Текст книги "Абсурдистан"
Автор книги: Гари Штейнгарт
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
– Я очень рассержусь, если вы это сделаете, Миша, – сказал он. – Так что вы должны мне обещать, что она не уедет.
Я почувствовал его горькую слюну у себя на затылке.
– Обещаю, – ответил я.
Глава 42
ЖВАЧКА И КОКА-КОЛА
Мы отбыли через несколько дней. Было девятое сентября. День был светлый, дышалось легко, и все говорило об избавлении от летнего зноя. Вокзал находился на Террасе Свани, но мы не приняли никаких мер предосторожности. Блокпосты федеральных сил и ГКВПД полностью исчезли, и граждане свани и сево могли, пошатываясь, беспрепятственно разгуливать где угодно и умереть на той террасе, где им вздумается.
Мы стояли в зале ожидания под выцветшим портретом диктатора свани Георгия Канука, на чьей серьезной старческой физиономии один комментатор написал: «ТЕРРОРИСТ № 1», а другой – «ОТЕЦ НАЦИИ». Мать Наны тайком выбралась из дома, чтобы с нами попрощаться. Вдали от своего двора и кухни она была совершенно другим человеком, толковым и эмоциональным. Полуденное солнце тронуло ее бледные щеки домашней затворницы. Хотя она лила слезы по поводу отъезда дочери, делала она это с тайным восторгом.
– Благослови вас Бог, – повторяла она мне и Нане. – В Брюсселе, в Нью-Йорке, куда бы вы ни попали. Бог будет следить за вами отеческим оком.
– Скажи папе, что у меня разрывается сердце, – попросила Нана. – Скажи, что я вернусь, как только закончится война, так что, может быть, им следует поторопиться и свернуть ее к рождественским каникулам. Между прочим, на счете в городском банке остались деньги? Я еще не заплатила университетскому казначею.
Госпожа Нанабрагова вытерла слезы.
– Ты теперь с Мишей, – сказала она, указывая на то место, где у меня был бумажник. – Миша будет тебе отцом, и в его колодце всегда найдется для тебя вода. – Мать и дочь улыбнулись и обняли друг друга.
Я сердился на Нанабраговых, и они внушали мне отвращение, но я невольно растрогался при виде их расставания.
– Будьте осторожны, маленькая мама, – предостерег я Нанабрагову. – Русские планируют бомбить город на следующей неделе. Вы должны укрыться в вашем подвале.
– О, они никогда не станут бомбить нашдом, – отмахнулась Нанабрагова. – Они только сделают круг над Горбиградом.
Нас проводила к поезду целая армия мужчин с самодельными лейблами, на которых было написано: «СИЛЫ БЫСТРОГО РЕАГИРОВАНИЯ „АМЕРИКЭН ЭКСПРЕСС“». Наши защитники обращались с нами грубо – ведь они были солдатами: швыряли наши лэптопы на гравий и тащили нас за рукав. Мы тихонько ругали их на чем свет стоит, но тем не менее радовались при виде их грозного оружия – особенно впечатляло противотанковое орудие, которое тащили впереди нас.
На платформах было пустынно. Все рельсы разбомбили, и они представляли собой перекрученные эллипсы, ставшие популярными благодаря одному американскому скульптору. В порядке был только путь, на котором стояли паровоз и два вагона «Америкэн Экспресс». Это были старые советские вагоны, доведенные до блестящего западного стандарта. На паровозе красовался логотип: «АмЭкс». Абсурдистанские детишки разрисовали вагоны сценками лучшей жизни для себя: темноволосые мальчики и девочки с крестами свани и сево со счастливым видом летали между Эйфелевой башней, зданием парламента в Лондоне и «падающей башней» Пизы. «ЧТОБЫ ВЫИГРАТЬ, НУЖНО ИГРАТЬ», – написали дети большими зелеными буквами под плодами своей неуемной фантазии. На крышах вагонов расположились члены «Сил быстрого реагирования „Америкэн Экспресс“», устанавливая свои минометы и размахивая автоматами, которыми они как бы грозили небу.
Нас передали относительно приятной группе бывших коллег Наны из «Америкэн Экспресс», которые сразу же сообщили нам, что солдаты – просто «волонтеры» и не имеют никакого отношения к компании «Америкэн Экспресс». Нам вручили на подпись целую кипу документов, в которых компания отказывалась от ответственности за нашу возможную смерть от рук отчаявшегося голодающего народа, который мародерствует на железнодорожных путях.
Один из вагонов был превращен в плюшевый ирландский бар под названием «Молли Мэллой», филиал которого обслуживал многонациональных служащих нефтяных компаний на Интернациональной Террасе (если оглянуться назад, то можно сказать, что краны его пивных бочонков давали большую прибыль, нежели нефтяные скважины). Деревянные панели были искусственно состарены и покороблены; не хватало только подлинных запахов мочи и пирожков с мясом. Бармен, импортированный татарин в веселой зеленой шапочке, попросил нас вернуться к шести, когда цена лучших напитков снизится до 20 долларов.
Я отослал Тимофея спать в служебное помещение и вернулся в наше купе. Плюшевые подушки и ватные стеганые одеяла были в высшей степени аллергичны. На полках над койками имелись встроенный проигрыватель DVD, плазменный экран и панель для подключения наших лэптопов с выходом в Интернет, который действительно работал.
– Это лучше, чем «Хайатт»! – сказал я Нане, когда мы ласкали друг друга под сделанной со вкусом гравюрой, на которой был изображен город Свани в конце девятнадцатого века: деревянный трамвай шел мимо церкви с куполом луковкой, люди в форме царских офицеров желали друг другу доброго утра.
Я почти снял с нее лифчик и уже освободил один сосок, когда в купе робко заглянул проводник.
– Я плачу за нас обоих, – сказал я старику, который трясся в своих регалиях «АмЭкс» и в фуражке с козырьком. – И за моего слугу тоже.
– В общей сложности три места, – подытожил проводник, брызгая на нас слюной. Он был еще одним любителем фирменного местного завтрака, состоявшего из бараньей головы и ножек, залитых чесночной похлебкой. – Э-э, в общей сложности сто пятьдесят тысяч долларов, пожалуйста, сэр.
Я протянул ему карточку «Америкэн Экспресс», и кондуктор с извинениями удалился, чтобы пропустить ее через систему.
– Просто подсуньте ее под дверь, когда закончите, – попросил я и вернулся к моей сладкой Нане.
Она уже оповестила всю команду поезда о своем девятикратном оргазме громкими криками и стонами, как вдруг паровоз засвистел и наш поезд наконец-то пришел в движение. Нана слезла с меня, облизала свои пальцы и прижала плюшевый нос к окну.
– Тебе грустно покидать твой родной край, милая? – спросил я, натягивая штаны.
– От него мало что осталось, – сказала Нана.
Она очертила розовым пальчиком Центральную мечеть, которая больше не существовала. На стекле от ее пальца осталась влажная арабеска там, где когда-то был серебряный минарет. Поезд вошел в туннель, и мы вынырнули из него на дальнем конце полуострова, где находился Горбиград. С этого удобного пункта наблюдения разрушенные небоскребы Интернациональной Террасы выстроились таким образом, что сквозь их разграбленные интерьеры четко просматривалась оттоманская крепость, расколотая надвое. Нана задернула занавески.
– Ее построят заново, – утешал ее я. – Может быть, в конце концов придет на помощь Европейский банк. Разве не помогут, Нана? – Я пристально вглядывался в ее лицо, пытаясь понять, до какой степени она осведомлена о подвигах своего отца.
– Миша, ты прелесть, – сказала Нана тоном, не терпящим возражений. Она положила голову мне на колени и зевнула. – Надеюсь, твой оптимизм будет вести меня по жизни, папочка. Хочешь сыграть в «Еда, Интерьер, Сервис»?
Мы немного поиграли в эту игру, затем я вышел в Интернет, чтобы узнать погоду в Брюсселе, моем будущем доме, и в Нью-Йорке, куда направлялась Нана, чтобы начать семестр в Нью-Йоркском университете.
– В Нью-Йорке будет великолепная погода, – обрадовал я ее. – С десятого по шестнадцатое никаких осадков, ясное небо. Тебе повезло.
– Когда-нибудь американцы впустят тебя обратно, – сказала Нана и снова зевнула. – Они забудут, что твой отец убил оклахомца, и встретят тебя приветливо из-за твоих денег. – Она зарылась в одеяло и изобразила громкий храп. Вероятно, вслед за ней я тоже огласил наше купе своим храпом.
Около шести часов я проснулся и отправился выпить. Вагон, в котором находился бар, был украшен множеством ирландских поговорок, посвященных мудрости и веселью безудержного алкоголизма. Оставшееся место было занято большими досками для объявлений с надписью: «ВЫ МОЖЕТЕ ПОМЕСТИТЬ ЗДЕСЬ СВОЮ РЕКЛАМУ». Убегавшие из Абсурдистана люди «КБР», в шортах и огромных майках, развалились у окна на диване, обитом клетчатой тканью. Бармен подавал им лобстеров и толстые, маслянистые американские чипсы. Мужчины были пьяны и охрипли от выкриков. Один из шотландцев, очевидно, пытался вести разговор о литературе со своим коллегой из Хьюстона.
– Ивлин Во? – кричал техасец. – Убирайся-ка отсюда, мистер! Такого имени не может быть!
Поезд шел медленно, чтобы наши защитники не свалились с крыши. За окном видны были сельские жители, собравшиеся у железнодорожных путей. Они пытались заинтересовать нас жалкими остатками своего имущества: серебряной парчой, изготовленной их женами, сантехникой, походившей на саксофоны, покрытые коркой грязи, портретами Георгия Канука в золоченых рамках, на которых он в более счастливые времена дарил Леониду Брежневу бриллиант величиной с кулак.
На заднем плане виднелось Каспийское море, на переднем – озеро из жидкой глины и мусора, окаймленное чахлой полоской пожухшей травы. Между морем и озерцом раскурочивали остатки нефтяной промышленности, и люди, выстроившиеся у железнодорожного полотна, предлагали купить детали старых насосов.
Запах свежих экскрементов проник сквозь пуленепробиваемые стены нашего вагона, и мы слышали, как члены «Сил быстрого реагирования. „АмЭкс“» топают по крыше, угрожая умирающим людям лазерными прицелами своих винтовок, или принимают редкостный паровой утюг «Дэу» в обмен на пакетики контрабандной жвачки и теплые баночки колы. Когда начало садиться солнце, темпы импровизированной торговли снизились, и люди, выстроившиеся вдоль путей, начали распадаться на глиняные черепки и горки песка, перемешанные с травой. Их человеческий облик исчез так внезапно, что какое-то мгновение я еще мог различить слабое мерцание белков их глаз на синем с черным фоне тускнеющей пустыни и моря, а в следующий момент увидел лишь желтое на черном, серое на черном, черное на черном – ничего.
Зазвонил мобильник. На экране высветился телефонный код Санкт-Петербурга. Очевидно, на этом расстоянии от столицы можно было принимать международные звонки. Мы вышли из-под власти абсурдистанских цензоров.
На моем мобильнике нетерпеливо мигал знакомый номер. Это был Алеша-Боб. Мне хотелось сказать ему, что я в безопасности и в данный момент покидаю страну, но мне было слишком неловко входить в подробности того, что произошло: как Нанабраговы отняли у меня честь и что один из них, самый милый и симпатичный, сопит сейчас в моем купе. Вместо этого я взял одну из русских газет и попытался отвлечься новостями. Число погибших в результате абсурдистанского конфликта приближалось к трем тысячам, американский электорат по-прежнему не мог найти Каспийское море на карте, в то время как российский президент Путин обещал и разбомбить воюющие стороны, и выступить посредником между ними. Я отложил газету. Мой живот и рот, по которым били Тафа и Рафа, вдруг разболелись. А может быть, я просто пропустил сквозь себя страдание нации, окружавшей меня.
Я рисовал свою жизнь в Брюсселе. Дни, медленно проходящие в этой спокойной европейской стране. Цена жизни среди цивилизации, вдали от суеты и предательства и Америки, и Абсурдистана.
Шотландцы постарше пытались научить техасцев петь хором одну из их песен, исполняемых под волынку, сдобренных меланхоличным весельем и невозможностью когда-либо проститься. Картофельные чипсы вылетали изо ртов, пивные кружки содвигались и звенели, а татарский бармен пытался отбивать ритм парой подносов:
Солнце село окончательно, и люди «АмЭкс» светили фонариками на желтый труп, ковылявший вдоль железнодорожного полотна и бешено размахивавший руками, чтобы привлечь внимание. Мы задернули занавески, прежде чем началась стрельба.
Глава 43
ВЕРА МОИХ ОТЦОВ
На следующий день у меня был отходняк, и поделом: с виски у меня всегда были проблемы.
– О боже, – простонал я, целуя лицо Руанны, – как оказалось, это была подушка, которая пахла ее духами. Я сказал «Руанна»? Конечно же, я имел в виду Нану. И тут Я осознал, что мне всю ночь снилась Руанна – примерно в то время, когда мы с ней и ее маленькой кузиной Мерседес осматривали Хантер-колледж. Когда мы проходили через библиотеку, живая десятилетняя Мерседес воскликнула: «Ай, вы только посмотрите на все эти гребаные книги!» И Руанна, которая оделась в костюм бизнес-леди, не подходящий для неофициальной прогулки по колледжу, очень важно ответила: «Почему ты ругаешься в образованном месте, Мерседес?»
Что именно меня тогда кольнуло в сердце – слово «образованное»? Почтение к книге у женщины, которая до того самого момента думала, что Диккенс – это порнозвезда? Или меня поразил деловой костюм, в который едва вмещалась фигура Ро? Почему я так внезапно затосковал по ней, моей предательской девчонке из Бронкса с упругими руками и кровоточившими деснами?
– Завтрак здесь, милый, – сказала Нана. – Ешь, пока он горячий. – Команда поезда соорудила для нас маленький столик, на котором была целая гора круассанов и пышек, – от них исходил одуряющий аромат масла и клюквы. Я бросился к столу, чуть не опрокинув серебряный поднос, на котором была карточка с логотипом «АмЭкс». Поезд с пыхтением двигался мимо равнодушного солнца. Карточка содержала сообщение, написанное изящным женским почерком:
«Доброе утро, уважаемый пассажир!
Сегодня понедельник, 10 сентября 2001 года.
Мы проезжаем через Северный Абсурдсвани, где температура сегодня будет максимум 28 градусов Цельсия. Ясная, солнечная погода будет преобладать в Стараушанской долине и в горах Грибоедова.
В меню ланча в вагоне с баром будут блины с икрой и только что сорванный лук-порей, за которыми последует ростбиф под соусом из бузины (фирменное блюдо Северного Абсурдсвани) с картофелем.
Мы прибудем на пограничный пост в Красный Мост в 15.00. Пожалуйста, приготовьте ваши паспорта.
Меня зовут Оксана Петровна, я горжусь тем, что работаю в этом поезде. И я здесь – исключительно для вас!»
– Какая милая девушка эта Оксана, – сказал я Нане. – Она даже более профессиональная, чем этот бедный Ларри Зартарьян. – Я поморщился при мысли о менеджере отеля «Хайатт» и его маме, которые все еще пребывают под моей кроватью в гостинице «Интурист».
– Она сука, – поправила меня Нана, выливая мне в кофе три порции сливок – как я любил.
Я раздернул занавески. Как все изменилось с ночи! Море, загрязненное нефтью, и пустыня уступили место пейзажу, который почти что мог сравниться с альпийским. Поля с желтой травой позднего лета (или на самом деле то было сено?) спускались с холмов. Родники питали ручьи, те подпитывали дальние озера, которые, в свою очередь, пили воду с гор с белоснежными вершинами, вырисовывавшихся на горизонте. Птица, которая могла быть и орлом, и голубем (у меня не такие зоркие глаза), кружила над дальней линией горизонта. И что-то, по счастью, отсутствовало в этом разворачивающемся триколоре природы – зеленом, синем и белом, – что-то избитое и израненное, обожженное и неопрятное, вульгарное и тронутое скверной.
– Где же люди? – спросил я Нану. – Почему они не приходят, чтобы съесть всех этих орлов и все это сено, вместо того, чтобы умирать в пустыне?
– Люди десятилетиями перебираются с этой горы, – объяснила Нана. – Они следуют за нефтью.
– Но ведь нефти не осталось, – сказал я. – Верно, Нана? Всю эту войну состряпали твой папа и Голли Бертон, потому что у них кончилась нефть. Разве это не так?
Нана пожала плечами.
– Что я знаю? Я всего лишь студентка Нью-Йоркского университета. ТЫ должен попробовать этот превосходный мед! Он тако-ой вкусный! И не слишком сладкий. Чувствуешь разницу?
Я попробовал мед.
– Он действительно классный, – согласился я. – Откуда он? – Мы начали переворачивать баночку с медом, пытаясь найти ярлык. – Ах, он из Турции!
Когда я заканчивал круассаны, поезд остановился. Я выглянул в окно, под которым собрались какие-то торговцы. Солдаты «АмЭкс» спрыгивали с крыши, чтобы с ними поторговаться. Сельские жители поставили деревянную скамью и разложили на ней пачки сигарет «Ньюпорт лайте», листья шпината и свежие вишни.
– В меню ланча ничего не говорится о десерте, – сказал я Нане. – Не купить ли мне вишен?
Звук местного наречия ударял в стекло с настойчивостью гравия. Голоса повышали, даже когда из рук в руки переходили доллары, сигареты и шпинат. Именно тогда я заметил странный феномен: на темных головах торговцев виднелись сине-белые кружочки. Ермолки?
– Нана, – сказал я, – это не горные…
Дверь нашего купе распахнулась. Человек почти таких же размеров, как я, занял все пространство между Наной и мной и немедленно опрокинул столик с завтраком.
– Вайнберг! – рявкнул этот субъект. – О, благодарение Господу, я вас нашел! Вам нужно сейчас же сойти с поезда! Я друг вашего покойного отца, Абрам.
Я отступил в угол и поднял руки в знак протеста. Абрам? Мой отец? Нет, больше никогда!
– В чем дело? – спросил я слабым голосом.
Этому мужчине было под пятьдесят, на нем была кожаная кепка, а рубашку и брюки его жена искусно подогнала под его размеры. В его лице читались сочувствие и озабоченность, а вообще он был крепким, потным и могучим. Он определенно был евреем. Да еще каким евреем! Доисторическим евреем, как я уже говорил, Haimosaurus rex, с маленькими рунами, большим громогласным ртом, широкими мускулистыми ногами и чувственным задом. «Значит, вот как мы все начинались», – подумалось мне.
– Мистер Вайнберг, – продолжал еврейский динозавр, – они убьют вас на границе. Они вернут мисс Нану ее отцу. У нас нет времени. Вы должны немедленно сойти с поезда.
– О, черт возьми! – воскликнула Нана. – Наверное, мой отец узнал, что я уехала с тобой. Вероятно, он приказал пограничникам убить тебя в отместку.
– Не «вероятно», а точно! – вскричал вломившийся к нам человек. – Я горный еврей, мистер Вайнберг. Три дня назад здесь проезжал человек из «Моссада», какой-то Дрор или Джимми, и он предупредил нас, что вы тоже здесь проедете и будут неприятности, если с вами будет девочка Нанабрагова. Мы отвлекаем этих хулиганов из «АмЭкс» возле путей. Вы должны сойти с поезда. Этим головорезам скоро надоест торговаться из-за вишен, и тогда они вполне могут нас всех перестрелять.
– Команда поезда «Америкэн Экспресс» работает на отца Наны? – спросил я.
– В конечном счете все работают на отца Наны.
Детали начали наваливаться на мои широкие плечи. Черт возьми! Еще один погром. Не будет никакого ланча с икрой. Не будет в высшей степени аллергичных занятий любовью.
– Подождите! – обратился я к Абраму. – Мой слуга спит в служебном помещении. Я должен его забрать, а иначе его подстрелят на границе.
Динозавр щелкнул по своим часам.
– У нас нет времени.
– Он еврей, – солгал я.
– Ваш слуга? Еврей?
Я бежал по пустому коридору, и маленькие дверцы распахивались в ожидании меня. Наконец я наткнулся на красивую русскую девушку, которая накладывала румяна на свои пухлые щеки. Должно быть, это и была та самая Оксана Петровна, которая так заботливо оставила нам записку Нана оказалась права: в ее манерах действительно было что-то сучье.
– Мисс, – обратился я к ней по-английски. – Мне нужен мой слуга, чтобы помочь с моим туалетом. Разбудите его. И быстро!
Девушка поспешно захлопнула свою коробочку с румянами, оставив одну веснушчатую щеку ненарумяненной.
– Я здесь исключительно для вас! – воскликнула она, ринувшись в соседнее купе и вытащив моего сонного Тимофея за ухо. Я поблагодарил ее, в свою очередь схватил Тимофея за ухо и увлек его в пассажирский вагон.
Абрам отпер боковую дверь и уже суетился, спуская мой багаж. Когда подошла Нана со своими сумками с логотипом «Парфюмерии 718», горный еврей сделал жест по направлению к ее грудям.
– Я знаю, что она ваша девушка, – сказал он мне, – но, если мы снимем ее с поезда, у нашей общины могут быть неприятности. То, что осталось от ГКВПД, может напасть на нашу деревню. Это может плохо обернуться для евреев.
– Она моя Нана, и она пойдет со мной, – заявил я, отведя руку Абрама.
Он издал усталый, доисторический вздох и последовал за нами на золотистую траву. Мы побежали по склону ближайшего холма, удаляясь от железнодорожного полотна, и нашим городским ногам трудно пришлось на неровной, небетонированной земле.
– Ой! – воскликнул я, зацепившись за крошечный холмик, отчего моя лодыжка устремилась в противоположном направлении, нежели все остальное. Тймофей вовремя подхватил меня, пока не случилось непоправимое, и начал подталкивать вперед с грубоватой сельской живостью. – Очень хорошо, Тима, – прохрипел я. – На природе это я буду твоим слугой. Молодец!
– Мимо тех кустов, – направлял нас горный еврей.
Нана вскрикнула, уколовшись о ветку. Я обхватил ее зад, надеясь защититься от коварства зарослей. Покинув наконец-то эту комнату ужасов, мы вышли на грязную дорогу, проходившую под прохладным пологом дубов. Нас поджидал маленький седан «Дэу». За рулем сидел высокий худощавый юноша с копной сальных волос.
– Мой сын Ицхак, – представил его горный еврей. – Единственный сын. Ну, уже езжай, идиот!
Ицхак с непринужденностью тинейджера покатил по грязной дороге. Нана пыталась остановить кровь из пореза на лбу, Тймофей вытаскивал ежевику и другие ягоды из моих волос, и все мы тяжело дышали от усталости и волнения. Я оглянулся на едва заметные железнодорожные пути, на которых все еще стоял поезд «АмЭкс», и подумал, что мир – не самое лучшее место.
Мы погрузились в угрюмое молчание, глядя вперед, на дорогу, и отводя глаза друг от друга.
– Вы бежите в Израиль? – спросил меня Ицхак на том же русском, на котором говорил его отец, – с сильным акцентом. Я с трудом понимал его.
– Я еду в Брюссель, – ответил я. – Нана летит в Нью-Йорк.
– Нью-Йорк! – повторил Ицхак. – Это город моей мечты.
– В самом деле? – удивился я. – Какой ты хороший парень!
– Забудь об этом, – отрезал Абрам. – У нас есть родственники в Хайфе. Ты хочешь куда-нибудь поехать? Поезжай к ним в гости. Тебе там предоставят бесплатную койку.
– Ты полюбишь Нью-Йорк, – сказал я. – Это все равно что получить целый мир на одном маленьком острове.
– Как я понял, там можно играть в баскетбол с черными на улице? – спросил Ицхак.
– Совершенно верно, – ответил я. – Мне нравится, как вы мыслите, молодой человек.
– Не поощряйте его глупые мечты, – попросил горный еврей. – Несколько раз такое с нами уже случалось: молодые люди уезжали в Лос-Анджелес или Бруклин, женились там на чужих, а через несколько лет уже не приезжали домой даже на Седер Песах. Они не прилетали даже для того, чтобы пописать на могилы своих дедушек. Но, когда им становится плохо с их нееврейскими женами и детьми-полукровками, они бегут обратно к нам. «Папа, папочка, что я наделал? Я покинул свой народ». И мы принимаем их обратно, и целуем их, и любим, как будто они не воткнули нам нож в сердце. Потому что для нас это просто. Раз ты еврей, то, даже если ты сложен и меланхоличен, ты всегда найдешь здесь дом.
– Спасибо за то, что спасли нас, – сказала Нана, положив руку Абраму на плечо. – Вы рисковали вашей жизнью. Мы не скоро забудем вашу доброту.
– Ну а кому же еще было это сделать? – пожал плечами Абрам. – Человек из «Моссада» пришел и сказал: «Еврей в опасности». И мы знали, что именно нужно сделать. Еврей в опасности, так что давайте его спасать. Вот как работает наша мысль.
Я устало вздохнул. Во мне нарастал гнев, гнев человека со все возраставшим долгом. Я попытался так отразиться в зеркале заднего вида, чтобы милый Ицхак увидел мое улыбающееся лицо и приободрился. Он ответил на мою улыбку. Мы проезжали через заброшенную деревушку, населенную исключительно бродячими собаками и пыльными курами в возрасте, не подходящем для деторождения. На пороге своей лачуги безжизненно сидел парикмахер, и слово «Парикмахерская» было неправильно написано на английском, а также на русском и еще каком-то третьем языке – должно быть, тоже неверно. Мы заметили купола трех одинаковых мечетей и острые штыки минаретов, целящихся в безвинное небо.
– Вы ладите с мусульманами? – спросила Нана своим новым, заискивающим голоском. – Вы живете так близко друг от друга.
– Мы чудесно с ними ладим, – ответил Абрам, снимая кожаную кепку и приглаживая волосы. – Они нас не беспокоят, а мы не беспокоим их. Они звезд с неба не хватают, это точно. Вы только посмотрите, как они живут. Эти дома не красили десятилетиями. А это что, рынок? Только репа да редиска – и ничего импортного? Вот погодите – сейчас вы увидите нашудеревню.
– Послушайте, Абрам, – резко произнес я, но Нана толкнула меня локтем в бок.
– Не смей, Миша, – прошептала она по-английски. – Разве ты не понимаешь, что он для нас сделал?
– Сделал для меня, – подчеркнул я шепотом. – Это я еврей.
– Какая разница, почему он это сделал. Меня бы отослали обратно к отцу. И я бы пропустила еще один семестр в Нью-Йоркском университете. Так что заткнись, ладно?
Мы спускались по крутой дороге, засыпанной гравием, по обе стороны которой высились позолоченные советские статуи: гибкие волейболистки и яростные боги бадминтона, отбивающие волан.
– Здесь собирались построить олимпийский тренировочный центр, – пояснил Ицхак. – Но кто-то украл все деньги.
«Да, „кто-то“», – пробормотал я про себя. Гравиевая дорога закончилась у реки, которая что-то вкрадчиво нашептывала. За ней виднелись недавно построенные башни, увенчанные серебряными шпилями и тарелками спутниковых антенн.
Рядом стояли огромные особняки из красного кирпича, некоторые из них были окружены подъемными кранами, возводившими четвертый или пятый этаж или сверкающую застекленную крышу. Одним словом, это была чудесная деревня из книжки с картинками.
– Наша скромная деревушка, Давидово, – сказал Абрам. – Наш маленький рай.
После убогого мусульманского городишка мы оказались на современной оживленной улице, вдоль которой тянулись витрины магазинов с надписями: «ДОМ МОДЫ», «ДВОРЕЦ СЧАСТЬЯ», а еще – ИНТЕРНЕТ-КЛУБ «24 ЧАСА». Перед ними на автостоянках поджидали хозяев «тойоты» и «лендроверы». В жилых домах на резных деревянных крылечках сидели старики восточного вида, высохшие и бесстрастные, и тела их медленно высушивало солнце. Вокруг них носились дети разных возрастов, сверкая загорелыми ногами и пряжками поясов от Версаче.
– А где же все взрослые? – осведомилась Нана.
– Торгуют, – ответил Абрам. – В Израиле или в Москве. Все виды товаров и домашняя продукция. Мы импортируем половину тех вещей, которые вы найдете в городе Свани. У нас даже есть наш собственный магазин «Парфюмерия 718».
– Значит, вы торговый народ, – произнес я с отвращением.
Мы приближались к деревенской площади, и я прищурился, не веря своим глазам. Целую сторону площади занимала залитая солнцем Стена Плача – точно такая же, как в Иерусалиме: зеленый мох так же вырос в трещинах подлинной кирпичной кладки, а перед ней были посажены израильские финиковые пальмы.
– А это еще что такое? – удивилась Нана. Она указывала на две статуи, сделанные из какого-то материала вроде стекловолокна. Одна изображала трех мужчин, танцующих вокруг останков самолета, вторая – человека с факелом, держащегося за живот, словно его мучили газы.
– Это Сакха Демократ, держащий факел свободы, – после того, как его расстреляли перед отелем «Хайатт», – пояснил Ицхак. – А другая статуя – это Георгий Канук, поднимающийся в небо после того, как сбили его самолет. Его сын Дебил и Александр Дюма держат его за ноги, пытаясь удержать на земле. Так что, если банды ренегатов сево или свани нападут на нас, мы в любом случае готовы.
– А вот и комитет по вашей встрече, – сказал Абрам. Нас окружила группа веселых ребятишек. Малыш в огромной ермолке, которая была ему велика, и майке с надписью «НЕСНОСНЫЙ ВЕЧНО» подбежал к машине и начал стучаться в мою дверцу.
– Вайнберг! Вайнберг! Вайнберг! – вопил он.
– Помогите мне выйти из машины, молодой человек, – обратился я к нему. – У меня для вас есть доллар. – Пока эти ребятишки кружили вокруг меня, как дервиши, выкрикивая мою фамилию, я заметил гогочущих мужчин, которые яростно курили в тени Стены Плача. При ближайшем рассмотрении половина их была всего лишь тинейджерами. На головах у них были шелковые ермолки, нечесаные черные волосы падали на глаза, долговязые фигуры не были подтянутыми – сказывалась сельская жизнь.
– Это ваша девушка? – поинтересовался один из них, указывая на Нану. – Она еврейка?
– Вы что, с ума сошли? – воскликнул я. – Это же Нана Нанабрагова!
– Мы можем подобрать вам славную местную девушку, – предложил другой. – Горную еврейку. Хорошенькую, как Суламифь, и сексуальную, как Мадонна. После того как вы на ней женитесь, она будет выделывать всякие штуки. И половину из них – на коленях.
– Грязные мальчишки, – фыркнул я презрительно. – Какое мне дело до религии? Все женщины одинаково хороши, когда стоят на коленях.
– Как хотите, – ответили тинейджеры, почтительно расступаясь перед стариком, который опирался на Абрама. Его смуглое лицо утонуло в белой пушистой бороде; один глаз навеки закрылся, другой мигал слишком уж настойчиво, а рот что-то лепетал, брызгая от счастья слюной.
– Ва-а-а-айнберг, – проблеял он.
– Это наш ребе, – сказал Абрам. – Он хочет что-то вам сказать.
Ребе несколько секунд что-то мне втолковывал на местном наречии, оплевав с головы до ног.
– Говорите по-русски, дедушка, – попросил его Абрам. – Он не знает нашего языка.
– Ой, – сконфузился ребе. Он пригладил желтоватые седые волосы и с трудом заговорил на ломаном русском. – Ваш отец был великим человеком, – произнес он с сильным акцентом. – Великим человеком. Он помог нам построить эту стену. Посмотрите, какая она большая.
– Мой отец помог построить эту стену?
– Дал нам деньги на кирпичи. Купил пальмы в Израиле. Без проблем. Он ненавидел арабов. Мы повесили мемориальную доску.
Один из куривших мужчин отступил от стены и постукал указательным пальцем по коричневой красивой табличке, на которой я сразу же узнал орлиный нос моего отца, левый глаз, сделанный художником из каких-то печальных иероглифов, и саркастичную толстую нижнюю губу, намеченную перекрестными штрихами. «БОРИСУ ИСААКОВИЧУ ВАЙНБЕРГУ, – было написано на табличке. – КОРОЛЮ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА, ЗАЩИТНИКУ ИЗРАИЛЯ. ДРУГУ ГОРНЫХ ЕВРЕЕВ». А ниже шла цитата из моего отца на английском: «НЕОБХОДИМО ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ».
