте.

Я был в Бронксе, на том отрезке Ист-Тремонт-авеню – нашемотрезке, который начинается от ресторана «Эль Бейти» возле Мармион-авеню, а потом доходит до закусочной на пересечении с Хьюз, где в 1998 году любимый кузен Руанны был арестован полицейскими за какое-то серьезное правонарушение, никак не связанное с сэндвичами.

Ист-Тремонт-авеню всегда осуществляет доступные мечты: в магазинах тебе продадут todo para [19]19
  Всё за (исп.).


[Закрыть]99 центов, у menos [20]20
  И меньше (исп.).


[Закрыть], за 79 центов вы получите целого цыпленка в «Файн Фэр», а за 79 долларов – цветастый матрас с «гарантией на пять лет». Там русского мужчину весом 325 фунтов, шествующего под ручку со знойной mamita [21]21
  Мамочка (исп.).


[Закрыть], все уважают и принимают: там пижоны на великах и юные мамаши, которые вяло разглядывают витрины магазина «Девочки и леди», зададут мне один и тот же вопрос: «Ну, Миша, как дела?»

В ресторане «Эль Бейти», фирменное блюдо которого – comidas criollas [22]22
  Креольское блюдо (исп.).


[Закрыть], фаллический музыкальный автомат играет фаллическую песню, и внимание всех приковано к задницам друг друга, а Руанна сплетничает с какой-нибудь подружкой о том, которая из официанток беременна и чьего бойфренда только что послали на север штата на десять лет, но все, что я вижу – это стоящая передо мной тарелка с яркими лаймами, маленький красный тюбик с красным соусом «Табаско» и бутылка пива «Президенте», верхняя часть которой завернута во влажную салфетку, – это маленькие мирские радости. И я жду, жду, жду, когда принесут металлический котелок с asopao di camarones [23]23
  Похлебка из креветок (исп.).


[Закрыть], или с «суповыми креветками», как это блюдо названо в меню, жду, чтобы сдаться на милость ajillo [24]24
  Ахияьо – острое блюдо с большим количеством чеснока (исп.).


[Закрыть], – потому что в котелке больше чеснока, чем воды, риса и даже креветок. И скоро я уже наполнен до отказа холодным «Президенте» и горячим «Табаско», и в моем желудке раздаются громовые раскаты от чеснока. Я поднимаюсь со стула, хватаю сплетничающую Руанну и тащу ее на импровизированный танцпол в задней части ресторана, за телевизором, который постоянно настроен на подвиги местной бейсбольной команды «Янкиз». Мы пытаемся танцевать, и это самый медленный танец за всю историю человечества, но главным образом мы просто стоим и смотрим друг на друга, издавая звуки, которые характерны для животных: мурлычем, как кошки, и скулим, как таксы, и эти звуки глушит музыкальный автомат. И мы целуемся. Чеснок, пот и чистая любовь – мы целуемся.

Я немного пьян, и Руанна поддерживает меня, когда мы идем к ней, на угол 173-й улицы и Вайз, милю главного городского буяна в «Чикагских буйволах», который всегда грозится убить мистера Софти, совершенно безобидного торговца мороженым, и мимо Центра Свидетелей Иеговы, к которому сейчас с благоговейным видом приближаются женщины с тарелками с голубиным горохом и рисом, завернутым в фольгу. Где-то празднуют свадьбу, и Руанна подмигивает мне, как бы спрашивая: «Когда же наконец?», и улыбается мне нежно и слегка насмешливо – эту улыбку я всегда любил, – и она заставляет меня забыть о съеденных креветках и рисе и немножко подогреть мое желание. Девушка, город, расхлябанный, но исполненный любви стиль жизни.

«Я думала, что я другая и могу рассказать особенную историю, но, наверное, все не так».

О, моя бедная сладкая детка!

Глава 37
КОНЕЦ

Я очутился на вечеринке в доме Наны. С наркотой. От котелка с черной бесконечностью исходил такой неприятный запах, что я вспомнил об общественном автобусе. Это была ланза, местная травка, которая вдохновила святого Сево Освободителя на его видения о братстве сево и уничтожении свани. Путешествие, которое породило тысячу путешествий – главным образом к могиле.

Мы сидели в спальне Наны вокруг котелка, поставленного на большой горячий котел, и ждали, пока травка проварится и мы сможем вдыхать пары. Когда появился легкий туман, я начал с удовольствием его вдыхать. Я пытался забыть только что полученное электронное письмо от Алеши – Боба, который призывал меня держаться как можно дальше от семьи Нанабраговых и срочно выбираться из Абсурдистана. Он считал, что катастрофа неотвратима. Я решил не слишком-то расстраиваться. Один из тинейджерских «Отрядов истинной перекладины» только что ограбил большой магазин «Армани». Куда уж дальше?

Нана пригласила свою лучшую подругу Сисси, которая недавно наблюдала, как мы занимаемся любовью, и Анну, неприметную русскую блондиночку, работавшую в офисе «Америкэн Экспресс». Девушки были в прекрасном настроении. Они подражали акценту Горбиграда, изображая проституток, пытающихся подцепить рабочих «КБР» в баре «Белуга» при отеле «Хайатт».

– Голли Бертон! Голли Бертон! – кричали они. – Купи мне коку! У тебя дома уже есть леди? Я лучше! У меня есть плетка. Плет-т-тка! Я ношу с собой плет-т-тку. На заднице.

Я попробовал изобразить разухабистого американского нефтяника.

– На заднице? – переспросил я. – Я знаю кое-что получше для твоей задницы!

Девушки разразились громовым хохотом. Они болтали в воздухе ногами и ритмично дергались в конвульсиях, как умирающие жуки. Поскольку они втроем валялись на одной кровати, находившейся напротив моей, я видел их молодые попки в джинсах, расположенные в ряд. Самая большая была у Наны, она не вмещалась в «Мисс шестьдесят», затем шла темноволосая подружка Сисси со своим вполне сносным полумесяцем и, наконец, нахальная маленькая канталупа русской девушки.

– Толстый Дядюшка на кровати! – завопила мне Сисси. – Толстый Дядюшка на кровати! Иди-ка к нам в гости, Толстый Дядюшка!

Я отдался в их поджидавшие руки, и они схватили меня точно так, как молодые девушки тискают щенка.

– Толстый Дядюшка вас любит, – заквакал я, и мы залились смехом. Я растянулся на том, что было вокруг меня: кругом были груди и мочка уха – не Нанина. Мы дышали в унисон. Груди были теплые, а мочку уха нужно было пососать. Я с удивлением понял, что мы хорошо обкурились.

Идиллию прервал стук в окно. Я взглянул туда. Слуга Фейк прижал к окну свою уродливую рожу.

– О, пойди дай ему денег, – попросила Нана.

Это было ужасным вымогательством, но мне было совершенно все равно. Какая разница, что делать? Я решил подняться на ноги, но тут возникла проблема. Так, вот они, ноги, А где же ступни? Ах, вот же они!

– Вот здорово! – сказал я. – У меня две ступни и две ноги. – Девушки снова захихикали, потом их смех перешел во французские фразы, которых я не понимал.

О господи, ну и укурился же я!

Фейк поджидал снаружи на одноколесном велосипеде. Вместо сирены к рулю была прикреплена туба, а у Фейка матросскую стрижку сменил пятнистый скальп – просто леопард какой-то! Может быть, этот Фейк – в некотором роде человек-леопард. От этих мусульман можно ожидать чего угодно! Они действительно сильно от нас отличаются.

– Я видел вас, Нану, Сисси и русскую девушку, и все вы трогали друг друга, – заявил он.

– О господи, вы правы, – ответил я. – Мы действительно трогали друг друга. Уши и груди. Это было так нежно и любовно. Мне бы хотелось, чтобы и в остальной части этой гребаной страны было так же. Эти девушки такие классные. Ты такой классный, Фейк. Да, классный. Классный, классныйлеопард.

– Я хочу триста долларов, – потребовал Фейк.

– И это тоже классно, – сказал я, вручая ему деньги. – Другие бы попросили четыреста.

– Вы пьяны? – спросил Фейк. – Вы с девушками курили ланзу? Тогда я хочу еще сто долларов.

– Это абсолютно справедливо, – произнес я по-английски. – Я могу иметь дело с таким человеком-леопардом, как вы.

Я заметил, что начинаю терять вертикальное положение.

– Вы следуете за мной? – спросил Фейк. Я огляделся. Очевидно, я спустился за ним по лестнице во внутренний двор.

– О! – произнес я. Во дворе была пальма, а еще платан. Какое же дерево выиграет гонки? Жаль, что я не специалист по окружающей среде.

– Эй, Фейк! Где девушки? Я хочу вернуться к девушкам! – закричал я, но Фейк быстро крутил педали своего одноколесного велосипеда, удаляясь от меня. – Куда ты уезжаешь, ты, леопард? Возьми меня с собой.

«Вау! – сказал я сам себе. – Это превращается в день в духе сержанта Пеппера». Я насвистел несколько тактов «Красотки Риты». Может быть, я уже вернулся в Штаты, но на этот раз был вооружен журналистской визой? Теперь мне нужно было все записать и сдать свой материал до крайнего срока.

– Интересно, а где же взрослые? – обратился я к пальме. – Ты можешь со мной поговорить. Я не буду употреблять твое настоящее имя.

Пальма ничего не говорила. Вероятно, она защищала платан.

– Мне нужны девушки, – сказал я и, размышляя о прекрасном поле, начал стучать в тяжелые деревянные двери дома, окружавшего двор. Никто не отозвался. Я вошел в одну из комнат и увидел умирающую женщину средних лет, вытянувшуюся на золотистом пуховом одеяле. Это была моя мать. «О, бедная девочка, – сказал я. – Бедная девочка». Я не мог поверить, что называю свою мать девочкой, но у меня было такое чувство, будто она моложе меня и нуждается в моей помощи. Я взял в ладони ее лицо, пытаясь различить знакомые черты, но вся ее голова была покрыта огромным носком, и две синие полоски красовались на том месте, где должен быть рот. «Хорошо, – сказал я. – У тебя американские носки. Поиски окончены». Моя мать потрогала своими прохладными белыми пальцами складки моей шеи и издала какой-то шутливый звук. «Последние восемнадцать лет? – сказал я. – Много чего случилось. Во-первых, умер коммунизм. Потом разбогател Папа. Мы поехали в Альпы. Мне сделали обрезание. А потом папу закопали в землю. Хорошенькая еврейка принесла гардении. А потом кончилось тем, что я оказался здесь». Алебастровая рука вытерла мне рот и очертила мой одинокий нос. Воздух вырвался у мамы из-под носка и образовал ряд перевернутых букв кириллицы – как бывает у американцев, когда они пытаются учить русский. «Что? – спросил я. – Конечно, у меня есть девушка, но ей далеко до тебя, мама. Я имею в виду – ну, как ты всегда говорила: получаешь то, за что платишь».

Мама фыркнула в знак согласия. Я попытался взять в руки ее голову, вспомнив, как в пятилетнем возрасте заплетал ее волосы в косички, пока она дремала: мне хотелось, чтобы она стала похожей на маленькую девочку, которую я мог бы безнаказанно обнимать и целовать. Я заметил, что она пахнет теперь иначе: от нее несло грязной кухней. И на лице у нее был уже не носок, а луковая шелуха, под которой шипело и кривлялось чужое лицо. Она начала говорить на грубом южном языке. Тоненькая ленточка ненависти прошила мое сердце. «Почему ты не защитила меня от него?» Сковородка! Ничего не имело смысла. «Почему ты меня так много кормила?» Банки сгущенного молока на завтрак, сало на черном хлебе в полночь, холодная телятина и салаты с майонезом в жаркий полдень, пирожки с маком, облитые жирными сливками, кружки сервелата и квадратики сыра на кусках масла толщиной с мой большой палец. «Почему ты позволила мне так растолстеть, мама? Чтобы он больше не крутился вокруг меня? Чтобы он перестал меня любить? Я остался совсем один после его смерти».

Охваченный грустью, я вышел из таинственной Комнаты Матери. Солнце обожгло меня, как муравья под телескопом. Устав бродить по участку, я позволил дому ходить самому – он завертелся вокруг меня, мимо промелькнули дюжины пустых, залитых солнцем комнат, и наконец я очутился у парадного входа и распахнул дверь двумя бесплотными руками. Я был свободен!

Я пошел по улице. Два слабоумных парня, приставленных ко мне, Тафа и Рафа, сидели в моем «вольво», подставляя лицо под драгоценный кондиционер. Я постучал в окошко.

– «Вы» или «ты»? – закричал я парням. – Вежливая или фамильярная форма? Ах, надо бы стукнуть вас лбами. – К моему удивлению, на плечах у моих адъютантов оказались волосатые коричневые кокосовые орехи. – Мне бы надо купить судно на воздушной подушке, – поделился я с ними своей мыслью. – Новая технология. Нужно вкладывать деньги.

Извилистая дорога спускалась к морю, проходя мимо хорошеньких домов сево с резными балконами и садиками перед домом, в которых шелестели кусты и цвели кремовые цветы. Я заметил сломанный розовый куст, выглядывавший из-за ограды, и меня сразу же покинули все мои тревоги.

– Я как будто снова в Ялте! – воскликнул я. – С моей мамочкой. – Мне в лицо подул ветер этого курортного города с чеховскими обертонами. Я подпрыгивал и скакал по дороге (на самом деле это было невозможно, но в тот момент мне так казалось), пока не очутился на какой-то границе. Вооруженные люди блокировали путь. Я вообразил, что было бы, если бы я попытался вырвать у них из рук автоматы, – наверное, меня изрешетили бы сотни пуль.

– Что вы делаете? – спросил я.

– Защищаем округу, – ответили они с акцентом, похожим на южноафриканский. – От грабителей. Вы здесь живете?

– Я бойфренд Наны Нанабраговой.

– Правда? Как вас зовут?

– Толстый Дядюшка. Папаша Закусь. Миша Вайнберг. Зовите меня как хотите, но пропустите, пожалуйста.

– Будьте там осторожны, сэр. Люди совсем рехнулись.

Я поспешил к галерее из тепла и звука. Пройдя в одиночестве несколько метров, я оказался в толпе из миллиона человек, которую прижали к пыльной чаше Террасы Сево. Ко мне потянулись руки – маленькие, большие, мокрые, как море, высушенные на солнце. Все искали мой бумажник, но находили лишь мои яйца.

– Они выглядят похоже и на ощупь почти одинаковые, – намекнул я своим дружелюбным противникам. – Продолжайте искать. Ой, у вас очень теплые руки! Нет, нет, нет. Я не люблю, когда меня щекочут.

Толпа обтекала меня, стискивая и толкая. «Наверное, так чувствовал себя Иисус в тот день». Меня внесли под своды-щупальца Ватикана Сево и повлекли к печальной зелени берега. Над нами что-то загрохотало. Низкий стонущий звук. Потом послышались выстрелы. Кто-то вел огонь. Я посмотрел вверх, надеясь увидеть свои любимые ракеты «Град». Ничего не попишешь. Тинейджеры одного из «Отрядов истинной перекладины» карабкались на гору со своими минометами и ракетами и управляемыми снарядами класса «земля-воздух». «Удачи, ребятишки!» Я ударился обо что-то твердое и каменное. Старуха лежала на огромной мраморной раковине – это была часть какого-то фонтана в стиле «ар нуво». Вся семья рыдала над ней, дети сидели у ее ног, взрослые – в головах.